Мешки с динамитом

— Алиска, ну что с тобой сегодня? Девочка в очередной раз упала на лёд — и это при выходе из простейшей «ласточки». Не на коленки — шлёпнулась на пятую точку, потянула ладонь к виску, будто голова стремилась развалиться по швам. Юная фигуристка с трудом поднялась и лениво поскользила к бортику, за которым стоял Попов. Сам Арсений натренировался, как обычно, с утра — и сейчас только набирал группу, в которой уже было двадцать пять человек. Занятия-то начнутся только в сентябре — и потому он пользовался свободным временем и пока ставил Шастун прыжки, но сегодня всё почему-то шло наперекосяк. Обычные пятилетние дети страдают синдромом гиперактивности, который за океаном лечат таблетками, а в России — играми со сверстниками. Алиса, конечно, не подходила под понятие обычного ребёнка, но у Попова всё равно были некоторые подозрения. Девочка перешагнула за бортик, хмуря светлые брови — на щеках горел лихорадочный румянец. Взгляд у Лисы нехорошо блестел — болезненно. — Арсений Сергеевич, я посижу немного и продолжу, — Алиса даже отмахнулась от тренера непривычно вяло. — Так, стоять, — Попов подхватил несопротивляющегося ребёнка на руки, прижал ладонь ко лбу — девочка была похожа на печку. Стоило только мужчине убрать руку, как Алиса доверчиво прижалась щекой к чужому плечу, дыша тяжело и рвано. — Тебя кто привёз? — Я сама пришла, меня вечером Тоша заберёт. — Идём, горе луковое. Накаталась на сегодня, — Арсений вздохнул и пошёл в раздевалку — а куда ещё? Он, конечно, знает, где живёт Антон — чёрт бы его побрал, — но жил хоккеист явно отдельно. Иначе почему наутро после мальчишника Попов не обнаружил в квартире его маленькую сестру?.. Он усадил ребёнка в уголке пустой раздевалки, сходил за её вещами в женское крыло и вернулся. Попов был на грани паники — чем лечить пятилетнюю девочку? Не тем же жутким порошком из пакетика с привкусом лимона, который он сам пил чуть ли не литрами в периоды своих болезней? А чем тогда? Арсений заметил, что Алиску начало потряхивать — девочка прижала к себе руки, точно замерзающая — её попросту знобило. Мужчина переобул подопечную из коньков в маленькие кеды на липучках и перетащил ребёнка к себе на колени, распахнул спортивную куртку, а после застегнул ее поверх чужой худенькой спины, решив поработать обогревателем за неимением лучшего варианта. Мобильник обнаружился во внешнем кармане спортивной сумки — на заставке были брат с сестрой, корчившие рожи на камеру. В груди защемило. Все мы родом из детства, помните? Недолюбленные, обиженные, болезненные, брошенные дети, которым не хватило какой-то мелочи — и перенесшие это во взрослую жизнь. Всё такие же недолюбленные, одинокие — а один в поле же не воин. Попов качнул головой и нашёл в списке контактов «братик». — Будем надеяться, что брат у тебя один, — одними губами произнёс Арсений, перепечатывая цифры на свой мобильник. После пары гудков Антон всё-таки взял трубку — раздумывал, наверное, стоит ли отвечать на незнакомый номер. — Слушаю. — Да, привет. Это Арсений, если ты не понял… — Звонишь шорты вернуть? — хохотнули на том конце провода, не выдавая никакой неприязни голосом. Как старому другу, ей-богу. — Нет, нет. Алиса заболела. Сможешь забрать её пораньше? — Чёрт, — в трубку выдохнули тяжело. — Как она вообще из дома вышла?.. Я не смогу сейчас подъехать, мне на дорогу-то два часа, я на другом конце города. Помнишь мой адрес? — А вы живёте вместе? — всё-таки рискнул поинтересоваться Попов. — Да, родители в Америке до сентября, мы живём одни. — А в тот день?.. — Слушай, у Алисы тоже есть друзья, а ещё — подруги, к которым она любит ходить ночевать и смотреть мультики до полуночи. Езжай ко мне, я буду часа через полтора, до дома ближе. — Хорошо. Отцеплять от себя только-только согревшуюся Алису Арсений не стал — подхватил её сумку с вещами, придерживая одной рукой девочку, сунул свой мобильник в карман и вышел из спорткомплекса, набирая номер такси. Август не радовал погодой — с неба моросил мелкий дождик, и фигурист замер под козырьком, слушая, как часто-часто стучит чужое сердечко: лихорадило его подопечную уже гораздо меньше, но дышала она всё так же тяжело — с присвистом. …Они были у смутно знакомого подъезда минут через двадцать — Арсений звякнул заранее выуженными из сумки Алисы ключами, расплатился с таксистом и вышел. В квартире всё было так же — только за той комнатой, в которой тогда ночевал Антон, обнаружилась ещё одна, явно принадлежащая его сестре. Арсений опустил девочку на кровать, осторожно снимая худую ручку с собственной шеи. — Ну-ка, солнышко, давай, — фигурист не заметил, как начал разговаривать с ребёнком переходя отношения «тренер-подопечный». Арсений осторожно стянул с девочки обувь, накрыл одеялом и собирался уже выйти, как его остановили. — Не уходи, — жалобно, в полубреду протянула Алиска, не открывая глаз. — Я сейчас заварю тебе чаю и вернусь. Обещаю, — Попов мягко погладил девочку по голове — лоб всё так же горел. Алиса поглубже укуталась в одеяло и промычала в ответ что-то невнятное. Арсений нахмурился, кусая губу, и вышел — оставил крошечные кеды в коридоре, на коврике, а потом двинулся на кухню. Налил в чайник воды, достал аптечку из шкафчика, чувствуя, как руки дрожат. — Жаропонижающее, жаропонижающее, — принялся бормотать фигурист, копаясь в коробках таблеток. На ум приходил только ибупрофен, но в аптечке не было ничего похожего. — О! — на самом дне обнаружился детский нурофен — суспензия, температуру сбить поможет. Арсений налил в кружку заварившийся чай, другой рукой подхватил жаропонижающее и вернулся в комнату — Алису уже не знобило. Девочка выбралась из одеяла, раскинув худые руки-ноги в стороны и дыша тяжело, но равномерно. — Алиса, зайка, просыпайся. Сейчас выпьешь лекарство и снова будешь спать, давай, — он помог ребёнку сесть, скормил суспензию и заставил выпить полкружки чая — а после так и остался сидеть, пока девочка держала его за руку. Подумал немного — и вытянулся рядом, чувствуя, как забывается рваным дремотным сном. Ничего, дверь Антон откроет, не заперто. Не заперто. -- — Арс? Арс, просыпайся, — фигурист открыл глаза неохотно, поднял взгляд на источник шума. Над ним навис Антон — а Алиса всё так же крепко держала его за левую руку, прижавшись к плечу и пуская на чужую футболку слюни. Попов осторожно переложил голову девочки на подушку, выцепил руку из крепких объятий и сел на кровати, сонно потирая переносицу. Подождав пару мгновений, Арсений встал и вышел, махнув Антону рукой. — Я дал ей жаропонижающее, — фигурист прикрыл дверь в комнату Алиски и зевнул. — Как ты вообще умудрился выпустить её из дома? — нахмурился Попов. — Спасибо, — кивнул Антон, проигнорировав вторую часть предложения. Не рассказывать же мужчине о том, что он не в курсе был, что Алиска сегодня умудрится уйти из дома вот в таком состоянии? Что сестрёнка по его стопам пошла и теперь кумиру едва ли не в рот заглядывает, ловя каждое его слово? — Не знал, что ты детей любишь, — хмыкнул хоккеист, нахмурившись. — А что в этом такого? Я и не скрываю, что она — талант и потому мой любимчик, — Арсений скрестил руки на груди. — Я думал, что ты способен любить только отражение в зеркале, — пояснил Антон, уходя на кухню. — Меня на всех хватит, — огрызнулся фигурист. — Я пойду. Ты уж позаботься о ней, — голос дрогнул. Арсений Попов редко признавал свои слабости — а ещё реже о них говорил вслух. Ими ведь потом шантажировать можно. — Обязательно. Она моя сестра, я справлюсь, — хмыкнул хоккеист, выходя из кухни со стаканом воды в руках и замирая перед коридором, пока мужчина шнуровал ботинки. Фигурист хотел бы выдать что-то едкое в ответ, но мысль не шла. Слишком у этого заносчивого хоккеиста была дружная семья. Та самая, которой маленькому Арсюше не хватало до мозга костей, когда его сдали на руки бабушке с дедушкой, приезжая только в редкие выходные. ~~ — Ты бросила меня! Ты бросила! — маленький мальчик не кричит — голос давно сорван до хрипа, до боли в горле, — он даже не вытирает слёз. Он смотрит на мать снизу вверх — и та поправляет очки, улыбается снисходительно, но не спешит обнимать родного сына. Мама всегда выглядит идеально — затянута в офисный костюм, цокает шпильками, сияет укладкой и белозубой улыбкой, а ещё пахнет какими-то дорогими духами. И совершенно не любит своего сына, который не понимает, чем заслужил такое. — Милый, мамочке пора идти, — она треплет его по волосам мимоходом, не обращая внимания на то, что мальчишка смотрит диким волчонком и отстраняется сразу же. Сердце уже тогда затягивает ледяной коркой — оно у него теперь такое же, как его собственные глаза. Бесконечные льды Байкала, мёртвая, безжизненная пустыня. Ни намёка на сострадание и чувства — внутри взрослого мужчины заперт брошенный мальчишка, размазывающий слёзы по щекам. Дверь захлопывается с таким звуком, что Сеня не выдерживает — ему семь, он уже пошёл во второй класс, а сейчас стоит и ревёт в коридоре беззвучно, потому что в груди ширится-растёт неизбывное чувство брошенности. «Я никому не нужен, я никому не нужен, я никому не нужен…» Бабушка — самая лучшая в его жизни женщина — подходит и обнимает за плечи, пока он судорожно цепляется руками за полы её цветастого платья, гладит по голове и говорит ему, какой он хороший, и мама и правда просто торопится, Арсюша. Мальчишку это не успокаивает — он глотает слёзы, вдыхает судорожно, но плачет молча, не напоказ: только задыхается от собственных слёз и невозможности прекратить. …— Ба, а если я выиграю соревнования, мама приедет? — Обязательно приедет, Сенечка, ты же такой умница! Каждая победа, каждый выход на лёд — всё ради одного и того же. Никаких пяти стадий принятия: с ним по жизни шагают злость и надежда, но о втором знают лишь единицы. Со временем внимание родителя заменяется вниманием толпы. Арсений купается в их любви, меняет мебель в квартире бабушки, а сам спит на продавленном диване в однушке на окраине. Ему и так хорошо — ему и так в порядке. Он выходит на пьедестал и улыбается так же белозубо, как она, от него тоже пахнет дорогим одеколоном. Арсений выглядит, как модель с обложки, Арсений на льду не катается — летает, Арсений — чемпион мира, да только этого всего недостаточно. Когда Попов смотрит в зеркало, он видит её глаза — и сердце пропускает удар от совершенно детской обиды. Она ему не пишет даже на чёртов e-mail — а кто в двадцать первом веке сейчас эти почтовые ящики-то использует? Иногда Арсений чувствует себя чёртовым мамонтёнком. Ему достаточно одной смс-ки. «Я горжусь тобой.» «Ты молодец.» Да хоть бы и простой звонок — голос обязательно исказят помехи расстояния, но какая разница — Арсений уже и не помнит, как он звучит в реальности. Одобрение, любовь, хоть что-нибудь. Хоть немного. Даже когда он попадает в больницу, она не навещает его. Приходит бабушка — деда тогда уже нет. А она у него пусть и взрослая чрезмерно, но всё ещё крепкая. Чуть старше только тренера — но как же Арсению хотелось все эти годы, чтобы приехала она. Та далёкая женщина, чей эфемерный образ никогда не дул на его разбитые коленки, никогда не покупал ему сахарную вату в парке аттракционов, никогда не пускал с ним мыльные пузыри с балкона. Почему? Чего ему стоила пара сеансов у психотерапевта, который если не вылечит, то хотя бы выпишет антидепрессанты? Ответить на это Арсений не мог. Или не хотел?.. ~~ Август дождливый — с середины в самый конец, никакого намёка на бабье лето, и Попов неуверенно замер на крыльце чужого дома, кутаясь в тонкую спортивную куртку. Как же дерьмово — погода, болеющая Алиска, борьба за каток, который ему даже не нужен, разболевшееся колено. Ты один, Попов, один был и останешься. Ты никому не нужен: мотай на ус — тебя никто не любит. Думаешь, долго вы с Серёгой дружить будете? Нет. Сейчас он женится, и жизнь у него другая будет, в которой нет места спонтанным поездкам за тобой на другой конец города, нет времени на совместные ваши попойки и на посещение твоих соревнований. Арсений шагнул под усиливающийся дождь и замер. С возрастом — плакать не пристало. Но можно вот так стоять целую вечность, смакуя ком в горле, мешающий дышать. Ты же один, Попов. Кто тебя остановит? -- «Привет, дед. Знаешь, сегодня от мамы опять вестей нет. И как вы умудрились воспитать такую женщину?.. Плевать. Тебя уже так давно нет, и знал бы ты, как тебя не хватает. Бабушка всё ещё молодец, но она тоже скучает. Ты же старый засранец, ты в курсе? Завтра поеду забирать её с дачи — она же наверняка потащит с собой все эти мешки с картошкой, репкой, да и бог знает чем ещё. Помню, как ты всякий август ворчал по этому поводу, забавно шевеля усами. Тебя нет уже восьмой август, дед. Я сегодня почти набрал группу в секцию — я рассказывал тебе в прошлом письме, сам знаешь всю эту историю. Осталось человек пять, кажется, нужно посмотреть в блокноте. Но есть одна девчушка — талантище! — умудрилась заболеть. Сегодня оставил её на попечение братца, хоккеиста того, а она не хотела меня отпускать. Мне кажется, что у меня ни сестёр, ни братьев нет, потому что мама и меня ошибкой считает. Да ты и без того всё знаешь, дед. Сеня.» Писать письма на тот свет — не то чтобы шизофрения, но что-то близкое к этому. Делиться переживаниями с человеком, которого уже нет, через бумагу — хреновый способ. Арсений всегда сжигал их после того, как складывал бумагу в конверт. Белый прямоугольник чернел и осыпался пеплом в раковину, так и норовя всякий раз обжечь пальцы, держащие письмо за уголок. Попов хотел верить, что так они доходят до адресата. Вот и сейчас — мазнул спичечной головкой по боку коробка резко, поднёс жадный язычок пламени к бумаге, а потом смотрел, как остаток письма корчится в раковине в предсмертной агонии — чёрный ком без намёка на то, чем был раньше. От занятия Арсения отвлёк маякнувший уведомлением мобильник — очень настойчиво маякнувший. «Приезжай, пожалуйста. Алиску лихорадит, я не знаю, что делать.» Один ли ты, Попов?