Мешки с динамитом

А через неделю к Арсению незаметно подобрались показательные. На завтра были назначены выступления — всего четыре минуты тридцать секунд, которые могут поставить под вопрос дальнейшее участие в Гран-При. Попов расхаживал по квартире, повторяя в уме элементы, как заведённый: сколько уже за плечами выходов на лёд, столько же он нервничал, с закрытыми глазами прогоняя программу, тренируя каждое движение, взмах руки и излом плеча. Костюм висел в коридоре в чехле, и мужчине было даже тошно от томительного этого ожидания. Сейчас бы выйти на лёд, откатать — а там будь что будет, гори оно всё синим пламенем к чёртовой матери. Он всё равно на пике, у него всё равно программа — лучшая, потому что других не катает. Попов шагнул в комнату, обозначил прыжок, необходимый в данном моменте, как вдруг в дверь позвонили. Фигурист больно приложился о край стола, сбив траекторию и настрой в общем, — и сейчас очень злобно косился на дверь. Кому он мог понадобиться? Тренер не трогал его со вчерашней тренировки, Серёга тоже помнил прекрасно, что сегодня Попову лучше даже сообщения не отправлять с бородатыми анекдотами. Арсений подошёл к двери и распахнул её не глядя в глазок — пусть хоть чем-то в этой жизни управляет слепой случай. В конце концов, если это свидетели Иеговы, это тоже будет бесценный опыт! — О! — выдал нежданный визитёр, вскидывая брови. На пороге стоял Антон, сжимая под мышкой папку, — хоккеист неуверенно переступил с ноги на ногу, приоткрыл рот, чтобы сказать что-то, а потом снова закрыл, забавно нахмурившись. — Давай помогу, — Арсений скрестил руки на груди. — Зачем пришёл? — фигурист поднял брови вопросительно, чуть наклонив голову вперёд. — Так я от Алисы, — выдал Шастун, сразу определившись с мучившей его причиной приезда. — Ты мне так и не написал, лучше ей стало или нет. Неделя прошла. Всю неделю — её на тренировках нет. Мне что думать нужно было? — мрачно выдал Попов. — Позвонил бы, — пожал плечами хоккеист. — Раз так беспокоился. — Я людям не навязываюсь, — отрезал Арсений. — Так что? — Может, позволишь зайти? — А может и нет. Ответишь, что нужно — позволю, — качнул головой фигурист. — Говорю же, от Алисы! Она просила тебе передать, но через порог я тебе ничего не отдам. — Я и не возьму, — задумчиво хмыкнул Арсений, отходя в сторону и позволяя Антону зайти. — Ты такой вредный? — Я такой суеверный. Неважно, — отмахнулся Попов. — Чаю? — вздохнул мужчина, понимая, что от упёртого — как и он сам — хоккеиста быстро не избавиться. Не теперь — раньше можно было просто дверь перед носом захлопнуть, а сейчас такую шпалу попробуй вытолкай на лестничную клетку. — Кофе, — хмыкнул Шастун, вешая огромную толстовку на крючок в прихожей и перехватывая папку поудобнее. Широкоплечий хоккеист таскал вещи не по размеру — всё на нём болталось, как на вешалке, на такой живой костлявой вешалке, и именовалось модным словом «оверсайз», но Арсений не мог не отметить, что это было в его стиле. Такой вечный подросток, как пел Бобунец в своей бессмертной песне. Видит Бог, Попов ему завидовал. Фигурист поставил чайник, достал чашки и турку — растворимый кофе на дух не переносил, да и попросту считал, что такой напиток его недостоин. — Со сгущёнкой или с молоком? — поинтересовался Арсений через плечо, пока Антон разглядывал скромную квартиру фигуриста — однушка ведь, на окраине, из техники ноутбук да телевизор, не считая бытовой. Барная стойка отделяет кухню от импровизированной гостиной. — С тем и другим, и можно без хлеба, — на автомате выдал Шастун, запоздало вслушиваясь в предложение. — Подожди, в смысле на сгущёнке? — Молотый кофе залью сгущёнкой, доварю в состояние сиропа и залью водой — или молоком. Апельсиновый сок кончился, на нём варить не буду, — охотно пояснил фигурист. — Давай, — кивнул Антон, подходя ближе и заглядывая мужчине через плечо. — Отлично, с меня кофе, а с тебя увлекательный рассказ про то, где ты взял мой адрес, — Арс поставил турку на плиту, греться, а сам развернулся к хоккеисту, который отшатнулся машинально. Одно дело со спины к человеку прижиматься и другое — лицом к лицу так близко стоять. Это тебе не метро в час-пик, тут оправдания нужны. — Тренер твой дал, — сдал Алексея Ивановича парень. Арсений прищурился, разглядывая стушевавшегося хоккеиста. Разговор, случившийся на чужой кухне неделю назад, он не припоминал — не стоит думать об этом ровно перед соревнованиями, мысли забивать. — И как же ты мотивировал то, зачем тебе нужен мой адрес? — Сказал, что ты мою куртку из раздевалки забрал, сказал заехать, а на сообщения не отвечаешь, — невинно пожал плечами Антон. — Дурень, — выдохнул Попов, прикрывая глаза. — А каков настоящий мотив? — Ты меня совсем не слушаешь, да? — вздохнул устало Шастун, пододвигая папку к мужчине ближе. — От Алисы. Держи, — хоккеист улыбнулся лукаво. Арсений хмыкнул, взял папку в руки и открыл — на чёрной бумаге красовался голубой овал катка, пьедестал — а на нём непропорциональной фигурой, воздевшей руки к потолку, стоял, кажется, сам Попов. На шее его красовалась медаль, но пустая, чёрная, да и цифры на пьедестале не было — молодец Алиска-Лиса, знает суеверного своего наставника. «Удачи, Арсений Сергеевич!» было коряво выведено сбоку, и Попов улыбнулся, закусив нижнюю губу. Отвлек его от созерцания детского шедевра булькнувший в турке кофе — мужчина отложил папку, разлил загустевший ароматный сироп по кружкам и поставил перед Антоном, достав из холодильника бутылку молока. Хоккеист понюхал содержимое кружки, долил чуть выше половины и принялся размешивать, стуча ложечкой по стенкам. — И как это маленькое чудо поживает? — протянул Арсений, добавляя молоко в свой кофе. — Лучше. Не температурит, скачет по квартире и кашляет периодически. Но лучше, однозначно, — усмехнулся Антон. — Я зайду завтра вечером? — больше утвердительно, нежели вопросительно, протянул Попов, приподняв одну только бровь. — Да, конечно, Алиса будет рада, — кивнул хоккеист, отпивая из кружки. «И я тоже буду». Они просидели так до самого вечера — как-то постепенно Арсений обнаружил, что уже не стремится выгонять непрошеного гостя. Присутствие Антона в квартире успокаивало расшатанные нервы, и не только руки перестали дрожать — но и ходить по квартире из стороны в сторону, как тигр по крошечной клетке, Попов прекратил. Смеялся над совершенно дурацкими шутками и чувствовал, как пропасть в восемь лет становится трещиной в асфальте, будто и не было её никогда, будто Арсению — двадцать один, впереди вся жизнь, нет травм и нелицеприятных историй, и он будет заканчивать институт, и обязательно будет потом работать тем, кем захочется. Но едва ли. Вся магия вечера за кофе со сгущёнкой развеялась, стоило только Антону подняться с барного стула. — Засиделся я совсем, — с сожалением протянул он, глядя на часы и не замечая того, как Попова от этих слов передёрнуло. Конечно, кто бы мог выносить его так долго? Вот и Шастун устал. — А то Алиса там из квартиры устроит филиал отеля. Смотрел «Четыре комнаты»? — усмехнулся Антон, отставляя кружку в раковину. — Нет, — качнул головой, улыбаясь, Арсений. После уточнения про сестру это звучало уже совсем иначе — он не хотел уходить, ему нужно было, потому что, чёрт возьми, это ребёнок, да ребёнок болеющий. У него выбора не было. А и был бы — остался б? — Глянь как-нибудь обязательно. Тарантино — прекрасный режиссёр. -- Заламывать руки, прыгать выше головы и приземляться всегда на ноги стоило только в том случае, когда ты свою программу кому-то посвящаешь. Самому себе даже — молодец, прыгай, красавчик, прогибайся в пояснице и смотри в зал с такой поволокой, чтобы каждый понял, что за химия тут творится, чтобы людей к тебе тянуло как магнитом — это же чёртова энергия. А Арсений — вампир, даром, что энергетический. …Стоя на пьедестале, получая букеты и радостно маша рукой трибунам, Попов впервые в своей карьере был не здесь — мысленно. Он невзначай проходился взглядом по цветастой толпе, выискивая одного-единственного человека и не находя. Серёгу он отыскал ещё до вручения, тренер сейчас стоял у бортика, Захарьин давным-давно не приходил на его показательные — и всё же Арсений, как ребёнок, надеялся на чудо и искал среди людей совсем другого человека. Высокого, широкоплечего, настолько улыбчивого, насколько же и опасного. И не находил. Улыбка треснула на изломе, превращаясь в стылую пластмассу, взгляд потух. Он так давно желал того, чтобы его любили, чтобы им восхищались, добивался ровно противоположного — но верил в чудо именно сейчас. И его надежды рушились так оглушительно, что Арсению хотелось эти сраные букеты кинуть на землю, пройтись прямо по ним острым лезвием конька, переодеться наскоро и бежать, бежать, бежать — туда, где его знают и хотя бы немного — ждут. И это совершенно точно не дом. Попов помнил о больной Алисе — но оправдывать этим то, что Антон не пришёл сюда, Арсению не хотелось. Это было бы слишком очевидно, слишком просто — и он с трудом достоял до конца, степенно дошёл до тренера — и уже оттуда бросился переодеваться сломя голову. Не слушал, что наставительно говорит тренер, не чувствовал, как болит колено под бандажом, не ощущал тяжесть медали на шее. Только пялился в метро перед собой, будто душевнобольной, кутаясь в зябкую спортивную куртку, застёгнутую под горло. На груди нашивка с его именем — плевать; кеды не завязаны, шнурки просто упихнуты внутрь наскоро — плевать; пульс в висках стучит набатом — плевать-плевать-плевать. Метро ни черта не успокаивало вопреки обыкновению. И только когда Арсений вышел на нужной станции и поднялся на улицу, где моросил дождь — он успокоился. Вдохнул медленно, подставляя лицо каплям воды, быстро намочившим куртку насквозь: ткань набрякла, обнимая плечи невидимыми ладонями, мягко прошедшимися по ложбинке позвоночника между лопатками, пригладившими волосы на лбу. Август — дожди уже холодные, но Попов не замерзал, чувствуя, как внутри гулко колотится сердце. Он знал, что происходит — адреналин ударил по башке с такой силой, с какой фигурист приземлялся на ни в чём не повинный лёд. Но легче от этого не становилось. Арсений провёл ладонью по лбу, отбрасывая мокрые пряди назад, и улыбнулся, не открывая глаз. Сердце стучало уже спокойнее: фигурист принялся считать удары, сосредотачиваясь на ощущении, чтобы уже не ворваться в чужую квартиру с беспочвенными претензиями. Это, кажется, неприлично. И потому Попов стоял так ровно до тех пор, пока щёки не перестали гореть огнём. Он поднялся на лифте, позвонил в дверь привычным жестом и улыбнулся, когда по ту сторону послышались частые шаги. — Арсений Сергеевич! — с восторгом выскочила ему навстречу Алиска, норовя повиснуть на шее. — Э нет, лиса, я мокрый насквозь, а ты ещё болеешь. Идём, — он улыбнулся, когда его потащили за руку в квартиру — у самого ладони холодные, а у младшей Шастун пальцы так по-родному горячие. — Антон! — девочка пнула задремавшего на диване братца в колено, отчего он вздрогнул, разжав ладонь с пультом, — тот упал на пол и жалобно хрустнул, но выдержал. Не выдержал Арсений — растянул губы в улыбке, разглядывая сонного хоккеиста. На голове воронье гнездо, светлая прядь торчит на макушке флагштоком, взгляд расфокусированный, на щеке — залом от домашней футболки, воротник которой так и норовит соскользнуть на плечо. Если бы Попов его не знал — больше семнадцати лет сейчас ему дать бы не смог. — Ты дурак? — зевнул Антон, садясь на диване и протягивая руку к чужой куртке, а потом с сомнением растирая между пальцами воду. — Топай в душ, я тебе одёжку найду. Полотенце в шкафу, там. — Подожди, — Арсений улыбнулся слегка неловко, отмечая про себя, что хитрая Алиска убежала к себе в комнату. Попов уцепил пальцами ленточку медали, снял с шеи и перевесил на хоккеиста. — Твоё теперь. — Спасибо, — усмехнулся Антон, разглядывая медаль. — У меня только пара кубков есть. Да и не у меня, у команды. Неважно, — Шастун махнул рукой. — Иди. Заболеешь, а у тебя Гран-При через две недели начинается. Арсений почувствовал, как улыбнуться хочется ещё шире, хотя — куда уж? Откуда острое такое ощущение семейности от человека, который разбил ему нос при знакомстве? Откуда такое желание бросить весь мир к чужим ногам в ответ на одну только улыбку? Попов согрелся под душем и переоделся в сухое, забросив свои вещи в машинку. Чужая футболка приятно пахла кондиционером — такая визитная карточка чистоты: Арсений поднял воротник к носу и принюхался, наслаждаясь запахом. В дверь ванной коротко постучали. — Да? — Ты там жив вообще? — глухо поинтересовался с той стороны Шастун, и Арсений ухмыльнулся. — А как думаешь, если я тебе отвечаю? — Попов осторожно приоткрыл дверь, разглядывая хоккеиста. — Выходи. Будешь ужинать, сокровище нации? — криво, но искренне улыбнулся Антон, отправляясь на кухню. — А что в меню? — Что дадут — то и будешь жрать, — хмыкнул Антон. — Кушать! — возмущённо поправила брата Алиса, сидя за столом и переключая каналы на телевизоре в поисках мультиков. — Да-да, кушать, конечно. Арсений Сергеевич же у нас по происхождению петербуржец, его ж корёжит, когда я говорю «жрать». — Антон! — протянула девочка, не отрываясь от телевизора. — Кушай, — он поставил перед сестрой тарелку с пловом и вернулся к кастрюльке. — А ты сегодня не на диете, — ультиматумом заявил Шастун, возвращаясь к столу уже с двумя тарелками и ставя одну перед Арсением. Пах плов просто потрясающе — слюна начала выделяться совершенно рефлекторно, и Арс решил не сопротивляться своим слабостям. — Сам готовил? — А то, — хмыкнул Антон. — Всё закинул, да и забыл, а плита с таймером, сама выключится. У меня даже пельмени выкипают, а тут — нет. — Вкусно, — сдержанно похвалил Попов, на деле едва сдерживаясь от того, чтобы не начать мычать от удовольствия. Не Италия, где он за неделю отпуска набрал пять кило, конечно, но тоже очень даже — Арс-то предполагал, что в рационе хоккеиста преобладают пюре-яичницы-сосиски, а оказалось всё вот как. — Арсений Сергеевич, а где Антошка будет тренироваться, когда мы займём каток? — невинно хлопая ресницами, поинтересовалась Алиса, ковыряя свою порцию. — Я же говорил тебе, найдём место. Мало что ли катков по Москве? И что я тебе говорил? — строго нахмурился Шастун. — Когда ты ем, ты глух и нем, — заученно выдала девочка, не обращая внимания на откровенно развеселившегося Попова. — Когда я, — поправил Антон сестру. — Ну да, когда ты, — недоумённо пожала плечиками девочка. Медаль Шастун не снял — сунул под футболку — Арсений понял это по яркой ленточке на чужой шее и улыбнулся в свою тарелку, не теряя аппетита к ужину. Эта семейность — знал бы Антон, как давно он так не ужинал, слушая чужие разговоры и не встревая. Чёртову вечность. Они поужинали — а потом Алиса так просила Арсения остаться, что тот сдался. Сделал вид, что сдался, что у него, мол, дела были, что вообще торопился неимоверно, но остался. И он так сильно старался не смотреть на старшего Шастуна, что глаза, кажется, сходились на переносице от несовпадения острого желания отвернуться и противной такой невозможности взгляд отвести. Они глумились над каким-то фильмом все вместе — а когда Алиска уснула и Антон унёс сестру в комнату, сделали громкость тише. И уснули сами, пока телевизор отбрасывал на сонные лица синий свет, транслируя что-то из творчества Ричи — только следить за этим было уже некому. На странном диване в форме буквы «г» Антон спал, свернувшись калачиком, — и Арсений лёг головой к нему, задевая кончиками пальцев согнутой руки чужое плечо: только чтобы впервые за долгое время чувствовать, что он не один. Впервые за чёртову вечность.