Songfic. T-Fest — Улети. (Как это вышло — не знаю)
Эта наигранная ненависть Крыловой давно осточертела секретарю Гая. В каждом едком слове, в каждом выпаде, придирке, ударе мелкой Арно неизменно видел отчаянный крик о помощи. Этот ребёнок, запутавшийся, сбитый с толку, а оттого — озлобленный, просто не знал, что делать, как поступить. Её окружали люди. Постоянно окружали какие-то люди, которые всегда что-то хотели от неё, указывали, что делать, говорили, что правильно, а что нет, вечно говорили про какой-то долг, чью-то честь, будущее, которое обязательно будет таким, каким должно быть. Крылова постоянно металась от одних к другим, от нормальной жизни к этой. Она выросла в обычной семье с совершенно обычным отцом, который отдал ей всю любовь и заботу, которая вообще могла быть в его толстом и добром теле, он учил её нужным вещам, показывал мир и говорил, что главное в жизни — не быть мудаком. Он — большой, небритый, вечно сонный и неуклюжий был для неё самым любимым и сильным папой на Свете. А потом, внезапно, появился другой — строгий, с ледяным взглядом, человек, который способен одним словом разрушить чью-то жизнь, и ему совершенно плевать на чьи-то чувства. Муромец-старший, отказавшийся от своей дочери еще до её рождения, заявился и тут же начал требовать любви и уважения. Или, хотя бы, простого страха, потому что любовь и уважения — чувства для дебилов, коим он, конечно же, не являлся. Он был силён, статен, красив и профессионален, но от него веяло лишь холодом, лицемерием и жаждой власти. Тут-то что-то и сломалось внутри Крыловой, треснуло и безвозвратно рухнуло. Её тёплый, совершенно обычный детский мир был разбит и истоптан тяжелыми военными сапогами, а всё хорошее, что вкладывал в неё отец, было опорочено криками, командами и войной. Ребёнок не должен видеть войны, не должен знать, как запросто предают друг друга самые близкие, как братья отрекаются от своих братьев, а отцы — от детей, но Муромец показал ей это, показал, чтобы она была готова к той жизни, которую он для неё придумал. Тут некого было любить, не у кого просить помощи, и лишь старшая сестра выдернула её из этого ужаса, как только заняла свой высокий пост. Он ворвался в их размеренный быт, украл у Крыловой сестру, вынудил предать, оставить её без защиты. Именно это видел Арно в глазах мелкой с самых первых секунд их знакомства, но лишь горько усмехался, потому что прекрасно понимал, что руководит Крыловой в её стремлении унизить, и совершенно не понимал, почему этого не видят другие, даже сама Муромец.***
Крылова смотрит вызывающе, заранее настроенная на перепалку, и совершенно не боится увечий, которые может оставить на ней бывший муж её сестры. Он раздражал её одним своим существованием, в каждом его слове, тонкой улыбке и мягком упреке мелкая слышала вызов, брошенный лично ей. Каждый раз она клялась сестре не ввязывать в драку, но каждый раз сама становилась её инициатором. Арно всегда держался на удивление спокойно, редко отвечал на удары и никогда не жаловался. Порой Крыловой становилось стыдно, но она тут же убеждала себя, что это — маска, а вот под ней… Под ней скрывается предатель, самый настоящий волк в овечьей шкуре. Она бросается на него в приступе беспричинной злости, а потом, оставшись наедине с собой, долго рыдает взахлеб, потому что её злоба, ненависть и обида, что копится в ней с самого появления другого отца, и которая усугубляется существованием бывшего мужа сестры, просятся наружу. Крылова сама не понимает, почему жива до сих пор, почему умудряется что-то запоминать и чему-то радоваться, потому что кажется, будто ничего, кроме этой злобы, в ней не осталось. Арно стоит перед ней всё такой же аккуратный, милый и всепонимающий, источает запах одеколона, и, кажется, в любую секунду готов броситься ей на помощь. Крылова смотрит на него исподлобья, шипит что-то, скорее, по привычке, и очень хочет хотя бы в этот раз обойтись без перепалки. Она почти проходит мимо, но тут его цепкие пальцы обхватывают её предплечье. Крылова смотрит на него с ненавистью, готовая дать отпор, но видит лишь сочувствующую улыбку и печальные глаза, и желание ударить побольнее отступает. Арно прижимает её к себе так осторожно, будто просит разрешение, а Крылова, которая секунду назад готова была в клочья разорвать своего врага, неожиданно сдается и утыкается в белоснежную рубашку. Её внезапно посещает осознание того, что он всё знает. «Конечно же, он всё знает! Как можно было рассчитывать на другое?» — судорожно думает она, и в эту секунду ей хочется исчезнуть, провалиться под землю, умереть, но только бы не стоять тут, уткнувшись в его рубашку, и не дрожать, когда его тонкие пальцы касаются её шеи, спины, волос. Арно никогда не показывает своих обид, и даже сейчас, когда она пытается прятать покрасневшее со стыда лицо, он лишь усмехается и легко касается губами её лба, будто не мелкая была причиной множества его травм и комплексов. Она просто ребёнок. Обиженный и озлобленный ребёнок, которого не научили жить в этой подлой среде, где каждый второй — мудак и предатель, а любовь не стоит совершенно ничего. — Почему ты не ненавидишь меня? — спрашивает она, пытаясь не смотреть ему в глаза. — Сколько можно? — выдыхает Арно и в очередной раз смазано целует её в висок. — Ты хочешь войны, потому что видишь во мне врага, но я не хочу в это играть. Прости, малая, но мне надоело. Крылова не знает, что ответить. Он выдернул её из привычной обстановки, а играть по этим правилам она не умела. Ей было хорошо, спокойно и стыдно одновременно. Самый главный враг целовал и гладил её, будто возвращая всю ту любовь, которую сам отнял у неё своим появлением. И Крылова была не против, закрывая глаза на неправильность этой связи, позволяя чужим губам касаться своей шеи, но где-то глубоко внутри её грызла совесть. Он никогда не сможет дать ей того, что она должна была получить. Он должен исчезнуть. Пропасть. Улететь. И никогда не вспоминать её. Она долго пыталась избавиться от этих чувств, пыталась уйти от них с самого начала, хотела не видеть его, избегать его общества. И обязательно скажет ему это, когда будет возможность. — Я люблю тебя. — вместо этого шепчет мелкая мирно спящему мужчине, целует его в щетинистый подбородок, и впервые за долгие годы не хочет никого ненавидеть.