Пропущенные драбблы

      «Готовься ко второму заходу».       С каждым ударом сердца по телу разносится, не затихает ни на секунду.       Зачем он пришёл?       Все ведь говорили остаться дома: и Лип, и Мэнди, которая даже не в курсе истинного положения вещей. Все.       А он всё равно пошёл.       Потому что слишком наивный и влюблённый. Потому что искренне думал, что если Микки поддастся, то и от свадьбы откажется.       Как же так вышло, что теперь он стоит, наливает из початой бутылки дешёвого пойла себе в бумажный стакан и прожигает взглядом обряженную в классический пиджак спину того, кого пять минут назад драл, словно продажную девку, в подсобке свадебного, мать его, зала.       Йену приходилось зажимать ладонями непослушный рот Микки, чтобы его больше похожие на крики стоны не спалили их обоих. Без смазки и даже без резинки, Микки всё равно послушно гнул спину, прикусывал его пальцы и так сильно сжимался, что Йен, совершенно потеряв голову, кончил прямо в него.       Микки никогда раньше не позволял. Матерился, отбивался и орал, что он не какая-то дворовая сука, чтобы в него спускали, а сегодня принял всё, вжимаясь округлым задом в его хуй, как никогда раньше.       Так, что Йен поверил на самом деле в то, что его любимый не женится на коммунистической бляди на радость чокнутому папаше.       Но нет. Вот он, стоит рядом со священником и строит из себя счастливого женишка, глядя, как его невеста в мини с псевдосчастливой улыбкой вышагивает к алтарю.       До того, как произошёл весь этот пиздец с Терри, Йен, прижимая до умилительных соплей безобидного спящего Микки к себе, всерьёз думал о том, как они поженятся в каком-нибудь богом забытом штате, где такие браки разрешены. А потом огорошат Липа и Мэнди парными кольцами и свидетельством в золотой рамке.       Микки, кажется, начинает зачитывать лживую, как его упругая задница, клятву, но Йен не слышит ни слова. В голове вспышка за вспышкой взрываются, и думать он может лишь о том, как пошлёт всех к хуям и, как в мелодрамах, которые так любит малышка Дэбби, сорвется и скажет, что он против.       Против всего этого фарса.       А затем на глазах у всех у всех засосет Микки, проталкивая внутрь его рта свой язык, и поцелуй выйдет настолько мокрым, что, когда они наконец оторвутся друг от друга, от припухших губ потерявшегося во времени и пространстве Микки будет тянуться тонкая нить слюны, блядски оседая на подбородке.       И в этот самый момент Йен победит. Потому что, сколько бы Микки не брыкался, от поцелуев ему сносит крышу почище, чем от забористого пойла. Он становится мягким и податливым, словно пластилин. Готовым на всё. Даже быть трахнутым прямо перед гостями. Перед невестой, сестрой, отцом и всеми братьями. Потому что всё, что останется в его обычно забитой хуйнёй голове, — член Йена.       Потому что Йен не знает, как ещё заклеймить Микки, чтобы все раз и навсегда уяснили: Микки Милкович – гей.       Гей, влюблённый в Йена Галлагера.       Невеста поворачивается к Микки и мнет наманикюренными, наверное, впервые в жизни пальчиками букет. Улыбается невинно, так, словно её не переебало уже штук двести мужиков, и произносит ответную клятву.       А Йен опрокидывает в себя ещё стакан, и аттракцион в голове набирает обороты. В фантазиях он уже уткнул брыкающегося — а как же иначе? — Милковича лбом в трибуну и спустил отвратительно сидящие, большие размера этак на три, штаны, а заодно и боксёры.       Смачно отходил ладонью по ещё не зажившей ягодице, нарочно причиняя боль, и раздвинул ладонями мягкие половинки. Так, чтобы всем была видна его сперма, стекающая из сжавшейся дырки по внутренней стороне бёдер. Чтобы морду его блядского папаши перекосило.       Сколько ни подсовывай ему шлюх с вагиной, Микки всё равно предпочтёт его твёрдый стояк в своей заднице. И во рту. И в руках. И везде, где только Йен захочет.       Потому что это не просто трах. Это настоящие чувства. Настоящая близость, которой у него не было даже с Кэшем. Да ни с кем вообще не было, и Йен уверен, что у Микки тоже.       Йен на все двести процентов уверен, что у этого ершистого пиздюка он первый. И это ещё сильнее заставляет сжимать в руке пойло, ещё сильнее стискивать зубы, глядя, как жених с невестой обмениваются кольцами.       Что-то похожее на ржавый тупой нож вспарывает грудную клетку, заражая всё внутри гноем, сочащимся воспалением.       Йен не хочет. Не хочет, чтобы Микки принадлежал кому-то другому, пускай даже на бумажке.       Он не знает, как ещё удержаться на месте, не расхуярить тут всё к чертям, и не понимает уже, зачем именно пришёл, но представляет, как вставляет Микки под удивлённые охи и ахи толпы. Натягивает по самые яйца на свой член, глядя в глаза священнику, и вбивает, вбивает, вбивает всё сильнее в деревянную, держащуюся лишь на честном слове трибуну.       Притягивает его рывком за волосы на себя и разворачивает.       Так, чтобы Микки кончил прямо на белое платье своей псевдоневесты. Так громко выстанывая имя Йена, чтобы ни у кого не осталось сомнений.       Так, чтобы у самого Йена их не осталось.       Жаль, что это только пьяные фантазии.       Второго захода не будет.