Пропущенные драбблы

      — Вернёшься? — вырывается само собой, и надежды в голосе через край, но Микки устал бороться с собой.       От старого остались только сцепленные на груди руки и псевдобезразличный взгляд в пол, которыми он уже никого не проведёт. По крайней мере, в этой комнате.       Ему хватает проблем с вечно истерящей беременной шлюхой-женой и блядоватым Йеном, который за эти несколько дней окончательно ему хребет дубиной перебил.       Если раньше зависимость от него можно было сравнить с легкими спайсами, то сейчас это героиновая ломка, от которой Микки не только не может, но и не хочет избавляться. За жалкие несколько дней он слишком привык, прирос, подсел на постоянное присутствие Йена рядом и не может этого лишиться. Ещё и потому, что до сих пор просыпается за ночь по три раза и проверяет, спит ли Йен, с ним ли ещё или снова свалил – бросил его и ушёл искать приключения на свою подтянутую жопу и огромный хуй.       Страх снова потерять его расползается по рёбрам, в черепной коробке долбится, и Микки, кажется, готов уже на всё.       — Посмотрим. А ты мне будешь сосать, когда я захочу? — Йен спрашивает так, словно это то же самое, что яичницу на завтрак каждый день готовить, стоя в фартучке на голое тело у плиты.       — Да иди ты в пизду! — прежний колючий Микки всё ещё вылезает периодически, не хочет мириться с тем, что с ним обращаются как с дешёвой членосоской, но…       Прежний Йен всегда шёл на попятную. Улыбался, словно ему абсолютно наплевать на то, что его в очередной раз отшили, и нагибал его при первой же возможности. А сейчас… сейчас Йен только пожимает плечами и начинает что-то черкать в своём блокноте, а Микки не покидает ощущение, что его жестоко, продуманно и очень методично наказывают. За все те разы в прошлом, за каждый, когда он своим пиздецовым характером убивал в добром, открытом, солнечном Йене любовь к себе.       И, кажется, добился своего. Микки почти постоянно преследует это в последнее время. Чувство, что Йен больше его не любит. И оно пропадает, только когда он чувствует на себе сильные руки, когда Йен смотрит на него тем самым взглядом, когда нетерпеливо сжимает руками его задницу и притискивает к своему стояку.       Микки уже решил и от своего не отступится. Микки не даст ему снова исчезнуть и забыть о нём.       — Что пишешь?       — Разное. Заметки, идеи, — Йен даже головы не поднимает, только водит в воздухе рукой, а Микки откровенно залипает на длинные пальцы, обхватившие ручку.       Он ведь даже не знает, чем Йен увлекается, что ему интересно, кроме армии и гомоебли. Какую музыку он слушает и какие такие идеи роятся в его кишащей тараканами рыжей голове.       Почему никогда не пытался выяснить раньше? Просто поговорить? Как нормальные люди.       «Потому что пытался. Всего один раз, и закончилось всё полнейшим пиздецом».       Гонит от себя воспоминания, сглатывает вязкую, наполнившую рот слюну и жалеет, что нельзя затянуться прямо здесь.       А Йен словно стеной от него отгораживается.       — Ладно, буду, — сдаётся.       Давно ведь уже проиграл, верно? Ещё в тот самый день, когда вместо того, чтобы отпиздить его до беспамятства, позволил себя трахнуть. Сам полез первый.       Йен тут же оживает, вскидывается, на мгновение становится прежним, но…       — Что будешь? — спрашивает и выжидающе смотрит.       Кулаком в челюсть, рассекая скулу. И лучше бы правда ударил. На это Микки, по крайней мере, знает, что ответить и как.       — Ты что, блядь, хочешь, чтобы я вслух это сказал?       — Будешь сосать мой член, — встречаются взглядами, — когда я захочу.       В глазах Йена огромными буквами неоновой вывески читается: «Прямо здесь и сейчас».       Вызовом, приказом и совсем немного оттенком просьбы.       Микки понимает, что уже проиграл, который уже нахуй раз понимает – и принимает то, что ему это нравится.       Нравится, когда Йен доминирует. Когда приказывает, ломает его, принимает, но… не до конца смирился?       К блядским чертям всё.       Йен хочет отсос? Йен получит отсос.       Микки опускается на колени, рывком, пока решимость не испарилась, и тянется руками к тугой ширинке на джинсах Йена. С глухим щелчком расстегивает железную пуговицу, хватается за язычок молнии и снова смотрит. Снизу вверх на откинувшегося, довольного до пизды Йена. Ощущение, что его дрессируют, словно болонку, не покидает, но… плевать.       Оттягивает резинку цветастых боксёров, освобождает полумягкий член и пару раз проводит рукой. Непроизвольно сглатывает под ехидный смешок и, зажмурившись, целиком заглатывает, к нёбу языком прижимает, чувствуя, как он твердеет и увеличивается внутри его рта. Так быстро, что на втором заглоте Микки давится, обозначившаяся крупная головка на корень языка давит, и у Микки во рту слюны становится, как у бешеной псины. Хочет соскочить, вынуть, чтобы хотя бы вздохнуть, но опустившаяся на голову, до боли сжимающая за отросшие волосы рука не позволяет. Сильнее надавливает, удерживает, пока он не упирается руками в обтянутые джинсой бёдра.       Закашливается, и новый смешок стыдом разливается по скулам, смешивается со слюной и проступившей смазкой, которую Йен размазывает, елозя по его лицу членом.       Щёки, приоткрытые губы, даже упавшие на лицо пряди оказываются заляпаны, и если Йену нравится смотреть, то Микки обдолбанный от ощущений.       Стыда всё меньше. Его топит чуть солоноватое удовольствие, и в собственных штанах становится тесно.       Он никогда бы не подумал, что будет кому-то отсасывать. Прострелил бы мозги любому, кто сказал, что ему это будет нравиться так.       — Давай, как я тебя учил. Ротик пошире открой, — давит пальцем на его влажные от слюны губы и ощутимо шлёпает по и без того красной щеке, когда Микки слишком заторможенно реагирует.       И так порядком сбившееся дыхание окончательно сходит на нет, и лёгкие горят от недостатка воздуха. Но вместе с тем огонь как пожар по всему телу распространяется и концентрируется в собственном стояке. Микки нравится такое обращение. До пизды нравится.       Микки послушно распахивает рот и позволяет Йену упереться членом в щёку, языком сам направляет глубже, старается прикрыть губами зубы, дышит через нос и всеми правдами и неправдами пытается побороть рвотный рефлекс.       Чтобы получилось пропустить в глотку. Чтобы Йен не удержался и сдавленно застонал, подаваясь бёдрами навстречу.       Чтобы сорвался, ухватился обеими руками за его голову и начал трахать натянутые вокруг его члена припухшие губы, вышибая из Микки саму способность думать.       Что их могут застать, например. Ведь вся его блядская семейка сейчас внизу заседает.       Рот немеет с непривычки, словно анестетика в челюсть вкололи, но это слишком хорошо, слишком приятно, и так хочется подрочить и себе тоже. А ещё больше – чтобы ему подрочил Йен. Да хотя бы через ткань брюк сжать ноющий стояк!       Но едва тянется рукой, как получает увесистый шлепок по затылку и возвращает ладонь обратно на увитый венами толстый ствол. Размазывает слюну, водит, сжимает пальцами, и глухие стоны над головой, как светомузыка в блядском клубе, по обдолбанному сознанию бьют.       Микки сосет так, словно от этого его жизнь зависит, и не ожидает точка в плечо. Нить слюны и смазки тянется от его рта к члену, который Йен прямо перед носом надрачивает, и не может перестать смотреть.       Чувствовать на себе его взгляд.       Сперма упругой струёй выплескивается, пачкая лицо, волосы, шею и воротник свитера, но Микки не отворачивается. Позволяет остатки размазать по саднящим губам и, только услышав новый приказ, поднимает на Йена предупреждающий взгляд.       — Оближи, — Йен повторяет приказ, и хриплый голос мурашками на коже оседает.       Микки, всё так же не разрывая взгляда, облизывает сначала губы, собирая белёсую жидкость, а потом и к чувствительной головке тянется, широким мазком по уздечке и снова губами обхватывает, додаивает.       — Ребята, ужинать! — доносится снизу голос Фионы, и Микки впервые хочется прибить старшую сестру Йена.       А он, переведя дух, посмеивается, наклоняется к перепачканному лицу Микки и шепчет, прихватывая губами покрасневшее ухо:       — После ужина в туалете. Считай, это свидание.