Пропущенные драбблы

      Йен вообще-то не хочет смотреть. Сжимает в руках ножницы, отходя на лестницу, и всё равно через «не хочу» смотрит.       Не на Светлану, нет – на ребёнка в её руках.       На сына Микки.       Йен не хочет видеть, но… Одетый в один только лёгкий комбинезончик малыш дрожит, и наверняка, если до него дотронуться, окажется холодным, как банка йогурта в холодильнике.       Йен был бы рад, если бы его зрение упало разом на несколько пунктов, чтобы не видеть, насколько малыш похож на Микки. Сомнений не остаётся, чей он.       Светлана кивает Йену, и он, подняв руки, уходит наверх, а в голове бьётся мысль, что, даже если так, даже если правда его, он Микки всё равно не отпустит.       Заходит в комнату, врубает музыку в плеере на полную и затыкает уши наушниками, чтобы не слышать громкого разговора внизу. Милковичи по определению не умеют разговаривать тихо.       Он заканчивает с шортами, пытается посмотреть какую-то лабуду по телеку, почитать журнал, но перед глазами всё равно пойманным солнечным зайчиком маячит ребёнок.       Эта сука могла бы и под шубу себе его запихать вообще-то!       Йен растирает большими пальцами глаза, специально давит сильно, но наваждение не проходит.       И он понимает.       Понимает, что может ненавидеть Терри за то, что тот мудак гораздо больший, чем Фрэнк, хотя раньше Йену такое в принципе представить было трудно; Светлану – за само её существование и то, что не пользуется противозачаточными с её-то способом заработка на жизнь; и даже Микки он может ненавидеть за то, что тот, помимо того, чтобы трахнуть, ещё спустил внутрь русской шлюхи. Даже себя ненавидеть может, потому что не слушал Микки, хотел большего, нормальных отношений, которые привели вот к этому вот.       Но не ребёнка.       Малыш ни в чем не виноват, и кто-кто, а Йен знает, как тяжело жить, будучи не нужным собственным родителям. У Йена всегда была Фиона и Лип, даже младшие помогали, а этому ребёнку рассчитывать не на кого.       — Вот же блять… — Йен выдыхает и, прихватив с кухни пакет, идёт обратно в комнату.       Собирает старые вещи Лиама, всё, что вместится, в пакет запихивает, и надеется только, что не застанет Светлану дома. Иначе всё это окажется в лучшем случае на мусорке.       Русские бляди, оказывается, те ещё гордячки.       Когда стучит в дверь дома Милковичей, совсем немного боится, что увидит внутри Микки. То, что осталось от прежнего Йена внутри него, дрожит, и он, сильнее стиснув замерзшие кулаки, толкает оказавшуюся незапертой дверь.       Вспоминает услышанное сквозь дрёму «мы вместе» и улыбается. Оно теплом разливается внутри, придаёт сил и веры в своего теперь уже парня.

***

      Микки такой колючий, своенравный, как кот, которого как ни чеши — всё против шерсти.       Микки забавно выгибает брови и посылает пустую бутылку из-под какого-то пойла прямиком в бампер дорогущего мерса, хозяин которого только что пытался их снять.       Для него это всё ещё в новинку, и Йен вполне этим доволен. Он привык, а вот Мику оно совсем не обязательно. Пускай лучше продолжает набрасываться с кулаками на каждого, кто к нему ближе, чем на метр, подходит.       Потому что Йен видит то, чего не замечает его до сих пор пиздящий любого, кто назовёт его геем парень: западают на него не реже, чем на самого Йена. Облизывают взглядами, пока Мик смотрит на его танец, и Йен готов двадцатку поставить, что они бы и язык ему засунуть во все отверстия не отказались.       — Стой, Йен, погоди, — Микки окрикивает его и, провожая взглядом скрывшуюся за поворотом машину, задумчиво проговаривает: — Скажи шефу, что сегодня приболел.       — Приболел?       — Да хоть СПИДом, похуй!       Татуированные пальцы тянут его за ворот куртки на себя, подальше от входа, а затем Микки совершенно наглым образом шарится по его карманам и выуживает старый мобильник.       — Звони.       Йен послушно набирает шефа, совсем чуть-чуть жалея, что положил телефон в карман куртки, а не джинсов. Тогда всё могло бы быть куда интереснее.       — Ну и?.. — вопросительно смотрит на Милковича. — Я надеюсь, твой гениальный план компенсирует мне чаевые и ставку за ночь.       — Без навара не останешься, — машет рукой Микки и объясняет, что задумал: — Мы просто пойдём с тобой в место… где такие вот престарелые пидоры ночами свои раздолбанные жопы просиживают, и разведем парочку. А может, и одного хватит. В зависимости от того, насколько «жирным» окажется.       — Надеюсь, ты не в прямом смысле, — усмехается Йен и тут же получает кулаком в солнечное сплетение. Несильно, но ощутимо, и в отместку толкает Микки к холодной кирпичной кладке и засасывает прямо на улице. Не даёт отстраниться, обездвиживает и согревает теплом своих губ холодные его. Вылизывает, прикусывает и втягивает по очереди, пока сопротивление не сходит на нет и Микки, забив на весь окружающий мир, не начинает ему отвечать.       Йену не слишком нравится эта авантюра, но по взгляду Мика понимает: если он откажется, то тот пойдёт один. А Йен этого не позволит. Даже понарошку лапать своего парня другому мужику не позволит.       И ещё не может устоять перед целым вечером почти наедине.       Это даже можно назвать почти свиданием.       Улыбается сам себе и заталкивает Мика в стоящее на углу такси. Называет сходу пришедший в голову адрес и слышит недовольное сопение рядом.       — А ты, я смотрю, нехерово так разбираешься, куда нам надо, — сверлит его подозрительным взглядом, и если бы Йен не боялся получить в челюсть, прямо в салоне машины продолжил бы то, что они начали у клуба.       — Ты разве не на это рассчитывал? — легкомысленно бросает и утыкается взглядом в окно машины, как бы невзначай забираясь рукой Микки под куртку.       До конца поездки занимается тем, что пересчитывает подушечками пальцев позвонки, оттягивает ремень и ухмыляется, зная наперёд, как Микки совершенно очаровательно краснеет и кидает осторожные взгляды на таксиста.       Но руку его не убирает. Разве что сопит громче обычного, но Йен привык. Ему даже нравится.       — Хуя се. Это что, Белый дом, мать его? — Микки задирает голову, глядя на пятизвездочный отель в центре города, и послушно идёт вслед за ухватившим его за предплечье Йеном.       — Так, сейчас я сниму номер, ты возьмешь ключ-карту и пойдёшь наверх. Установишь камеру или спрячешься где, а я минут через двадцать приду, — даёт указания Йен, пока они идут к стойке регистрации, за которой стоит вышколенная, завёрнутая в идеальную униформу администратор.       — Погоди-ка, а какого хера я буду сидеть наверху? — ощетинивается Микки и выдёргивает руку.       — С такого, что к двоим нам никто не подойдёт. Ну, либо же придётся ждать извращенца, который захочет втроем. — Йен разворачивает его к себе: — Ты же сам этого хотел, разве нет? И приманкой должен был быть я.       — Нихуя подобного… — Микки мнётся, неуверенно глядя в сторону стеклянных дверей ресторана, и по глазам видно: задуманное ему самому нравится всё меньше.       Кажется, ещё немного, и свою кандидатуру предложит.       — Мы делаем это не только для тебя, но и для меня тоже. Так что расслабься и жди.       Йен дожидается короткого кивка и идёт заказывать номер.       Когда за его спиной закрываются тяжёлые стеклянные двери, в голове будто что-то переключается с глухим щелчком.       Цвета ярче становятся, спокойная музыка – громче, а улыбка, словно у обдолбанной шлюхи, с лица не сходит.       Йен выбирает свободное место за стойкой и заказывает мартини. Лениво осматривает зал в поисках того самого и замечает прямо напротив.       Холёный, в дорогущем костюме с иголочки и настолько голодным многообещающим взглядом, что, если бы не Микки наверху, он бы, может, и на что большее согласился.       Йен и сам не знает, как так получилось, что при его вкусовых предпочтениях, о которых постоянно шутит Лип, влюбился он в молодого ерепенистого Микки. И именно ради него этот привлекательный старичок сегодня будет принесён в жертву.       Йен решает не ходить вокруг да около, тем более что телефон в кармане и так вибрирует почти не переставая, и, выпив мартини залпом, показательно выгибая шею, чтобы мужчина мог со всеми подробностями представить, как Йен будет вот так сглатывать его кончу, подходит.       Если бы Микки был из благополучной семьи, то определённо закончил бы как этот вот мужик у него за спиной. С ненастоящей семьей, потому что так нужно, нелюбимой работой, по выходным трахающий в номерах отелей молоденьких пареньков на один раз.       Этот начинает лапать уже в лифте. Норовит забраться руками в штаны и носом трётся о шею, втягивая мочку.       Йен закрывает глаза, чуть выгибается, чтобы ещё ближе, и напоминает, что вообще-то в лифтах ведётся видеонаблюдение.       Мужик тут же отскакивает от него, а Йену очень хочется в душ прямо сейчас, потому что это совсем не как раньше. Ему не нравится, он хочет смыть с себя следы чужих прикосновений и с каждым шагом всё больше хочет выдрать Микки за то, что тот вообще всё это задумал.       Обычно всё совсем не так.       Они начинают раздеваться, едва переступив порог, и Йену становится интересно, насколько далеко Микки позволит им зайти.       Какой именно компромат ему нужен. Засосы? Отсос? Или трах?       Ради Микки Йен готов на всё вышеперечисленное.       Но мужика с него снимают раньше, чем они сами остаются без трусов, и становится легче, когда Мик коленом засаживает этому престарелому мудаку прямо промеж ног.       Кажется, даже слышит тот самый звон сморщившихся от старости и боли яиц.       Микки уводит его к банкомату, а Йен, задумавшись, снова снимает джинсы и идёт в душ. Стоит под упругими струями, наслаждается по-настоящему горячим и сильным напором, которого в их доме не дождешься.       — Йен, какого, блядь, хуя ты делаешь? — вернувшийся Микки вваливается в заполненную паром ванную и замирает, глядя на него. — Ты чё, подрочить тут решил под шумок?!       Йен усмехается и убирает руку с полувставшего члена, приманивая Микки ближе.       — Если хочешь, можешь мне помочь, — улыбается призывно и облизывает губы. — Брось, Мик, у нас есть ещё целый час оплаченного времени. Только для нас двоих.       Он сомневается всего секунду. А потом, чертыхнувшись, спешно срывает с себя одежду и переступает высокий бортик, становясь рядом.       Рядом, но не касаясь.       Тоже всего на секунду, потому что уже в следующую Йен тянет его за шею и целует. Прижимает к тёплому кафелю, втискивает колено между его ног. Упирающимся в него членом чувствует, как Микки нравится с ним целоваться.       — Любишь, когда грубо? — шепчет ему на ухо, передразнивая того простачка, и с силой сжимает зубы на нежной мочке.       В отличие от него, Йен действительно может и любит грубо.       — Смотря как тебе милее, — шипит Микки и в отместку проходится тупыми ногтями по влажной спине.       — Значит, сегодня всё, как я захочу? Окей, — Йен улыбается и покрывает багровыми засосами ключицы Микки на манер ожерелья.       Так, чтобы, даже если тот решит вернуться домой, его шлюха-жена сходу могла определить, кому Мик принадлежит на самом деле.       — Блядь, Йен, ты меня всего разукрасить решил? — через зубы свистяще выходит.       Всё ещё пытается сдерживать стоны, даже когда влажная от воды и геля для душа рука проходится по всей длине его стояка.       — Зависит от того, как много ты дашь мне услышать, — Йен спускается ниже, прикусывает тёмный сосок, и Микки, матеря его, всё же выгибается, сам подставляется под умелые пальцы.       Обычно у них всё скомкано, быстро и с зажатым ртом.       В доме Галлагеров, в туалете клуба и даже на улице — везде приходится в чём-то сдерживаться.       Йена это порядком заебло, и сегодня он хочет наверстать упущенное за все разы.       Не пускает Микки, давит пятернёй в плечо и опускается ещё ниже, ловит открывшуюся головку влажным от слюны ртом.       Сопротивление прекращается окончательно, когда берёт на всю длину, заглатывает, обводя по спирали языком, и втягивает щёки. Почти снимается и снова насаживается, позволяет запутаться татуированными пальцами в своих волосах и толкаться бёдрами в подставленный рот.       Позволяет, потому что Микки совершенно блядски стонет, открывает припухшие от поцелуев губы и запрокидывает голову. Всё время между ругательствами его имя повторяет, и Йен, наверное, правда конченый извращенец, раз его это заводит.       Заводит то, как Микки брыкается каждый раз и каждый — подчиняется в итоге.       — Йен, какого… — выстанывает и инстинктивно раздвигает ноги шире, когда Йен вставляет сразу два пальца.       Они трахались только утром, и подрагивающая дырка принимает пальцы с лёгкостью, а по стону Микки становится понятно, что этого ему явно мало.       У Йена собственная похоть перед глазами цветными кругами пляшет, но он упорно сосёт, подушечками массирует простату и растягивает упругие стенки, пока Микки со стоном не кончает ему в рот.       Такой открытый, честный и красивый, смотрит сверху вниз, как Йен проглатывает и сыто улыбается, слизывая с губ остатки. Мик прикладывает ладонь к глазам и тянет обреченно:       — Блядь, Йен, я же и привыкнуть могу.       Улыбка становится раз в пять шире, и кажется, мышцы вот-вот треснут к чертям.       — Так, теперь моя очередь!       Не дав опомниться, поднимает Микки на руки и совсем как принцесску тащит к кровати.       Подминает под себя, вдавливая в мягкий матрас прямо так, мокрыми, и снова целует. Долго-долго-долго, пока Мик не начинает сам нетерпеливо о него тереться и не сцепляет ноги на его бёдрах.       Йену и раньше крышу сносило от секса с Микки, а сейчас, когда он понимает, насколько больше ему позволено, и вовсе чуть ли не давится.       Хочет купить верёвки и связать. Маркером всего исписать пошлостями, трахать, пока дырка закрываться не перестанет, и подарить набор пробок со стразиками. Чтобы с вероятностью в двести процентов обеспечить себе сломанный нос.       Чтобы потом позволить Микки же за ним ухаживать.       — Галлагер, мать твою, трахни меня уже, — Мик нетерпеливо оттягивает его за волосы, не даёт поставить новый засос и вскрикивает, когда сходу, до самых поджавшихся яиц получает желаемое.       С блядским шлепком, которым каждое движение сопровождается. У Йена цветомузыка ещё ярче от того, как Микки его сжимает, как с готовностью подаётся навстречу, сам насаживается, сжав до синяков ладонями его задницу, толкает на себя.       Стонет громко, возбуждается снова и не отрывается взглядом от взгляда Йена. От этого ещё в сто раз ярче и сильнее ощущается, по телу током и дрожью разносится.       — Йен, ты какого хуя творишь? Я тебе не стриптизёрша! — пытается спихнуть его руки, но он не позволяет, сильнее давит на колени, разводя ноги Микки по максимуму.       — Но растяжка хорошая, — ухмыляется и, продолжая втрахивать Микки в кровать, языком забирается в ложбинку под коленом, облизывает солоноватую кожу, прикусывает и кладёт руки Микки на стояк. — Подрочи себе, я хочу посмотреть.       — Иди в хуй.       Снова брыкается, и Йен меняет тактику.       Замедляется, оглаживает пальцами его ноги, лениво выходит почти полностью и входит едва ли наполовину. Удерживает Микки, не даёт набрать темп.       Микки, которого ощутимо так потряхивает под ним, который пытается болью новых царапин и укусов взять верх, но не выходит. Йену так только больше нравится. Нравится доводить его до безумия и ощущать, как боль прекращается в наслаждение.       — Су-ука, — Микки ожидаемо сдаётся и тянет ладонь Йену, чтобы тот облизал.       Начинает надрачивать, закусив губу, в одном ритме с толчками. Йену нравится вот так по чуть-чуть ломать Микки, раскрепощать сильнее, только для себя.       Ему нравится вид запыхавшегося, раскрасневшегося, покрытого засосами Мика, и он себя отпускает.       Больше никаких игр, только грубый, полный жадности и желания трах. В котором они оба не тонут лишь благодаря тому, что сливаются в одно целое, кожей к коже, одним дыханием и чувствами.       Одинаковыми.       — Может, ещё пару мужиков – и устроим себе недельный отпуск? — предлагает выдыхающий сигаретный дым Микки, завалившийся на его плечо, а Йен думает о том, что на всю жизнь готов с Микки в такой отпуск укатить.