***
Йену, чтобы выспаться, хватает пары часов. Пары часов кромешной, липкой тьмы без сновидений. Его будит мерное посапывание Микки, уткнувшегося в плечо. Теперь понятно, чего рука онемела. Йен вдыхает запах его волос и улыбается. С удовольствием повалялся бы вот так подольше, но у него внутри завод по производству энерджайзеров, который требует движения. Он осторожно, чтобы не разбудить Мика, выбирается из кровати, надевает спортивную форму и, поставив телефон на беззвучный, фотографирует. Йен наверняка не отделается парой сломанных рёбер, если Микки узнает что у него уже целая коллекция таких снимков на карте памяти. Каждое утро пополняется новым. Каждый раз приходится душить желание поставить на заставку или хотя бы на контакт. Раньше Йен не понимал: как Фиона всё успевает? И бегать по утрам, и завтраки с обедами им готовить, а теперь сам тем же занят и чувствует себя просто прекрасно. Пританцовывает и напевает тихонько один из любимых треков, переворачивая идеально круглые блинчики. Всё ждёт, когда Микки проснётся. Столько всего хочет ему рассказать, он столько придумал за пробежку! А ещё показать фотки рассвета. Он сегодня выдался такой славный, что Йен даже задержался, чтобы сделать удачные снимки и показать потом Микки. Уговорить присоединиться к нему в следующий раз. Потому что камера его старенького телефона не может передать все краски утреннего неба так же, как не может передать и красоту спящего, похожего на ангелочка Микки даже на сотую долю процента. Зато камера в голове Йена запечатлевает их идеально. А он после складирует на отдельную полочку в черепной коробке и перебирает, когда слишком надолго остаётся один. За последние дни настолько привык быть вместе, что теперь даже час без него кажется «слишком надолго». Микки как всегда находит, как его поддеть и упомянуть про старые херы, но с удовольствием наворачивает блинчики, полив их слоновьей порцией кленового сиропа, от одного взгляда на которую у Йена одно место слипается. И даже то, что Фиона не ночевала дома, почему-то не портит атмосферу уюта. Йену нравится смотреть, как Микки завтракает за их столом, нравится общаться с Дэбс по утрам, нравится, что Мэнди здесь, в безопасности и уже не плачет. За ночь набралась сил и как обычно огрызается на Мика. Вагонетка стоит на месте и не собирается трогаться, что немного странно, но Йену нравится.***
У него эмоций то через край, то совсем нет. Лип кричит на него за совершенно бесполезный и не к месту пиздёж, и где-то за густой дымкой цветного тумана в голове Йен понимает, что должен волноваться больше… что в принципе должен. И за Дэбс, которая в тринадцать ходит в школу на уроки с заточкой, и за пропавшую, нарушившую условия УДО Фиону. Которую в лучшем случае упекут за решётку, а в худшем, по словам Липа, найдут мёртвую в канаве. Но внутри пусто, будто отмерло всё. Да и разве есть только два варианта? У Йена в голове их как минимум двадцать два, и все они предполагают хороший исход. Он тоже пропал не так давно, но теперь же стоит здесь, в гостиной дома Галлагеров, живой и невредимый. Так почему Фиона обязательно должна пострадать? Смотрит то на Липа, то на Дэбс и начинает понимать, что это неправильно. Хотя, может, это они просто палку перегибают? Не знает, он ничего не знает, он запутался. В том, что чувствует, и в том, что должен чувствовать. Что правильно, а что нет. Американские горки в собственной голове остановить не может, и вот это однозначно паршиво. Хорошо, что в итоге они начинают хоть что-то делать, а не просто бесполезно стоять и пиздеть, иначе он бы точно съехал. Вслед за первым спуском проржавевших рельс аттракциона.***
Когда Микки идёт домой «к братюням», чтобы вместе разрядить как минимум одну обойму Кеву в голову, Йен совсем немного волнуется. Скорее даже за то, что они поссорятся, чем за то, что произойдёт кровавое месиво. Не произойдёт, конечно, Кев же почти семья, и Микки должен это понимать. Йен уверен, что всё можно разрешить разговором, но его вечно лезущий на рожон парень не согласен, и Йену приходится идти за ним. Он всю дорогу пытается вдолбить Микки в голову, что рукоприкладство не лучшая затея, и мысленно готовит альтернативный план. Если нужно, силком его подальше и от «Алиби», и от дома Кева удержать, пока пар не выпустит. Пожалуй, с этим Йен ему даже сможет помочь. И оно всё будет куда приятнее перестрелки. Но едва они переступают порог дома… затвор не у оружия в руках Микки, а у него в мозгах перещёлкивает. Потому что Мэнди стоит у плиты и готовит Кеньятте обед как ни в чем не бывало. Пытается оправдаться настолько отстойно, что даже Лиам не поверил бы. Потому что все Милковичи одинаковые. Грёбаные трусы, только на словах смелые и бойкие. И Мэнди такая же, как её брат. Боится своего борова-парня и идёт на поводу, хотя даже не любит. Сама себя губит, а этого Йен не допустит. Он не позволит ещё и ей жизнь сломать. Перед глазами так ярко, что слепит. Перед глазами всё вспышками, и вот только в его руке была рука отбрыкивающейся Мэнди, а теперь — холодная рукоятка кухонного тесака, острие которого в опасной близости от горла этого чёрного куска говна. Если бы не голос Микки, перекрывающий «убью» в голове, он бы уже смотрел, как из вспоротой артерии фонтанчиком бьёт густая тёмная кровь. Если бы не ледяные руки, забравшие у него нож, по крайней мере, одной из проблем у Мэнди стало бы меньше. Эта мысль захлёстывает, оглушает. А страх в глазах Мэнди и Микки отражается ото всех разом осколков давшего трещину сознания. Ему страшно не за то, что он только что чуть не убил человека, а за чувство неудовлетворения, потому что не получилось. Вагонетка замирает посреди мёртвой петли, и Йен понимает, что не хочет даже думать о том, что случится, если она продолжит свой ход. То, что с ним происходит, слишком знакомо, ответ прямо перед носом крутится, но Йен не хочет думать. Лучше вот так — в невесомости, чем с перерезанными тормозами под откос. Лучше бы он правда был под метом или прятал супергеройский костюм под одеждой, как думает Микки.