Пропущенные драбблы

      Йен не спит уже минут пятнадцать и чувствует покалывание в кончиках пальцев на руках и ногах. Чувствует, что если не начнёт двигаться в ближайшее время, то снова запиздит, как налакавшаяся кофеина белка. А если ещё раз разбудит Микки, лежащего у стенки, рассказами «о всякой неебической хуйне», то точно огребёт коленом в селезёнку, а заодно и обеспечит себе Микки в плохом настроении как минимум на полдня. Поэтому, полежав ещё совсем чуть-чуть рядом с тёплым и таким уютным Миком, осторожно выбирается из кровати и идёт умываться.       Не хочет сегодня бегать, но энергии через край, и Йен оглядывает комнату в поисках того, чем себя занять.       Может, где труба прохудилась или кран сломался? Дверца в полке разболталась? Слив забился? Нет, всё непривычно для дома Галлагеров в порядке. Непривычно и совершенно не вовремя.       Йен проверяет на прочность даже дверной косяк в комнате Фионы и, примерившись пару раз, начинает подтягиваться на нём, как на турнике. Плохо, конечно, так думать, но сестра очень кстати в тюрьме и не отчитает его за такое варварское отношение к собственному имуществу.       А ведь здесь и правда можно было бы поставить что-нибудь вроде турника. И вообще, почему у них в доме нет чего-то, хотя бы мало-мальски похожего на тренажёрку? Столько ведь парней растёт: и Карлу полезно будет, и Лиаму, да даже девчонкам. В форме себя держать гораздо проще.       Йен продолжает подтягиваться и обмозговывать новый проект, когда на пороге появляется Карл.       — Микки твой парень? — спрашивает без обиняков и даже привычного приветствия. Настоящий Галлагер.       — Мы… тусим вместе, — Йен сомневается всего мгновение, прячет это за новым подъёмом.       Не знает, как Микки отреагирует, да и не говорили они никогда об этом напрямую. Не до того было.       По мнению Йена, они встречаются с того самого первого раза у Микки дома.       — Он спит в твоей кровати, — продолжает настаивать Карл.       — У него ужасная семья, — всё ещё уклоняется от прямого ответа.       Самому, если по-честному, тошно.       — Кажись, у меня девушка появилась.       Карл светится, и по широченной улыбке понятно: чертовски горд собой.       — Да? — Йен дружелюбно усмехается, вспоминая себя в его возрасте.       Тогда он мог разве что на журналы с накачанными моделями дрочить да стыдливо прятать их за комодом, чтобы никто из семьи не нашёл.       — У неё тоже семья не сахар.       — А чья сахар? — в тон ему отвечает Йен.       Ни у кого из их окружения нет счастливой и благополучной семьи, как из телевизора. Он не уверен, что такие вообще в мире существуют. Даже у сто раз богатых и знаменитых.       — Ты любишь Микки? — снова начинает допытываться Карл, глядя на него снизу вверх.       Йен зависает, держась руками за косяк, и вспоминает спящего в его кровати Милковича. Он мог бы всё утро потратить на то, чтобы перечислять Карлу, что он любит в Микки, но говорит только:       — Мне нравится, как он пахнет.       Самое безобидное и очевидное. Карл понятливо ухмыляется, словно это и для него главный критерий «люблю», и кажется очень довольным, будто с ним поделились страшным секретом.       Йен только сейчас понимает, что, в общем-то, до этого момента они никогда не разговаривали с братом о его ориентации. До того как Йен ушёл из дома, было слишком рано, а когда вернулся, опять же, не было ни времени, ни повода.       Что ж, зато теперь можно лапать Микки под одеялом, не боясь шокировать Карла.       — А нахера ты такие тупые вопросы задаёшь? — доносится из коридора недовольный голос Микки.       — Когда спишь, ты помилее, — тянет Карл и возвращается в комнату.       А Йен улыбается и, пока идёт до соседней двери, пытается выбрать: а какой Микки ему нравится больше? Как-то так получается, что любой. Неважно. Главное — чтобы Микки.       — Мне сегодня нужно на крестины, — как бы между делом говорит Микки, а у Йена внутри всё застывает, коркой льда покрывается.       — Ты же говорил, что тебе пофигу, — осторожно не то спрашивает, не то утверждает.       — Так и есть.       — А зачем тогда идёшь? — Йен плотнее прижимается хребтом к косяку и сцепляет руки на груди, чтобы не схватить Микки за плечи и не развернуть к себе.       — Это мой сын, чувак.       Его фраза буквально пропитана этим «а как иначе вообще?», и Йен пытается скрыть собственную неуверенность и выжирающую изнутри рёбра тревогу, пожимая плечами и бросая ровное:       — Ладно. Пойду оденусь.       — Не-не-не, не надо, не обязательно. Я сам туда схожу, вернусь через пару часов.       Холод от сквозняка проходится по оголённой коже, но Йен не чувствует.       У Йена новая вспышка в сознании. Ещё один воздушный шарик, удерживающий на весу кирпич его терпения, только что лопнул с оглушительным хлопком.       А прижатый к стене Микки пахнет зубной пастой. У Микки растрёпаны волосы и несколько влажных прядей спадает на лицо.       — Ты не хочешь, чтобы я шёл? — шипит угрожающе, а сам всё глаз оторвать не может.       Хочет зачесать выбившиеся пряди пальцами, запечатать начищенный до блеска рот, но оказывается прижат лопатками к деревянной облицовке раньше, чем успевает.       — Лучше не надо, крутой ты наш, — голос и ухмылка Микки становятся совсем другими.       Ещё бы, стоит ведь так близко и чувствует, как действует на него.       — Лучше для тебя? — Йен поддержал бы эту игру, если бы не ответ Микки.       Йен с удовольствием выдрал бы его, перед тем как отпустить, но нутром понимает, что сейчас этого слишком мало.       Больше не прокатит.       — Ты чего мне яйца выкручиваешь? — недовольно бурчит Микки и уходит в комнату.       То ли Йен слишком жадным стал, то ли Микки так до конца его и не принял. Микки, у которого жена, а сегодня ребёнка крестят. Микки, который для всех живёт у него не потому что любит, а потому что в семье проблемы. В его семье. К которой Йен никакого отношения не имеет.       А кто он тогда? Любовница, подходящая лишь для приятного времяпрепровождения?       Комком в глотке кислород перекрывает, душит. Тошнотворной горечью на кончике языка ощущается.       Йен в два шага преодолевает разделяющее их расстояние и перехватывает Микки за предплечья.       — Мне вот интересно, пара мы или нет? — старается как можно более ровным, безразличным даже голосом спросить.       Скрыть, насколько на самом деле ему страшно услышать ответ.       Микки поднимает брови, как бы говоря: «Ты дебил, что ли?» – и, неожиданно навалившись всем весом, опрокидывает его на кровать. Сверху садится, нависает, перехватив его запястья, и Йен ставит в голове галочку попробовать так в следующий раз.       Если он будет, конечно.       — Конечно, да, — отвечает Микки, когда убеждается в серьёзности вопроса.       — Скрывающаяся ото всех пара? — Йен настаивает, пытается докопаться до сути, пытается заставить докопаться до неё самого Микки.       Потому что чувствует: шариков осталось слишком мало, и скоро это перестанет быть безопасным.       — Пока этот метод работает, — отмахивается Микки.       — Но он начинает мне надоедать, — отбивает Йен и продолжает вглядываться в глаза своего тайного парня.       Он словно снова со стеной разговаривает. Не чувствует. Микки будто закрылся для него, специально не даёт дальше заглянуть Йену и сам не пытается даже.       Не видит и не хочет видеть, насколько это для него важно.       Насколько важно для самого Микки должно быть, если между ними действительно всё серьёзно.       — Господи Иссусе. — Микки встаёт и подбирает с пола сумку с вещами. — Может, дашь мне сначала разобраться со своей хернёй, прежде чем я разберусь с твоей хернёй?       Уходит, оставляя Йена валяться на постели и тупо пялиться в потолок. Постукивать подушечками пальцев по животу, чтобы не разбить костяшки нахуй о ближайшую стену. Не дышать, чтобы не дать себе закричать.       Йена изнутри напополам разрывает. Он чувствует, как расходятся едва начавшие затягиваться швы. Как гной, от которого он думал, что избавился, снова наружу лезет.       Микки говорит, что они пара. Они. Но как, и раньше, эта хуйня только его. А хуйня Микки – это только хуйня Микки.       Йен всегда наивно полагал, что если ты с кем-то вместе, то вместе с этим и всё в вашей жизни становится общим. Напополам и радости, и проблемы. Но Микки продолжает всё делить так, словно они чужие.       Несмотря на то, что Йен хочет быть частью его жизни, — не пускает. И его частью своей не считает тоже.       Микки либо слишком плохо врёт ему, либо слишком хорошо — самому себе.       Это похоже на… отношения с его бывшими. Только вот со всеми этими холёными старичками Йен согласен был на роль мальчика для траха. Его вполне устраивало. С ними, но не с Микки.       С Микки ему необходимо либо всё, либо ничего. С Микки никаких полутонов.

***

      Светлана усиленно пытается прожечь в нём дыру злым, как армия коммуняк, взглядом, но Йен смотрит только на Микки.       Микки, который, словно отрицая само его присутствие, оборачивается обратно к священнику и торопит, чтобы уже начинал.       Так, словно стесняется его. Стыдится.       Так, словно ему до чёртиков претит то, что Йен пришёл туда, куда его не звали. Куда ему запретили приходить.       Йен ведь не семья. Йен просто трахает его и обнимает по ночам. Только и всего.       Всё ещё?       Садится на скамью позади всех гостей и смотрит. Гипнотизирует завёрнутую в тёмную рубашку спину. Спрашивает взглядом, когда Микки оборачивается. Микки не отвечает, бросает вороватые взгляды.       А Йену остаётся только сжимать и разжимать зудящие кулаки. Он до краёв переполнен бессилием, и дальше уже просто некуда.       Микки с сыном на руках выглядит до противного правильно. Снова даёт Йену понять, что он здесь не к месту.       У Йена жадность через поры сочится, жадность вперемешку со страхом и злобой на них, потому что даже в своей голове он не может назвать себя частью Микки.       Понимает, что если этого не сделает сам Микки — значит, он зря вернулся.       Значит, не стоило.