Пропущенные драбблы

      Этот долбаный пиздюк Кевин подлизывает ему, словно шлюхе в подворотне. «Давай положу тебе тушёночки», давай то, а не хочешь ли этого? Будто надеется, что Микки простит ему недавний случай с ограблением его, его же собственным пистолетом.       Хуй там. Он с ним обязательно разберётся, но позже. Не на крестинах сына. И если Кев в ближайшие дни рассчитается с ним, то он вполне может поступить как эти ссаные пацифисты и забудет про этот случай на всё обозримое будущее.       Потому что они с Йеном же «почти семья».       Потому что Микки готов сделать всё, лишь бы больше никогда не видеть, как Йен приставляет кому-то нож к горлу. У него до сих пор в глотке пересыхает, стоит вспомнить, как острый наконечник упирался в шею Кеньятты. Был бы кто другой на месте Йена, Микки бы только подначил. Он и сам вполне не прочь вспороть глотку этому черномазому бугаю и даже готов отсидеть срок, но Йену он этого не позволит.       Ему нельзя.       Не из-за его пусть и любимой, но блядоватой сестры. И не из-за него. Йену вообще нельзя в тюрьму.       Микки пытается удержать в руке хлипкую картонную тарелку и выровнять дыхание. Даже если придётся двадцать четыре часа в сутки следить за Йеном, он готов. Мет, героин, алкота, да что бы там ни было, он не даст ему больше устроить подобное.       Поесть у него так и не выходит. Его долбаная жёнушка не хочет видеть Йена на крестинах, а Микки даже не заметил, как тот пришёл.       Когда они выходили из церкви, Йен упорно сидел на скамейке. Не смотрел на него с Евом на руках. Всё крещение глаз не сводил, а тут смотрел сквозь, будто их и не было. А Микки не решился даже плечо ему сжать.       Решил, что так будет лучше.       Проще.       И вот теперь Йен сидит у стойки и крошит арахис по отполированной древесине. Настолько сосредоточен на своём занятии, что Микки даже страшно становится. И в то же время он рад.       Рад, что Йен пришёл.       И не хочет его выгонять. В голове вспышкой возникает совершенно тупое желание забрать Ева у Светланы, поднести Йену и сказать: «Глянь, какой у меня пиздюк! Хочешь подержать?»       Он хочет увидеть Йена со своим ребёнком на руках, и это так глупо…       — Светлана хочет, чтобы ты ушёл.       — А ты хочешь, чтобы я ушёл? — Йен бросает на него выжидающий взгляд и продолжает расчленять арахис, а Микки чувствует, что ему срочно нужно кому-то врезать.       Как в тот вечер в комнате Йена себя чувствует. Когда согласился отсасывать по первому кивку рыжей головы.       — Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, но всё станет гораздо проще, если ты уйдёшь, — ему и самому противно, но это и правда самый лучший выход.       Самый безболезненный и безопасный.       С минуты на минуту тут окажется его контуженный папаша, и хуй его знает, что он выкинет, если узнает про их с Йеном связь.       — Для тебя, может, и лучше, а для меня? — спрашивает то же, что и дома.       То ли специально строит из себя дурачка, то ли действительно не понимает.       — Ты действительно хочешь провести свой выходной здесь? — Микки рукой показывает на бар, заполненный шлюхами с работы его жены и алкашами-завсегдатаями, с которыми любит якшаться его отец.       Была бы его воля, он бы и порог не переступил.       — Но ты же здесь, — Йен поднимает на него умоляющий взгляд, и у Микки внутренности узлом скручиваются.       Именно этого он хотел. Всегда, даже когда себе не признавался. Хотел быть для Йена важнее всех, и сейчас чувствует — видит, — что это и правда так.       — Дай мне пару часов, — тянет своё Микки. — Встретимся у тебя дома.       — Если заставишь меня уйти, не возвращайся.       Микки битой к месту припечатывает. Такого он не ожидал.       — Ты хули ведёшь себя как баба, а? — сам не знает, чего в нём сейчас больше: страха или злости на Йена за то, что даже понять его не пытается.       Посмотреть на ситуацию трезво.       — Мне надоело жить во лжи, а тебе нет?       — Я не лгу тебе! — злоба начинает перевешивать.       — А всем остальным? — продолжает настаивать Йен.       — А не срать ли на всех остальных? Какая, в пизду, разница, если я им врать буду?       Микки правда не понимает.       Зачем Йен так старательно пытается разрушить то, что они едва-едва смогли создать? Для него мнение левых людей важнее, чем то, что происходит между ними двумя?       Правда?       — Потому что… – Йен набирает в лёгкие больше воздуха, будто бы сомневается, говорить или нет. — Потому что ты несвободен.       Смотрит, а Микки хочется провалиться под пол. Исчезнуть. Слишком много боли во взгляде Йена, и Микки понимает, что это его вина. Только его.       — Йен, свободным меня делает то, что происходит между нами, а не то, что известно этим мудакам.       Ему кажется, что правда. Но горечь в глазах напротив всю уверенность плавит. Расщепляет на молекулы, и Микки кажется, что он по свежевыстланному асфальту голыми ногами идёт – и не свернуть.       Почему Йен не хочет его понять? Ведь Микки не только для себя старается, так почему?..       Дверь «Алиби» открывается, и в бар буквально вваливается очень шумный и довольный Терри Милкович.       — Блядь… — Микки отскакивает от Йена, словно от спидозного, но ведь Йен должен понять, да?       Его папаше ничего не стоит устроить поножовщину прямо здесь, в баре, полном людей, на крестинах собственного внука.       Микки ради Йена спешит к жене, берёт на руки Ева и с ненастоящей, пластилиновой улыбкой до ушей бежит показывать дедуле внука.       Ради Йена делает вид, что ему дохуя нравится и он горд быть папашей. Ради безопасности их обоих переворачивает рюмку с пойлом, краем глаза замечая, что то же самое делает и Галлагер.       Да, Кеву определённо стоит дать ещё шанс.       «Ради Йена…» — повторяет внутри себя, но есть в этом что-то… Микки не хуже Йена понимает, что пиздит сам себе.       При первом же удобном случае сваливает от отца куда подальше и, потягивая пиво глазами следит за Йеном, который больше похож на загнанного зверя. Мечется из угла в угол, изредка бросает на Микки прожигающие, провоцирующие взгляды, но он только новый глоток из пустеющей бутылки делает и идёт за новой.       Не знает, говорил Галлагер серьёзно или просто напугать его решил. Если второе, то у него явно получилось. Дрожь в пальцах получается скрыть, только сильнее сцепив их на холодном тёмном стекле.       «Совсем немного, Йен. Ещё совсем немного осталось…»       Как он вляпался во всё это блядство и почему все вокруг только и пытаются что яйца ему выкрутить, а?       Вот и тупая шлюха-жёнушка на рожон лезет, будто не понимает, что по сравнению с тем, что было раньше, сейчас её жизнь — ёбаная американская мечта. С другой стороны, а чего он ждал от русской шалавы? Что мозга хватит спроецировать на пару лет вперёд?       Выходит, и правда ждал. Надеялся, что получится жить мирно. Что каждый будет жить как хочет и никто не будет их доёбывать.       — Пойдём поговорим, — Йен позади слишком неожиданно появляется.       Его рука на плече — слишком горячая. Как и весь Йен, всегда.       Микки очень боится, но это почему-то и решимости придаёт. Высказать ей всё как есть, и в первый раз Светлана не огрызается в ответ, слушает до конца. Понимает, видимо, что он прав.       А Йен с бутылкой в руках наперевес ждёт всего в паре шагов. Долбаный суицидник. Что будет, если папаша увидит их рядом? Конечно же, Йен не подумал. Зачем ему думать, в самом-то деле. Истерить, как девчонка, ведь гораздо интереснее.       Микки никогда не считал себя особенно умным, но сейчас думать за всех и сразу приходится именно ему.       — Чё такое? — подходит, но оглядывается в поисках отца. Чтобы не спалиться.       — Хотел сказать, что ухожу, — Йен ставит початую бутылку на стол и разворачивается.       Господи Иисусе, неужели в рыжей башке проснулся разум?       — Ладно, дома увидимся.       Микки не нравится вот так, словно карманник, общаться с Йеном. Хлопать по плечу и тут же обострёнными до предела инстинктами сканировать зал.       Не заметил ли?       — Нет, не-а, — Йен разрезает рукой воздух и поджимает влажные от пива губы. — Всё кончено.       До Микки не сразу доходит. Не по слогам даже, а по буквам. Ему словно арматурой по хребтине саданули со всей дури.       — Ты чё, блин, несёшь? — шипит, подбираясь ближе.       Будто бы так услышит лучше. Будто бы так больше шансов будет Йена удержать.       — Мне надоело быть любовницей женатого.       Йен специально дальше отходит, плечом ведёт, чтобы Микки не достал. А в голосе обиды и… усталости столько, что она стыдом на коже Микки оседает. Под ногти въедается.       Во взгляде Йена обречённость и… смирение, словно он уже всё решил.       Сам. Один. За них.       — Ты когда в такую истеричку превратился? — Микки изо всех сил пытается защититься и как всегда нападает.       Он так привык, за его жизнь это уже рефлексом стало.       Почему Йен не хочет его понять?       — Когда понял, какое же ты ссыкло, — зло выплёвывает Галлагер ему в лицо, смотрит исподлобья.       Это как мокрым полотенцем по голому заду получить при всех. Унижение прошивает до кончиков блядской шевелюры.       — Повтори, и я тебе такой пизды выпишу… — старается как можно более угрожающе говорить, но только провоцирует.       Йен начинает напирать, вплотную подходит. Как всегда безрассудный, и похуй ему на то, кто что увидит или скажет. Похуй, если обе их жизни в пизду полетят. И откуда только столько этого в нём?       — Да, давай, здоровяк, — нависает над Микки, едва кончиком носа не касается. — Ты думаешь, ты крутой, да? — усмехается зло. — Не-а. Ты трус.       — Иди ты, — Микки с силой толкает его в грудь, — Нихрена ты не понимаешь!       — Понимаю, я куда лучше других понимаю, — Йен даже руки из задних карманов джинсов достаёт, на пальцах ему, как маленькому, объясняет. — Ты боишься своего отца, боишься своей жены, боишься быть самим собой.       Пистолетиком сложенная рука вроде бы несильно впечатывается в плечо, но Микки кажется, что его по-настоящему подстрелили. И чёртовы слова Йена куда больнее пули оказались.       Его отец считает его трусом, его сестра считает его трусом, его жена… А теперь ещё и Йен? После всего, на что Микки ради него пошёл?       — Ну и ладно, вали. Почему меня должно это колыхать, блин, — совсем как тогда отвечает.       Смотрит, как Йен надевает куртку, как идёт к выходу.       Снова видит его спину. И то, что было потом, с каждым его шагом на Микки наваливается. Одиночество, боль, тоска… Тогда он жил лишь тем, что Йен ушёл не навсегда. Четыре года – долгий срок, но он бы закончился, и тогда Йен бы вернулся.       Микки очень отчётливо вдруг понимает, что если не остановит его, как не остановил тогда, то теперь второго шанса не будет. И даже если он всю Америку перероет и найдёт Йена, тот его не примет.       Трус, да?       Возможно, только вот выходит, что больше всего Микки боится потерять Йена.       — Эй! Простите! — сердце в ушах стучит, и он пытается перекричать и его, и людей разом. А ещё Йена привлечь. Не дать порог переступить как линию невозврата. — Можно минутку внимания? — под несколькими десятками глаз чувствует себя как на досмотре в тюряге. Но отступать поздно уже. Да и не хочет он.       Понимает вдруг, что наоборот хочет это в лицо своего блядского папаши выплюнуть, чтобы тот подавился и сдох нахуй прямо в обнимку со шлюхой.       — Я хочу, чтобы вы все знали: я, блядь, гей! Старый добрый педераст. Подумал, что всем стоит об этом узнать. — Сглатывает, ищет глазами Йена и в любой другой ситуации поржал бы над тем, как вытянулась его рыжая морда. В любой другой, но не в этой. — Теперь доволен?       Микки искренне надеется, что да, потому что больше он ничего сделать не может. Это — его предел.       А в баре снова начинает весело играть музычка, и гости снова веселятся, как будто ничего не произошло.       Только Микки себя контуженным чувствует. Оглядывается вокруг, но всё, что видит, — фигуру Йена перед собой.       Йена, который не ушёл.       Озверевшего отца — слышит. И даже успевает ударить первым, потому что терять уже нечего. В этот раз он будет биться за них с Йеном, и если папаша не сможет с этим смириться, значит, в конце кто-то из них прикончит другого, вот и всё.       Микки сам не знает, откуда берётся сила внутри, но с каждым ударом её всё больше. С каждым — он свободнее. Словно под спидами, но не в пример лучше. И даже то, что он в итоге оказывается на полу, — мелочи. Теперь у него хватит сил.       Йен ввязывается в драку тоже, снимает с него отца и методично кулаками месит пьяную морду. Микки кровью глаза заливает, и он толком не видит ничего. Не успевает подрезать какого-то чувака, который ломает о спину Йена стул, но этого и не требуется.       Что там какая-то деревяшка, когда его парень настоящий долбаный Супермен?       Так и раскидал бы всех, если бы копы не приехали и не растащили. И Микки бы не отстал.       Плотина внутри рухнула, и всё то, что он так давно сдерживал, вырвалось на свободу вместе с ним.       Оказывается, это просто охуительно: не шкериться по углам, а отвечать на выпады папаши, ржать и смотреть, как тот бессильно рычит, словно собака на цепи.       — Представь, папулечка, чем мы занимались! Мы трахались, нахуй! Я у него принимал. Он дерёт меня славно, со вкусом, — Микки даже пытается показать как именно, но приложенным к капоту полицейской машины получается не слишком. Но судя по перекошенной роже отца, ему и так хватает вполне. — Да пошёл ты нахер! Да, я ему отсасываю, и мне охренеть как нравится!       Микки не преувеличивает. Вспоминает, как на колени встаёт, как зубами ширинку расстёгивает и заглатывает, насколько рот позволяет. И как у самого от ощущения члена в глотке встаёт. Жаль, что мысли фильмом транслировать не может, а то бы показал папуле что и как. Чтобы уж точно.       Продолжает кричать, пока машина с Терри не уезжает. И жалеет только о том, что в ближайшие сорок восемь часов отсосать Йену не получится. Ну ничего, они наверстают потом.       Коп, повязавший его, оказывается геем и отпускает Микки на все четыре стороны, перед этим заботливо справившись о его здоровье. А он настолько хуеет со всего происходящего, что не двигается с места, пока к нему не подходит Йен.       Микки всё ещё один большой нерв, в узел завязанный. Отпускает медленно, как после анестезии.       — По-моему, мне ползуба отхуярило, — проводит языком по сколотому переднему и берёт протянутую Йеном флягу. Весь залитый в организм алкоголь выветрился в драке, и Микки чувствует себя слишком трезвым.       — Да, моим рёбрам тоже не слишком хорошо, — Йен рукой себя перехватывает, будто боится, что кусок наружу вывалится. — Значит, признался окончательно? — всё ещё недоверчиво смотрит, словно боится поверить, и теперь Микки точно знает, что заслужил.       Недоверие заслужил, значит, и доверие сможет.       — Это не значит, что я, бля, буду носить платья или что-то типа того.       Не может не пиздеть даже сейчас, тем более что всё-таки злится немного. Как этому блядскому Галлагеру ещё доказать? Дать себя выебать посреди улицы?       — Да никто и не просит, ёпт, — Йен обводит его оценивающим взглядом, — хотя ножки у тебя и правда ничего.       Последний кирпич стены между ними рушится о комплимент-подъёб в чисто йеновском стиле. И, наверное, ему с перебитыми рёбрами смеяться больнее, чем Микки со сломанным зубом, но они всё равно ржут в голос.       — Ну ты сука, ёбаный в рот. Да, да, в рот и будем! — Микки вспоминает всё то, что совсем недавно хотел сделать, и теперь ему не терпится.       Но Йен, как всегда, сбивает его с толку. Обезоруживает и оставляет совершенно беззащитным перед собой.       Он походит и, перехватив ладонью голову, целует Микки в растрёпанные волосы. Хочет отстраниться, но Микки не даёт. Утыкается носом в его тёплую шею и застывает. Наполняется запахом Йена изнутри.       — Микки, слушай, я… ауч! — Йен дёргается, когда его руки до боли сжимают рёбра.       Микки не хочет слышать ни оправданий, ни извинений. Микки, как может, пытается поблагодарить Йена.       За то, что подарил ему свободу. Дал обрести себя. За то, что остался рядом.