Пропущенные драбблы

      Микки до боли стискивает его и так побитые рёбра, носом зарывается в ворот куртки, и его впервые за всё время, что они знакомы, не ебёт, увидит ли их кто и что скажет.       Микки жмётся к нему прямо посреди улицы, перед входом в «Алиби», и велит Йену заткнуться.       Йен только хмыкает в ответ, всё ещё не до конца осознавая что случилось. Обнимая в ответ.       Он всё пытался найти оправдания – поведению Микки, собственной слабости, – но в какой-то момент внутри переломилось что-то. И он решил, что на этом всё. Что лучше не видеть Микки вообще, чем лицезреть в окружении родственников с улыбкой во все тридцать два.       Лучше не касаться вовсе, чем знать, что украдкой. С выключенным светом и только наедине.       Йен понял, что просто не вывезет.       И в тот момент, когда он почти ушёл, Микки решился. Снова выбрал его. Впервые в жизни выбрал себя.       А вслед за признанием — настоящее месилово, и пофиг на разбитый о его хребет стул и наверняка с трещинами рёбра, на всё наплевать, если в итоге они могут стоять и вот так обниматься.       — Пойдём сегодня ко мне, — Микки поднимает голову и ведёт разбитыми губами от скулы к мочке уха.       — У тебя после всего ещё запал не пропал? — усмехается Йен, но кожа под горячим дыханием мурашками покрывается, а низ живота в предвкушении скручивает.       Если Микки захочет, он может быть охуенно соблазнительным.       — А ты что, растерял весь? — мажет языком по шее и отстраняется, смотрит прямо в глаза.       А мимо идёт кто-то и, кажется, говорит что-то.       Но им ли не похуй?       Они так в обнимку и идут до дома Микки, по пути несколько раз чуть не падая, но только благодаря друг другу удерживаясь в равновесии.       А едва переступают порог комнаты Микки, как татуированные руки толкают Йена к двери с другой стороны, а в следующее мгновение он уже чувствует его пальцы на своей ширинке.       — Даже умыться не хочешь? — задыхается на последнем слове, чувствуя, как горячие губы оборачиваются вокруг полувставшего члена.       Микки поднимает на него глаза, продолжает сосать и вместо ответа демонстративно показывает ему средний палец.       А Йен не против. Совсем не против, когда перед глазами цветные круги пляшут от плотно сжатых влажных губ и юркого языка. Йен сам глубже вгоняет, удерживая Мика за затылок, и стонет, когда получается протолкнуться в глотку.       Йена лучше всякого пойла и наркоты пьянит мысль, что Микки теперь его во всех смыслах. Что можно заставлять его кричать на весь дом, и никто им слова не скажет.       Этим и решает заняться.       Отталкивает недовольного Микки от себя и, подняв, опрокидывает на кровать. Раздевает, вылизывает всего, трахает языком, пока не слышит, как его почти умоляют.       Вытрахать так, чтоб мозги через уши вылились.       Разве Йен может оказать Микки? Нет. Йен послушно подчиняется, и без резинки с его слюной вместо смазки оно в сто раз приятнее, острее. Сегодня особенно. Сегодня Йен захлёбывается податливым, согласным на всё Микки, до синяков сжимает запястья, то наращивая темп, то почти останавливаясь, и целуя-целуя-целуя… Слизывая алые солоноватые капли с разбитых губ, подсохшие дорожки с лица, урча от удовольствия.       — Долбанный вампирюга, — выстанывает Микки и выгибается сильнее, в замок сцепляет свои охуительные ножки на его талии и сам насаживается.       Кончает без рук, и Йен вслед за ним, падает, всем весом придавливает, растворяясь внутри Микки. Распадаясь на молекулы.       — В ванную? — предлагает Йен, отдышавшись, но Микки только ближе его к себе прижимает.       — Нахуй.       Улыбается, целует в скулу и, ловко развернувшись, впечатывается спиной в его грудь. Переплетает пальцы и подтягивает свернувшееся в ногах одеяло.       Действительно, нахуй это всё, когда можно просто лежать и обнимать тёплого Микки.       Йен лежит пять минут, десять, прислушиваясь к выровнявшемуся дыханию, а внутри кусок за куском фундамент рушится.       Йену почему-то так страшно вдруг становится, словно он в собственный детский кошмар попал. Он сильнее прижимает Микки к себе, вдыхает запах, но легче не становится.       Даже в темноте комнаты Йен понимает, что всё вокруг краски теряет. Серым становится, безжизненным. И дыхание Микки всё ещё горячее, руку опаляет, но… до нутра Йена этот огонь не доходит. Словно его укрыло чем-то липким, вязким, холодным, и оно с каждым вдохом впитывается всё глубже под кожу.       У Йена глаза мокнут, и хотя Микки здесь, с ним, ближе некуда, а кажется, словно он один.       Это просто слишком много, да? Слишком много счастья на одного Галлагера разом свалилось, и расплата себя тоже ждать не заставила?       Йен зажмуривает глаза, пытается сосредоточиться на тепле Микки. Пытается не думать ни о чём.       Йен понимает, что уже проиграл, но бороться не перестанет. Не теперь.       Перед тем как окончательно потерять себя, усмехается.       Всегда знал, что подарочек от мамы, завёрнутый в цветастую фольгу, именно ему прилетит.