***
Злобы внутри через край. Всё то, что он выпустил ночью вместе с обоймой в витрину грёбаного «Старбакса», сторицей вернулось, когда Микки зашёл в дом и понял, что Йена до сих пор нет. Он сам не знает, сколько просидел на диване с тех пор, как Светлана, сунув бутылку пива ему в руку, ушла куда-то со своей подружкой-любовницей. Он почти не поверил, когда услышал совершенно будничный голос Йена за спиной. — Сидишь с Евгением? Так, словно ничего не случилось. Словно он не пропал почти на сутки вместе с каким-то ёбарем. — Ты где был? — Безумная была ночка, — Йен не уходит от ответа, он его просто-напросто игнорирует. — Так называется ночь, в которую ты уходишь с ёбарем, а я тебя жду, как мелкая сучка? — Микки с трудом становится на ватные ноги и дрожит внутри, боясь услышать ответ. Взглядом умоляя Йена оправдаться. — Не за что, — Галлагер кидает ему скрученные, перетянутые резинкой купюры. На один-единственный миг у Микки появляется надежда, что заработал Йен их не собственным хером или жопой, но... Йен совершенно спокойно рассказывает, как снялся в порно. У Микки уши закладывает и глотку дёргает спазмами, а Йен называет его психом. Как будто Микки должен благодарить за то, что тот трахался всю ночь на камеру с каким-то левым мужиком даже без резинки. Как будто это не блядская измена. Он смотрит на приближающегося к нему Йена и понимает, что сто раз был неправ. Когда отнекивался, когда не дал Фионе забрать Йена, когда наивно, думал что справится сам. Не справился. В том, что случилось, и он виноват тоже. Чувство вины вперемешку со злобой, бессилием и болью выжирает изнутри, щиплет глаза, и Микки не может остановить блядские слёзы. Только кулаком с зажатой сигаретой размазать по лицу, чтобы не так заметно. Он и правда как мелкая доверчивая сука себя ведёт. А машина с Йеном и Евгением скрывается за поворотом, и догонять смысла уже нет.***
С каждым неотвеченным звонком чувство вины Микки ещё одной бетонной плитой в половицы впечатывает. Злость испарилась вызове на пятом, её место занял страх, животный, сковывающий то, что осталось от его мозгов, в тиски. Он идиот! Надо было аккуратнее, незаметно, так, чтобы Йен до самого конца не понял, а Микки его по дурости спугнул. Реанимация или дурка? Ха! Теперь, кажется, и то, и другое маячит перед домом уже по душу самого Микки. Он не боится за Евгения, Йен любит его больше, чем сам Микки, как бы странно это ни было. Он, словно вторая мамочка, носится с ним, играет, меняет подгузники и выглядит абсолютно счастливым, когда Ев маленькими ручонками обнимает его за шею. В такие моменты Микки даже ревнует, правда, так и не разобрался кого к кому больше. А сейчас он боится за Йена. Вдруг станет хуже? Деньги за съёмки так и остались смятыми купюрами валяться на столе, а сколько ещё у Йена было с собой, Микки не знает, но вряд ли много. Полного бака бензина в машине хватит от силы на день пути, а что потом? Снова торговать собой? От одной мысли, от вспыхнувших разом цветных движущихся картинок Микки хочет собственный висок дробью продырявить. Но этого не требуется, его жёнушка справляется с этим куда лучше дробовика, всё время грозится, что вызовет полицию, а Микки её с каждым произнесённым словом всё больше удушить хочется. Он виноват в том, что Йен сбежал, но не позволит упрятать его за решетку. И Светлане придётся с этим смириться, иначе её саму частями по всему гетто находить ещё месяц будут. Галлагеры приходят и уходят, переговариваются о чем-то у Микки за спиной, а ему хочется и им черепушки размозжить тоже. Да, он неправ. Он сто, тысячу раз неправ, но они-то знали. Знали, насколько оно всё серьёзно, и должны были... хоть что-то сделать. Но и сейчас только обещают. Обещают и уходят, оставляя Микки с брыкающейся Светланой и братцем-обормотом. Он всё больше крысой в клетке себя чувствует. С каждым километром, на который Йен отдаляется, всё больше.***
— Так, я уже в двухсотый раз звоню и нифига, убить готов нахуй. Перезвони, блядь, Йен! — Новым вдохом давится и, пытаясь побороть блядские слёзы, говорит уже куда мягче: — Я волнуюсь за тебя. Я люблю тебя. Закрывает глаза и специально сильно подушечками пальцев на веки давит. Он никогда, ни единого раза не признавался Йену. На все его признания всегда либо отмалчивался, либо отшучивался, либо тащил в постель, но никогда не говорил напрямую. И кто бы знал, что первый раз будет таким... таким, что Йен может, даже и не услышит вовсе. А Микки вдруг понимает, что ему жизненно важно, чтобы Йен знал это. Знал, насколько сильно Микки любит его. До побелевших костяшек и переламывающих сигарету пальцев. До возможности дышать. — Короче, перезвони, — слышит шаги Светланы за спиной и спешит закончить разговор. Не хватало ему только, чтобы шлюха-давалка его отчитывала да язвила на своём блядском русском. А она новых сил за ночь набралась и продолжает. Угрожать копами, пиздеть с любовницей, и Микки через желание шею свернуть понимает, что и её понять тоже можно. Нехотя, но всё же признаёт. Закуривает новую, хуй знает какую уже по счёту сигарету и пытается-пытается-пытается дозвониться. Через сколько у Йена сядет телефон? Через полдня максимум? И тогда им придётся вызванивать блядских копов. Микки не верит, что Йен может навредить Еву по собственной воле, но много ли её у шизика в припадочном состоянии? Микки казалось, что он не вынесет пиздаболии Светланы и её подружки, но когда они уходят, становится только хуже. Тишина оглушает, давит на барабанные перепонки и тёплыми алыми струйками по мочкам стекает. В кресле, где обычно лежит и что-то балакает Ев, никого нет. В их с Йеном комнате никого нет. Ни в душе, ни в постели, в которую Галлагер тащит его, едва завидев. Он один, и этого «один» слишком много разом для Микки Милковича. Даже Мэнди, которая наверняка знала бы, где искать Йена, или просто дала бы ему подзатыльник, чтобы не раскисал, рядом нет. Есть только наполовину разряженный телефон с сотней исходящих неотвеченных вызовов и таким же количеством непрочитанных смс. Микки не замечает, как вырубается, и не может точно сказать, сколько проспал. Его будит навязчивый стук в дверь, и первая спросонья надежда на то, что это Йен, разбивается о морду младшего Галлагера. Ему даже обойму прихваченного по пути со стола пистолета в голову не разрядишь. Микки костерит на чём свет стоит, но всё же впускает этого... Карла, кажется? Этого самого, который спрашивал у Йена, любит ли тот его. Единственного из всей их долбанутой семейки, у кого есть голова на плечах. Ему, в общем-то, наплевать, зачем Карл пришёл, он в глубине души рад любой компании, но вот слушать рассказы про их мать, чуть не сиганувшую птицей с крыши, слышать как-то совсем не к месту сейчас. Хуёвый у Галлагеров способ поддержать, но Микки и этому благодарен. Он странным образом чувствует себя к Карлу ближе, чем к собственным братьям. Лезет в пачку за новой сигаретой и предлагает младшему Галлагеру пиво. Сколько ему там? Тринадцать? Четырнадцать? А похуй, в любом случае в их свинарнике уже можно. Микки, по крайней мере, в этом возрасте уже квасил по полной. А этот даже шмаль, которой барыжит, не употребляет. И ему не даёт, хотя мог бы заработать. У Микки на самом деле руки так и чешутся избавиться от этих сутенерских бабок, но Карл только отхлебывает холодное пиво и ухмыляется. Хороший пацан, определённо. И телефон наконец-то оживает. Контактом Йена, но не его голосом. У Микки всё внутри обрывается, когда понимает, что копы с его номера звонят, но уже хоть что-то. По крайней мере, он знает где они. Терре-Хот, где бы он ни был, – это уже что-то. Микки впервые за два дня вдыхает полной грудью.***
Пять часов пути в одной машине с семейкой Галлагеров — это почти слишком для Микки. Дома на него стены не так давили, как в тесной машине. Карл молчит, та, что с заточкой, только смотрит в окно и выпячивает похожие на переваренные макароны губы, а старший, Лип, кажется, пиздит почти всю дорогу, и вот его Микки уебать хочется особенно сильно. Легко пиздеть сейчас, а где ты, уёбок, раньше был? Почему не пришёл, не повязал Йена и силой к мозгоправу не отправил? Как всегда, только пиздеть и может. С Мэнди так же было. И Микки ещё более виноватым себя чувствует. Потому что должен был лучше других знать, что никому, кроме него самого, до Йена дела нет. Он должен был собрать яйца в кулак и посмотреть правде в глаза, а не отнекиваться и искать оправдания всем странностям Йена. Должен был, но не стал. Потому что даже одного дня без него не представляет. А теперь сколько их будет? Полицейскому в участке приходится по буквам разжёвывать, кем Микки приходится Йену, но ему, на удивление, похуй. Похуй, что подумает этот лысый и весь участок заодно, главное, что живы. Оба. Йен под седативными, а Ев спит себе так, словно ничего и не случилось. Просто развлекательная поездка с любимым папочкой. Йен даже под биполяркой тянет на него куда больше, чем Микки. Убитый, с красными, залёгшими под глазами тенями и чужим взглядом. Позволяет обнимать себя Липу и Дебби, а Микки остаётся смотреть и с дрожащими руками в карманах джинсов ждать своей очереди. Йен только на него смотрит в ответ более-менее вменяемым взглядом, а у Микки ком в горле перекрывает связки. Ни слова не сказать. И он по привычке, прикосновениями, цепкими объятиями и касанием кожи к коже говорит, что рядом. Что с ним, несмотря ни на что. Йен только-только касается кончиками пальцев его руки, как Лип с Дебби, схватив за плечи, уводят его, а коп, стоявший всё это время рядом, отдаёт Микки Ева. Что-то втирает про своего такого же, спящего дома, а Микки в первый раз так рад прижаться к сыну губами. Тёплый висок мерно пульсирует под прикосновением, а на маленьком сонном личике такое беззаботное выражение, что Микки мечтает на долю секунды поменяться с ним местами.***
— Его надо класть. Даже если он не хочет, — разрезает плотную, словно желе, тишину голосом и сам вздрагивает. — Скажем... что он ребёнка похитил. Его обязаны забрать. Должен же быть закон о причинении вреда окружающим, да? Понимает, что должен. После всего должен принять правильное решение, но как же, сука, тяжело, когда спящий Йен так доверчиво жмётся к плечу и цепляется обеими руками за него. Словно больше всего на свете боится, что Микки отпустит. — Нет, чревато осложнениями, — Лип оборачивается, и, кажется, впервые за всё их знакомство от него не сквозит невесть откуда взявшимся неебическим высокомерием. — Слушай, если он, блядь, не ляжет, то я на него копов спущу, скажу им, блядь, что он ребёнка украл. Они его... закроют, — говорить всё сложнее, но Микки давит из себя слова, потому что чувствует — должен. Любит Йена, а потому должен. — Они хоть какую-то помощь ему окажут, бля. «В отличие от меня», — мысль горечью отдаёт, но Микки понимает, что прав. Всё это время наивно считал, что к Йену ближе всех, но в итоге сам же все сирены и проморгал. Просто не захотел увидеть. — Ты молодец, Микки, — слова Липа словно через вату слышатся. — Ты хотя бы попытался. Многие и этого не делают. Понимает, что Лип пытается поддержать, но, пытаясь побороть жрущие глаза слёзы, может думать только о том, что вот как раз они-то не сделали. Должны были, а не уследили. Что он, несмотря на всё сказанное, меньше всего хочет отпускать от себя Йена. Наоборот. Хочет прижать так сильно, чтобы тисками не расцепить. Хочет гладить по рыжим волосам, нашёптывать на ухо, как сильно любит, и целовать холодную, покрытую мурашками кожу, пока Йен не станет снова самим собой. Микки всеми силами пытается удержать себя на месте, глядя, как Йен подписывает согласие на госпитализацию. Микки хочет распихать всех и увезти Йена далеко-далеко, но понимает, что это ничем не поможет. Только хуже сделает. Опять. — Мистер Галлагер? Йена зовут из-за решётки, а он первым делом идёт к Еву. Треплет за мягкую щёчку и целует в висок, а на него... на него только смотрит. Выдыхает несколько раз и просит прощения. Уже уйти собирается, а Микки не даёт. По пути уцепляется, обнимает так крепко, что руки сводит и кричать хочется в сто раз сильнее, потому что чувствует объятия Йена в ответ. Чувствует слёзы, напитывающие край майки. — Можно я с ним зайду? Заранее знает ответ, но всё же надеется. Надеется, что каким-то блядским чудом ему разрешат вместе с Йеном всё это пройти, ведь он заслужил не меньше. Не разрешают. И всё, что Микки может, — из последних сил цепляться за капюшон и дышать его запахом. Про запас, хотя заранее знает, что не получится. Что дыра внутри разрастётся в геометрической прогрессии, стоит только Йену скрыться из вида. Йену, который напоследок ободряюще улыбается Микки из-за выкрашенной в белый решётки. У Микки, кажется, сердце от боли разорвёт прямо перед этой блядской на ключ-карту закрытой дверью. Микки даже не замечает, как Лип предлагает ему подбросить до дома. Микки вцепляется в Ева и пешком идёт всю дорогу, пряча лицо в маленькое, завёрнутое в пелёнку тельце. Микки хочет только, чтобы Йен поскорее вернулся. Чем ближе к дому, тем сильнее чувство, что без Йена и Микки нет тоже. Вернись. Вернись... Вернись!!!