***
Йен соглашается на работу посудомойкой отчасти потому, что боится снова сделать больно Микки. Потому что Микки обрадовался, когда Фи сказала, что шеф готов взять его. Йен до сих пор чувствует себя виноватым перед Микки и настолько же благодарным за то, что тот остался вместе с ним. За то, что проходит всё это Йен не один. Да, он не хочет и боится того, что Микки превращается в сиделку, того, что его чувства изменятся, но в то же время он безумно благодарен Микки за то что, тот рядом. Просто рядом с ним в этом седативном аду. Всё снова, совсем как в больнице, смазывается. Звуки то растворяются в тумане, то наоборот, слишком громко по барабанным перепонкам бьют. Йен убирает тарелки со столов на поднос и специально сильно ударяет друг о друга, но звона не слышит. Зато слышит, как звонит телефон в глубине кафе. У Йена все мысли — это сколько ещё выдержит Микки? Сколько, пока не пошлёт куда подальше инвалида-импотента и не найдёт себе кого получше? Дело не только в сексе, нет. Если бы так, Микки забыл бы его ещё тогда, когда Йен ушёл в армию. Несмотря на то, что Микки колючий, как рыба фуга, и нежности из него разве что клещами вытянешь, Йен знает, чувствует, что Микки любит по-настоящему. Его любит, но надолго ли? Йен лучше других знает, что даже самое сильное чувство не вечно. Его надо поддерживать, как костёр в лесу, а он не может. У него внутри даже веточки сухой нет, чтобы поджечь, всё седативами пропиталось. Йен больше всего остального боится, что Микки устанет и уйдёт. Йен понимает, что даже обвинить его не сможет. Йен сломается, если Микки уйдёт. Еда на плите шкворчит так громко, словно зазывает. Йен поворачивается, смотрит на стейки и подрумянивающийся бекон, втягивает носом воздух и не чувствует ничего. А что, если?.. Подходит ближе, загипнотизированный раскаленной поверхностью. Выбирает момент, когда повар отворачивается, и прикладывает ладонь рядом с длинными полосками бекона. Легкие начинают качать воздух быстрее по инерции скорее, и, только продержав ладонь несколько секунд, Йен начинает что-то отдалённое чувствовать. Он мозгами понимает, что это плохо, но всё ещё не чувствует. Что-то надо сказать повару-азиату, чтобы его снова не сдали в дурку, и даже это Йен понимает мозгами, но не нервными окончаниями. Его ладонь покрылась волдырями, и совсем чуть-чуть жжёт. Совсем чуть-чуть — уже что-то. Но Йен понимает, что ему бы сворачиваться от боли, и бессилие новой волной захлёстывает. Как так случилось? Да посмотрел бы Йен на этого узкоглазого, если бы тот не ощущал прикосновения любимого человека. Он говорит снова и снова, что всё в порядке, но его всё равно отправляют домой. Йен, только сделав, подумал. Отчасти поэтому позволяет Сэмми обработать ожог, чтобы Микки потом не возился и не отчитывал его. Хотя пиздеть всё равно будет, но хоть мороки меньше. Йен чувствует себя странно, вот так запросто болтая с Сэмми в гостиной. И то, что он чувствует хоть что-то, подталкивает его продолжить. Рассказать, откуда шрам на второй ладони, и так странно, что за время пребывания в доме Галлагеров ей ещё никто не распиздел о его армейских похождениях... На этой мысли становится немного не по себе. Что-то внутри ворочается, но слишком слабо, Йен не улавливает и продолжает рассказывать. А Сэмми так неподдельно удивляется, единственная из всех разговаривает с ним не как с больным, и Йен ей даже благодарен. Даже готов прикрыть перед Фионой за спизженную лампу. Тем более она и правда страшная.***
В голове совершенное ничто. Йен не знает, сколько сидит у себя в комнате, пока к нему не припирается голый и наверняка вонючий, как дворовая псина, Фрэнк. Пиздит, как всегда, а Йен смотрит и впервые радуется тому, что ничего не чувствует, потому что только представляет, как воняет Фрэнк, но седативы спасают от удовольствия прочувствовать весь букет на себе. Противно становится в тот момент, когда тот начинает загонять про любовь. Противно от осознания того, что даже Фрэнк что-то делает, а он, Йен, просиживает жопу на постели и не делает ровным счётом нихуя. Йен понимает, что ему необходимы свежий воздух и парочка-другая банок пива. Иначе он прямо тут вскроется. Смотрит на свою замотанную стараниями Сэмми руку, представляет, как белые бинты напитывает тёмно-алая кровь, как она расползается, захватывая всё пространство, и подскакивает с кровати. Потому что ему нравится то, что он представляет. Потому что вспоминает, как вскрылась на их кухне Моника.***
Интересно, как у Микки спиной получается определить, что это именно он? Пару лишних глаз на затылке вырастил или шаги его выучил? Они какие-то особенные? Йену нравится думать об этом, но Микки начинает загонять про витамины и вываливает на стол целую коллекцию новых упаковок. Йена же от одного вида бумажного аптечного пакетика воротит. Он зовёт Микки с собой гулять, а тот, словно механическая собачка, повторяет про врача, и Йен сейчас близок к тому, чтобы отметелить его. Он всего лишь хочет, чтобы Микки не относился к нему как к инвалиду, это что, так сложно? Йен и так чувствует себя им двадцать четыре на семь. Он почти серьёзен, когда угрожает Микки пойти бухать в одиночку, если тот не заткнётся. А тот, как всегда, пиздит, но идёт. Ещё и улыбается чему-то во все тридцать два, но не сказать, что Йену не нравится. Наоборот, улыбка у Микки очень красивая. Тёплая, уютная и солнечная. Вся солнечность Йена ушла в рыжие волосы и веснушки; Микки другой. Его свет внутри, до него докопаться надо, но оно того стоит. И расквашенная Микки же в процессе морда, и тонны говна, которые на тебя вывалят, потому что защищаться Милкович будет до последнего. Всё это ничто по сравнению с одной только возможностью смотреть на улыбающегося Микки. Раньше Йен думал, что в Микки ему нравится абсолютно всё, но сейчас... Он себя собой не чувствует, и ему до пизды нужен его любовник Микки Милкович, а не долбаный опекун. Ему не нужна Фиона с членом. Тело реагирует, едва до него доходит смысл сказанного Микки. Микки, который обычно по три литра за вечер пива выдувает и никогда не откажется бухнуть с Йеном, отговаривает его, словно мамочка. Загоняет что-то про кровь и литий, а у Йена красная пелена перед глазами, и, когда его кулак встречается с носом Микки, он впервые чувствует ярко. Микки, который обычно всегда даёт сдачи, сейчас только сплевывает на землю кровь и ничего не делает. — Достало твоё бабское нытьё, — Йен отпускает себя, не пытается даже фильтровать то, что говорит. — Мне не нужен долбаный опекун, мне нужен пиздливый, драчливый гопник, в которого я влюбился. Где он, а? — толкает Микки со всей силы, вглядывается, всё пытается найти. — Где он, нахуй?! — Нахуй тебя! — огрызается наконец Микки, — И меня тоже, за то, что забочусь. «Забочусь». У Йена зубы друг о друга с оглушающим скрежетом проезжаются. В гробу он видал такую заботу. — На какие угодно ходи, но когда в следующий раз не встанет из-за препаратов, не ной. Йен сказал, и самому страшно. Страшно, что Микки и правда пойдёт, когда у него не встанет. И тут же на замену страху — злость. Может, если бы Микки был прежним собой, то у Йена бы и встал. Может, дело не только в таблетках. Ему нужен его Микки, и Йен решает сделать то, что срабатывало на ура всегда, — спровоцировать. — Да ничего, попробуем в другой раз, — пародирует утренние слова Микки и зло выплевывает: — Соси усерднее, пидорас! Поставленный удар прилетает в лицо раньше, чем Йен успевает поднять взгляд на лицо Микки. Он его чувствует. Позволяет Микки мутузить себя, только для виду опрокидывая на землю да несильно придушить пытаясь. Йен безо всякого пива почти пьяный от эмоций, впитывает боль, впитывает злость Микки и в первый раз в жизни так счастлив, получая нешуточные пиздюли. Ему нравится, как прошивает рёбра, когда заходится в кашле. Нравится, что Микки в этот раз без нытья берёт банку пива из его рук и, кажется, фак показывает. Это правильно. Видеть во взгляде Микки прежний задор и улыбаться в ответ. Залпом одновременно высосать всю банку и сказать наконец то, что на языке крутится. — В первый раз что-то почувствовал, с того как... «Как стал долбаным психом на таблетках», — не договаривает, но Микки понимает. И впервые с того самого времени утешить пытается не как мамочка-наседка, а как обычный Микки. — Ты, сука, на мокрую крысу похож, — ерошит рукой волосы и целует. Точечным ударом сразу по всем нервным окончаниям. Йена захлёстывает настолько, что он даже не знает, куда деть долбаные руки. Он может только отвечать, вылизывать рот Микки в ответ, и алкоголь вместе с прикосновениями вымывает всю бесчувственность изнутри. Микки прижимается сильнее, Йен через плотную ткань джинсов чувствует его стояк. Своим в ответ упирается. Одного поцелуя хватило, чтобы крышак сорвало. Как всегда, если он с Микки. Наконец-то правильно. — А давай прямо здесь, — Микки нетерпеливо стаскивает с него куртку и глазами его рот пожирает. Йен это физически чувствует. — А давай. Ему не терпится настолько же сильно. Они раздеваются, целуются снова и снова, потом Йен утягивает его под трибуны, чтобы совсем как тогда, когда они были школьниками. Когда Микки вернулся из колонии и первым делом нашёл его, Йена. Потому что никогда не мог слишком долго без его члена в своей тугой упругой заднице. Йен разворачивает Микки спиной к себе, ладонью давит на поясницу и рычит, когда тот послушно выгибается, вжимаясь в его пах. — Не тяни, Галлагер, а то у меня яйца лопнут, — кусает его за здоровую руку и проезжается из стороны в сторону ягодицами, провоцируя. — Что, даже не растягивать? Не боишься порваться, а, Мик? — выдыхает в ухо и прикусывает в ответ, ловит выступившие тёплые капельки крови. — Похуй! Микки перехватывает его руку за запястье, ведёт по своему оголённому торсу и заставляет обхватить колом стоящий член. Йену не нужно повторять дважды. Он такой голодный до секса, что в прямом смысле готов Микки сожрать. Напрягает больную руку, раздвигает идеально округлый зад и, распределив проступившую смазку по члену, входит. Это охуенно настолько, что не кончить сразу получается только чудом. Мик настолько узкий, что протолкнуться дальше головки получается с трудом, но Йен, присосавшись к оголённой шее, вдалбливается до самых яиц, и громкий стон Микки для него самый опиздохуительный звук во всей вселенной. Они и правда снова подростки. Грубые, нетерпеливые, эгоистичные. Каждый берёт что хочет, и оба кайфуют от этого. Только одна разница: раньше Микки убил бы Йена, если бы он кончил внутрь, а сейчас только плотнее вокруг него сжимается, сильнее насаживается, прогибается, как сучка, и спускает в йеновскую руку. А после поворачивается и додаивает ртом. Поднимается и как последняя тварь засасывает раньше, чем Йен успевает отвернуться. Хотя... он не против целоваться с Микки, даже чувствуя привкус собственной спермы на языке. С Микки даже это — правильно.***
Они идут в обнимку и горланят песни. Странно это, но чем дольше, тем больше Йена развозит, хотя выпил он всего банку. Хоть какая-то польза от блядской болезни. Микки не болен, но поёт так же охотно и громко. Выглядит таким же пьяным, и Йену это необъяснимо нравится. Йен всё сильнее и сильнее влюбляется, хотя и не понимает, как такое вообще возможно, чтобы ещё сильнее. Он ведь и так Микки готов душу отдать. Но это — правильно. А вот неправильно то, вдруг понимает Йен, что у них до сих пор не было нормального человеческого свидания. Это чертовски неправильно и нужно исправить, причём прямо сейчас. — Слышь, я только что понял... — притормаживает, пытаясь просчитать вероятность получить в солнечное сплетение, озвучив Микки свою мысль. — Ну? — У нас не было настоящего свидания, — сжимается внутренне, но Микки, похоже, бить его не собирается. — Гонишь! — он настолько удивлён, что Йену смешно даже. — Я серьёзно! Типа в хорошем ресторане, весь на стиле, ешь столовыми приборами. — Ты чё, такое хочешь? — в голосе Микки недоверия — тонна. — А почему нет? — Типа в «Сизлерс»? — Да. Теперь удивлён уже Йен, потому что прозвучало это так, словно Микки тоже давно думал об этом и хотел. А значит, такой шанс упускать нельзя! — Щас?! — Да. Пока я не протрезвел и снова не стал странным. Ну же, давай! — Ладно, бля, а рубашку одолжишь? — Микки отшучивается, как всегда делает, когда пытается скрыть то, что смущён или до пизды доволен. И Йену нравится даже это. — Да не вопрос! — снова повисает на нём рукой и горланит песню, а Микки подхватывает. Йен уже представляет его, одетого с иголочки, стонущего под ним в дорогущем ресторане. Прямо в туалете. Идеальное свидание должно закончиться именно так. Так — правильно.