Верность с оттенком багрянца

      Высокий подтянутый мужчина, в небрежно накинутом на могучие плечи хаори, глядит на распластавшуюся на холодной земле малышку строго, почти изничтожающе. И в его голосе ни единого намека на сочувствие или жалость. В нем, напротив, сквозит одна сталь в отзвуках минувшей стычки и хлесткого зимнего ветра.       - Жажда скорой расправы… Бессмысленное, никому ненужное убийство, как самоцель… Отвратительно. Это все, о чем может сказать твой меч, рисовый колобок?       Девочка молчит, не в силах выдавить из себя и слова. В горле от невысказанной обиды и горечи стоит ком. Соленый пот застилает глаза, стекает по обветренному изнеможденному лицу, лишая возможности видеть усыпаное белым снегомпространство.Но тем не менее, малышка смотрит на мужчину гордо,насмешливо, с вызовом. Стертые в кровь руки лихорадочно ищут утерянный в пылу сражения вакидзаси… И не находят.       Видимо, малый меч отлетел слишком далеко. Надо бы его поскорее найти.       Девочка упрямо сжимает зубы, через силу переваливается на бок, но после, ни одного движения сделать не может. Жалкие остатки силы покинули ее и до меча она дотянуться не может. Тело больше не слушается. Руки совсем дрожат не то от обжигающего, пронизывающего до костей холода, не то от страха.        Она вымотана сражением, измождена и больше не может подняться. Усталость и колющая боль тысячами стрел пронизывает маленькое тело, напоминая о невыносимо тяжелых тренировках и бесконечно долгих переходах по гористой местности.       А мужчина, подобно разгневанному божеству, неистовому цунами, приближается, обрушивая на обессилевшую малышку свое мощное, искращее несокрушимой волей ки*.       Одно мгновение… и…       — Сестра!                     Макото резко раскрывает глаза, вскакивает. И тут же понимает, что все это время ее звал чем-то до дрожи напуганный малыш Мамору.       — Сестра, мне страшно. Там кто-то есть. За старой дверью, — испуганно шепчет мальчик и изо всех сил прижимается к девушке, ища защиту и поддержку.       И находит. Девушка крепко прижимает испуганного мальчишку к груди, гладит по непослушным вихрам, тихо напевает незамысловатую колыбельную, которую некогда ей пела мать. Ребенок медленно, но верно успокаивается и почти проваливается в сон, как стук, потревоживший хрупкий покой дома, повторяется.       Два четких удара. Пауза. Снова удар. Пауза. Снова пара четких ударов.       Мальчик испуганно подхватывается, еще крепче, чем до этого, вцепляется маленькими пальчиками в ночное кимоно Макото и смотрит в глаза девушки совершенно затравленно, а по пухлым щекам градом катятся крупные слезы.       Макото целует малыша в румяную щеку, треплет по волосам.       — Все хорошо, Мамору, все хорошо. Не бойся, никто тебя не съест, я не дам тебя в обиду ни екаю, ни человеку.       — Правда-правда, сестренка? — шмыгает носом карапуз, все еще неуверенно заглядывая в спокойные, любящие глаза девушки.       — Правда. А теперь ничего не бойся и спи. Это скорее всего Акихико-кун вспомнил про лекарства и решил нас немного напугать своим поздним визитом. Я сейчас отдам ему настойку и вернусь.       Девушка медленно укладывает мальчика на свой, еще не утративший тепла футон, осторожно подбирает откинутое в сторону одеяло и укрываетим малыша. После, быстренько снимает со своей шеи оберег, подаренный ей отцом и аккуратно вкладывает его во влажные, подрагивающие ручки мальчика.       — Он будет защищать тебя, пока меня не будет рядом. Так что закрывай глазки и ни о чем не беспокойся. Я обещаю, я скоро вернусь.                     Беззвучно задвинув за собой седзи, Макото бесстрашно двинулась навстречу неизвестному. Стук показался девушке до боли знакомым. Два года назад точно в такое же время и точно также стучал в закрытую дверь самый дорогой в ее жизни человек…       Чувства и память не обманули девушку. А снова повторившийся стук только подтвердил догадку.       Открыть или не открыть? Бросить как два года назад, оставить наедине со своими проблемами и горестями? Были ли такие мысли? Были. Из-за этого на душе стало отвратильно мерзко, сердце раненой птицей забилось в груди, грозясь разбить прочную костяную клетку. Но усилием воли девушка смогла сдержать душевный порыв и с силой распахнула несколько лет не использовавшуюся по назначению дверь.       --Ками, наконец-то ты вернулся…       Макото, не раздумывая ни секунды, бросилась невысокому мужчине на шею, прижалась к его теплой груди, как когда-то давно, в далеком детстве. Но в следующую секунду, с нескрываемым ужасом и режущим душу разочарованием отскочила от молодого человека.       От нежданного ночного гостя отчетливо разило смертью. Металлический запах буквально витал в воздухе, оседая в горле девушки ржавым комом. А грубая ткань хаори, которую Макото в благоговении сжимала до этого, была насквозь мокрой от крови.       Но не только это смутило и заставило отпрянуть Макото. Позади молодого самурая, неуверенно покусывая губу и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стояла незнакомая молодая женщина. На ее белоснежно белом кимоно также угадывался смертельно алый узор. Казалось, ночной кошмар продолжался, приобретая все новые и новые очертания.       — Хикодзиро*… ты…       — Давай не будем снова об этом, Макото, — холодно бросил мужчина и крепко сжал руку своей молчаливой спутницы, слабой тенью моячившей у него за спиной.       Макото все поняла без лишних слов. Она лишь неуверенно кивнула и пригласила незванных гостей пройти в дом. Что за этим последует после, хотелось думать меньше всего.                     — Ауч…больно. Макото, не сжимай так, — скрипнул зубами мужчина и крепко сжал тонкое запястье девушки.       — А я тебе говорю, если не прекратишь дергаться и не отпустишь мое запястье, на сасими пущу.        Молодой самурай иронично хмыкнул на это дерзкое замечание, но руку девушки все же отпустил, сев в позу сэйдза* и больше не сделав ни одного лишнего движения.       Макото тяжело вздохнула и придвинула поближе маленький деревянный таз, до краев наполненный отвратительно пахнущей зеленой субстанцией.       Ее теплые, маленькие, но не по-женски крепкие пальцы, будто сладкие уста обманчивой красавицы в последний раз скользнули по гладкой коже предплечья полуобнаженного мужчины, осторожно обвели по краю неглубокий порез.       Самурай судорожно выдохнул после очередного легкого прикосновения, обжигающего чувствительную кожу живым теплом, но ничего не сказал, не решаясь прервать эту молчаливую идиллию.       Девушка же, убедившись, что рана обработана достаточно хорошо и впоследствии не будет беспокоить раненого, оставила того в покое, дав ране на предплечье мужчины немного подышать, а мази засохнуть.       Когда мазь впиталась и небольшая рана покрылась тонкой корочкой, Макото осторожно взяла из еще одного таза, стоявшего у нее за спиной, небольшой лоскут белой ткани.       — Вытяни руку, — спокойно попросила она и когда ее просьба в молчаливой покорности была выполнена, принялась легко перевязывать пострадавшую руку самурая. — Вот, теперь как новенький будешь, жаль только с головой твоей непутевой так не сделаешь, Хикодзиро-хан. Как был глупым учеником сенсея, так им и остался.       Мужчина вздрогнул, но ничего не ответил. Вспоминать о беззаботном прошлом сейчас ему хотелось меньше всего. Это было…слишком больно. И бесполезно, потому что прошлое не имеет свойства возвращаться. А бессмысленно переливать из пустого в порожнее… От этого только больнее.       — Макото, где Момо-доно, отец?       — Они в Эдо, гостят у троюродной сестры Момо-хан.       — Ясно. Как поживает наставник? Небось уже подсуетился и теперь ты единоличная наследница стиля, да, рисовый колобок?       --Сенсей умер. Четыре года назад. И как раз через полгода, после того, как ты имел наглость приютить тех ронинов из Мито. Чем ты тогда думал, брат? Неужели слова сенсея для тебя были пустым звуком? Неужели ты забыл, каким целям служит наш меч? — холодно поинтересовалась Макото, напрочь игнорируя болезненные намеки от того, с кем долгое время приходилось делить кров, хлеб, собственную кровь.       — Я помню, — холодно процедил мужчина.       — Нет. Ты благополучно забыл про это, Хикодзиро. Как только у тебя появились новые сенсеи. Ты сразу же забыл, что наш меч должен быть свободен. Он не должен служить тем, кто рвется к власти. Потому что его основное предназначение — защищать. Защищать слабых, а не отнимать их жизни, Хикодзиро, — сорвалась с шепота на крик Макото. — Они сделали тебя убийцей, головорезом ради кровавой идеи!       Беспристрасная, холодная крепость, привыкшая видеть только черные конверты, мимоходом — два незамысловатых иероглифа и поддернутые предсмертной пеленой глаза, пала.       Мужчина поник, неуверенно опустил взгляд в пол, как не сделал бы ни перед кем другим, даже перед родным отцом. Сестра, его чистая, просто до дрожи честная сестра, была права в своей незамысловатой правде. Действительно, это ведь он укрыл людей из Мито-хана, бежавших после фатального для всей страны убийства министра Ии, это он по-детски серьезно увлекся идеей Сонно Дзей*, доверился Миябэ-сенсею и Тодороки-сенсею, которые приложили немало усилий, чтобы выкорчевать в нем весь по-юношески наивный пацифизм и романтические, по своей сути, идеи служения слабым и беззащитным, которые с великим, просто титаническим упорством вкладывал в него другой сенсей, впервые вложивший в его руки меч.       Его первый меч не для слепого, бессмысленного убийства ради туманной и сомнительной идеи, а для защиты. Меч, которым он не смог воспользоваться достойно. И это только его вина, его гнилой порок из-за которого приходится расплачиваться его близким людям.       Даже сейчас он подвергает их опасности… Его не должно было быть здесь. Если он хочет обезопасить самых дорогих ему людей, нужно немедленно покинуть этот дом. Потому что он слишком опасен, его имя слишком опасно. Он сделал его опасным сам, своими руками. И сейчас незнакомое чувство страха и беспокойства наполнило нутро до краев.       Просто не хотелось думать о том, что будет, если вдруг его враги привычным ночным рейдом нагрянут сюда. Даже просто узнают, что эти люди имеют хоть какое-то отношение к его персоне, которая значится в первых рядах розыскных списков Новой Гвардии.       Молодой самурай быстро поднялся, окинул взглядом застывшую молчаливым извоянием девушку.        Макото была белее снега и вся дрожала. Ее маленькие пальцы до побеления костяшек сжимали жесткие стенки деревянного таза, аккуратные тонкие губы нервно подрагивали, вот только глаза были сухи, будто она плакала без слез.       Мужчина собирался было уже ей ответить, как девушка опередила его, страстно и прерывисто зашептав:       — Хорошо, на старый долг и на нас с отцом тебе все равно. Также тебе плевать на свою собственную жизнь. Этого уже не исправить, брат. Но ты подумал, каково придется той, что носит под сердцем твоего ребенка? Той, которую ты смеешь называть своей женой?       — Тэй-доно дочь самурая. Жена самурая, она поймет. Вот что я скажу.       — Дурак! Какой же ты дурак! Как я тебя ненавижу, Каваками Генсай! — закричала Макото, не в силах больше держать в себе всю боль.       « Наверняка, впервые за долгое время сорвалась» — пронеслось в голове хитокири.       А в следующую минуту он уже крепко прижимал ее к своей груди, гладил по аккуратно уложенным в незамысловатую прическу волосам, будто и не было ничего. Будто они все еще беззаботные босоногие дети, напуганные грозой и молниями.       Макото сначала упрямо вырывалась, хотела сбежать, уйти от забытой давно братской заботы и ласки, но потом затихла, перестала трепыхаться раненой птицей. Только две предательские слезинки, скользнули из полуприкрытых зеленых глаз.       — Я боюсь. Боюсь, что однажды, когда все закончится, твои нынешние хозяева посчитают тебя слишком опасным для нового времени, в частности, для их произвола. Захотят уничтожить тебя в этой кровавой мельнице, как ненужное упоминание о их грязных делишках. Я не хочу, чтобы они обошлись с тобой, как с ненужным мусором, не хочу терять еще и тебя из-за твоей глупости, — всхлипнула Макото, осторожно обнимая брата за талию.       — Макото-тян, маленькая моя, я обещаю, со мной все будет хорошо. Я выживу ради тебя, ради отца, ради Тэй-доно и нашего с ней ребенка, — горячо зашептал мужчина, соприкасаясь своим лбом с лбом напряженной, как натянутая стрела, девушки.       — Пожалуйста, не смотря ни на что, выживи. Ты нужен здесь. Всем нам.        К тому же, ты — единственный наследник стиля. Старый сенсей позаботился обо всем. Хотя до конца дней своих, этот старый алкоголик любил помянуть тебя крепким словцом, — на одном дыхании выпалила Макото. — Так что теперь не смей умирать! Твоя фехтовальная школа ждет тебя, Хикодзиро-сенсей.       — Тогда, у меня встречная просьба к тебе, Макото-доно. Пока меня не будет, позаботься о Тэй*-доно. А лучше всего, отправь Тэй-доно в Кумамото, к ее родителям, когда все успокоится и на дорогах станет менее опасно, — сказал молодой самурай и расцепив объятия, по-кошачьи грациозно скользнул к заботливо сложенным, но бесповоротно запачканным в крови одеждам.       На дайбан, звякнув металлом, упал увесистый темный кошель.       — Что это?       — Деньги. Их должно хватить.       — Забери их обратно. Я не собираюсь растить детей моего брата на крови его жертв. Это слишком. И еще, ты ничего не забыл, глупый братец?       — Ась?       — Ась? Какого екая ты рядишься в это кровавае тряпье? А ну пошел вон и переоделся как нормальный человек. Надеюсь, мне не нужно проводить тебя до твоей комнаты, раззява? Ах да, будь так добр, не шуми, только детей мне распугаешь. " Совершенно не изменилась. Все такая же предусмотрительная и честная ", - подумал мужчина и исчез в чернильном мраке дома.