Я иногда хочу вернуться назад, Но в голове орут голоса: «Стань надменней, наглей: не добрей — а добей!» Все эти голоса давно не My Hate, а My Faith… Mad Meets Devil — My Faith Is it running in our blood Is it running in our veins Is it running in our genes Is it in our DNA (Это течёт у нас в крови, Это течёт в наших венах, Это у нас в генах, Это в нашей ДНК). (…) Underneath it all we’re just savages Hidden behind shirts, ties and marriages How could we expect anything at all? We’re just animals still learning how to crawl (В глубине души все мы просто дикари, Прячущиеся под рубашками, галстуками и браками. Как мы вообще можем на что-то надеяться? Мы просто животные, которые до сих пор учатся ползать). We live, we die We steal, we kill, we lie Just like animals But with far less grace We laugh, we cry Like babies in the night Forever running wild (Мы живем, мы умираем, Мы крадем, мы убиваем, мы лжём, Прямо как животные, Правда мы далеко не так грациозны. Мы смеемся, мы плачем, Как младенцы в ночи, Всё время дико мчимся В человеческой гонке). Marina And The Diamonds — Savages
***
— Отец, ты ведь к этому никак не причастен? — Алан смотрел исподлобья, нервно потирая руки сквозь рукава. — С чего такие выводы? — ответил вопросом на вопрос Стефан, выпуская из лука очередную стрелу. Туго натянутая тетива иногда резала пальцы. — Или в кои-то веки решил поверить всему, что обо мне говорят? Стрела угодила в центр мишени, примкнув к еще пяти торчащим древкам. Самодовольно хмыкнув, взмахнул рукой, жестом приказывая слугам принять из его рук полупустой колчан и лук. — Я никому из них не верю! — слишком резко ответил кронпринц, поджав губы. — Просто ты… так спокоен, несмотря на то, что случилось. Это… — Мне никогда не было дела до чужих детей, — прервал его Стефан, покидая поле для тренировок. — Да, то, что пережила Рамона, ужасно, наверное, но такова жизнь. Все мы приходим в этот мир, чтобы по итогу умереть. Однако Алан продолжал буравить отца недоверчивым взглядом. В честь траура по погибшим детям Рамоны и Джозефа, все придворные, начиная от знати и до самых низших слуг, были облачены в белоснежные одежды. И лишь только Стефан, не видевший необходимости в лицемерии, продолжал щеголять в черных, фиолетовых и красных нарядах. И если придворные вельможи еще пытались фыркать, обвиняя младшего короля в черствости и неуважении, то сами Джозеф и Рамона отчего-то помалкивали. Уж слишком велико было их горе. По крайней мере, горе королевы — точно, а вот старшего короля — еще вопрос. — Уже почти неделя прошла, — заметил Стефан, скользнув взглядом по шелковым одеяниям сына, которые где-то уже были в пятнах, — а ты всё еще носишь траур. Не надоело? — При всей моей неприязни к Рамоне, я вполне искренне оплакиваю безвременную кончину моих сестёр и брата, — как можно более спокойно ответил Алан, идя рядом. — Серьёзно? — прыснул реверид, не сдержав смешка. — Ты? С каких это пор чужие выродки стали тебе так близки? — Я просто представил, что на их месте мог бы оказаться Реджинальд. — Нет, не мог бы. — С чего такая уверенность? — С того, что по итогу Реджинальд всё еще жив, — поведя плечами, Стефан ускорил шаг. Он не хотел дальше развивать эту тему. Заметно отстав, Алан проводил отца задумчивым взглядом. Руки снова зачесались, и юноша поскрёб их через ткань. При дворе многие шептались о том, что дети королевы погибли не просто так. Кто-то говорил о проклятии, а кто-то придерживался мнения, что это заговор. И если в первое верили в основном слуги, да неразумные вельможи, то во второе — добрая часть придворных. Но и одни и другие сходились в том, что к этому может быть как-то причастна покойная Шарлотта Теранс. Ведь это она перед смертью прокляла своего племянника и его семью, заявив, что трон Рэйнфога достанется истинному королю. А простой люд, всё еще с теплотой и уважением вспоминавший Харланда Крофорда, с радостью ухватился за слова умирающей бывшей герцогини, и решил исполнить её волю. Алана бросало в жар, и отнюдь не из-за погоды. В шелковых одеждах было душно, а после принятого наркотика во рту привычно пересыхало. Дышать становилось тяжело, так что пришлось расстегнуть пару верхних пуговиц на рубашке. — Тебе плохо? — Алан едва не подскочил на месте, когда рядом возник Ник с графином холодного клюквенного сока. — Не подкрадывайся так, — приложив руку к бешено забившемуся сердцу, кронпринц с радостью взял графин, желая утолить жажду. Вернув его слуге, Алан прошел через парадные двери замка. Доминик шел рядом с хозяином-любовником, храня молчание, но при этом сверля угрюмым взглядом. Не нужно быть семью пяди во лбу, чтобы понять, что недовольство мальчика вызвано нынешним состоянием кронпринца. Нику не нравилось, что Алан сильно подсел на наркотики, из-за чего стал слишком нервным и постоянно чесался. Мало кто знает, — даже среди остальных слуг, — что под длинными рукавами дорогих одежд скрываются сильные, порой кровоточащие царапины с язвочками. Так уж сложилось, что Ник был единственным, кто входил в спальню Алана и грел его постель, а потому видел всё это. Из осторожности и опасения, что кто-то другой заметит и расскажет о плачевном состоянии кронпринца королям, юноша всегда просил, чтобы с одеванием и купанием ему помогал только Доминик. Минуя коридоры, пролёты, Алан едва не столкнулся с королевой. Рамона, облаченная в закрытое скромное платье, расшитое белым жемчугом, с покрасневшими и распухшими от слёз глазами, даже не обратила на него внимания. Казалось, что мыслями девушка была далеко отсюда. Сопровождали её слуги, фрейлины, стражники и кардинал Уолтер Батлер, который стал личным духовником Рамоны по её личному требованию. Королева была уверена, что смерть ей детей — это кара Небесная, а значит, что ей необходимо покаяться в грехах. И как ни странно, когда Рамона потребовала завести себе духовника, Джозеф не стал возражать, хоть и поморщился. Если Рамона осталась безучастной, не удостоив кронпринца даже взглядом, то люди из её свиты склонили головы в почтительном поклоне. Даже кардинал Батлер чуть кивнул, но совсем не выразил должного уважения. Впрочем, меньше всего оно было нужно Алану именно от этого человека. Миновав коридоры, войдя в детскую, кронпринц сразу обратил внимание на нянек, что сидели в стороне и обсуждали что-то своё, пока маленький Реджинальд лежал в сторонке на мягком ворсистом ковре, играя деревянными игрушками зверушек. Про себя Алан ухмыльнулся, невольно вспомнив собственное детство, когда точно так же был зачастую предоставлен себе, а няньки и слуги совсем не обращали на него внимания. Ну да, зачем? Зачем тратить время и нервы на отпрыска безродной шавки, пусть та и стала младшим мужем короля? — Хорошо ли мой брат чувствует себя? — подал голос Алан, уверенно двинувшись вперёд. Няньки тут же перестали трепаться и обернулись на него, подскочили на месте, склонив головы. — Ваше Высочество, маленький принц ни в чем не нуждается, — ответила одна из женщин, самая упитанная с обвислыми щеками и глубокими морщинами у рта и глаз. — Как чудесно, что вы зашли. Вы такой заботливый и внимательный. Это редкость, когда старшие дети титулованных особ так сильно любят младших братьев, ведь те соперники. — Реджинальд мне отнюдь не соперник, — уверенно заявил Алан. «Скорее наследник», — мелькнула шальная мысль. Всё же юноша не оставлял надежд, что мальчик является его сыном. Реджинальд, сжимая в пухленьких пальчиках деревянную рыбку, перестав играть, поднял голову. На овальном личике с чуть вздёрнутым носиком, проступила счастливая улыбка. Уронив игрушку, мальчик тут же потянулся ручками к Алану, издавая забавные звуки. — Я тоже по тебе скучал, мой хороший, — нежно улыбнувшись, юноша взял Реджинальда на руки, поцеловал в макушку. Черные волосы, вьющиеся ближе к концам, — точно как у Стефана, — приятно пахли ромашкой и мятой. Миндалевидные тёмные глазки цвета красного дерева горели счастливым огоньком. Оказавшись на руках кронпринца, Реджинальд принялся что-то лопотать, вертя в ручках деревянную рыбку. Ник встал рядом, чуть склонив голову на бок. — А он чем-то похож на младшего короля, — отметил реверид. — Только не говори этого при Стефане, — усмехнулся Алан, позволяя Реджинальду тянуть себя за волосы, — он терпеть не может подобного. — И тем не менее, при этом говорит, что ты похож на Джозефа, — фамильярно говорил Доминик, не замечая неодобрительных взглядов со стороны нянек и слуг. — Ах, Ваше Высочество, вы такой заботливый, — умилялись женщины, с материнской гордостью взирая на данную картину. — Из вас выйдет замечательный отец, любящий и заботливый. — Не то, что из того черствого сухаря, — буркнула одна из них, хмурясь так, что морщин на её лице стало еще больше. И хоть ей следовало бы помолчать, но взрослая женщина считала своим долгом указать на недостатки младшего короля, которого при дворе не особо любили. — Детьми не занимается, да еще и другим подбрасывает. Кукушка. — Кукушки, — строго заговорил Алан, бросив на женщину испепеляющий взгляд, — подбрасывают своих детей другим, забывая о них, а мой отец никогда так не поступал. Он всегда заботился обо мне, и никогда не оставил бы там, где мне могла бы угрожать опасность. Женщины возмущенно надулись. Ну да, только что при них кронпринц обвинил в гибели принцессы и принца Рамону, ведь та посмела оставить детей, даже не подумав об их безопасности. — Её Величество — замечательная женщина, прекрасная жена и мать, — смело заговорила самая взрослая из нянек, до жути худосочная и высокомерная особа с орлиным носом и маленькими строгими глазками. — Ваше Высочество, детям свойственно закрывать глаза на недостатки их родителей, но вам пора бы начать смотреть трезво на мир. При всём уважении к вам, ваш родитель никогда не был и не станет хорошим отцом. Или матерью. Кто знает, как там у этих двуполых устроено всё. — Правда что ли? — оскалился Алан. Он был бы готов поспорить на счет этого. Да, Стефан никогда не сюсюкался с ним, не баловал особо, не называл «сыночком», не был ласковым. Зато всегда был готов защитить. Невольно юноша вспомнил, как по детству отец разделался с нянькой, что посмела ударить его. Вспомнил, как Стефан, защищая сына, добровольно отдался трём насильникам, что угрожали сделать нечто подобное с ним, Аланом. Это по ранним годам, еще совсем мальчишкой, он не понимал, что же произошло той ночью. Зато спустя время, став значительно старше, вспоминая всё это, невольно испытывал угрызения совести. Алана искренне забавляло, что многие при дворе превозносят Рамону, как идеальную мать, но… Смогла бы она пожертвовать собой, рискнуть почти всем, дабы защитить своего нелюбимого ребёнка? Хватило бы у неё мужества принести в жертву завоевателям чужих детей, ради спасения собственных? Судя по тому, что королева до сих пор плюётся ядом в сторону Стефана из-за его поступка, когда он подсунул Маркусу и его людям лже-принцев, то не смогла бы. — Мой отец, может и, не носился со мной, как с драгоценным сокровищем, но был рядом, защищал и поддерживал, — бросив на нянек холодный взгляд, сурово проговорил кронпринц. Реджинальд сидел спокойно у него на руках, продолжая что-то лопотать, приоткрыв ротик и изучая золотые пуговки с сапфирами на рубашке юноши. — Кроме того, он замечательный воин и король. А человек, поднявшийся из низов, прошедший всё то, что мой отец, и не сломавшийся, достоин уважения. — Ты так им восхищаешься, — заметил Ник, пройдясь небрежным взглядом по детской. — Да, восхищаюсь, — чуть смущенно улыбнулся Алан, — но никогда бы не хотел быть похожим на него. — Почему это? — удивился реверид. Няньки и слуги, прислушивавшиеся к их разговору, тоже вопросительно изогнули брови. — Не уверен, что смог бы пережить всё то же, что и он, — просто ответил кронпринц. — Не уверен, что мне хватило бы мужества и сил на всё это. Да, всегда были, есть и будут люди, с похожими убеждениями, силой, характером и внешностью, но даже если и так, то это не отменяет того, что каждый из них будет в чем-то уникальнее другого. Я уважаю и испытываю искреннее восхищение Стефаном, но совсем не хочу быть похожим на него. В конце концов, все мы должны быть самими собой, а не становиться тусклым отражением, бледной тенью кого-то другого. Реджинальд беспокойно завозился на руках кронпринца, привлекая внимание. Захныкал, потянувшись ручками вниз, когда выронил деревянную рыбку. Алану пришлось опуститься на колени, вернув мальчика на мягкий ковёр. Тот сразу же подобрал игрушку, и снова принялся что-то лопотать, тыкая пальчиком в выкрашенный синей краской глаз рыбки. — Сынок, — едва слышно шепнул Алан, погладив Реджинальда по голове и тепло улыбнувшись. Ник аж побледнел, воровато оглядевшись. Боялся, что кто-то из нянек или слуг мог услышать и теперь немедленно побежит докладывать обо всём Джозефу. Пожалуй, Доминик был единственным из тех, кто знал истинную причину холодного отношения между Джозефом и Аланом. Так уж вышло, что напившись и потребив наркотика, кронпринц не постеснялся пожаловаться верному слуге-любовнику на свою жизнь, а заодно и рассказать о том, о чем обычно принято молчать. Реверид обернулся в тот самый момент, когда в детскую вошел король в сопровождении слуг и друга военного министра. — Ваше Величество, — достаточно громко сказал Ник, склонившись в поклоне. Алан тут же встал, выпрямившись и столкнулся с внимательным взглядом свинцовых очей. — Ты редко стал здесь появляться, — вместо приветствия сказал Джозеф, жестом велев всем оставить их одних. — А ведь раньше только и делал, что возился с братом. — Прежде мне не доводилось видеть таких маленьких детей, — лукавил кронпринц. Да, он действительно не видел младенцев, вернее его к ним так близко не подпускали. Детей Калеба он видел и общался с ними, когда те уже могли уверенно ходить и более-менее внятно говорить, а отпрысков Рамоны и вовсе не застал. — Да, такими крошечными они остаются ненадолго, — согласно кивнул король, присев на корточки и потрепав по пухлой щечке младшего сына. — А вот слабыми и беззащитными они остаются достаточно длительное время. Хотя, вроде бы говорят, что для большинства родителей дети навсегда останутся таковыми. — Нет ничего хуже, чем подобные суждения, — поморщился юноша, видя, с какой неохотой Доминик следует за остальными, выходя в коридор. — Такие родители начинают слишком опекать, не дают детям стать самостоятельнее, а потом удивляются, если к ним садятся на шею. — Не без этого. Заводя детей, у родителей всегда появляется риск, что-либо они перелюбят своё чадо, либо недолюбят. — Тогда в таком случае вам с папой повезло, — усмехнулся Алан, вновь ощутив зуд на руках. — Да, повезло, — поморщился Джозеф, выпрямившись. Он не обращал внимания на Реджинальда, который что-то лопотал, перебирая игрушки и иногда поднимая их над головой, мол, «смотри, папочка, какая у меня игрушка». — И долго вы еще так будете себя вести? — всё же не удержался от вопроса юноша, расчесывая руки через рукава. — Не пора ли пойти на мировую? Может, я чего-то не понимаю, но отец не заслужил такого отношения к себе. Только не от тебя. — Алан, не будем об этом. — Почему? Да, может он в чем-то виноват, но и ты тоже не безгрешен. Я просто не понимаю, как после всего того, что ты с ним сделал, — и продолжаешь делать, — он до сих пор тебя терпит. — Ты снова начинаешь? — нахмурился король. — Я думал, что мы закрыли эту тему. — Но почему бы тебе не поговорить с ним? Не обсудить всё? — Алан, довольно. Я больше не желаю говорить об этом. Или мне всё же нужно отправить письмо в Бранкию, чтобы ты это понял? Смотрю, ты так хорошо ладишь с Реджинальдом. Прям созрел для брака и детей. Сжав кулаки, кронпринц оскалился. Угроза подействовала как надо, так что он был вынужден отступить. — Прости, отец, — смиренно склонил голову Алан. Джозеф проводил его взглядом, продолжая хмуриться. Едва двери спальни закрылись за старшим сыном, как мужчина всё же посмотрел на младшего. Мальчик продолжал лопотать, то хмурясь, то улыбаясь, то сосредоточенно тыча пальчиком в игрушки. Невольно король улыбнулся, грустно и тоскливо. «Когда же мы с тобой станем умнее, мальчик мой?»***
Лето 950 года. Стоя на коленях, сложив руки перед собой, временами переплетая пальцы в замок, девушка неистово молилась. Скромное платье из белого шелка, закрытое и лишь на корсаже украшенное жемчугом, могло подойти какой-нибудь баронессе, но никак не королеве. Светло-коричневые волосы, сальные у корней, немного растрёпанные, обрамляли бледное осунувшееся лицо Рамоны. Она чувствовала, что близится её конец. Смерть детей стала для неё слишком большим потрясением. Ладно дочери, на них она никогда не делала никаких ставок. А вот Генри, её единственный сынок. Её надежда, опора. Он был всем для Рамоны, и его тоже не стало. — Вы еще молоды, — утешал королеву кардинал Батлер, её духовник, — у вас еще вся жизнь впереди. Господь милостив к детям своим, и обязательно наградит вас за ваши мучения. Нужно только верить. Вот увидите, вы обязательно родите еще детей. От этих слов Рамона едва сдержалась дабы не отвесить мужчине подзатыльник. Сколько раз она уже слышала нечто подобное? На дворе был июнь, а девушка до сих пор так и не сняла траурного одеяния. Нет, она уже оплакивала отнюдь не своих детей, а себя. Своё будущее, ведь ничего хорошего оно не сулило. Джозеф, хоть и пытался утешить жену в их общем горе, но не более. Он не звал её в свою постель, не заговаривал о будущих детях. Ничего. И это настораживало. Надежды Рамоны с каждым днём таяли. Радовало лишь то, что Стефан всё еще был в немилости у Джозефа, хотя кто-то из слуг как-то сказал, что видел обоих королей в саду. Шумно вздохнув, ощущая невыносимую усталость и тяжесть во всём теле, Рамона всё же встала с колен. Маленький алтарь она приказала поставить прямо в её спальне, дабы не приходилось постоянно бегать через весь замок в часовню, которая уже много лет как закрыта. За окном было темно. Рамона точно не знала, сколько времени пробыла в молитвах, и который сейчас час. Служанок и фрейлин она отослала еще после обеда. Не хотела никого из них видеть. Их сочувственные взгляды и речи не приносили утешения. Лишь еще больше причиняли боли, напоминая о той страшной трагедии. Судорожно вздохнув, развязав шнуровку платья на спине, скинув белоснежное траурное одеяние, королева натянула на похудевшее тело льняную бежевую просторную сорочку. На мгновение придержала подол, в зеркале рассматривая свой живот. Он так и не стал полностью плоским, и лишняя кожа, покрытая разрывами, некрасиво выпирала, чуть свисая. Нахмурившись, Рамона уже было собиралась посетовать, что потребуется больше времени, чтобы её тело, изнурённое четырьмя беременностями и родами, хоть когда-нибудь пришло в форму. Но тут же сникла, приложив ладонь к животу. Если Джозеф и дальше будет пренебрегать ею, то Рамона никогда не сможет родить. А она очень бы хотела заиметь сына. Шаги в гостиной заставили одёрнуть подол сорочки, и расправить плечи. — Я же сказала, что никого не хочу видеть, — фыркнула королева, выйдя из спальни. Недоумённо посмотрела на младшего короля, равнодушно осматривавшего её покои. Перевела взгляд на его друга, Фредрика Идриса, застывшего у закрытых дверей, который словно бы чего-то ждал. Справившись с первым потрясением, Рамона тут же взяла себя в руки. — Как ты посмел ворваться в мои комнаты? Кто дал тебе право входить сюда? Где стража? Почему они не остановили тебя? Но Стефан не ответил ни на один из её вопросов. Скользнув брезгливым взглядом по потолку, он приблизился к овальному столу с диковинной резьбой. — Еще не жалеешь о содеянном? — неожиданно заговорил реверид, и голос его звучал холодно, будто сталь. — А ведь я тебя предупреждал, что возвращаться будет не к кому. Как видишь, не только меня подвинули в сторону, но и тебя. Хотя… — он всё же посмотрел на девушку, насмешливо сверкнул глазами, — ты пала еще ниже, чем я. Забавно, не правда ли? — Змей, — зло прошипела Рамона, сжав кулаки. — Правду о вас говорят. Ты и подобные тебе воистину дьявольские отродья. У тебя нет сердца, иначе бы ты не пришел насмехаться над женщиной в горе. — Насмехаться? Отнюдь. Я лишь хочу тебе помочь. Так сказать, указать путь в жизни. — Я знаю свой путь. — В самом деле? — изогнув бровь, Стефан достал из кармана иссиня-черных бархатных штанов небольшой флакончик из тёмного стекла, поставил его на край стола, слишком интимно проведя по нему кончиками пальцев. — Что это? — в груди королевы зародилось нехорошее предчувствие. — Яд, — просто ответил мужчина, с интересном наблюдая за её реакцией. Не смог подавить усмешку, когда на лице соперницы отразились ужас и недоумение. — Пожалуй, это единственное, что тебе остаётся в данный момент. Сама посуди, что тебя теперь ждёт. Маркус мёртв, так что он не сможет тебя защитить, да и Джозефу ничто теперь не помешает развестись с тобой. — Он этого не сделает! — слишком резко отозвалась Рамона, сделав шаг вперёд. — А что его остановит? Детей у вас больше нет, да и сама ты больше не представляешь никакой ценности. Даром, что молода и плодовита, да только ты сама вырыла себе могилу. Сама подсунула Джозефу мальчишку, который тебя окончательно затмил. Что тебя теперь ждёт, Рамона? Веришь, что Джозеф одумается и возьмёт тебя в постель и снова заделает ублюдков? Наивно и глупо. Такого не будет. Впрочем, ты ведь и сама это понимаешь. В лучшем случае после развода тебя отправят в Кинан, а в худшем — в монастырь, ссылка обратно в Трайдорию или же… Ты ведь слышала, что одно время Джозеф разделывался со своими бывшими любовниками, отправляя их на смерть? — Он не посмеет! Я — его законная жена. Королева. Не какая-то подстилка… — Все мы его подстилки, — отрезал Стефан, глядя на девушку, как на капризное неразумное дитя. — Его шлюхи, пусть и законные. Ты правда еще на что-то надеешься? — Джозеф никогда не поступит со мной подобным образом, — Рамона в этом пыталась убедить скорее себя, чем ненавистного реверида. — Я… — Ты — что? — откровенно насмехался над ней младший король. — Навязанная жена, дочь ненавистного врага-узурпатора, мать четверых мертвецов. Ты ничего для него не значишь. Знаешь, как-то твоя подосланная птичка сказала, что у всего есть свой срок годности. И похоже, что твой подошел к концу. Оскалившись, на время позабыв о своей скорби, Рамона подлетела к нему, отвесив пощечину: — Заткнись, ничтожество! Это ты ничего из себя не представляешь. Безродная шавка. Пусть ты и надел корону, но так и остался в глазах многих ничего из себя не представляющей шавкой! Шлюха с клеймом, которую дважды прогоняли прочь. — Я так понимаю, что пить яд добровольно ты не собираешься? — позабавившись её словами, Стефан скрестил руки на груди. Ничего нового Рамона не сказала. Лишь повторила то, что про него говорят большинство придворных. — Правильно думаешь, потаскун! — шипела королева. — Я не так глупа, чтобы накладывать на себя руки. Вот увидишь, я еще добьюсь своего. Избавлюсь от тебя и от предателя Ларса, и тогда я стану единственной для Джозефа. — Серьёзно? Боюсь тебя огорчать, но Джозеф никогда не отличался верностью. С чего ты взяла, что теперь-то он обязан измениться? Если люди и меняются, то только в худшую сторону. — Это ты так думаешь! Просто он еще не встретил ту, которая помогла бы ему раскрыть сердце. — Рамона, прошу тебя, не падай в моих глазах еще ниже, — поднял очи к потолку Стефан, разочаровано вздохнув. — О подобных глупостях я уже слышал раньше. И представь себе, Джозеф действительно любил того, кто это говорил. Вот только это не помешало моему королю избавиться от Мыши. — Убирайся, — королева и сама удивилась тому, как злость полностью захватила её сознание. До чего же руки чесались взять этот самый яд и влить его в глотку ненавистного реверида. Но риск окончательно потерять всё заставил сдержаться Рамону. Не скрывая нехорошей усмешки, Стефан отвесил ей насмешливый поклон и двинулся к дверям. Стоявший там всё это время граф Идрис выглядел равнодушным. — Ты знаешь, что делать, — сказал король, поравнявшись с советником и коснувшись пальцами его плеча. Рамона недоумённо смотрела, как Стефан выходит в коридор, а в её покои заходят четверо стражников. — А вам-то что надо? — расправила плечи королева, совсем позабыв, что стоит перед мужчинами в одной тонкой сорочке. — Почему вы не остановили его? Я вам что сказала? Вы меня вообще слышите? Но мужчины хранили молчание. Один из них заломил девушке руки за спину, зажав при этом рот ладонью. Пытаясь вырваться, Рамона возмущенно замычала. Она уже заранее приготовилась к худшему. Глядя на спокойного Фредрика, ждала, что вот он подойдёт, порвёт на ней сорочку, а затем мужчины изнасилуют её. Но сильно изумилась, когда вместо этого граф прошел мимо, держа в руках верёвку. Недоумевая, Рамона наблюдала, как он привязывает один конец к перилам балкона. — Тащите её сюда, — равнодушным тоном приказал реверид. Стражники подчинились, вывели королеву на балкон. И именно в этот момент в голове девушки промелькнуло осознание. Принявшись активней вырываться, Рамона умоляюще посмотрела на мужчин. Её колотило от страха, а глаза невольно увлажнились. Нет, она не может закончить жизнь так! Только не так! Она — донья Рамона Альварес, королева Рэйнфога и единственная жена Джозефа Невана, дочь Маркуса Альфареса, покойного императора Трайдории. Она не заслужила такой смерти. Её путь только начался. Он не может завершиться вот так! Девушка не заметила, как начала рыдать. Из носа потекло и ладонь стражника, зажимавшая рот, стала влажной и солоноватой на вкус. — Вы затеяли опасную игру, госпожа, — заговорил граф Идрис, накинув на шею королевы петлю и затянув её, — и проиграли. Глупо было тягаться с тем, кто вам не по зубам. Яростно замычав, Рамона попыталась было укусить стражника, но четыре руки легко её подхватили. Сердце бешено забилось, словно норовя пробить грудную клетку. В одно мгновение перед глазами Рамоны пронеслась вся её жизнь. Из груди вырвался тихий вой боли и страха. И всё же, где-то на грани сознания теплилась мысль, что это всё блеф. Что её просто запугивают, дабы она больше не переходила дорогу Стефану. Руки стражников перекинули её через перила. Широко раскрыв глаза, пальцами потянувшись к горлу, она ощутила, как верёвка затягивается. Слёзы градом текли по щекам. Из раскрытого рта вырвался вопль ужаса, и тут же резко оборвался, когда верёвка натянулась до предела и послышался оглушительный хруст. Тело Рамоны безвольно повисло, раскачиваясь. Хмыкнув, Фредрик приказал своим людям уходить. Их работа сделана. Прихватив со стола флакончик с ядом, граф вышел в коридор. Он совсем не жалел Рамону. Девушка изначально ему не нравилась, как и большинство титулованных от рождения особ, которые ничего не сделали для своего положения и возвышения. В коридоре никого не было, будто бы все разом вымерли. Слуг, что прислуживали Рамоне, давно отправили спать или нагрузили работой, а придворных дам заняли музыкальным представлением. Винсент тоже приложил к этому преступлению свою руку, и последние несколько дней старательно ставил у покоев королевы более надёжных и проверенных людей, вместо обычной смены. Никто не должен догадаться, что девушка умерла от чужих рук. Все признаки самоубийства налицо, тем более, что своим поведением Рамона отчасти подталкивала окружающих к подобным мыслям.***
И вновь двор облачился в траурные одеяния. От обилия белоснежных одежд Джозефа уже начинало тошнить. Сам-то он проходил в них от силы пару дней. Для него Рамона мало что значила, хоть он и привык к ней. Нахмурившись, вспоминая, как ближе к утру его разбудили ворвавшиеся в покои часовые, совершавшие обход вокруг замка. Они-то и рассказали, что под балконом королевы раскачивается висельник. Услышанное просто в голове не укладывалось, и Джозеф отправился в комнаты жены. Недоумение отразилось на его лице, когда слуги подняли наверх тело девушки и уложили на пол. Посиневшее, перекошенное лицо с глазами навыкат и раскрытым ртом в безмолвном крике, заставляло поёжиться. При дворе шептались, что Рамона не выдержала горя утраты своих детей. И отчасти Джозеф мог бы в это поверить, но ему всегда казалось, что подобные вещи не должны были сломить дочь Маркуса Альвареса. О безвременной кончине королевы горевали лишь некоторые придворные да народ. Для них Рамона была едва ли не святой, единственной достойной права занимать место у трона короля. Большинство деудеан сетовали лишь на то, что бедняжка обрекла себя на вечные муки ада. В деудеанстве самоубийство считалось страшным грехом, и кардинал Батлер, — который был при дворе теперь за ненадобностью, — не уставал об этом говорить. — Её Величество никогда не заговаривала о подобном, — громко говорил духовник почившей королевы. — Более того, она на исповедях уверяла, что будет жить, пусть даже и назло всем своим врагам. Да, ей было тяжело, но я не верю, что такая благочестивая женщина могла сотворить с собой нечто подобное. — У всех есть свой предел, — неожиданно спокойно ответил Джозеф. За эти несколько дней он уже вдоволь наслушался соболезнований по поводу кончины жены. И если честно, то слова других его не особо-то и трогали. Как сообщали слуги и фрейлины, то Рамона всех выгнала еще после обеда и заявила, что никого не желает видеть. А караулившие у дверей стражники ничего подозрительного не слышали и не видели. Рамону было решено сразу же похоронить, а не выставлять разлагающийся труп на всеобщее обозрение. Гуляя по внешнему заднему саду, — единственному месту в Фелане, где не было огромного скопления народу, — Джозеф задумчиво хмурил брови. Не так давно пришли вести от Адама Сеймура, герцога Морлей, где сообщалось, что мятеж на его землях успешно подавлен, а все виновники схвачены, допрошены и наказаны. Как выяснилось, мятеж в Морлей, — а заодно и на юге страны, — вспыхнул отнюдь не из-за проклятия покойной Шарлотты Теранс и её слов об «истинном короле». Люд просто был недоволен теми законами, что во время поездки Джозефа в Бранкию, принял Стефан. Никого не устраивала перспектива быть отправленным на плаху вместо того, чтобы доживать деньки в относительной «сытости» и праздности. Никто не хотел отправляться насильно нести службу в приграничные войска. Однако Джозеф не собирался отменять законы, принятые супругом. Всё же видел в них смысл, как бы ни возмущался народ. Да, никому не хочется нести заслуженного наказания за нарушение законов. Но со временем люди привыкнут, ведь человечество способно ко всему приспособиться. Порыв ветра донёс до монарха аромат лаванды. Только сейчас он посмотрел на любовника, идущего рядом и напряженно смотрящего перед собой. Проследив его взгляд, Джозеф заметил сидящего в мраморной беседке Стефана. Совершенно одного, в компании графина красного полусладкого и за какими-то бумагами. — Я боюсь, — негромко сказал Ларс, внезапно положив руку на локоть Джозефа и стиснув его. — А что, если смерть Рамоны не случайность? А если её убили? Мужчина закусил щеку изнутри. Он уже думал о подобном, и порой с подозрением поглядывал в сторону Стефана, но всё же был не до конца уверен, что его супруг стал бы утруждать себя подобным. Да, младший король не жаловал Рамону, но и не испытывал к ней той ненависти, которая была направлена на Калеба в своё время. Вот если бы внезапно скончался Ларс, тогда бы Джозеф с уверенностью смог бы обвинить в этом Стефана. Но только не в случае с Рамоной. — Не говори глупостей, — пристально наблюдая за супругом, король небрежно похлопал по руке графа Гровера. — Все признаки самоубийства налицо. Иначе зачем было отсылать прочь фрейлин и слуг? Она явно давно это планировала. Всё же для некоторых дети это смысл жизни. — Да, королева явно искренне любила своих детей, — согласно кивнул Ларс. «А Стефан бы фыркнул и сказал, что существует множество других смыслов для жизни», — про себя отметил Джозеф, явно скучая по дерзким ответам супруга. — И всё же, я боюсь, — продолжал юный реверид, нервно наматывая на указательный палец пшеничную прядь. — А если кто-то надумает избавиться от меня? Если кто-то захочет убить меня? Ты же не допустишь этого? Джозеф не ответил. Всё его внимание было обращено к беседке, к которой подошел маркиз Диггори. Мужчина уже успел отчасти забыть, что друг так и не спешил продолжать осматривать приграничные гарнизоны. Монарх напрягся, когда Фергус в привычной манере склонился в уважительном поклоне перед младшим королём. Стефан оторвался от бумаг, подняв на военного министра взгляд и едва заметно передёрнул плечами. Они о чем-то говорили, но Джозеф не слышал их. Впрочем, ему вполне было достаточно и того, что он видел. Войдя в беседку, Фергус чуть склонился перед Стефаном, и властно погладил по щеке, провёл большим пальцем по губам, чуть раздвигая их. Реверид не противился, однако было заметно, как задрожали у него руки. Ревность колючим шаром зародилась в груди, заставляя Джозефа невольно зарычать от гнева. Сначала возник вопрос: какого черта Стефан позволяет делать такое с собой? А затем последовал второй: а как давно Джозеф брал его в постель? Сам же прекрасно знает, что Стефан жить без секса не может. Мало того, что после того инцидента с бордельной шлюхой и вовсе перестали разговаривать, так и не спешили идти в постель друг к другу. Затаив дыхание, Джозеф наблюдал, как Фергус склоняется над Стефаном, целует в щеку, проводит языком у уголка рта. Младший король резко отстраняется и выплёскивает содержимое своего бокала в лицо военному министру, но вместо того, чтобы разозлиться, рыжеволосый мужчина заходится смехом и садится рядом. — Джозеф? — Ларс озадаченно смотрел на монарха. Джозеф и сам не заметил, как сжал кулаки. Как из груди вырвался тихий рык, а глаза потемнели от гнева и ревности. Как кто-то смеет так бесстрашно касаться его супруга? Как смеет пытаться покуситься на его корону, его мальчика? Утерев лицо, Фергус улыбнулся, что-то говоря. Стефан ответил ему кислой миной, однако не выказал особого протеста, когда маркиз стал лобызать его левую руку, осыпая поцелуями сначала пальцы, а затем ладонь. Джозеф едва не задохнулся от возмущения, когда друг обнаглев, приспустил рукав младшего короля, губами припал к запястью. И вот тут-то всё недовольство пропало с лица Стефана, уступив место желанию. Вырвав руку из хватки Ларса, монарх уверенно направился к беседке. — Однако, до чего же милая картина, — ядовито бросил Джозеф, поднимаясь по мраморным ступенькам, — король и его почти что верная псина. Жаль, художника нет, а то такой кадр теряем. — Друг мой, что-то ты стал больно всем недовольным, — хохотнул Фергус, с неохотой выпустив пальцы Стефана. — Неужели возраст сказывается? А я думал, что ты еще молод… — Маркиз, не соизволите ли оставить нас с моим супругом наедине? — метнув быстрый испепеляющий взгляд на военного министра, Джозеф расправил плечи. В этот момент он даже не думал о том, что подумает обо всём происходящем Ларс, который пустил корни всего в пяти метрах от них. — Грядёт буря, — вслух отметил рыжеволосый мужчина, с неохотой вставая. Забросив в рот пригоршню фундука, он отвесил поклон младшему королю и прошел мимо друга, подмигнув и ехидно ухмыльнувшись себе в усы. Поморщившись, Стефан снова уткнулся в бумаги, усердно делая вид, что не замечает присутствия мужа. — Ну что, доволен? — подойдя ближе, Джозеф упёрся руками о стол, склонившись к лицу реверида. — Поздравляю, твой план удался. Я обратил на тебя внимание. — Не понимаю, о чем ты, — холодно отозвался младший король, подняв на него равнодушный взгляд. — Не разыгрывай идиота, Стеф! Или скажешь, что Фергус действительно «случайно» пришел сюда и стал приставать к тебе? Именно тогда, когда я вышел подышать свежим воздухом? Признайся, ты ведь всё просчитал. Намеренно хотел меня позлить. — Хороший план, — отметил Стефан, чуть склонив голову на бок. — Жаль только, что я до него не додумался. У тебя всё? — Нет, не всё! — подавшись вперёд, Джозеф схватил его за подбородок, обжег губы горячим дыханием. — Забыл, кому ты принадлежишь? Что, совсем уже зуд меж ног с ума свёл, раз ты стал таким неосторожным? — Хочешь обвинить меня в супружеской измене? — цокнув языком, реверид упрямо смотрел ему в глаза. — И где на этот раз поставишь клеймо? Или думаешь обновить старое? Пощечина обожгла левую сторону лица, вынуждая голову дёрнуться. Поморщившись, Стефан враждебно посмотрел на мужа. — Не язви, сука, — прорычал Джозеф, схватив его за волосы, вынуждая запрокинуть голову. — Уж прости, — криво усмехнулся реверид, — ради тебя исправляться не собираюсь. — Оно и видно. Сдохнешь, а язвить не перестанешь. — Стабильность — залог успеха, — хриплый каркающий смех вырвался из горла. — Сволочь ты, Стеф, — буркнув, Джозеф всё же отпустил его волосы, и тут же провёл по ним ладонью. Нежно и бережно, невольно грустно улыбнувшись. — Мы ведь дураки, да? — У каждого свои тараканы, — передёрнул плечами младший король, невольно вздрогнув от уже почти забытой ласки. — А переступать через себя всегда тяжело, — вздохнув, мужчина осторожно поцеловал супруга в губы. Но тут же отстранился, выпрямившись. Покинув беседку, оставив Стефана одного, Джозеф прошел мимо побагровевшего от гнева Ларса. Даже не взглянул на любовника, который всё чаще казался бледной тенью его мальчика.