hungry

Чанёль снова думал о том, какой же всё-таки Бён ублюдочный гад. Так беспардонно и неожиданно всё это он с поцелуем затеял. Пак не железный. Совсем нет. Он мужчина, которому тоже не хватает тепла. А тут этот гадёныш со своими губами. Надо было треснуть ему по челюсти, может в себя бы пришёл немного. Чанёль понимает, что находится в комнате с тех пор, как они пришли. Также он понимает, что должен выйти из этой комнаты, потому что хочет кушать. И по помещению разносится вкусный запах чего-то… печёного? Чанёль осторожно поднимается с кровати и садится. Руки в волосах, глаза красные от многочисленных мыслей и напряжения, челюсть стиснута. Нужно расслабиться, но для начала, пожалуй, умыться. Пак выходит из комнаты и краем глаза замечает Бэкхёна, который стоит около духовки. Мужчина быстро проходит в ванную, умывает лицо, поправляет волосы и заходит на кухню, прислоняясь головой к дверному косяку. Бэкхён закусывает губу, открывает духовку и начинает доставать противень, но тут же убирает руки и возмущенно шипит, матерясь себе под нос. Чанёль быстро преодолевает расстояние между ними и хватает парня за руку. — Отпусти. Бён пытается вырвать руку. — Больно? — Пак лишь стискивает сильнее и прислоняет мальчишку к столешнице практически вплотную. — Бэкхён? Бён опускает голову, но в тот же момент резко поднимает её и встречается взглядом с Чанёлем, что стоит близко, но непозволительно. А Пак сглатывает, берёт себя в руки и спрашивает снова. — Сильно больно? — Я сказал, отпусти меня. Бэкхён сглатывает и отводит взгляд, но стоит ему начать поворачивать голову, он тут же чувствует мёртвую хватку сильных пальцев на своём подбородке. Ему ничего не остаётся, как посмотреть Паку прямо в глаза. — Я тебя не понимаю, Бён. Ты то жмёшься ко мне, целоваться лезешь, то отталкиваешь, как будто это и не ты вовсе. — Пак видит, как тускнеют глаза напротив, поэтому убирает руку с подбородка, а затем опускает взгляд на обожженную ладошку Бэкхёна. — Нужно обработать. Шумный выдох, и Чанёль вновь поднимает взгляд на парня. — Бён, давай поговорим. — О чём? Ладонь Бёна холодная. До одури ледяная. И Чанёль всё ещё держит её в своей ладони. Пак сбрендил. Однозначно, потому что думает не о том, что у него озноб по телу от этого холода, а о том, что его ладонь-то горячая и… может, это хоть немного согреет Бёна? Пак встряхивает головой и в упор смотрит на ничего непонимающего Бёна. — Ты ответишь на мои вопросы, а я отвечу на твои, если они будут, конечно. — Хорошо. Чанёль заторможенно кивает. — Ладно. Пак всё-таки отпускает ладошку Бёна, но не потому что сам захотел, а потому что тот её сам вырвал. Чанёль лишь усмехается. — Тебе помочь рану обработать или… — Вали уже. Чанёль кивает. — Я жду тебя в зале. Бён молчит и ждёт, пока Пак отодвинется и выйдет, наконец, из этого душного почему-то вдруг помещения. Только после этого он выдыхает и начинает искать аптечку, чтобы обработать ожог. Чанёль смотрит телевизор около пяти минут, когда Бён, наконец, заходит в комнату и присаживается рядом. Пак тут же вырубает ящик и откидывается на спинку дивана. — Что ты хочешь знать? Пак думает о чём спросить в первую очередь. Потому что вопросов много. Немного подумав, он поворачивает голову и осторожно спрашивает: — Расскажи про своё прошлое. — Слишком прямо. Может, слишком личное, но это просто вырвалось и… — Если есть что-то личное, не рассказывай. Мне просто интересно твоё детство. — Я понял. Чанёль тут же умолкает, наблюдая за парнем, что напрягся, как натянутая струна, и Пак уже хотел было отменить свой вопрос, как Бён заговорил. — Я жил в детском доме, сколько себя помню. И я ненавидел его всеми фибрами своей души. Потому что это проклятое место принадлежало церкви, а я в бога никогда не верил, несмотря на то, что с рождения находился там. — Пак вглядывается в лицо Бёна, замечая усмешку на губах .— Мне всегда говорили, что мир снаружи… он другой. Говорили, что он прогнивший, хотя сами… гниют в своей обители. Они выставляли мир ужасным и жестоким, но разве… разве они сами не поступали с нами жестоко, когда держали взаперти и вдалбливали в наши головы одну только ересь? — Бён поворачивается к Паку и пристально смотрит в глаза, задавая немой вопрос. А затем снова отворачивается и смотрит в одну точку, продолжая. — Только Матушка всегда говорила мне, что в мире много прекрасного. — Матушка? Сорвалось с губ. Но Бэкхён даже не возмутился, что его перебили. Он улыбнулся. Так тепло и печально, что у Пака побежали мурашки. — Она была единственным человеком, который меня любил. Все остальные смотрели враждебно. Скорее всего, из-за того, что именно ко мне у неё было такое отношение. Материнское. Бён замолчал. Чанёль не торопил. Эти воспоминания важны для Бёна. Потому что у Пака тоже есть воспоминания, которые вспоминаешь с болью, но с улыбкой на лице. Он понимает. — Меня там никто больше не любил. Даже святой отец. Он проклинал меня. За то, что я не являюсь таким же безумным фанатиком Бога, как он. — Снова усмешка. И Чанёль ловит себя на том, что эта усмешка похожа на его. — Я решил сбежать. Просто, в один из дней, когда все отправились на утреннюю службу… я всё продумал до мелочей и сбежал. — Бэк вздохнул. И это был вздох… какой-то отчаянный. — Я полюбил этот мир. Я думал, что сбегу ненадолго и возвращусь к Матушке, но… чем больше я видел, тем яснее понимал, что уже не возвращусь. Чанёль сидел и его сейчас окутывало какое-то непонятное чувство горечи. И он знал, что это были не его чувства, это были чувства Бэкхёна, что сидит рядом и смотрит в одну точку. Паку было не по себе. Но он сам снова залез в чужую жизнь, но… чужую ли теперь? — У меня были небольшие сбережения и на комнатушку мне хватало, так я ещё и по магазинам прошёлся… бродил по улицам, заходил во все бутики, лавки, рынки… — Бэкхён улыбался, совсем не так, как улыбается обычно. И Чанёль немного подвисает. — А потом… меня заметили люди из модельного агентства. Знаешь, как это произошло? — Чанёль качает головой. — Я просто решил зайти в дорогущий магазин и примерить модную косуху и драные джинсы от какого-то бренда… вот и вся история. Так я и стал моделью. — Хм, и что было дальше? — А ты хитрый. — Почему? — Я знаю, что ты хочешь на самом деле знать. — Чанёль сейчас думает о том, что Бён оказывается умный. Пак действительно подбирается к самой сути. — Я расскажу. И не потому что доверяю тебе, а потому что хочу поделиться всем этим дерьмом с кем-нибудь и немного ослабить этот груз на сердце. Пак кивает. — Популярность. Поначалу я её даже любил. А потом… стал ненавидеть. Слишком много людей, слишком много оценок, тебя рассматривают только как вещь. Ты никто. Просто кукла, которую наряжают в разное шмотьё и отправляют на подиум, чтобы тебя все критиковали и оценивали товар. — Вздох. — Когда моё лицо появилось на рекламных щитах, я решил проведать Матушку. Я и не заметил, что реальный мир забрал меня к себе так надолго. Два года прошло. — Видно же, что ему трудно говорить. Пак хочет услышать, ему до одури любопытно, но в то же время… у него такое ощущение что он тревожит старые раны. — Я зашёл в церковь и увидел лишь презрение в глазах тех, кто меня когда-то учил, что презрение — это плохо. Я увидел ненависть и злобу. Я не видел ничего светлого и мне казалось, что именно там, где я провёл всё своё детство, именно тот мир был жесток и мерзок. — Бэкхён оскалился. Пак отчётливо видел злость, в перемешку с… — Матушка умерла на следующий день после того, как я сбежал. У неё не выдержало сердце. — …болью. Чанёль сидел неподвижно, будто боясь слёз и истерики. Или ещё каких-либо эмоций, но ничего из этого не было. Бэкхён просто сидел и смотрел в одну точку. — Я винил себя, ещё и эти завистливые мрази стали намекать на то, что я жирный и… дальше ты знаешь. Чанёль теперь понял. Он, конечно, не психолог и в людях не разбирается… порой совсем, но теперь он понял настоящую причину. Бэкхён себя ненавидел за смерть близкого человека. Он считал себя виноватым. — Я ничтожество. Чёртов эгоист. Матушка всегда говорила мне, что этот мир прекрасен, каким бы он ни был. Я так и думал. И несмотря на то, что это не так, что я уже сотню раз мог сдохнуть, что… да неважно! Я просто продолжаю думать, что этот поганый мир прекрасен. Это я прогнил. — Не неси чушь. — Паку надоели эти его депрессивные мысли. — Ты не должен винить себя. Что было — то прошло. Нельзя останавливаться на одной точке и стоять на месте. Нужно двигаться дальше, как бы трудна не казалась эта дорога. — Да что ты знаешь? — Я? — Пак снова усмехается. — Знаешь, как рос я? — Бён слушает, смотря на Пака пустым взглядом. — Детский дом. Только не при церкви, а самый обычный, где проявление жестокости и злобы — это такое же обычное явление, как почистить зубы. Когда я был маленьким, меня не трогали, а вот когда немного подрос — появились твари, которые захотели подмять под себя. А я не поддавался, бил им морды и никогда не сдавался. — Бён немного смутился. Он ведь и подумать не мог, что… — Даже когда меня избили до полусмерти и оставили умирать, знаешь, что я сделал? — Бён прикусывает губу. — Я поднялся и пошёл дальше. И ты мне говоришь, что я не знаю, каково это, когда тебя ни во что не ставят? Когда тебя с говном мешают и жить не дают? Бён сейчас чувствует себя виноватым. Но совсем немного. Он ведь не мог знать. — А ещё я в психушке лежал. Пак просто решил разрядить обстановку. Меньше всего он сейчас хотел ссориться с Бёном. — Так что похожи мы с тобой даже больше, чем я предполагал. — А почему ты… — Я несдержанный. — Пак смотрит прямо в глаза Бэкхёна. — В плане гнева. Я был очень вспыльчивым ребёнком и сейчас это до сих пор со мной, но не в такой степени. У меня намного больше контроля над собой, чем пару лет назад. Бэкхён чувствует какое-то непонятное облегчение. Как будто между ними стена разрушилась. Просто рухнула и теперь нет непонимания. Поэтому он вздыхает, кладёт руку на паковское плечо и задаёт вопрос. — Пирог будешь? Чанёль улыбается, даже немного мягче, чем обычно (отчётливо замечает Бэкхён), и ловит застывший взгляд Бёна. — Ты чего так смотришь? — Я? — Бэкхён встряхивает головой и резко убирает руку с крепкого плеча, но Пак тут же хватает его за пояс и подминает под себя. — Пак, что ты делаешь? — Хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос. Мы ещё не закончили. — Ты и так из меня всю душу вытряс. Какой, нахер, вопрос? Пак усмехается, попутно ловя себя на том, что чувствует что-то непонятное, но не подаёт виду, отмахиваясь от ненужных мыслей. — Почему ты ко мне липнешь и совратить пытаешься, а потом берёшь и отталкиваешь? Это приём какой-то или я чего-то не понимаю? — Зачем ты спрашиваешь меня об этом? — А кого мне ещё спрашивать? Бён закусывает губу, шумно выдыхает и отворачивается. — Бён. Тишина. — Бэкхён. Тишина. — Бэкхёни. — Чего, блять? — Тут Пак начинает ржать. А Бэк не понимает. — Как ты меня назвал? Бэкхён начинает толкать Чанёля, пинаться и всё в таком роде, а потом и вовсе кусает за руку, но Пак резко останавливается и приближается своим носом прямо к носу Бёна, соприкасаясь. Бён тут же замирает. Он слышит бешеный стук своего сердца и не может это остановить. А Пак вдруг становится серьёзным, смотрит на его губы, и, останавливаясь прямо в миллиметре от них, произносит: — Положи мне два куска пирога. Я очень голодный. Затем встаёт и идёт в ванную мыть руки. Бэкхёна, кажется, трясёт. А потом он и вовсе хватается за сердце, пытаясь отдышаться. Что за чёрт? Чанёль издевается над ним? — Ты идёшь, Бэкхёни? Бэк стискивает зубы и встаёт с кровати, направляясь на кухню, где уже сидит Чанёль, дожидаясь своего пирога. — Будешь есть со мной. — Я не хочу, Чанёль. — Нет, ты хочешь. — Чанёль. — Что? — Иди в задницу. — Да-да, я тебя тоже люблю. Садись и ешь. Пока Чанёль встаёт и начинает наливать чай, Бэкхён немного тормозит, думая о том, что никто и никогда, кроме Матушки, не говорил ему «люблю». Даже в таком шутливом контексте. И отчего-то становилось теплее. Слишком всё это. Слишком.