hungry

Бэкхён смотрел на Чанёля, что разговаривал с кем-то по телефону и не мог вымолвить ни слова, потому что не хотел мешать. И не хотел лезть в его дела. Такой агрессивный Чанёль — это страшно. И Бён всё больше понимал, что это совершенно не тот искренний фотограф, которого он когда-то встретил. Он больше никогда не будет таким. И это приводило в неприятную ностальгию и ужасное осознание, что прежним теперь ничего не будет. Никогда. И страшно. Страшно, что Бён втянул его во всё это. Вот так вот нелепо и резко. Тёплая ладонь легла на плечо неожиданно, но Бён не испугался. Он прекрасно знал, кто это. — Чего смотришь? Если он увидит, что ты за ним наблюдаешь, будет злиться. — Знаю, Чонин. Просто я пытаюсь к нему привыкнуть. К такому. — Злому? Ты видишь, как он машет руками? Ты слышишь его тон? Как можно к такому привыкнуть? — Но ты же привык. Бэкхён поворачивается и смотрит Чонину в глаза. Его рука легонько сжимает плечо в поддержке. — Я не привык. Я просто живу с этим. Но тебе не советую. Не хочу, чтобы на тебе остались слишком глубокие шрамы. — Он меня не тронет. — Физически. А вот морально уже тронул. Если бы ты знал, какие вещи он творит за стенами этого дома, ты бы понял, почему я так хотел, чтобы он не возвращался. Даже если он самый надежный человек в моей жизни и самый лучший друг. Я никогда не хотел, чтобы так вышло. — Я живой, Чонин. И я живу лишь благодаря ему. — Но какой ценой? Бэкхён не знал ответа на этот вопрос. Нет. Он знал, просто стирал его из мыслей намеренно, потому что ему так нужно было. Потому что его жизнь не его уже давно. И кто он без Чанёля? Потерянная оболочка от человека, которым он когда-то был. Даже если эта оболочка цельная. И что-то там ещё бьётся. Но ран там больше. И дыр от пуль несчитанное количество. — Скоро придёт Кенсу. Поговорите с ним насчёт всего. Снова. Кстати, как тренировки? — Тяжело. Но прошло три недели. Я стал сильнее. — Хорошо. Я пойду проверю периметр. А ты иди в свою комнату. Чанёль может выместить злость именно на тебе. Бэкхён не пошёл в комнату. Он остался стоять около двери и смотреть на злющего Чанёля, который всё орал и орал на кого-то, громко ругаясь. И даже если не вслушиваться, можно понять, что дела идут плохо. Можно понять, что что-то случилось, но Бэкхён этого понимать не хочет. И никогда не хотел. Ему это просто не нужно. Он так мечтает о том, чтобы просыпаться по утрам без страха, что в любой момент кто-то может причинить Чанёлю боль. Что Чанёль может снова уйти. Надолго. И не вернуться. Ему бы хотелось просыпаться в его объятьях, зная, что его не будут заставлять заниматься спортом или есть по пять раз в день. Ему бы так хотелось гулять, кататься на аттракционах и есть мороженое, а потом валяться в кровати и смотреть фильмы или сериалы, не думая ни о чём. Наверное, ему просто хотелось жить. Но не так, как сейчас. Совершенно не так. Только вот дело в том, что по-другому не получится. Они все замешаны в этой карусели мракобесия и крови. И даже если Бён хотел бы уйти, его бы преследовали до конца дней все враги и недоброжелатели. Он не смог бы убежать из этого мира без последствий. Ему остаётся только лишь быть здесь. И вариться в этом дальше, пытаясь выжить. Пытаясь не убивать себя мыслями о том, что в любое утро всё это может закончиться. — Бэкхён. Бён выплывает из своих мыслей и смотрит на Чанёля, который уже отложил трубку и в упор смотрит на него. — Зайди. Бэкхён заходит внутрь, не чувствуя ничего. Он не чувствует даже любви. Он ничего не чувствует, запутавшись в суматохе дней, которые состоят лишь из спорта, еды и злого Пака. Мужчина подходит ближе и обхватывает его лицо ладонями, прижимаясь лбом ко лбу. — Холодный. Ты замёрз? — Немного. Просто долго стоял на одном месте. Не только сейчас. В мыслях аналогия. В мыслях фраза. О том, что он стоит на одном месте уже долгие годы. Просто не зная, как выйти из этого лабиринта жизни, которую он совсем не хотел жить. Всё могло закончиться намного раньше, если бы не Чанёль. Который раз за разом вытаскивал его из капкана и круговорота гнева на себя. Ненависти к себе. Злости. Ужаса. И много чего ещё. Пак целует его в сухие потресканные губы, быстро отстраняясь. И говорит то, что говорил уже когда-то. Воспоминания — пулями в висок. — Давай уедем? — Бён непонимающе смотрит на мужчину и не может сосредоточиться. — Куда захочешь. Когда захочешь. Только мы вдвоём. — Это же опасно. — Знаю. Поджатые губы. Бэкхён понимает, что что-то не так. Он научился видеть это. Научился слышать. Даже если потерял самого себя уже давно. Навыки остались. — Что-то случилось? Нам надо бежать? — Нет, нам не нужно никуда бежать. Я просто хочу увезти тебя куда-нибудь из этих стен. Что скажешь? — Ты серьёзно? Чанёль, я не знаю… Чанёль выдыхает. Бэкхён замирает на месте, чувствуя, как пальцы становятся крепче камня. — Бэкхён, я просто устал. Доволен моим признанием? Доволен. Но в голове всё равно тревога. В голове всё равно подозрение. В голове всё равно пули от того, что сомнения бьют по вискам. — Я поеду, Чанёль. Куда угодно. Только оставайся со мной. — Я останусь. Малыш, я останусь. Бэкхён лезет обниматься, потому что чувствует, что может это сделать. И Пак обнимает его обеими руками в ответ, дыша в макушку. В этот момент Бён знает, что находится в безопасности, но парадоксальность мыслей зашкаливает до невероятных пределов. И паника начинает подкрадываться к горлу, пока их не останавливает звук захлопывающейся двери. Чанёль отстраняется нехотя, как и сам Бён. Ведь такой нежности он не чувствовал давно. Это странно. Но приятно. Этот человек громко ругался на кого-то несколько минут назад. А теперь нежно обнимает его, говоря, что устал, и предлагает уехать. Куда-нибудь далеко. Только вдвоём. — Кенсу пришёл. Поболтайте с ним. А потом решим насчёт нашего отпуска от всего. Ладно? Бэкхён кивает, получая поцелуй в висок. И в кабинет заходит Чонин, за спиной котрого маячит Кенсу, который сразу же уводит парня за руку наверх. В комнату. Они падают в кровать синхронно. — Рассказывай, Бён. Как дела? — Не сказать, что плохо. Но и не хорошо. Я ничего не чувствую. — Значит, мои пилюли помогают. А как со спортом? — Тяжело, потому что я постоянно ем. Пять раз, Кенсу. Я уже не могу. — Когда ты смотрелся в зеркало в последний раз? Сердце почему-то решает, что перебои — не так уж и плохо звучит. Дыхание сбивается, но Бён берёт себя в руки уже быстрее, чем обычно. — Давно. Я не помню, когда. — Вставай. — Нет. Но Кенсу уже тянет его за руку, сдергивая свободной простыню с зеркала. Бён видит себя по-другому. Щёки не так впадают, руки стали крепче будто, но футболку он не поднимает. Зато её поднимает Кенсу, показывая, что кости выделяются, но мышцы выделяются больше. — За месяц ты неплохо подкачался. Видишь? Это красиво. Уже лучше. Бён смотрит на себя по-другому. Трогает лицо, подходит ближе, всматривается в отражение и понимает, что это не он. — Это не я. Это уже совсем не я. Кенсу оказывается за спиной. — Нет, Бэкхён, это ты. Просто ты много лет видел себя иначе. Ты привык, что выглядишь иначе. Когда-то ты привык к тому, что ты якобы полный и твой мозг даже после похудения давал тебе другую картинку. Того времени, когда ты ещё не начал худеть. Потому что ты так привык. А теперь ты не можешь привыкнуть к тому, что преображаешься, даже если это тяжело. Поэтому, я прошу, пожалуйста, смотри на себя. И попытайся принять. — А есть ли смысл, если я не знаю, встану ли утром? Если я не знаю, чего ожидать от завтрашнего дня? — Всегда есть смысл. Главное — его найти. Ищи смысл в себе. Ищи себя. В своей голове. — Кенсу дотрагивается до виска. — Вот здесь. Представь, что ты сейчас вернулся в то время, когда ещё не встретил Чанёля. Представил? Бэкхён смутно помнит те времена, потому что слишком сильно хотел их забыть. Он не хотел помнить такое. Он бы забыл себя полностью. Он кивает. — Что там? Где ты? Закрой глаза. Веки тяжелеют под натиском слов Кенсу. — Где ты находишься? — В модельном агентстве. — Что ты делаешь? — Смотрю в зеркало. Ком в горле за секунду. — И что ты видишь? — Я… — Бэкхён чувствует, что слёзы подступают слишком быстро. Тяжело, когда выворачиваешь себя наизнанку. — Я не могу, Кенсу. — Нет, можешь. Что ты видишь? — Я вижу… Бэкхён вспоминает. — Я вижу себя. — А теперь открой глаза. Нехотя. Но Бэкхён открывает глаза. — Что ты чувствуешь, смотря на себя в зеркало прямо сейчас? Как же тяжело знать, что потерял себя, но напротив видишь своё отражение. И даже если это звучит абсурдно, Бён знает, что должен ответить правду. Бён всё видит по своим печальным глазам. Бён чувствует… как слёзы стекают по его щекам в немом крике мольбы. В просьбе к самому себе о том, что себя нужно выпустить. — Я чувствую, что мне надо себя выпустить. — Собери себя по частям. Выпусти себя. Но оставь самому себе те крупицы, что в тебе есть. И не слушай никого. Только себя. Ты понимаешь? — Да. — Так кого ты видишь в зеркале? Бэкхён выдыхает, легонько улыбаясь. Потому что он впервые думает о том, кто он. Впервые вдруг видит именно... — Я вижу себя.