За тридевять земель

Улыбчивый диктор уже вещал о погоде: дожди, дожди, сплошные дожди и ветер, всенепременно захватите зонтик. Изуми Шимомура посмотрела, как ветер гонит сухие листья по брусчатке за окном кофейни, и закрыла вкладку с новостями. Тосаки сегодня опять не было. Он нечасто попадал под прицел телекамер, хорошо, если удавалось увидеть его раз в месяц, чуть чаще — прочесть пару строк: министр здравоохранения посетил новый госпиталь в Токио, министр здравоохранения посетил официальное мероприятие, министр здравоохранения присутствовал на переговорах по вопросу прав полулюдей в Китае. Контекст был неважен, как и сама новость, а важен факт: он жив и всё ещё занимает свой пост, с ним всё в порядке. И с ней тоже всё хорошо. Изуми подняла глаза, оглядела зал: ряд столиков под теплыми лампами, туристы, расслабленные и утомленные прогулкой по городу, запах кофе и свежих булочек. Немножко похоже на рай. Она разгладила фартук, подтянула завязки, захватила поднос и сошла со ступеньки вниз, бар чуть возвышался над залом, это обеспечивало обзор и удобство общения с посетителями, особенно по утрам, когда местные или загулявшиеся на ночь приезжие заказывали кофе с собой и досыпали, опершись о стойку. Изуми не дергала их ни секундой раньше необходимого. Сон — важен для смертного человека. И для бессмертного, конечно же, тоже. Тосаки Юи умел на удивление мало спать, когда требовалось, и мог с легкостью проспать почти сутки, когда — крайне редко, всего два или три раза за годы их совместной работы, — служба давала короткую передышку. Но то был Тосаки Юи, другие же люди не умели так. Было на удивление тихо. Устроившись сюда, Изуми долго привыкала к этой уютной тишине. Сама атмосфера кофейни способствовала неспешности, негромким разговорам и непринужденной вежливости общения. Пара за крайним столиком попросила повторить кофе и принести счет, женщина с девочкой у окна наконец доисследовали меню и сделали заказ, Изуми записала в блокнот. Вернулась к стойке и показала хозяйке записанные на листок цифры — позиции меню, та кивнула с полуулыбкой и включила кофемашину. Хозяйку звали Богданой. Изуми в очередной раз подумала, как им повезло друг друга найти. Богдане требовалась молчаливая помощница, Изуми — работа, которой не слишком помешает языковой барьер. Удивительно, что самой подходящей оказалась работа с людьми. Меню дублировалось на английский, хоть его тоже пришлось срочно подтягивать, а за четыре года жизни здесь Изуми пусть очень поверхностно, но всё же освоила и местный язык. Странный, с тягучими звуками, которые выходили у неё всё равно на японский манер. Первые полгода было тяжелее всего, и она всерьез думала перебраться в англоязычную страну, но… — Мир огромен, — сказал Тосаки и подтолкнул пальцем настольный глобус. Глобус сделал два оборота и застыл, а указательный палец Тосаки уперся в Мадагаскар. Но мир оказался не настолько большим, как казалось, рассматривая глобус и карту мира. Северная Америка отпадала сразу. С той истории с американскими агентами Изуми не рискнула бы сунуться в США, а Канада — это слишком близко. Южная Америка не подошла тоже. Она представила, как живет в чудовищной влажности и жаре, спит в гамаке в сиесту и терпит сезонные мигрени от сезонных дождей и тут же отмела Колумбию, Аргентину и иже с ними. Азия не подходила практически вся. Россия тоже. Близко к Японии, а Тосаки настаивал, чтобы она убралась подальше. Арабские страны не подошли по понятным причинам. Африка? Тосаки поглядел внимательно, без насмешки, Изуми едва не сказала вслух, что он дурак. Австралия? Хотите, чтобы меня съели кенгуру? После шуток осталась одна Европа. — Сюда, — сказала Изуми, изучив карту, обвела кружком окрашенную бежевым область. — Практически центр. Одобряете? Тосаки посидел, прикрыв рот ладонью, и сказал: — Хорошо. Только не сообщай мне о точном местонахождении. — И добавил: — Разумный выбор. Надеюсь, ты не будешь слишком скучать по океану. По океану Изуми не скучала. Не то чтобы часто бывала на побережье, когда работала на Тосаки. Не было возможности поехать отдельно, а у него, конечно же, не было времени на отдых в принципе. Здесь были близко горы. Поначалу Изуми хотела поселиться именно там, устроиться в одну из многочисленных гостиниц при лыжных курортах, но после всё же остановила выбор на крупном городе и маленькой кофейне на площади — поразительно уютный туристический центр. В Токио всегда было шумно, здесь, в этом старом городе с брусчаткой и храмами двух религий, как две ветви произрастающих из одного ствола, с пестрыми вывесками и старыми домами с узкими окошками, такими типичными для Европы, которую жаждут видеть туристы, было спокойно, как в колыбели. В современную часть города большая часть туристов, конечно, не заглядывала, а может и вовсе не догадывалась, что город не целиком старый, мощеный и ностальгический. Жила Изуми тут же, при кофейне, в комнате наверху. Кровать, тумбочка, узкий шкаф и стул, на который она складывала фартук, рубашку и потрепанные брюки, такие удобные, которые никак не решалась сменить, всё равно ведь не видно под длинным фартуком. Дни за работой летели быстро, и казалось, что вечер сменяется вечером, а ночь ночью, потому что замечала она только их, свои свободные от каждодневной работы часы, которые заполняла мониторингом японских новостей, вышедших за день, с момента просмотра утренних. Богдана иногда сама спрашивала, не требуется ли Изуми выходной: съездить за город, сходить в кино, просто выспаться. Изуми представляла целый день, занятый только лишь новостной лентой, — потому что ни малейшей надежды, что она сможет пересилить себя и провести без выискивания нужного имени хотя бы день не было, — и отвечала, что совсем не устала. В Японии очень много работают — национальная привычка. Богдана отвечала странной фразой: — От работы кони дохнут. Что означало, что в отдыхе нуждаются абсолютно все, иначе можно умереть от перенапряжения. Ирония состояла в том, что Изуми ничуть не боялась умереть. Знать об этом хозяйке было необязательно. Изуми выдала заготовленную легенду о жажде смены мест, предоставила документы на имя Мидзуми Аки, которые вручил ей Тосаки в аэропорту, и была достаточно тиха и молчаливо приветлива, чтобы повода сомневаться в правдивости этой истории не возникало. Посетителям нравилось, что их обслуживает настоящая японка (хоть нередко её принимали за китаянку, кореянку и даже казашку, недоумевая, почему она не отвечает на том же языке, на котором к ней обращаются). Она подавала кофе с легким поклоном и подводила глаза, такие необычные для местных и большеглазых. Туристов-азиатов, по счастью, здесь бывало не много. Японцев не было почти что совсем. А настоящая восточная экзотика привлекала даже тех, кто приехал, чтобы приникнуть к духу старой Европы. Что сказал бы Тосаки, увидев её в этом фартуке до пола, подвернутом дважды, потому что не хватало роста, и с подносом наперевес? Порадовался её новой жизни? Безопасной жизни, в которой она была просто японской девушкой вдали от родины, а не личным телохранителем министра, получеловеком с поддельным именем и жуткой биографией. Нет, думала Изуми, проматывала ленту до утренних, уже известных, токийских новостей, он не порадовался бы, но был бы наконец за неё спокоен. Разве не ради его спокойствия она здесь? Закон о предоставлении всех человеческих прав полулюдям Японии был принят единогласно. Ни один из тех, кто принимал окончательное решение по многострадальному вопросу не высказался против, лишь двое воздержались и сохранили нейтралитет. О принятии закона было объявлено в тот же день, в экстренном выпуске новостей по всем государственным и частным каналам. Обращение к полулюдям было выложено в интернет и разошлось по миру с запредельной даже для всемирной сети скоростью. От полулюдей не требовали обязательной регистрации, не требовали явиться в полицию и не создали комитетов по их переписи, им обещали, что они более не будут подвергаться гонениям и опасности со стороны спецслужб, что могут пройти бесплатное медицинское обследование и добровольно поучаствовать в исследованиях природы черных призраков. Помощь науке будет достойно оплачена. «Вас больше никто не тронет», — провозглашало правительство Японии. «Не убивайте нас!» — бессловесно молили министры, их заместители, главы корпораций, международные послы и высшие военные чины. — Страх победил, — заключил Тосаки, закрыв вкладку с обращением и развернулся к Изуми вместе с креслом. Она стояла у окна и наблюдала, как паркуется один из секретарей и никак не может вместить свою большую машину между двумя аккуратными хондами. — Разве не справедливость? — спросила она, скорее затем, чтобы он продолжал говорить и выговорился, как следует. Тосаки цыкнул и дернул узел галстука, расстегнул пуговицу у горла, вдохнул, как перед прыжком в воду или вдохновительной речью, но не сказал ни слова, а снова вперился в монитор, и глаза его то сужались, то расширялись от прочитанного. — Обещают всяческую помощь и защиту за взаимодействие с властями. Теперь туча идиотов рванет в участки, рассчитывая поиметь с государства что-нибудь. — Вы думаете? Многие захотели бы такого себе? Изуми посмотрела на руку, напряглась, пальцы обволокло угольной пылью. — А как сразу проверить ложь? Калечить и убивать назвавшихся полулюдьми — антигуманно, а призраками владеют не все. Верно, добрый мальчик Накано не владеет, и всё-таки тоже, как и остальные, не может умереть. — Настоящие полулюди, — продолжал Тосаки, — не выдадут себя после всего случившегося. Никому не захочется провести вечность на пыточном столе. Абсолютно все материалы утекли в сеть ещё до поимки Сато, настоящие полулюди никогда не поверят, что застрахованы от такой судьбы. — И всё-таки, — сказала Изуми, — это победа. Тосаки даже не посмотрел на неё, скривил губы. Уперся локтями в стол, прочесал пальцами волосы и принялся щелкать мышкой, открывая вкладки и закрывая, и долго был занят этим, пока наконец не сказал: — Тебе нужно уехать. — Что? Секретарь давно уже втиснул свой внедорожник, и пока во дворе ничего интереснее прогулки местного кота не происходило, но Изуми так и не повернула головы, словно говорили они не друг с другом, а каждый сам с собой, и всё, что произносили, не относилось к другому. — Тебе следует выехать из страны, — повторил он. — Надолго? — Навсегда. Точно преодолевая препятствие, потому что воздух стал густой и шершавый, Изуми всё-таки повернулась к столу, Тосаки смотрел на неё. Непривычный, встрепанный, с распущенным галстуком и взлохмаченными волосами. — Я не верю ни единому их слову. Ни одному. И никогда не поверю. Уезжай и чувствуй себя в безопасности там, где никто, — он подчеркнул это слово голосом, как откусил зубами, — не знает о тебе ничего. И живи, как обыкновенный смертный человек. Наверное, впервые за все их годы, проведенные бок о бок, плечом к плечу, спина к спине, она спорила с ним так яростно и так долго. Документы, компромат на прежнюю Изуми Шимомуру, давно были преданы огню, свернулись спиралями пепла в большой пепельнице на балконе её квартиры, и никаких письменных подтверждений тому, что личная телохранительница министра здравоохранения Тосаки Юи — получеловек, более не существовало. Это случилось давно. Тосаки вышел из палаты своей умершей невесты с ключом, открыл им ячейку в банке, куда потребовал отвезти себя, едва сел в машину, и, вернувшись, вручил ей запечатанный пакет со словами: «Делай, что посчитаешь нужным, я рекомендую уничтожить это. И ещё — ты свободна». Конечно, она осталась с ним, потому что с компрометирующими документами или без он оставался единственным человеком в её получеловеческой, во всех смыслах, жизни. Уехать из страны, где у неё наконец-то появились права, появился шанс жить, не страшась быть раскрытой и запертой в комнате с зеркальной стеной, жить полной жизнью, какой у неё на самом деле никогда не было, не прятаться, не скрываться, не стыдиться случайности, по которой она лишена была права смерти. Уехать туда, где не будет ни единого из этих прав и где, раскрой она свою тайну, её ждет всё, чего так долго она избегала в Японии. Но пока обходилось. О полулюдях здесь, конечно же, знали, но инцидентов с их появлением в городе и окрестностях не было. Однажды, обслуживая столик, Изуми слышала, как американские туристы обсуждают, что местные горы — идеальное место для базы террористов-полулюдей, но беседа эта явно была несерьезной, и заострять внимание она не стала. И кондитер, отвечавший за круассаны и булочки в кофейне, пошутил как-то, что первым получеловеком был, наверное, легендарный граф Дракула, тоже бессмертный и тоже питавшийся кровью. — Разве полулюди пьют кровь? — не удержалась от вопроса Изуми. Кондитер пожал плечами. — Не знаю, но так страшней. Недостаточно нас выставили демонами, думала она, раскладывая выпечку на витрину, ещё и кровопийцами сделали. Такому, как Сато, наверное, понравилась бы аналогия. Но, в общем и целом, о полулюдях не вспоминали и не боялись их, как боятся реальной угрозы, вроде паводков, какие случались в окрестностях каждый сезон. Хозяйка собирала и отправляла помощь пострадавшим, и ругалась на чем свет стоит: повырубили леса, и вот что началось, природа не терпит надругательства, мстит. Изуми думала, что это в человеческой природе — уродовать и калечить, а после искренне считать себя невинными жертвами ответной волны. Изуми подтянула подушку и сама подтянулась выше. Вдруг заскулило в животе, будто спрятала под майкой щенка. Вспомнила, что забыла поужинать, последний раз съела бутерброд с ветчиной около пяти часов дня, а время уже за полночь. Спускаться в кухню было лень, ноги гудели от вечерней беготни, клиентов сегодня хватало. Она встала, прошлась босиком к шкафу, дверца была скрипучая, шкаф не из новых, но это Изуми не смущало ничуть, она редко в него заглядывала, только затем, чтобы достать или повесить назад рубашку, да ещё сменить кеды с рабочих на уличные, если выходила в город. На боковой полке, любовно спрятанные за стопкой футболок, дожидались подобного случая две коробки с десертом. Подумав, Изуми выбрала с вишней, вернулась к кровати, прихватив по пути бутылку холодного чая, открыла коробку с восхитительным шуршанием картона и отхватила, пачкаясь в шоколаде, сразу половину суфле на основе из мягкого бисквита. Прожевала, прикрыв глаза, запила. И сразу же стало лучше и щенку под одеждой, и душе. В утро её отъезда Тосаки постучал в обычное время в её маленькую служебную квартирку и вошел с двумя полными чашками кофе, хотя обычно кофе в чашке прилично недоставало, если он по каким-то причинам баловал её утренним кофепитием. В чашке Изуми уже были сахар и сливки, и она, отпив, с мимолетным удивлением подумала, что раньше он всегда приносил такой кофе, какой пил сам — черный и несладкий. И не ушел, как обычно, тут же к себе, а выложил на стол зажатую под мышкой коробку, в коробке нашлись несколько простых бисквитных пирожных, и они съели их вместе, запивая хорошим кофе, как друзья, вынужденные расстаться на неопределенный срок. Тосаки Юи сказал, что навсегда. Он сам донес её дорожную сумку, — всего одну, всё необходимое Изуми легко туда уместила и ещё оставалось место, чтобы купить что-нибудь на память о Японии, — и сам же отвез в аэропорт. Оба они, наверное, не могли вспомнить, когда он сидел за рулем, если и она тоже была в машине. Опять молчали, не обменивались даже дежурными фразами, потому что обсудили всё давно и не раз, а сказать нового не мог ни один из них. «Я хочу остаться, — могла бы сказать она и настаивать на своем до конца. — Если я вольна делать, что считаю правильным, вы не можете заставить меня расстаться с вами. Я хочу, чтобы всё было, как прежде. Чтобы вы занимались важным делом, а я защищала вас изо всех сил». «Шимомура, — ответил бы он, и лицо его дернулось бы в короткой гримасе, — надеюсь, ты не забыла билет на самолет». «Я не забыла, — говорила Изуми про себя, глядя прямо, на переполненный проспект, поддерживая этот несуществующий диалог. — Я ничего не забыла и никогда не забуду». — Спасибо, — сказала она вслух, когда он остановился на парковке аэропорта, здесь они должны были попрощаться. — Спасибо вам за всё, Тосаки, — и поклонилась, насколько позволяло пространство салона. Тосаки молчал и не снимал руки с руля. — Если бы не вы… — Пора. Она запнулась на полуслове. Отстегнула ремень безопасности, так непривычно надетый через левое плечо. Мягко щелкнула, открывшись, дверца. — Шимомура, — сказал Тосаки, повернувшись, глаза у него были, как в ту минуту, когда он вышел из больницы, где в одной из палат хранился ключ от банковской ячейки с её досье, — проверяй иногда свою старую почту. Сердце дернулось, показалось, что его зацепили рыболовным крючком и тянут, напрягая до звона толстую леску. Изуми прикусила щеку изнутри и на этот раз сама не нашла для ответа слов. Старый почтовый адрес стал её спасательным кругом, который Тосаки, сжалившись, бросил ей в последний момент. Он писал. Один раз в год, в день, когда Ёко Таинака превратилась в Изуми Шимомуру, и который, согласно канонам приключенческих книжек, следовало считать её днем рождения. Текст всегда был предельно лаконичным: поздравляю! Спокойствия и счастья. Возможно, он не хотел, чтобы она подумала, что он отправляет шаблонные заготовки, а потому «поздравляю» сменялось на «с днем рождения», а пожелание счастья на что-нибудь в том же духе: заезженное, но зачитываемое Изуми до боли в глазах. Каждый символ — будто он написал его собственной рукой, а не ткнул в пару клавиш в своем кабинете в Токио. Изуми представляла, что он пишет из дома, и эта мысль придавала этим коротким письмам особенную окраску. Он пишет из дома — значит, это что-то личное. «Иногда», конечно же, превратилось в «ежевечерне», и нечеловеческих усилий ей стоило не проверять эту почту днем. За долгих четыре года он не написал ни единого лишнего раза, не поздравил ни с одним праздником, не прибавил ни одной лишней строчки о себе или о том, что разрешает вернуться. Изуми представляла, как читает выжженное черным на белом фоне экрана «возвращайся», и не тратя времени на сборы, потому что собирать ей по-прежнему было нечего, мчится в аэропорт, чтобы любыми путями, пусть даже с тысячей пересадок, добраться до Токио. Это снилось ей так ярко, что утром она открывала письма, чтобы перечитать самое долгожданное, но всегда оказывалось, что это был пускай и лучший из снов, но всё-таки сон. Изуми снова встала, поставила у двери коробку и пустую бутылку от чая, чтобы утром не забыть вынести, вернулась, раздеваясь на ходу, и нырнула под одеяло. Поднесла телефон к глазам, ввела в подмигивающую курсором строку адрес, ввела пароль. Во входящих последним по-прежнему оставалось письмо четырехмесячной давности. Исходящих не было, потому что Шимомура Изуми никогда не отвечала даже «спасибо». Карандаш опасно затрещал и министр Тосаки, представив, как тот ломается и рвет деревянным нутром его кожу, расслабил кулак. Желание швырять предметы в докладчика и орать, то ли от паники, то ли от облегчения, преодолевалось с трудом, но всё-таки преодолевалось. Он ещё раз вдохнул и медленно, носом, выдохнул. — Какие были предприняты меры? — спросил он, когда докладчик уже совсем потерял надежду на какую-либо его реакцию. — Исследовали камеру. Способ побега установить не удалось, камеры не запечатлели момента побега, вероятно, были выведены из строя в одну из смен, и трансляцию заменили заранее подготовленной записью. Весь личный состав охраны подвергнут тщательному допросу. — Начальник? — Он, разумеется, тоже. Все заключены под стражу до завершения расследования. — Все? — обязательно кто-то да смылся, без вмешательства охраны дело обойтись не могло, выяснить личность сообщника — уже что-то. — Да. Отдыхающая смена тоже. Все заявляют о своей невиновности. А я вам заявляю, хотел бы сказать Тосаки, что я зеленый единорог, верьте мне на слово. Его подняли из постели, он едва ли успел поспать четыре часа, во рту стоял вкус кофе смешанный с мятной жвачкой, и было сухо, а вода в кабинете, как назло, кончилась. И шаткое спокойствие кончилось тоже. Сато сбежал. Тосаки ждал этого, это был всего лишь вопрос времени, и всё равно новость о происшествии накрыла его, как цунами, и снесла непрочные постройки внутреннего спокойствия, равновесия и надежды на лучший исход событий. Может, он успеет уйти в отставку раньше, чем Сато надоест изображать из себя образцового узника образцовой тюрьмы? Не успел. В кабинет заглянул Сокабэ, протиснулся в двери, как таракан, и встал в у стенки с папкой в руках. Тосаки глянул на часы — без четверти пять, принесли злые духи ночи своего старательного стажера. Ему-то кто доложил? Хотя как кто, всё те же, кто покровительствует ему сверху. Докладчик смотрел вопросительно, Тосаки подал ему знак рукой: свободны, и сказал держать его в курсе хода расследования, в случае получения любой информации немедленно доложить. Докладчик вышел, Сокабэ подобрался ближе к столу, сел, неслышно отодвинув стул. — История идет по кругу, так, кажется, говорят? — проговорил он, глядя прямо в глаза. Профессор Огура использовал средний палец, когда хотел указать на предмет, Тосаки Юи подумал, что давно следовало перенять этот красноречивый жест, чтобы поправлять очки перед отдельными персонами. Молчал. — Всё повторяется, — продолжал Сокабэ, ничуть не смущенный отсутствием ответной реплики, — а вы, министр, теперь в невыгодном и опасном положении. Как непредусмотрительно с вашей стороны. Кто же закроет вас, — он сделал бровями, улыбнулся той самой своей улыбочкой, из-за которой хотелось схватить его за затылок и бить об стол, чтобы кровь фонтанами во все стороны, — своей грудью? — Явно не вы, — ответил Тосаки, не отводя глаз, хоть и смотреть было мерзко, как на большое беспокойное насекомое. — Но помните, что и вас никто не прикроет. Отослать из страны Шимомуру было огромным просчетом, и просчет этот состоял в том, что теперь в критических ситуациях у неё нельзя было утащить сигарету. Она никогда не замечала этого. Или не подавала вида. Кафе начинало работу в семь тридцать. В семь двадцать пять около входа уже стояла парочка постоянных клиентов. Изуми включила кофемашину и взбила молоко, чтобы в семь двадцать девять приготовить два капучино — один простой, один с корицей — и через минуту обменять их на пару купюр, включавших её скромные чаевые. Она не была обязана так поступать, и хозяйка от неё этого не требовала, но люди были приятные, у Изуми теплело на душе от мысли, что благодаря ей, их утро становится хоть на малую долю лучше. Одна из утренних клиенток не знала английского, а Изуми так и не выучила местного языка дальше необходимых фраз, так что бесед они не завязывали, ограничиваясь сказанными с улыбкой «сэнкью» и «дякую». Около года назад клиентка, по-видимому, узнала, что Изуми настоящая японка, и с тех пор говорила не «сэнкью», а «аригато». Изуми прикладывала руку к груди, потому что не знала, как ещё показать, что это много для неё значит. Первые кофеманы, они же, по всей видимости, и совы, прекращали ежеутреннее свое шествие к половине девятого. Что занимательно: ни единый человек вот так же не приходил за утренним чаем. К девяти, после короткой передышки, которой хватало на завтрак в маленькой кухне за баром, зал наводняли туристы, желающие подкрепиться перед долгим обозреванием достопримечательностей. Экскурсии начинались с десяти и время между девятью и десятью утра для кафе, кофеен и ресторанчиков в центре было самое горячее. Относительно свободное время наступало в несколько часов после полудня, когда туристы наслаждались городом, а местные уже насладились обеденным чаем со свежими круассанами. В зале становилось просторнее, несколько занятых столиков создавали атмосферу городского уюта, но не напряженного ожидания, какое витает в абсолютно пустых кафе. — Я могу отлучиться? — спросила Изуми у хозяйки. Богдана подняла глаза от планшета и поинтересовалась надолго ли. — Пополнить запасы. Богдана понимающе закивала. Конечно же, у тебя есть несколько свободных часов, только вернись, пожалуйста, до пяти. К пяти отдохнувшие от дневных прогулок туристы стекались на поздний обед. Специально для этого существовало ланч-меню, без изысков, но с нотой национального колорита, неожиданной в этом подчеркнуто не национальном заведении. На площади было людно. Изуми пересекла её, лавируя между скамеек, лотков с сувенирами и клумб, и свернула в проулок между четырехэтажными, обложенными старым кирпичом домами. На каждом фасаде красовалась белая табличка с номером и названием улицы. Проулки один за другим вывели её к трамвайному кольцу, Изуми притормозила около прозрачного коробка остановки, окинула взглядом приметную будку с книгами: можно взять любую бесплатно, можно положить прочитанную свою, здесь всегда покалывало сожаление, что прочитать она их не сможет, и снова зашагала вдоль улицы. Всего две остановки, каких-нибудь пятнадцать минут пешего пути, погода благоволила прогулке, и Изуми не стала противиться желанию размять ноги. Всё же бегать по залу кофейни от столика к столику отнюдь не то же самое, а настоящие полноценные прогулки она позволяла себе так редко, что не воспользоваться возможностью было бы просто несправедливо по отношению к себе. Супермаркеты были и ближе, но в тот, который предпочитала Изуми, почти не добирались приезжие и можно было побродить среди стеллажей, не выглядывая из-за спин есть ли знакомый товар. Первое время на новом месте приходилось брать разное и сравнивать. Разнообразия, как в Японии, здесь, конечно же, не было, но качество местных товаров более чем удовлетворяло, хотя иногда пробирала и тоска, когда вместо забавной зубной пасты со вкусом голубики приходилось брать клубничную детскую. Детские товары отчего-то были разнообразнее и веселей. Первым делом она сложила в корзинку недостающую пачку суфле в шоколаде. В шкафу всегда должно было быть минимум две, а лучше больше. Изуми и покупку всего остального приурочивала к пополнению запаса сладостей. Она постояла у стеллажа, выбрала две упаковки: с лаймом и с вишней, заодно подцепила с полки упаковку ореховых конфет и несколько плиток шоколада. Ей самой они, в общем-то, не то чтобы очень были нужны, но Тосаки, когда не успевал пообедать, любил выудить плитку из бардачка и съесть по пути. Тосаки был далеко и, наверное, сам себе покупал шоколадки, если, конечно, не забывал, потому что привычку увезла с собой Изуми. Она постояла у холодильников с морепродуктами, усмехнулась континентальному ассортименту и купила в соседнем отделе приличный кусок острого сыра и ржаной хлеб производства пекарни супермаркета. Были и здесь свои выигрышные продукты. И сигареты здесь были ничего, хоть тоже пришлось выбирать методом проб и ошибок. Обратная дорога заняла куда как меньше времени, пришлось воспользоваться трамваем. В те полчаса, что Изуми провела за покупками, набежали тучи, хоть весь день их ничто не предвещало, а прогноз она не удосужилась посмотреть, и затянул тоскливый дождь, под которым даже не вымокнешь, как в кино. Она наблюдала из окна, как разбегаются под навесы кафе парочки, вскинулась, что и в их кофейню сейчас, конечно же, набегут, но тут же расслабилась: ускорить ход трамвая она не в силах, а хозяйка отпустила её сама. Изуми прижалась к стеклу лбом. Из окон машины не видно так высоко, и приходится следить за дорогой, светофорами, знаками, некогда разглядывать улицу и прохожих. Тосаки Юи теперь, наверное, возит, как и раньше, водитель, быть может даже Накано Ко, технику этому мальчику доверять можно. Но только технику, а не жизнь министра. Изуми приникла к стеклу одной щекой, а после другой, щеки горели. Дождь усиливался, капли стекали по другой стороне окна, но от них всё равно почему-то становилось мокро. Шимомура Изуми — бывшая телохранительница министра здравоохранения Тосаки Юи, а ныне простая официантка в кофейне города Львова не сразу осознала, что плачет.