1888 год

Неаполь встретил нас туманами. Отсюда начался наш месячный вояж по Италии, во время которого нам предстояло составить мнение о восемнадцати местных жителях из разных уголков страны, выбрать надежных и завербовать их. Мы просмотрели еще дома досье на всех, к кому ехали. Первые два варианта в Неаполе и окрестностях, после моей проверки, отпали, третий был хозяином небольшой гостиницы в окрестностях Помпеи у подножия Везувия. Мы решили отправиться туда одновременно, поскольку место было достаточно пустынное и двое англичан, приехавших друг за другом, скорее вызвали бы подозрение, чем путешествующие вместе. Подкатив в экипаже к пустующей в это время года гостинице, мы с помощью возницы выгрузили багаж и отправились искать хозяина, но обнаружили его на заднем дворе в самом неприличном виде — целующимся с каким-то полуголым мужчиной, прижатым к стене сарая. В досье содержались намеки на подобные вкусы хозяина, но никак не говорилось, что он занимается этим прямо на заднем дворе собственного заведения, и Майкрофт едва не поперхнулся, осознав, что происходит. Место, однако, было очень уж подходящее для наших планов, да и те, кто собирал сведения, считали, что человек может нам подойти... Решив пока не отвлекать хозяина от приятных занятий и обсудить положение, мы тихо улизнули к парадному входу. — Шерлок? Что делать будем? — жалобным шепотом спросил брат. — В каком смысле? — усмехнулся я. — Что тебя смущает? Это его личное дело, кого любить. — Мне все равно, кого он любит, если, конечно, это называется «любит». Но как ты предполагаешь с ним работать? Если мы скажем, что братья, где гарантия, что он не... э... пристанет к тебе, например, в процессе... проверки? Ах, вот что заботило Майкрофта. — Меня это не волнует. Как пристанет — так и отстанет, — отрезал я. — А меня волнует... тем более, как мы станем налаживать с ним контакт? — Ты его чем собрался заинтересовывать? — усмехнулся я. — Все-таки какой-никакой материальной выгодой. Ну, допустим, его надо расположить к себе, и что ты предлагаешь? — Я пока не знаю, нужно добиваться его расположения или нет. Но если мы решим, что можем использовать его и эту гостиницу, он должен нам симпатизировать, а уж потом речь пойдет о материальной выгоде. Но... ты помнишь, в досье нет сведений о том, что у него есть постоянный друг. Там сказано только о его вкусах. И если он... это же Италия. Я не знаю, Шерлок. А вдруг он захочет свои вкусы применить к тебе? Или вообще ко мне? — Ты так говоришь, как будто он решится применить насилие, — фыркнул я. — Откуда я знаю, чего ждать от человека, который целуется среди бела дня во дворе с мужчиной? Я не имел в виду уж прямо насилие, но мне не хотелось бы сходу портить с ним отношения. А ведь придется, если он вздумает вести себя неподобающе. Может, ну его? Поедем дальше? Майкрофт хочет сбежать? Вот еще! Тем более, мне пришла в голову забавная мысль... — Вообще-то я могу ему только позавидовать. Давай сядем тут в тени, подождем, пока они там… — боюсь, у меня вырвался смешок. — Я бы предложил, конечно, разыграть и нам пару, да только у тебя не получится. — А что, пара должна обязательно во дворе целоваться? Мы все равно англичане, а англичане так себя не ведут даже в Италии, — кажется, брат мою мысль оценил. — Зато можно будет ему сказать, что мой друг очень ревнивый и лучше ко мне не прикасаться. Не хочу я, чтобы он меня трогал. И что значит, кстати, не получится? — вдруг обиделся Майкрофт. — Ну, возьмем один номер вместо двух — а в чем еще разница? — Да не стал бы он тебя трогать, — пожал я плечами. — Ладно, сделаем вид, что ты только подставляешь щеку. — Стой, погоди! Он что, будет проверять?! — всполошился брат. — Шерлок, я должен что-то делать, чтобы соответствовать? Никогда не видел отличий, извини, между тобой и мной или Джоном... а ты так говоришь, словно нам придется как-то вести себя не так, как обычно. Но я только похлопал Майкрофта по плечу, встал и направился к хозяину, который как раз закончил обниматься с приятелем и вышел из-за угла. Я переговорил с ним, снял номер на двоих с одной кроватью, смущенно улыбаясь, но при этом выказывая некую общность и надежду на понимание. При этом я беспокойно поглядывал туда, где оставил якобы своего друга. Когда мы с хозяином подошли к двери, он был слегка ошарашен моим вкусом, но потом присмотрелся к Майкрофту, и в его глазах я прочел любопытство. — Все в порядке, дорогой? — спросил брат, старательно не глядя на хозяина. — Конечно, — улыбнулся я, как бы невзначай тронув его за запястье, подходя вплотную. — Мы с другом путешествуем по Италии и хотим остановиться на несколько дней, осмотреть развалины Помпеи и погулять по окрестностям, — обратился брат на прекрасном итальянском к хозяину. — Мы... отдыхаем. Надеюсь, тут действительно уединенное место? — Можете не сомневаться, синьор, — горячо заверил хозяин. — Вас никто не потревожит! Мы поднялись в номер. Ну, во всяком случае, кровать была широкая. — Итак, Шерлок, исходя из ситуации, давай решать, на что мы делаем упор. Что нам нужно? Чтобы хозяин согласился с тем, что у него в гостинице будут проходить тайные встречи наших людей. Мужчин, конечно. Может быть, имеет смысл обставить это все именно так, что таким... таким, «как мы», нужно где-то встречаться? — Это было бы вполне логично… дорогой, — рассмеялся я. — Тем более он совместит приятное с полезным — получит клиентов и как бы поможет страждущим. — Да, и клиенты заплатят более чем щедро. В этом случае в мои задачи не входит поручить ему лично что-то, кроме... соблюдения всяческой конспирации. Но ты сможешь ему это объяснить? Прощупаешь почву, мой мальчик? А потом я поговорю с ним. — Не сразу, конечно. Мы же должны еще оценить здешние удобства. Так что от Помпей тебе не отвертеться. Слух у меня более тонкий, так что я успел подскочить к брату и обнять его за талию, прежде чем в дверь постучали и вошел хозяин, неся кувшин со свежей питьевой водой и два стакана на подносе. — О, да не смущайтесь, синьоры, — заулыбался он, когда я неловко отодвинулся от Майкрофта. Хозяин вышел, брат выдохнул, огляделся и сел на кровать. — Так. Во-первых, предупреждать надо. Ты меня напугал. Хотя, конечно, получилось хорошо. Во-вторых, стучаться и сразу входить? Кошмар какой-то... и что, скажи на милость, мы должны делать, чтобы он и дальше принимал нас за пару? Я как-то недооценил ситуацию, — признался он. — Надеюсь, ночью он не придет проверять, чем мы заняты... вот что ты смеешься?! Я чуть не брякнул, что простыни у нас останутся подозрительно чистыми, но, в конце концов, Италия — тут любят феллацио. — Чем я тебя напугал? Тем, что обнял? И кстати очень невинно. — Невинно, но неожиданно. Я же говорю — предупреждать надо. Теперь я буду готов. А чего ждать кроме объятий? — спросил Майкрофт подозрительно. Очень уж я, видимо, развеселился. — Не бойся, целовать я тебя не стану. — Да не боюсь я! — возмутился он. — Я прошу просто меня предупреждать, а то не гарантирую, что хозяина не удивит мой ошарашенный вид. Я уставился на брата. — Майкрофт? Хм… я имел в виду — не буду целовать в губы. — А в губы я должен бояться? Тут я просто покатился со смеху, несмотря на то, что брат явно начал сердиться. — Шерлок, я действительно не знаю. — О, господи… ты мне предлагаешь научить тебя целоваться? — Н-н-нет... А что... ну, ладно. Майкрофт явно хотел сказать, что не понимает, чему там надо учиться, но меня снова накрыл приступ хохота, и я повалился на кровать. — С одной стороны, я, конечно, рад, что у тебя хорошее настроение, с другой — мне уже начинает казаться, что я должен обидеться. — Брось, Майкрофт, я любя. Что тебя смущает? Он вздохнул: — Не знаю. Все-таки я твой старший брат. Меня не оставляет ощущение, что должно было быть как-то... наоборот... В свои двадцать лет мне, определенно, стоило поменьше заниматься математикой. А теперь уже явно поздно. — Ну, начинать никогда не поздно. Но с братом пробовать — неинтересно. Что? — спросил я, заметив, что Майкрофт что-то обдумывает. — Ничего, — буркнул он. — Впервые задумался, как поцелуи сочетаются с обычными физиологическими потребностями. — В смысле? А! — догадался я. — Как дышать? Вопрос интересный. Ну, как дышать даме — это как раз не твоя забота. Пусть у нее перехватывает дыхание, кружится голова и все такое. А ты… это маленькое жульничество — вдыхай через нос. — Я подмигнул. Майкрофт слегка помялся, но потом все-таки решился спросить: — А скажи, мой мальчик... вот если... если женщина спрашивает, можно ли ей тебя поцеловать, ну дружески, не в губы! Но все равно целует — как надо реагировать? — Милый, ты же тогда спрашивал меня, — я усмехнулся, старательно отворачиваясь, чтобы он снова не обиделся. — Тебе нравится Айрин? — Нравится. Но я не собираюсь с ней целоваться! Это я на всякий случай спрашиваю! — А если она захочет? — спросил я. — Господи, да с чего она вдруг захочет?! И нет, все равно не собираюсь. За кого ты меня принимаешь? — Так она ж тебя тогда первая поцеловала. Ох, Майкрофт, ты многого не замечаешь. — А что тут замечать? Тебе понравится, если Джона станет кто-то целовать? Вот и Мэри, я думаю, не понравится. В любом случае, я так не поступлю. Это и по отношению к Мэри непорядочно, и по отношению к самой Айрин. Я ведь не могу жениться на ней. — Ну, если Уотсон... тем более, что у меня в последнее время проблемы по этой части, — признался я со вздохом. — Ты просто устал. — Я и раньше уставал. Сейчас все серьезнее. Так что, если он... я протестовать не буду. Майкрофт потрясенно уставился на меня. — Однако, дорогой, ты странного мнения о Джоне. Считаешь, что если у тебя вдруг будут проблемы на этот счет, то он должен тут же искать тебе замену? Ты не находишь, что это оскорбительно? — Майкрофт, я не говорил, что он сразу станет искать замену, я имел в виду… — я щелкнул пальцами. — Понимаешь, кодексы кодексами, но мы все живые люди. Ладно, оставим это… — Нет уж, извини! Что значит — оставим? Сразу, не сразу... ты что, всерьез? Ты вот такого мнения о нем?! Я встал и прошелся по комнате. Честно говоря, я уже жалел, что завел этот разговор, зная бескомпромиссность Майкрофта. Но если уж начал, надо расставить все точки над «i». — Я не говорил, что хочу этого, я имел в виду, что приму все, что угодно, если это пойдет ему на пользу и сделает хоть немного… довольным. — Извини, дорогой, ты считаешь, что Джону может пойти такое на пользу и сделать его довольным... и вот это у вас называется — любить? Или ты только себя считаешь любящим, а ему отказываешь в этом? По-твоему, он готов променять любовь к тебе на, извини, похоть? Я уж не говорю, что ты заодно и Мэри считаешь какой-то недостойной женщиной, ну, допустим, она тебе чужая практически, и ты можешь думать о ней что угодно. Но Джон? Это же самый близкий твой человек, Шерлок! — Я говорил разве, что они консумируют брак? — спросил я, останавливаясь напротив брата. — Или ты считаешь аналог того поцелуя, который тебе подарила Айрин — похотью? — При чем тут это? — нахмурившись, Майкрофт посмотрел на меня. — Я пытался обойти стороной один момент, который тебя расстраивает. Я всего лишь хотел сказать, что хотел бы, чтобы Уотсон не оставался одиноким, когда меня не станет. Я не имел в виду Мэри. Про Айрин я не забываю. — Что ж, наверное, я ничего не понимаю в любви, Шерлок. Мне это не дано. — Ты хотел бы, чтобы Уотсон оставался одиноким всю оставшуюся жизнь? Я вот не хочу. — Да кто нас спросит? — вспылил Майкрофт. — Разве наши желания имеют значения в такой ситуации? Ну вот скажи мне, а если я завтра умру, ты себе как скоро пойдешь искать другого брата? — Дорогой, ты, в самом деле, не понимаешь разницы? Хорошо, поставим вопрос иначе. Что станет делать Уотсон, я не знаю. Но я вряд ли протяну больше полутора лет — давай уже смотреть правде в глаза. Ты тоже собрался вслед за мной. Дамы наши уедут — Уотсон останется совершенно один. Ты хочешь, чтобы он до конца своих дней был несчастен, или чтобы он встретил женщину, которая была бы ему приятна, женился, и у него родились бы дети? — Чего я хочу — ты знаешь, не будем даже обсуждать. Да, он останется один в таком случае, и как бы я ни хотел ему помочь — я не смогу. Но только я уверен, что не встретит он никакую другую женщину, никакого другого человека... не то, что не встретит — просто никто другой ему не будет нужен. И да, я не понимаю разницы. — А я надеюсь, что встретит. Я надеюсь, что его не покинут мужество и силы жить дальше — и полноценной жизнью. Тогда он вспомнит обо мне только хорошее. И он не станет обвинять себя в том, что не смог мне помочь — а он и не смог бы. А разница… Родных мы не выбираем, а супруга выбираем. Или судьба выбирает за нас, но на судьбу у меня и надежда. — Да, родных не выбираем. Увы, да? — несколько холодно спросил брат. — Что за вздор, Майкрофт. Почему увы? — Не знаю. У тебя так прозвучало. Прости, но смысл этой фразы без «увы» мне вообще не понятен. И раз уж пошел такой разговор... Дорогой, я всегда стараюсь говорить то, что тебя не заденет, но я тоже скажу: увы, ничего не выйдет. Не надейся, что он сможет. Жить — возможно, быть счастливым — нет. Мне просто повезло больше, что у меня сердце больное. — По-своему, он со мной сейчас счастлив? Я не спрашиваю — любит ли. Счастлив? — Конечно, — безапелляционно заявил брат. — Странные у тебя представления о счастье. — Я отошел к окну и посмотрел на Везувий, лишь бы на что-нибудь посмотреть. — Это у тебя они странные, мой мальчик. Видимо, потому, что тебе сравнивать не с чем. Кажется, мы ссорились. Ну, или рисковали начать выяснять отношения. — Майкрофт, — я резко повернулся к брату, — страдание не может считаться основной счастья. Уотсон был счастлив со мной пять лет — я видел это, это читалось в его глазах. Он любит меня, к сожалению, очень сильно — намного больше, чем я это заслуживаю. Он, конечно, меня не оставит, не пошлет к черту. Но как он может быть счастлив? Как он может просыпаться утром и думать: сегодня будет чудесный день? — Шерлок, он будет — этот день. Любой человек, который терял близких, все равно кого, родителей, брата, друга — близкого человека — он знает, что счастье именно в том, что твой любимый жив и рядом с тобой. Все остальное второстепенно. Наверное, дело в том, что они оба в меня верят. А я в себя нет — и несу чушь. Уотсон мне говорил почти те же слова перед отъездом. Что не стоит думать о худшем, а нужно жить сегодняшним днем. Наверное, у меня был чертовски виноватый вид, потому что брат смягчился и указал на место рядом с собой. Я сел, обнял Майкрофта и уткнулся лицом ему в грудь. — Не ругай меня. — Да разве я ругаю, что ты, родной, — он тут же сменил тон и погладил меня по волосам. — Все будет хорошо. Ты отдохнешь, вернемся в Лондон, все наладится. И со здоровьем, и с прочим... это просто от усталости, я уверен. И все остальное, котенок, ты выдержишь. Все будет в порядке. Нам еще с Пауком разобраться надо, помнишь? — Я помню. Но тебе тоже надо отдохнуть — так что давай изображать пару, слоняться по развалинам и обаять этого горячего итальянского мужчину.

***

На следующее утро мы отправились в Помпеи. Майкрофт решительно отказался от лошадей, и нам пришлось идти километров семь по далеко не ровной дороге. Оставалось только порадоваться, что сейчас зима, иначе мы бы оба скончались от перегрева где-то на полпути к руинам. Отказавшись от услуг гида и дав небольшую взятку сторожу, чтобы не таскался за нами, мы вошли через Стабиевы ворота и двинулись вдоль по улице. — Пеплом их засыпало, — ворчал Майкрофт, — и поделом. Надо же — поселиться в таком труднодоступном месте... — А кое-кто отказался брать лошадей, — заметил я. — Когда здесь все расчистят, город будет выглядеть впечатляюще. — Последний раз верхом я ездил... — попытался припомнить Майкрофт, — господи, даже не помню, когда. Верхом получилось бы еще ужаснее... хотя не уверен уже. Если уж вошли через главные ворота — грех было не посмотреть форум. Он впечатлял. Конечно, храмы пострадали больше всего, зато общественные здания сохранили свою форму. Кое-где осталась мраморная облицовка. — Представляешь, как это выглядело в те времена? — От избытка чувств я даже обнял брата и прислонился к его боку. — Все белое, и красная черепица на крыше. И вид на Везувий. — Тут действительно очень красиво. И спокойно, как ни странно. Я думал почему-то, что тут будет чувствоваться пережитый этими камнями ужас. Но нет... И вулкан придает величественности. — Наверное, вечность не внушает ужас? — задумчиво произнес я. — Вечность? Что ж, может быть ты прав, дорогой. Но странно думать, что по этим площадям и улицам ходили люди, писали вот на этих стенах... Надписи остались, а людей давно нет, но они словно тут присутствуют, а? Сила слова, — усмехнулся Майкрофт. — Вот прочитают рассказы Джона лет хотя бы через сто... Потомки и не вспомнят, кто был у нас премьером, с трудом вспомнят имя Ее Величества, а имя Шерлока Холмса будут помнить. А? — Премьера, может, и не вспомнят, но королеву точно не забудут. Скорее станут говорить — Шерлок Холмс был сыщиком, который жил во времена Виктории. — Ну так тоже ничего, а? — Согласен, — рассмеялся я. Побродив по форуму, мы еле доковыляли до терм и сели на древний камень. Брат посмотрел на Везувий. — Мне кажется — все не расчистить... А главное... там же останки. Брррр. — Там не может быть останков, Майкрофт, при такой температуре тела должны были полностью испариться. — Года два назад я читал о вскрытии останков в Помпеях, отчет какого-то специалиста. Лава на Помпеи не шла — города засыпало пеплом, а жители отравились газами или их раздавило под тяжестью рухнувших крыш. Археолог Фиорелли предложил заливать пустоты в пепле гипсом — и вышли слепки людей в тех позах, с которых их застигла смерть. Большинство пытаются прикрыть органы дыхания. Бррр, я туда не пойду! Ужасное место... — Пойдем посмотрим все же дома, — предложил я. — Раскопки ведутся давно, и многое уже открыто для обозрения. — Пойдем, — вздохнул Майкрофт, — раз уж мы сюда добрались. Только медленно, пожалуйста. — Конечно, дорогой. Мы двинулись вдоль улицы. Зрелище впечатляло, что и говорить. — Ты только посмотри на эту мостовую, Майкрофт. И на эти каменные пятачки для перехода, чтобы не пачкать ноги. — Да, задумка грамотная. Может быть, сверху лежали деревянные настилы? Хотя я не вижу мест для крепления. В любом случае — придумано хорошо. Даже странно, что прошло больше полутора тысяч лет, а все так сохранилось, а? Богатый был город... Нечистот на мостовой уже полторы тысячи лет не наблюдалось, и ходить можно было где угодно. — Посмотри, — рассмеялся я. — Они правда писали на стенах. «Приветствуем тебя…» Дальше имя Эмилиус, кажется. Но тут же я наткнулся на более чем неприличное высказывание и покашлял. — А это что такое? — спросил Майкрофт. — Водопровод? Тут тоже был водопровод? Что это за здание, Шерлок? Это ведь не термы? Водопровод в жилом доме? — Термы мы уже миновали, — поправил я, — это просто частная вилла. Не думаю, что здесь был такой масштабный водопровод, как в Риме, но тоже имелся — а тем более город расположен на склоне. Правда, все стекало в море, но это уже частности. — Как странно устроены люди. Только что случилось такое землетрясение, казалось бы — уходи, тебя же предупредили... нет, остались и погибли. — Людям свойственно полагаться на счастливую случайность. Мы пошли дальше, и тут не обошлось без курьеза. Я заглянул в одно из строений и присвистнул. — Это общественный сортир. — Надо же, — рассмеялся Майкрофт, а потом посмотрел на дорогу. — Слушай, а почему никого нет? Ведь должны вестись раскопки? Если тут всегда так пусто... почему бы нашим людям не назначать встречи под видом экскурсий? — Раскопки, я думаю, ведутся дальше отсюда. Другое дело, что сторожей почти нет — вот что плохо. Хотя бы входы внутрь некоторых вилл закрыли воротами. Но хозяин нашей гостиницы может завести лошадей и отправлять постояльцев на экскурсию — ну, и на переговоры заодно. Мы долго бродили по мертвому городу, заглядывали на виллы, рассматривали фрески. Удивительно, насколько наша живопись на протяжении многих веков повторяла и пыталась догнать то, что уже создали римляне. Такие свежие, насыщенные краски я видел разве что у тех художников, которых упорно не хотели признавать и мой брат, и Уотсон. А лица? Разве эти люди чем-то отличались от нас? Где они сейчас? Где этот Эмилиус, которого приветствовали друзья? Кем он был? Любил ли он кого-нибудь — и кого? О чем он думал в свой последний день? Брат вспомнил о рассказах Уотсона. Да, некоторым образом, тот меня увековечил — насколько вообще эти истории заинтересуют людей, которые будут жить после нас. Но по сути — они ничем не лучше этой надписи на стене. А где окажусь я сам, когда меня не станет? Глядя на танцующего фавна, я вдруг почувствовал почти ужас при мысли, что от меня останется только кипа печатных листов. Маленький божок воздевал руки к небу, словно радуясь, что его наконец достали из могилы. Определенно должно быть что-то после… Должен существовать кто-то, знающий о нас все. А, уйдя из этого мира, не станем ли мы частью этого знания? Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Когда я учился в университете, мои товарищи увлекались изучением религий — была тогда такая мода. Меня это увлечение тоже не миновало. Помню, я штудировал Библию и пришел к логическому выводу, что, исходя из уровня развития лучших образцов той же античной литературы, напрочь лишенной психологии, в основе библейских историй, определенно, лежало рациональное зерно. Тогдашние авторы просто не смогли бы выдумать настолько живых людей. На этом я и успокоился. Тянуло меня и на Восток, но при всем интересе, который вызывал у меня принц Сиддхартха, я чувствовал, что буддистские постулаты, вроде изречения «форма есть пустота, пустота есть форма» — для меня остаются непостижимыми. Сейчас я мог бы утешиться даже «Сутрой сердца», но, увы, наши страсти никуда не денешь. Чем являлся мой порок, как не ложным путем в преодолении собственных страстей? Но и что сохраняло мою жизнь, кроме привязанностей? И я в который раз признался себе, что здесь меня держат только слова Майкрофта о том, что, если меня не станет, он уйдет следом. Брат мог сколько угодно спорить, порицать за давеча сказанные слова, но я почти окончательно уверился, что Уотсон давно уже растрачивает свою жизнь, оставаясь со мной. Но оставался еще Майкрофт. Его любовь ко мне не укладывалась в мою изуверскую логику. Я был готов стать частью чего-то большего, вполне бы смирился даже с полной пустотой за порогом смерти, но все мое существо протестовало против того, что может исчезнуть мой брат. Я вспомнил о Сесиле и подумал: что есть привязанность к детям, как не желание сохраниться хотя бы в их памяти и не стать ничем. Машинально я провел ладонью по лбу — он был весь в испарине. — Устал? — спросил Майкрофт. Боже мой, если кто и должен был устать — так это он. Столько времени на ногах. Но Уотсон бы одобрил. — А мне тут нравится, — сказал Майкрофт. — Хорошо, что я не свернул с полдороги. Мы опять сели на какой-то камень, уже успевший порасти мхом. Откуда-то доносился стук молоточков — раскопки все же велись. Я с удивлением посмотрел на брата. Он даже не подумал о том, что может испачкать брюки. — Что, дорогой? Я тебя удивляю? Я и сам себе удивляюсь, если уж честно. Я ведь так не люблю куда-то ходить, да и ездить куда-то... наверное, сказывается то, что в этот раз ты поехал со мной. Как ты? Немного отодвинувшись, я положил голову ему на колени. — Голова ноет, — пожаловался я. — Бедный мой мальчик, — брат положил мне руку на лоб, а второй стал поглаживать по волосам. — Ты поспи. Она и пройдет. Правда, поспи, Шерлок, я разбужу, когда придет время возвращаться. Я передвинул его ладонь, закрыл ею себе глаза и глубоко задышал, стараясь не заплакать. — Я скучаю по Джону. — Вот вернемся — сразу возьми какое-нибудь расследование за городом и увози его. А давай постараемся закончить быстрей — они ведь ждут нас к двадцатому? А мы вернемся раньше. Будет сюрприз. Хочешь? И сразу, как вернемся, возвращайся к анализу «паутины». Нам надо найти тех, кто помогает Пауку, и особенно того, к кому обращался Мейси. Как только мы с ними справимся, все вернется на свои места. Дамы уедут, а доктор вернется домой, к тебе. — Это будет долгая работа — не на один год. Не говоря уже о том, что такой анализ требовал от меня совсем другого состояния. — Мальчик мой, поверь мне: я живу один практически всю жизнь, и никогда это не давало мне повода чувствовать себя брошенным. Человек ко всему привыкает, и из всего надо извлекать кусочки света. — Я не говорю, что брошен, Майкрофт, но мы жили вместе столько лет. Я даже спать не могу по ночам. Я понимаю, что ты хочешь подбодрить меня, но я как-то странно реагирую — мне хочется завыть. — Думай о чем-то другом. О чем-то хорошем. В конце концов, мы впервые с тобой вдвоем где-то действительно далеко... Я понимаю, что тебя тянет в Лондон, но неужели тебе совсем не важно, что ты сейчас приносишь пользу — людям, стране. Помогаешь мне, в конце концов? — Пожалуйста, — прошептал я. — Не надо аргументов — просто обними меня. Я не знаю, что со мной — я не хочу думать. Я хочу почувствовать. Майкрофт прижал меня к себе, а я смог наконец поплакать. С тех пор, как я пришел в себя после пережитого нами ужаса, меня то и дело донимали головные боли. Но это еще как-то можно было пережить. Но вот мерзкое состояние слабости и слезливости… Будто я опять стал никому не нужным, кроме брата, мальчишкой, ревущим по любому поводу. Майкрофт гладил меня по вздрагивающим плечам и целовал в макушку и висок. — Прости меня, родной, — сказал я, успокоившись, — из меня никудышный спутник сейчас. Но хорошо, что мы с тобой здесь и вместе. Он только улыбнулся и поцеловал меня в щеку. Выбравшись из нашего укрытия на главную улицу, мы пошли обратно к воротам. — Без тебя бы я бы точно не решился на такой поход, — сказал Майкрофт. — Что мы станем делать с хозяином? Утром он мне подмигнул. — О! Ты пользуешься успехом не только у дам, — усмехнулся я. — Давай, дорогой, не станем тянуть, и сегодня же поговорим с ним — сперва ты, потом вместе, если ты сочтешь, что все в порядке. И завтра утром поедем дальше. Нас ждет Венеция и Флоренция. И кстати, во Флоренции нам или опять придется изображать пару, или жить совсем в разных местах... хотя тогда, скорее всего, возникнут трудности. Хозяйка пансиона, которая мне рекомендована, — ведьма. В досье этого нет, но Грей мне сообщил интересные подробности. — В каком смысле ведьма? — переспросил я. — О, это любопытно. Она живет в предместье Флоренции. Дает кров и покровительство только парам, которые действительно любят друг друга. И никогда не ошибается. Представляешь, многие флорентийцы пытались надуть ее, приходили с посторонним человеком, но она никогда не ошибалась. Говорят, что посмотрит на людей — и все про них понимает: любят они друг друга или нет, и кто любит сильнее. В конце концов, молодежь стала приходить к ней перед свадьбой, задавать вопросы... Говорят, не ошиблась пока ни разу. Так что я уж и не знаю, рискнуть, или послать тебя к ней одного. Ну, там мне нужен не ее пансион, Шерлок, мне нужна она сама. Я подозреваю, что ее проницательность простирается дальше выяснения взаимности и силы любви. Так что мне придется знакомиться с ней так или иначе. Но сначала ты. Она говорит только по-итальянски и чуть-чуть по-французски, если ты помнишь досье. Ее мать была крестьянкой, отец владел небольшим виноградником. — Еще одна ведьма на мою голову, — проворчал я, вспомнив о мадам Перрокет. — Но это любопытно. — Вот и мне тоже. Если не поселит у себя, будем на месте решать, что делать дальше. Я заметил, что Майкрофт поглядывает на дома слева. — Ты хотел что-то еще посмотреть? — Не скажу. — Майкрофт, — попросил я, легонько ткнул его в бок, — ну скажи! — Ты будешь смеяться надо мной. — Честное слово, нет. — Тут есть такое двухэтажное здание — там надписи... и картинки... В общем, это лупанарий. — Публичный дом, если по-простому, — хмыкнул я. — Так пойдем посмотрим. Даже любопытно. Изменилось что-то за тысячелетие или нет? — Я видел указатель, — признался брат, — там в мостовой такая... стрелка. Не совсем приличного вида. Только не рассказывай, пожалуйста... — Кому? — Джону! — Кхм… Хорошо, не стану. — Пожалуйста, не рассказывай! — повторил Майкрофт, не удовлетворенным моим хмыканьем. — Они же решат, что я... а у меня академический интерес! — У каждого нормального мужчины иногда возникает такой… академический интерес. — Ну, тогда Джону можешь рассказать, — засмеялся брат. — Но исключительно Джону. Дошли мы до пресловутого античного борделя. Внутри и правда сохранились фрески — по всему периметру. Я двинулся вдоль комнаты, разглядывая изображения, словно находился в галерее. Майкрофт подошел к каменном ложу и присел на него. — Скромные размеры, скромные, — усмехнулся я. — Да, я бы не поместился. Ну, они, наверное, были маленького роста тогда... а я и сейчас выше других, что уж, и вообще... крупнее. Интересно, ведь город небольшой, проституток должны были знать в лицо не только мужчины, но и их жены... Опасная профессия была, должно быть. — Здешние, вроде бы, являлись рабынями, их, как и всякую личную собственность, защищал закон. В наше время проституткам грозит опасность от самих же клиентов, а не от их жен. Если они, конечно, уличные или одиночки. В борделях содержательницы более или менее следят за порядком, да и полицейским дают на лапу. — Никогда не видел проститутки, — признался Майкрофт. — Но почему-то я им сочувствую. Это очень глупо звучит? Я беззвучно рассмеялся. — Представь себе, брат, ты видел проституток не раз, просто не знал, что это они. Их можно встретить даже в парке. — Правда? — поразился Майкрофт. — Кошмар. Все равно я им сочувствую. Вряд ли они мечтали о такой жизни... Послушай, а эта девица… Мэри Келли, которую ты сделал осведомительницей — она тоже бродит по улицам? Я покачал головой. — У нее теперь ранг повыше — имеется собственное жилье, и клиентов она может принимать куда более приличных, чем пьяные матросы и рабочие. — Понимаю, что она может получить нужные сведения, и, получается, мы каким-то образом спасаем ее от не слишком хорошей участи, — покачал головой Майкрофт, — но все равно — как-то это дурно пахнет. — Что поделать… Она хотя бы заработает денег и уедет куда-нибудь в деревню. А политика — вообще вещь зачастую безнравственная. — Увы, — вздохнул брат. — Надо было мне заниматься анализом вероятностей и не лезть в это дерьмо… Ох, извини. — Да ничего. Мда… посмотрели, называется, публичный дом. Ну что? Пойдем в пансион? — Идем конечно. — Майкрофт тяжело поднялся с ложа. — Мы и так задержались. Я волновался, как он выдержит обратный путь, но я который раз убедился в одной странности: при равном расстоянии путь до нужного места всегда кажется тяжелее, чем обратный. Мы спустились вниз и через час с небольшим вернулись в гостиницу. Хозяин приветствовал нас радостным известием о вскрытии новой бочки вина.

***

Закончив дела в окрестностях Везувия, мы двинулись в сторону Флоренции. Майкрофт хотел посетить сперва Венецию, но меня так заинтересовал рассказ о ведьме, что я захотел встретиться с ней как можно скорее. Мучило любопытство, хотелось сравнить с «продуктом отечественного производства». Майкрофту было все равно — Флоренция так Флоренция. Собственно, даже не сам город, а предместье. Дом «мамаши Виолы», как она числилась в досье, оказался двухэтажным, неожиданно красивым, с башенкой. Летом он, видимо, утопал в зелени и цветах. Мы приехали к дому, вышли, осмотрелись. Хозяйка пока не появилась — возможно, не слышала колес экипажа. Хотя место было тихое, уединенное — только птицы и кричали в верхушках деревьев. — А что если ее «колдовство» заключается в том, что она наблюдает за парами тайком, делает вывод из их общения, а потом его озвучивает? Как ты думаешь? — спросил брат. — Слишком примитивно, мне кажется, — покачал я головой. — Эдак каждая пара должна перед дверью поцеловаться? — Э, нет. Говорят, сколько не целуйся, она безошибочно определяет тех, которые не обманывают... может, она хороший физиономист? В общем, не знаю. Отпускаем экипаж? Или пусть ждет — вдруг не пустят? Тут до деревни четыре мили. — Отпускаем, — согласился я скорее по наитию. Майкрофт расплатился — и возница уехал. Мы подошли к крыльцу и сели на ступеньки. — Ну и поездка у меня, то на камнях, то на траве, то на ступеньках... с детства так не сидел. И вообще — я есть хочу. — Бедный мой. Может, хоть поесть дадут? — я поднялся по ступенькам и постучал. Дверь открылась, и на пороге показалась хозяйка. Лет тридцать... нет, наверное, сорок назад она могла похвастаться потрясающей красотой, если я хоть что-то понимаю в женщинах. Но сейчас она была толще Майкрофта и вдобавок у нее росли усы. Впрочем, глаза все равно были удивительные — совершенно черные, словно один зрачок. Открыв дверь, она улыбнулась, показав белоснежные зубы, но ничего не сказала, только вопросительно смотрела на нас. Я тоже ответил улыбкой, поклонился и, решив не позориться со своим итальянским, заговорил на французском: — Добрый день, мадам. Майкрофт, дама же, встань, пожалуйста. Простите нас… мы бы хотели снять комнату, но, если не подойдем в качестве постояльцев, можем ли мы рассчитывать хотя бы на то, чтобы перекусить? Хозяйка внимательно посмотрела на меня, перевела взгляд на Майкрофта — как он хватается за спину, вставая со ступенек, — и ответила тоже по-французски: — Есть рыба, масло и апельсины. Но комнаты у меня только с одной кроватью, господа. — Это не страшно, мадам, — ответил я и решил проявить честность. — Вспомним с братом детство. Хозяйка потрепала меня по плечу, посмотрела на Майкрофта и, почему-то пробормотав по-итальянски «не трогаю, не трогаю», скрылась в доме. Мы переглянулись и пошли за ней. — Интересно, — заметил Майкрофт, когда хозяйка принесла рыбу, оливковое масло, печенье, вино в кувшине и вышла. — Она впустила нас еще до того, как ты сказал, что мы братья. И вообще, извинения про одну кровать... мы что, настолько похожи? — А ты думаешь, нет? Конечно, похожи. В профиль-то уж точно, — рассмеялся я. — Думаешь, дело в этом? Синьора считает, что все братья любят друг друга? Что ж, возможно. Мой бедный брат «нагулял» аппетит и даже изменил на какое-то время своей привычке вести застольные беседы, набросившись на рыбу. Я с трудом доел один кусок, хотя приготовлено было вкусно. — Попробуй вино, мой мальчик, очень достойное, — предложил брат. — Настоящее домашнее, еще бы не достойное. — Я попробовал и оценил. — Думаю, мы с тобой в чем-то уникальные братья. Может, синьоре ведьме стало любопытно? — Будешь разговаривать с ней — спроси. Мне интересно, что она скажет. Ну, главное, нас пустили. Ты в состоянии сегодня вечером с ней пообщаться? А сейчас я бы... лег поспать, если честно. Ты меня прости, дорогой, но я что-то совсем валюсь с ног. Будем считать это за поздний ланч, а чай тут все равно не пьют. Отдохнем? — Конечно. Отдыхай. Комната нам досталась очень уютная, хотя и в чисто итальянском стиле. Когда Майкрофт лег, я спустился вниз. Хозяйку я нашел на дворе, у дверей кухни. Она месила тесто на столе под платаном. — На заднем дворе дома, где я живу, тоже растет платан, — сказал я. — Не помешаю? — Садись, молодой. Хочешь миндального печенья с вином? — Хочу. Можно закурить? — Кури. Она вытерла руки о фартук, налила мне стакан вина и поставила корзинку с печеньем. Признаться, я немного удивился, что вино и печенье словно специально было приготовлено для меня. Я сел на старый скрипучий стул, достал спички и папиросы. — Спасибо. — Закурив, я с интересом посмотрел на женщину. — Какие у вас сильные руки. — Я, молодой, тридцать лет как вдова, сыновей бог не дал, все этими руками делаю. А ты музыкант? Так-так. Я поймал пас и вернул: — Но у вас есть дочь, она замужем и живет во Флоренции, верно? Я играю на скрипке — неплохо, но для себя. Синьора посмотрела на меня с интересом. — Верно, дочь есть. Зять тоже есть... а, какой это зять... говорила я ей — не любит он тебя, но разве мать слушают? Чужие слушают, а свои... ты вот брата слушаешь? Я вздохнул и смутился. — Иногда. — Вот-вот — и она иногда. А ты слушай, он у тебя умный и тебя любит, плохого не посоветует. — Я его тоже люблю. — Вижу. Иначе б не пустила. Вам в деревне, наверное, сказали про причуды мамаши Виолетты? Вы ведь вопросы задавать приехали, так? Спрашивай, не стесняйся. — Хм… Про вас говорят, что вы… — я замялся. — Ведьма, — рассмеялась она. — А ты испугался, молодой? — Нет. Я как-то даже помог одной… ведьме. Из Лондона. А мой друг говорил, что меня бы в Средние века обязательно сожгли на костре, — слегка по-ребячески похвастался я. — За то, что мужчину любишь? Так в прошлые века это и у вас не запрещалось. Или не так? Мне срочно понадобилось промочить горло. Это становилось уже не просто интересным, но и слегка жутковатым. — У нас за это полагалась смертная казнь. Если застанут на месте преступления, конечно, или донесут. Собственно, закон отменили в шестьдесят первом году. Сейчас сажают в тюрьму. А сожгли бы за другое — просто я умею наблюдать и делать выводы, иногда это выглядит как колдовство. Пока я не объясню, насколько все просто. — Кто ж за ум на костре сжигает? Вот меня сожгли бы. Во мне ума нет, а кто мне правду шепчет — я и не знаю. Ты спрашивай, спрашивай. Пока вопроса нет — и ответа нет. — Как вы узнали, что я люблю мужчину? — Эх, молодой. На этот вопрос я уже отвечать устала — не знаю. Смотрю и вижу. Не веришь? Ну, слушай. — Тесто шлепалось о доску, будто ставя точку после каждой фразы. — Ты любишь двух мужчин. Одного любишь для него, заботиться о нем хочешь. Он хороший, днем верный друг, ночью горячий любовник. Ревнуешь его, боишься потерять. Второго любишь для себя. Потерять не боишься, обидеть боишься. Брат? Я впервые в жизни самым неприличным образом вытаращился на собеседника. А если учесть, что это еще и женщина… — А для себя — это правильно? — беспомощно пролепетал я. — А почему нет, раз и ему так нравится? Вон родителей все любят для себя. — Да, он мне и за отца, и за мать был в детстве. — Он тебе и сейчас за отца и за мать. И через тридцать лет так будет. — Хорошо, если и через тридцать, — обрадовался я. — Он совсем не бережет здоровье. Мадам Виолетта положила ком теста в миску и прикрыла чистым полотенцем. — Я дам масло с собой оливковое. Смешать с лимоном и вином и макать в него хлеб — проживет много лет. Ты береги брата, он редкий человек. У него голова мужчины, а сердце женщины. — Спасибо. А как это — сердце женщины? — кажется, я вернулся в детство, судя по моим вопросам. — А так. Женское сердце такое — кого оно любит, тем все простит, даже если ты его насквозь ножом проткнешь, думать будет, как бы ты сам не поранился. У меня закружилась голова. Я понял мысль, но тут же подумал: а сколько раз я терзал сердце Майкрофта? — Не бойся, молодой. Ешь печенье. Я из вежливости съел одно и запил вином. — Они очень вкусные, спасибо. — Сама пеку. Внукам нравится. А как свадьба в деревне, всегда ко мне за печеньем посылают да за маслом. Даже из города едут за моим печеньем для свадеб. — Охотно верится, — улыбнулся я. Любопытно, про свадьбы — это к слову пришлось? — Мало ты ешь, молодой. Придет брат твой — будет свои вопросы задавать, вот он много печенья съест — и на здоровье ему. О чем еще спросить хочешь? — Не знаю, — честно признался я. — Боязно. — Не бойся. Я без вопросов ответов не знаю, но судьбу и так вижу. У тебя судьба хорошая. Если все сложится, жизнь долгая... три у тебя жизни вижу. — Три? До кота не дотянул, — улыбнулся я. В долгую жизнь я верил с трудом. — Три, молодой. Три жизни — две смерти. Первая жизнь идет сейчас, за ней будет первая смерть — для людей. Начнется вторая жизнь. Сначала в дорогах, потом вернешься домой. Вторая жизнь долгая, очень долгая. А третья еще дольше. После третьей жизни — и смерти нет. — Это какая же третья? То есть в лучшем мире? — Нет, в нашем что ни на есть. Не знаю, молодой, какая. Но счастливая. Что знаю — говорю, — улыбнулась мамаша Виолетта. — А вторая будет счастливой? — И вторая будет счастливой. Ты победишь своего врага и вернешь свою любовь. — Мне это снится? — Тогда мне вся жизнь снится. Нет, молодой. Это не сон. Не все нам дано понять, не все мы можем объяснить. Просто верь. Я вот еще тебе скажу. У тебя дома есть медальон, старый. В нем волосы. Есть? — Да… правда… — я совершенно растерялся. — Ты домой вернешься — надень его. И носи. Тогда все хорошо будет. — Это мамин, — признался я. — Там… мои первые волосы, — кажется, я покраснел. — Вот и носи. Мать своих детей всегда защитит. Я заверил, что так и сделаю, но мне уже давно было, мягко скажем, не по себе. Захотелось к Майкрофту — «под бочок». — Не бойся, молодой. Иди спать. Проснешься — подумаешь, не приснилось ли все. Через полгода вспомнишь меня. Поклонившись синьоре, я на ватных ногах направился в дом. Майкрофт похрапывал себе. Я скинул пиджак, туфли и забрался на кровать. Жалко будить, но вдруг не проснется? Я придвинулся поближе, положил голову ему на плечо. — Ну что, ведьма? — спросил брат сквозь сон. — Майки, она ведьма, — пожаловался я. Он открыл один глаз, но понял, что я не шучу, и встревожился. Ну, конечно, я же такой впечатлительный — и сейчас не в форме. — Она сказала тебе что-то плохое? — Нет, ничего плохого… просто она все знает. И про нас с тобой, и про меня с Джоном. Тут Майкрофт просто испугался. — А зачем ты ей рассказал? Она гипнозом владеет, что ли? — Нет, что ты… Это она мне все рассказала. Никакого гипноза — сидел, курил, пил вино и ел печенье. Там, кстати, еще осталось. Она сказала, что когда ты придешь ее расспрашивать, то съешь много. — Ну, это без колдовства понятно, по фигуре. Что ж, я поговорю с ней, пожалуй. Раз она произвела впечатление на тебя... посмотрим, на что она способна. А что она сказала — почему пустила нас? — Она не так ставила вопрос. Сказала, что я люблю двух мужчин. Одного для него, другого для себя. Наверное, на нее произвела впечатление моя любвеобильность, — я обхватил брата за шею и поцеловал в щеку. — Интересно... сформулировано, — Майкрофт поцеловал меня в лоб и опять закрыл глаза. — Посмотрим, что она мне скажет. Ты устал, солнышко? — Спать хочется, — признался я. — Тут опять свежий воздух. — Спи, дорогой. — Он укутал меня пледом и обнял сверху. — Пусть тебе приснится что-нибудь очень хорошее. — Майки, жарко будет… — Что убрать — плед или руку? — Плед, конечно. Руку не надо. Майкрофт засмеялся и спустил плед вниз, оставив мне закрытыми только ноги. Вскоре я заснул. Не знаю, о чем брат разговаривал с хозяйкой — мне он не рассказывал. Да и я не стал передавать ему все содержание нашего с ней разговора. Через несколько дней, договорившись с мамашей Виолеттой, мы уже оказались в Венеции, потом посетили Милан и Геную. Понемногу впечатление, которое произвела на меня итальянская «ведьма», сгладилось и покрылось легким туманом сказочности. Чем дольше мы оставались в Италии, тем сильнее меня тянуло домой. Уотсон, по моим расчетам, уже вернулся в Лондон, наверняка обживал новый дом, занимался своими пациентами. Я мог только надеяться, что преступный мир столицы без меня заскучал и подкинет мне какое-нибудь интересное дело, чтобы я смог похитить моего «Босуэлла» от его очаровательной половины.