Шерлок Холмс
Решение навестить Айрин возникло у меня внезапно. Только я метался по гостиной из угла в угол, прислушиваясь к своим ощущениям — не рано ли сделал укол, не превысил ли обычную дозу, — и тут же мне захотелось общества.
Горничная открыла дверь, лишь я позвонил. Просто удивительно — меня ждали? Вряд ли, и уж тем более — не меня. Скорее всего Айрин случайно выглянула в окно и заметила экипаж.
Я вошел в гостиную — Айрин с радостной улыбкой подошла ко мне и протянула руку. Прикоснувшись к ней губами, я остро почувствовал аромат духов и запах кожи. У кожи Айрин приятный прохладный запах.
— А где малыш? — спросил я.
— Гуляет в парке, увы.
Я сделал вид, что расстроен, хотя на самом деле порадовался. Нет, я совершенно не видел ничего дурного в том, что пришел в этот дом в некоторой эйфории, но совершенно не был расположен к общению с ребенком.
Тут я посмотрел в сторону окна и машинально щелкнул пальцами. Ну конечно же — когда мой экипаж подъехал к дому, Айрин как раз сидела за пяльцами. В ответ на этот жест она посмотрела на меня с легким удивлением.
— Что вам предложить, мой дорогой? — спросила она.
— Кофе, если не скажете Майкрофту, — рассмеялся я.
— Не скажу, — последовал серьезный ответ.
Айрин позвонила и, пока отдавала горничной распоряжения, поглядывала на меня — я это чувствовал. Прохаживаясь по комнате, я непроизвольно мурлыкал себе под нос, подошел к пяльцам и посмотрел на вышивку. Айрин копировала один из орнаментов Морриса. Я смотрел на стебли вьюнков, на плавное перетекание оттенков шелка — какие яркие краски, но не кричащие. Очень, очень приятные оттенки. Горничная как-то сама собой превратилась в экономку и вышла из гостиной. Это превращение ничуть меня не удивило. Я осторожно провел пальцем по стеблю вьюнка — миллионы мурашек пробежали по моей шее и заставили приподняться волоски на коже.
— Шерлок? — услышал я голос Айрин.
— Искусно, — произнес я, очнувшись. — Всегда удивлялся женскому терпению... такая мелкая работа... Для кого это, если не секрет?
— Для Мэри, конечно. Чехол на пуфик. — Айрин подошла ко мне и взяла под руку. — Друг мой, вы же так долго воздерживались. С чего вновь?
Я не рассердился, я никогда не сердился на эту женщину. Ответил небрежно, насколько мог:
— Да я чуть-чуть... так, от скуки.
— А мне от «скуки» предлагаете начать пить?
— Вы же не начнете, Айрин, зачем обсуждать глупости... простите. Да вам сын не даст скучать.
— Да в чем же глупости, дорогой? — Айрин за руку отвела меня к дивану и усадила.
Тут Лили внесла большой поднос с кофейником и всем прочим. Айрин пришлось помочь ей поставить все на стол, чтобы поскорее отправить восвояси.
— Вы не такой человек, Айрин, чтобы скучать подобным образом, — заметил я. — Но не переживайте, правда, я себя контролирую. Пока удается. Это так, для хорошего настроения. Надоело портить его всем окружающим, пребывая в постоянной тоске.
Кажется, я произнес это без всякого выражения. Нет, так не годится, Айрин еще вздумает меня жалеть.
— Мне казалось, вы больше портите окружающим настроение своими средствами борьбы со скукой, — ответила она, налив мне кофе. — Уж брату и доктору определенно.
— Ну, мы же не каждый день видимся. И я думаю, наоборот, они поймут, что это так... слегка, что я держусь в норме, и расслабятся. Я же не собираюсь доводить до приступов. Не волнуйтесь. Можно мне с сахаром?
— Мой дорогой, вы рассуждаете, как пьяница, вы это понимаете? — спросила Айрин, добавляя сахар в кофе. — Обычный пьяница. Разве это достойно вас?
— А вы рассуждаете, как Уотсон... — Я подошел к столу и добавил в маленькую чашку еще один кусочек сахара. Потом еще один.
— Но как же еще я должна рассуждать? — произнесла Айрин, глядя, как я превращаю кофе в сахарный сироп. — Я знаю вас не так долго, но успела заметить, что вы очень цените свой интеллект, но может ли он существовать без трезвости рассудка?
— Интеллекту как раз ничего не угрожает...
Я с удовольствием выпил содержимое чашечки.
— Если бы интеллекту ничего не угрожало, — продолжала наставлять меня на путь истинный Айрин, — тогда вы бы не воздерживались от кокаина, когда ведете расследования. Я услышала об этом однажды и хорошо запомнила. Вы можете иметь сотни причин не выносить себя и заниматься саморазрушением. Я вполне допускаю, что в этом стремлении вам нужна компания и вы заодно медленно сводите в могилу брата и Джона, хотя я всегда полагала, что милосерднее убить быстро, а не мучить. Но в какой-то момент вы не сможете больше контролировать себя, вы не сможете работать. Вы представляете, что это будет?
— Когда я веду расследование, мне не скучно, — упрямо мотнул я головой. — И Уотсон уж точно не сойдет в могилу, вы же не бросите его в дальнейшем? А я в ответ на эту любезность обещаю вам постараться дотянуть до того дня, когда все разрешится, чтобы не было причины отказываться от нашего плана. Вы снова будете вместе с Мэри, а Уотсон, надеюсь, не останется без друзей.
Айрин подошла к камину и достала из портсигара папироску. Я улыбнулся. Мне нравилось, когда эта женщина нарушала правила приличия.
— Когда Майкрофт просил меня о дружеской услуге, — сказала она, вставляя папироску в мундштук и закуривая, — он говорил, что вы хотите прежде всего обезопасить Джона, что вы начинаете войну с опасным противником. Разве у вас есть повод скучать, Шерлок?
— Как только перейду к конкретным действиям, я отложу лекарство от скуки. Я и раньше использовал его только по мере необходимости, просто последнее время... было немного не до работы. Но спросите того же Майкрофта, в Италии я даже не вспоминал о стимуляторах.
Курила она не изящно и без жеманства. Не по-женски.
— Сейчас я готов применять кокаин в малых дозах, только изредка, и уверен, что справлюсь. — Я смотрел на дымок, поднимающийся от кончика папироски. — Не переживайте, Айрин. Я не нарушу наши планы и не затяну всю эту ситуацию дольше, чем мы сможем выдержать. Мы с вами... союзники, что уж.
Айрин вдруг выбросила недокуренную папироску в камин, подошла к дивану и опустилась передо мной на колени. Я слегка опешил.
— Вовсе не из-за ситуации я переживаю. И что вы подразумеваете под конкретными действиями? — она сжала мою руку. — Вы ведь даже не знаете, кто этот человек. Он знает о вас, а вы о нем — нет. До сих пор. Вы должны не отложить стимулятор, а отказаться от него. Вы сейчас как пьяный боксер на ринге. Шерлок, вы должны посмотреть правде в глаза. Если вы после долгого перерыва, о котором и ваш брат, и Джон вспоминают с ностальгией, вернулись к кокаину, и говорите сейчас такие вещи, которые совершенно недостойны вас, это означает только одно.
— Что? — вяло спросил я.
— Вы наркоман, — ответила Айрин, и у нее по щекам вдруг сами собой потекли слезы.
Я нахмурился, чувствуя, что еще немного, и у меня задрожит лицо.
— Айрин, не надо. Ну да, я наркоман. И не надеюсь вылечиться. Но надеюсь протянуть еще какое-то время. Не изводитесь из-за меня. Иначе мне придется перестать вас навещать. Мне не хотелось бы терять друга, Айрин, пожалуйста, не вынуждайте меня прятаться от вас.
— Боже вас упаси пытаться от меня прятаться, — сказала она серьезно, вытирая щеки и садясь рядом, — я же вас из-под земли достану. Шерлок, я уверена, что вы можете остановиться. Совсем. Вы несколько лет прожили без кокаина, и никто не умер.
Оказывается, я так и держал в другой руке чашку. Я посмотрел на кофейную гущу на донце, словно пытаясь гадать.
— Тогда мог. Сейчас уже... сейчас не могу, Айрин. Я надеялся, что продержусь дольше. Но стоило мне остаться одному после возвращения из Италии — и все. Не передавайте только Майкрофту моих слов, он и так считает, что виноват — не настоял, чтобы я переехал к нему. Но я знаю, что это не выход. Да и он, в общем-то, знает.
— Все вы можете, дорогой. Вам нужно просто захотеть. Для себя. Чего вы боитесь?
— Уже ничего, Айрин. Я смирился с будущим. Даже с тем, что брат уйдет за мной. Я бы бросил кокаин ради него, ради Уотсона... но не могу. Это сильнее меня.
— Я знаю, почему вы так говорите, — тихо сказала Айрин. — Вам кажется, что умереть — это как задуть лампу. Вы умрете, и не увидите, что станет с братом, с Джоном. Но тьма не пуста, Шерлок. На ваших глазах ведь никогда не умирал человек, правда? Близкий вам человек? Как вы можете быть уверены, что не загоните брата в гроб раньше, чем себя?
— Уверен. Он дал мне слово, что не умрет раньше. А Майкрофт всегда держит слово. Близких я не хоронил, это правда. Раннее детство не в счет, наверное.
Айрин забрала у меня чашку и поставила ее на стол. Я подумал, что она сердится, но нет, ее голос звучал спокойно:
— Только Холмсы могут быть такими самоуверенными болванами, — она опять села рядом. — Так вот, при мне умер отец, а потом муж. Вы не представляете, что это такое, когда вы смотрите человеку в глаза, и он вроде бы видит вас, а вы понимаете, что он уходит, что он смотрит на вас уже не отсюда. Вы этого для них хотите?
— Нет, конечно. Но уж не умереть прямо у них на руках — в моих силах, надеюсь. И не обобщайте, дорогая, Майкрофт тут ни при чем, он уж точно не болван.
— Эгоистичный вы… кхм… ребенок.
— Увы, Айрин. Вот теперь вы говорите в стиле Майкрофта, но от него, к сожалению, я никогда такого не слышал, — улыбнулся я.
— Ох, милый, — Айрин вдруг погладила меня по голове, — хотела бы я сказать что-то новое, но буду вынуждена дрейфовать между этими двумя полюсами. Между вашим братом и Джоном.
Итак, меня уже не ругали, меня жалели. Вот только что я пытался этого избежать, а теперь на мгновение зажмурился, словно кот.
— Что бы вы ни говорили мне Айрин, обещаю не обижаться. Вы ведь беспокоитесь обо мне.
— Еще бы вы вздумали обижаться! Я бы вам уши надрала, скверный мальчишка.
Я рассмеялся:
— О, это было бы интересным опытом, мне никогда в жизни не драли уши. Но обижаться все равно не стану. Надерите мне уши за что-нибудь другое. За что вы могли бы наказать Сесила, например?
— Я никогда не наказывала Сесила, но иногда сердилась. А вам полезен другой опыт, — Арийн вдруг притянула меня головой себе на грудь и стала поглаживать по волосам, по щеке, по лбу.
Наверное, пятьдесят из ста джентльменов на моем месте сейчас в ужасе вскочили бы с дивана и через мгновение оказались бы на другом конце комнаты. А другие сорок девять подумали бы не то. Но я только вздохнул и закрыл глаза. Я никогда не считал себя полностью, во всех смыслах, джентльменом, так что не переживал по поводу условностей.
Вряд ли Айрин слышала от Майкрофта о том, как он, будучи уже школьником, отвечая на материнские объятия, клал ей подбородок на грудь и смотрел в глаза. Я точно об этом не рассказывал. В объятиях Айрин вряд ли было что-то материнское, только женское — в высочайшем смысле этого слова. Я даже порадовался отсутствию у себя влечения к противоположному полу. Черт возьми, моя щека покоилась на женской груди, я чувствовал прикосновение пальцев к своим волосам — и впитывал эти ничем не замутненные ощущения.
— Как же я завидую вашему сыну, Айрин, — вздохнул я. — Во всем, кроме одного, конечно...
— Да, у него нет старшего брата.
— Вот именно. Зато теперь я знаю, отчего большинство мужчин предпочитает женщин. У вас есть большое преимущество при... объятиях. Очень приятно вот так сидеть.
Айрин в шутку подергала меня за ухо, но ответила серьезно:
— Мне кажется, дорогой, что кого бы мы ни предпочитали в жизни, есть нечто мужское и нечто женское, что стоит над всем материальным. И эти два естества все равно тянутся друг к другу.
— Вы же его... вам же он нравится, Айрин? — задал я наконец вопрос, который давно меня занимал. — Правда?
— Не знаю, друг мой, не знаю, — шепнула она после паузы. — Нравится. Как он может не нравиться? Но какой в этом смысл?
— Разве такие люди, как мы с вами, не должны просто жить — так, как нам хочется? Мы имеем на это право. На то, что стоит над поисками смысла.
— Но вот вы нашли свой, а что толку, Шерлок?
— Когда я был юношей, я твердо знал, что смысл моей жизни в том, чтобы делать мир чистым и справедливым, а всех людей вокруг — счастливыми и ничего не боящимися. Смысл остатка моей жизни, Айрин, почти не изменился, только речь теперь идет лишь о нескольких людях, самых важных для меня. Я хотел бы, чтобы вы все были счастливы.
— Вы всерьез полагаете, что без вас мы будем счастливы? — возмутилась она. — Про местонахождение вашей совести я не спрашиваю.
— Будете, Айрин, — упрямо ответил я, — помогая друг другу. Я очень хочу верить, что и мой брат справится, и что у него будет ради чего справляться. А совесть... что совесть... она ни при чем.
— Нет, Шерлок. Никто не может быть счастливым, когда теряет ребенка. И не говорите про Сесила. У Майкрофта один ребенок — это вы.
— Айрин... то, что вы говорите, мне не поможет, не подстегнет меня что-то изменить, изменить уже ничего не получится, но ваши слова — да, я понимаю, что вы правы, — ваши слова только лишают меня призрачной тени надежды, что Майкрофт справится. Мне хуже от этого. Не говорите... хотя бы не говорите так, пожалуйста.
— Хорошо, хорошо, успокойтесь. — Айрин продолжала гладить меня по голове. — Давайте поговорим о чем-то другом. И не сочтите, что я совсем потеряла стыд, но, может, вы положите голову мне на колени? Вы уже… большой мальчик, и у меня затекла спина.
Я тихо хмыкнул, подумал о «проценте джентльменов», но сделал так, как меня просили.
— Как думаете, что сказали бы наши, если бы увидели нас так? Мэри, Майкрофт, Джон?
— Думаю, только Майкрофт был бы удивлен, — Айрин взяла думку и подложила мне под голову. — Но он точно не ужаснулся бы, как большинство наших соотечественников.
— Удивлен? Не уверен. Он не успел бы удивиться, испугался, решил, будто со мной что-то случилось. Он бы сказал: «Боже мой, что с тобой?! Тебе плохо?! Ты ранен?!» Ну, давайте, Айрин, что первое скажет Мэри?
Айрин невольно рассмеялась, услышав, как я скопировал интонации брата, и включилась в игру.
— «Айрин, наверное, мистеру Холмсу неудобно так, — неплохо передала она голос и интонации подруги. — Пусть скинет туфли и ляжет на диван с ногами».
— О! А Уотсон? — Я еще немного оживился.
— О нем вы мне должны сказать. Вы знаете его лучше.
В моей позе был один изъян — мне совершенно некуда было девать руки. Так что я подложил ладони себе под щеку, как в детстве.
— Ну, думаю, он просто сделает вид, что не видит ничего удивительного, поздоровается и скажет что-то о погоде... он настоящий английский джентльмен. И да, я бы последовал «совету» Мэри, но боюсь, что на деле первым войдет малыш... и вот он как раз удивится.
— Так вам неудобно, и вы стесняетесь сказать? Тогда вы тоже настоящий джентльмен. А, может, вы хотите сесть? — усмехнулась Айрин.
— Да вот еще, — проворчал я, — совсем не хочу, мне хорошо. Но снять обувь и лечь полностью на диван — хорошая мысль сама по себе. Хотя моего брата это повергло бы в шок. Ну, когда он понял бы, что я пока не при смерти. В его представлении, Айрин, снять туфли при даме — верх неприличия.
— Когда-то я отучила мистера Форестера ложиться в постель посреди лета в носках, — рассмеялась она.
— Надо же! Как вам удалось? Я в этот раз пытался убедить брата снять носки на совершенно пустом итальянском пляже, но не преуспел. «Вдруг кто-нибудь приедет, Шерлок?!»
Айрин вновь рассмеялась.
— Ну, я почувствовала, что просто так мистера Форестера не переубедить, потому я раза два посреди ночи «просыпалась» с визгом, крича, что в кровать что-то забралось — возможно, даже крыса. Иначе как объяснить, что до моих ног дотронулось что-то шерстяное? А было как раз лето. Знаете, я не испытывала особого волнения при виде ног мужа… — тут она не выдержала и откинулась на спинку дивана, пытаясь справиться со смехом, — боже мой, что бы сейчас сказал Майкрофт, услышав это! Но мне было жаль, что муж в тепле кутает ноги. Это же неполезно, кожа должны дышать.
— Гениально! Жаль, с Майкрофтом так не получится. Мне, кстати, попало от него недавно... помните, в рассказе, который мы вместе сочиняли, я как бы сказал доктору, что сниму туфли и носки, чтобы полезть на крышу, а потом демонстрировал ему след ноги в пыли? Бедный Майкрофт был очень удручен таким неприличным поведением младшего брата.
— Все-таки у Джона нет-нет — да проскальзывает в рассказах нечто, что странно выглядит между простыми друзьями, — заметила Айрин.
— Бывает, — согласился я. — Но мне всегда жалко делать ему замечания. Я могу дразнить его за излишнюю романтичность в повествовании, но не за такое. И если, как утверждает Майкрофт, эти рассказы переживут время, то потомки разберутся во всем, я надеюсь, и все поймут правильно.
— Должны же наступить более, как это принято говорить, просвещенные времена.
— Должны, я верю. Человек волен любить, кого угодно. Не только такой, как я, но и такой, как вы или Уотсон, скажем...
— Так он вас и любит.
— И вынужден это скрывать от всего мира. Он ведь во многом потому и начал писать эти рассказы, что о любви хочется кричать, а нельзя. Ну вот... хоть так.
— Милый, вы тоже скрываете. Да и любой мужчина, влюбившийся в женщину, тоже не сможет долгое время говорить об этом открыто.
— Мужчины, влюбляющиеся в женщин, пишут стихи, очевидно. А мужчины, влюбляющиеся в мужчин, — детективные рассказы. А что делают женщины в такой ситуации?
— Ну зачем нам стихи и рассказы? Женщины обычно пытаются позаботиться.
— Хорошо быть существом с изначально заложенной функцией материнства, — заметил я. — У меня вот никогда толком не получалось заботиться...
— А вы пробовали? — пальцы Айрин приглаживали мне волосы.
Еще одна порция мурашек, и я окончательно пущусь вразнос, и правда скину ботинки и заберусь на диван с ногами.
— Пытался, но я не хуже Майкрофта умею смущаться там, где не нужно. Просто в девочках такое от природы заложено, а нас нужно учить. Кому-то, конечно, приходится становиться заботливыми поневоле, вот как моему брату... или Уотсону.
— Ни Майкрофт, ни Джон не стали заботливыми поневоле, у них такой характер. У вас должен быть тоже такой, потому что вы воспитывались братом. Но вы по какой-то причине смущаетесь.
— Не знаю, Айрин. Я хорошо помню себя в детстве, мне всегда хотелось сделать что-то для Майкрофта, я его обожал, но у меня было очень мало поводов позаботиться о нем. Очень уж он меня оберегал. Я не в упрек ему, не подумайте.
— Он боялся вас потерять, поэтому и оберегал. Он лишился матери, и не хотел потерять еще и брата.
— Я понимаю. Но, возможно, прояви он большую требовательность, ему было бы легче сейчас... хотя, не знаю. В детстве я был более чем благодарен ему за его отношение. А сейчас очень корю себя за то, что на какое-то время отдалился от него в молодости. Я только с годами понял, как ему это было тяжело. Вы правы, я большой эгоист, Айрин. Сесил таким не вырастет.
Я услышал посторонние звуки первым, резко выпрямился, а потом вскочил и моментально сел в свободное кресло. Айрин не успела спросить, чем вызвана такая резкая перемена, уже через мгновение услышав из прихожей голос сына.
***
Видя, что мое настроение опять стало ухудшаться, Айрин не настаивала, чтобы я остался на чай. Да и не хватало еще Сесилу заметить странности в моем состоянии. Покинув дом Айрин, я взял кэб, но не спешил назвать кучеру адрес. Он не выдержал и напомнил о своем существовании. Я велел отвезти меня на угол ***-стрит и, высадившись, отправился пешком к дому Питерса — на границу «миров».
Ветер меж тем сменил направление, на Лондон стал наползать туман. Я отыскал нужный дом и посмотрел на окна — хозяин находился в мастерской, работал, видимо, но у меня там был «свой стул». Пришлось постучать дважды, прежде чем Питерс вообще сообразил, что кто-то пришел.
— «Гость, сказал я, там стучится в двери дома моего», — послышалось вслед за щелканьем замка.
— «Гость — и больше ничего», — отозвался я. — Здравствуйте, Майлз. Я не помешаю?
— Сколько можно задавать этот глупый вопрос? Входите, Шерлок.
Питерс стал выглядеть заметно лучше, после того как Майкрофт взял его под крыло. Да и покровительство молодого лорда R не прошло даром. Очутившись в мастерской, я заметил на стене еще пару пустых мест — картины ушли к новым владельцам. Пожалуй, стоит прикупить себе еще хотя бы одну, а то взлетят в цене и станут мне не по карману, не воспользуюсь же я расположением автора, который еще недавно еле сводил концы с концами.
— Выпьете со мной чаю? — спросил Питерс.
— Попытаюсь, — серьезно ответил я.
Питерс всегда понимал все правильно и никогда не задавал ненужных вопросов. Пока он хлопотал, я устроил себе привычную экскурсию по его домашней галерее. На эти картины я мог смотреть бесконечно.
— Что нового происходит в мире, Майлз? — возможно, Питерс был последним человеком, которому стоило задавать подобный вопрос, но тем интереснее было услышать его ответ.
— По ту сторону границы, вероятно? — уточнил он, жестом приглашая меня к накрытому столику. — Да как-то неспокойно там. Заходил в «Старую подкову», рисовал лица, так меня там чуть не избили, но хозяин заступился.
— Вы осторожнее все-таки, — кивнул я, садясь. — Не рискуйте понапрасну. Хотя, кто бы говорил, конечно...
— Так обычно в этом кабаке жизнь текла относительно мирно. Дела у хозяина идут хорошо, публика там встречается любопытная, туда даже джентльмены захаживают. В поисках удовольствий. А тут подошли к стойке двое. Знаете, такие… клетчатые пиджаки, кепи, усищи. Вот только пиджаки не по размеру, хотя и чистые, а карманы топорщатся. Но физиономия у одного была любопытная. Я лишь открыл блокнот и взял карандаш, как тот тип на меня накинулся с криками, что я, вероятно, «легавый».
— Не рискуйте, — попросил я еще раз. — В Ист-Энде что-то назревает, даже мой брат считает, что там сейчас совсем небезопасно. Да вы и сами говорите об этом. В другой раз хозяин может не вступиться вовремя. А у меня не так много друзей, чтобы... — я замялся и не закончил фразу.
— Ну обернулось-то все хорошо, — улыбнулся Питерс, пытаясь соблазнить меня домашними кексами, присланными матерью. — Я нарисовал этим громилам по портрету — они были впечатлены сходством и даже предлагали мне в качестве гонорара проставить пинту.
— Надо было, — я кивнул на коробку с шоколадом, — конфетами вон брать. Грей прислал? Или сам принес?
— Сам. Заходил на днях. В случае с теми господами, я не мог быть уверен, купят они конфеты или ограбят магазин, — усмехнулся Питерс. — Кстати, я тогда впервые увидел настоящий кастет. О боже, мы говорим о шоколаде, а я забыл вам его предложить.
— Вот от шоколада не откажусь, — рассмеялся я.
Боюсь, что на конфеты я просто накинулся. Ничего, Грей еще привезет.
— Если вашей целью было возбудить во мне желание навестить Ист-Энд, — сказал я наконец, — то вы ее достигли. Давненько я там не был, надо бы посмотреть своими глазами, что и как.
— Да боже упаси, ничего такого я не хотел! Однако ж вы сами упоминали о мисс Келли, советовали на нее взглянуть.
— И вы до сих пор не показали ее портрет? — я сунул в рот третью шоколадку. Ну, Грей уж точно не украл этот набор. Надо бы и мне не забыть послать нашему общему другу конфет...
— Один момент.
Питерс, который никогда не выбрасывал даже незначительные эскизы, встал и ушел в соседнюю комнатку, где у него стоял шкаф с многочисленными папками. Вернувшись, он протянул мне совсем тоненькую. Там лежало несколько зарисовок и пара вполне законченных карандашных портретов. Несколько идеализированных впрочем: Питерс совершенно убрал из облика Мэри малейшие отпечатки профессии.
Я вспомнил историю нашего с ним знакомства и у меня вырвалось:
— Как же давно это было... как в другой жизни...
— Шерлок — это все та же ваша жизнь, и вы в силах построить ее так, как вам хочется, — отозвался Питерс.
Он никогда не читал мне нотаций, но свое отношение к моей привычке выражал кратко и по существу. Но второй раз за день этот разговор вести не хотелось.
— Майкрофт говорит, что Келли очень полезна. Думаю, еще год, от силы полтора... и он обязательно примет участие в ее дальнейшей судьбе. А пока надо бы все-таки навестить ее.
***
Под этим предлогом я вскоре «сбежал» от Питерса, но мне нужно было переменить внешность. С Мэри я виделся всегда в одном и том же облике, считался постоянным клиентом. Разумеется, первым делом я клеил себе усы — соваться в Ист-Энд, принимая облик человека из простых, и не иметь усов, значило вызывать ненужные вопросы. Также у «Доусона», коммивояжера средней руки, имелись небольшие баки. Волосы он всегда помадил и зачесывал вбок. Красавчик, что и говорить.
Разумеется, у Мэри был свой сутенер — я бы не оставил девушку без присмотра. Малый этот через вторые руки передавал полученные сведения Макдональду, а тот — уже Майкрофту. Этот Робби Уоткинс имел в околотке заметный авторитет; разумеется, он опекал не только Мэри, но она была наиболее ценным его призом. Другие сутенеры уже дважды предлагали Уоткинсу немалые деньги, чтобы он передал девушку под чужое крыло. Закончилось дело сломанными носами и ребрами. Подступались с выгодными предложениями и содержатели борделей — всегда выгодно иметь такую красотку в своей коллекции.
Итак, Доусон приехал в Уайтчепел, засел в излюбленном кабаке, заказал себе пива и стал ждать. Мэри всегда снимала клиентов только в питейных заведениях — конкретно в двух, где хозяева, в случае чего, могли или заступиться, или послать за Уоткинсом. Разумеется, они получали от последнего несколько монет за лояльность. По моим расчетам Мэри скоро должна была появиться. Пока что в кабак подтягивались ее конкурентки, пытались подсесть за мой столик, но, узнав, что я жду Мэри Келли, выражали свое неудовольствие, используя словечки далеко не литературные.
И вот наконец дверь распахнулась и в зал вплыла она — честное слово, я уже не раз пожалел, что просто не помог этой девушке, а втянул в агентурные игры. Отведи я ее сразу к Питерсу, он бы рисовал ее, порекомендовал другим художникам — работа натурщицы уж на порядок чище. В романе бы написали, что Мэри выглядела в этом кабаке как экзотический цветок, расцветший на мусорной куче. Конечно, не экзотический. Что может быть экзотического в голубоглазой блондинке? Скорее уж какая-нибудь фиалка, или незабудка, на худой конец.
Оглядев зал, она заметила меня и пошла к столику, покачивая бедрами и улыбаясь, демонстрируя все еще белые, здоровые зубы — предмет особой зависти конкуренток.
— Мистер Доусон, какая встреча, — проворковала она, присаживаясь рядом,— вас так давно не было. Я уж думала, вы забыли свою Мэри или нашли себе кого-то. Где вы были так долго?
— Путешествовал, — не покривил я против правды, совершенно не понижая голос. Впрочем, никто за соседними столиками не принял мои слова всерьез. Клиент красуется перед «дамой», ничего необычного. — Как поживаешь, девочка?
— Ничего поживаю, — Мэри придвинулась ближе и взяла меня под руку. От нее разило дешевыми духами, но в здешней атмосфере они казались фимиамом. — Робби обо мне заботится.
— Ох уж этот бравый Робби, — произнес я тоном, которым обычно говорят «ути-пути». — Чем тебя угостить, дорогуша?
— Как обычно, вы же знаете.
Я заказал ей джин. Насчет этого пойла я уже не раз предупреждал Мэри, правда пила она только для вида, в стакане осталась половина.
Стоило нам встать и направиться к выходу, как к столику ринулись две девицы, чтобы схватить недопитое. Начался скандал, рискующий вылиться в драку. Под шумок мы выскользнули за дверь. Комнатка Мэри находилась неподалеку — с отдельным входом. Очень удобно, во всех смыслах. Но я бы, в любом случае, не заблудился, даже несмотря на туман.
Комнатушка была маленькая, в ней стояла скрипучая старая кровать, вплотную к которой — столик у окна. Дальний угол закрывала занавеска, скрывая «удобства». Меня вовсе не шокировала возможность сидеть на ложе греха рядом с моей протеже, однако я чувствовал, что, сев на кровать, могу просто не найти сил встать. Но в комнате, слава богу, был один стул. Мэри опустила щеколду, зажгла свечу и занавесила окно старым пальто, которым заменяла шторку. Это означало, что она не одна — сигнал для потенциальных клиентов.
— Я правда путешествовал, меня не было в городе месяц. Как тут... — я замялся, — как поживаешь? — повторил я свой вопрос.
— А меня художник рисовал, — похвасталась Мэри. — Да вы, поди, знаете. Он так и сказал: «Я от мистера Доусона». Такой чудной! Нарисовал меня как какую-нибудь леди.
— Это мой друг, ему можно полностью доверять. Он любит красивые и необычные лица, девочка.
— Уж нашел красотку, — фыркнула она, но по тону я почувствовал, что комплимент ей польстил.
Она принялась вытаскивать шпильки, понимая, что я обязательно оставлю ей достаточно денег, чтобы сегодня никого больше не принимать, а спокойно выспаться.
— Ты становишься настоящей кокеткой. Расскажи, что тут нового? Говорят, у вас неспокойно?
— Да не знаю, спокойно или неспокойно. Я же до кабака и обратно. Робби я рассказывала — Клей, как всегда, ругал власти; Хотчинс все пытался напускать туману, пыжился, говорил, что познакомился с какими-то важными людьми. Я не пытаюсь выпытывать подробности, вы же не велели. Наверное, Робби понимает, что означает вся эта болтовня.
Робби-то не понимал, но уж Макдональд явно знал, кто эти Клей, Хотчинс и прочие типы, чем занимаются. Сведений от Мэри и дополнительных донесений от инспектора Майкрофту вполне хватало, вероятно. Но вот о Хотчинсе я слышал — он был по убеждениям ярым анархистом. А раз так — попадал в поле зрения внутренней агентуры моего брата.
— Ты все делаешь правильно. Я, собственно, интересуюсь... спрашиваю лично про тебя. Все ли в порядке, не обижают ли.
— Да не то что обижают… но… как это говорится? Издиж… издир…
— Издержки? — подсказал я.
— Вот, точно! — рассмеялась Мэри. — Зейн намедни всю постель облевал. А у Фокса привычка сморкаться так, что сопли отлетают на стену. Но Робби притащил мне чистые простыни — не новые, конечно, но от китайцев. Велел спрятать и стелить только себе. А клиентам, значит, похуже.
— Да и правильно, — меня передернуло, но не показывать же вида. — Таким, с позволения сказать, клиентам еще и простыни чистые стелить... Вот бросишь работу, выйдешь замуж, я тебе на свадьбу такие простыни подарю...
Мэри покатилась со смеху.
— Вы скажете тоже — кто ж меня замуж-то возьмет? Разве что в какой-нибудь Австралии.
— Возьмет-возьмет, — кажется, я сказал это тоном «уж я позабочусь об этом». — Ты меня еще и на крестины позовешь. Позовешь же?
— Дети? — Мэри вспомнила свои католические корни и перекрестилась. — Да вы что — побойтесь бога. Я у врача была, конечно, но мало ли. Вон у Николз я видела одного, который помладше. По мне — так дурачок он. То ли муж чего подцепил, то ли она. Правда, пьет она знатно и, кажется, давно…
Я не знал, кто такая Николз, — наверняка уличная и уже не первой молодости.
— Вот и побереги себя. А через год-другой я сам найду тебе хорошего мужа. Обещаю. От которого и дети будут здоровые.
Про себя я подумал, что если через год-другой меня уже не будет, то надо заранее попросить Мака проследить за этим лично. Мэри посмотрела на меня едва ли не с жалостью. Видимо, с ее точки зрения я совершенно был оторван от реальной жизни.
— А вы сами как поживаете, мистер Доусон? — Мэри не знала моего имени, считала меня полицейским агентом.
— Хорошо поживаю, — усмехнулся я.
— Да вид у вас какой-то больной.
Мэри присела на корточки и посмотрела на меня снизу вверх. Дежавю.
— Со мной все в порядке, не переживай, — я потрепал ее по щеке, достал из кармана монеты и положил на стол. — Побуду еще немного, а потом пойду.
— Да туман-то какой. Может, останетесь? Я те простыни постелю.
Это было что-то новое. Мы заранее обсудили все щепетильные вопросы, договорившись, что отношения наши сугубо деловые. И эта вздумала меня жалеть.
— Нет-нет, пойду. У меня есть еще кое-какие дела, — соврал я.
Мэри посмотрела на монеты.
— Много что-то, вот я и подумала…
— Во-первых, скажи Уоткинсу, чтобы он купил тебе угля, — я указал на маленькую печурку в углу. — У тебя тут сыровато.
— Но лето же….
— Ничего, немного подтопишь. И ты бы сменила щеколду на задвижку. Пусть Уоткинс позаботится.
— Если вы так считаете. — Мэри полезла куда-то в уголок за кроватью, в свой тайник, пряча монеты.
— И не экономь. Твой… другой гонорар регулярно поступает на счет.
— Ага.
Не знаю уж, верила она в банковский счет или нет. Те деньги она в руках не держала, не могла пощупать. Я решил потом прийти еще раз и проверить — сменила она запор на двери или нет.
— Что ж, пойду, — я поднялся со стула. — Веди себя осмотрительно, если что-нибудь встревожит или испугает — сразу сообщай Уоткинсу.
— Хорошо, мистер Доусон. Ой, погодите, я вот что хотела спросить… Если этот ваш друг, художник, если он захочет… с ним можно или нет?
Меня редко что-либо шокировало. С другой стороны, Питерс был привлекательным мужчиной. Он, что же, наконец заинтересовался женщиной не только в качестве модели? Или это Мэри решила осчастливить «беднягу»? Тут я наконец понял — она просто пыталась переспать хоть с кем-то приличным, просто так, для себя.
— Это уж как вы поладите. Он со мной не работает, если ты об этом. Просто друг.
— Да я так спросила, — стушевалась Мэри, открывая дверь.
— Конечно. До встречи, девочка.
Я выскользнул на улицу, осмотрелся. Вокруг не было ни души, хотя где-то за углом орал какой-то пьяница, визжала проститутка — словом, кипела жизнь.
