1888 год

Джон Уотсон Газеты зашевелились в начале сентября, после того как было обнаружено тело Энни Чэпмен. Уайтчепел и без того печально знаменит уголовщиной, нападения на проституток там обычное дело. Конечно, журналисты подняли шумиху вокруг дела Чэпмен не столько из-за самого факта убийства — технически вполне банального, сколько из-за того, что убийца потом сделал с телом. Это попахивало безумием, извращением — словом, сенсацией. Вспомнили более раннее, августовское убийство Мэри Энн Николз. Между этими двумя убийствами определенно наблюдалось сходство — горло обеих жертв было перерезано. Поначалу убийство Николз тоже не вызвало особого ажиотажа, тем более что кроме жестокости оно ничем не могло пощекотать нервы публики. Однако чем больше газетчики копали, тем явственней вырисовывалось, что в Уайтчепеле орудует сумасшедший маньяк. Вспомнили Марту Тэбрем, тоже убитую в августе, благо тут было чем поразить читателей: тридцать девять колотых ран — это вам не шутки. Холмс, впрочем, не верил, что Тэбрем имеет какое-либо отношение к делам Николз и Чэпмен. Он вынужден был ориентироваться только на те подробности, которые черпал из газет — точнее газетенок. Разумеется, детали убийств смаковали в изданиях, не предназначенных для приличной публики. Холмс был бы рад получить сведения от полиции, но случилось нечто странное и даже возмутительное. После убийства Чэпмен Холмс отправил телеграмму Лестрейду с просьбой при случае заехать на Бейкер-стрит. К сожалению, я не присутствовал при этом разговоре, но последствия расхлебывал. Начать с того, что я с трудом добился от Холмса объяснений, чем же он был так расстроен, что мне пришлось весь вечер ходить на цыпочках и не дышать, пока он переживал неприятные симптомы, связанные с передозировкой кокаина. Когда Холмс смог наконец поддерживать беседу, я услышал, что Лестрейд по секрету сообщил, будто полицейское начальство запретило привлекать к расследованию убийств в Уайтчепеле частных сыщиков и вообще в Ярде крайне нервозная обстановка. Дело пахнет большим скандалом, который затронет всю систему — от самых верхов до низов. Позиция сэра Чарльза Уоррена показалась мне вполне ожидаемой. Я пытался воззвать к логике Холмса — не хотят помощи и не надо. Но, откровенно говоря, я и не хотел, чтобы он ввязывался в это дело — еще полгода назад я бы, возможно, даже поговорил с Майкрофтом, чтобы он нажал на нужные рычаги, посодействовал бы возможности брата поучаствовать в сенсационном расследовании. За полгода изменилось слишком многое. Я боялся за репутацию Холмса — это, пожалуй, единственное, что у него осталось. Полицейские к тому же далеко не идиоты — тот же Лестрейд наверняка заметил бы пугающие перемены, произошедшие с прежде гениальным конкурентом. Раздражительность, постоянные перепады настроения, суетливость, странные высказывания, совершенно не вяжущиеся с общей темой разговора. Иногда Холмс бывал в порядке, но эти периоды становились все короче. Пытаясь сдерживаться при общении с братом, он начал срываться на меня. Видя, что терпение мое истощается, просил прощения, умолял не уходить, хотя я и не собирался — но эти мольбы выглядели еще более ужасно, чем несправедливые нападки. Интимной близости между нами уже не было — у Холмса начались проблемы с потенцией. Он пытался как-то компенсировать это неудобство, старался любыми способами доставить мне удовольствие, но я чувствовал себя при таких попытках скованно. Вероятно, меня бы лучше всего поняли женщины, которым приходилось спать с пьяным мужем. Так что, хотя я каждую неделю приезжал на Бейкер-стрит с ночевкой, но все чаще оставался в своей спальне один. Если Холмс бывал трезв — иначе уже и не скажешь, — то приходил ко мне, и мы спокойно разговаривали перед сном. Я хотя бы мог обнять его, вновь поверив ненадолго, что это тот самый человек, которого я любил много лет. Прости меня боже, но я полюбил вечера в своем доме в Паддингтоне. Эти милые беседы, чтения рукописей, мерное позвякивание спиц в руках Мэри. Я отдыхал и при этом чувствовал себя предателем. Иногда я просыпался ночью и долго не мог уснуть, включал лампу, брал книгу и читал, чаще всего не осознавая смысла прочитанного — лишь бы не думать. Человеческие мысли вообще вещь опасная, особенно когда они обращены в будущее, не сулящее ничего хорошего. Я все чаще ловил себя на том, что вижу некое спасение в старом армейском револьвере. Религиозностью я никогда не отличался, но если самоубийцам уготован ад, то куда же мне еще идти потом в поисках души Холмса, как не туда? Ведь по сути он убивал себя — методично, каждый день. А если души нет, значит и бояться нечего. Помню, когда я подумал об этом впервые, то испытал такой приступ страха, что прочувствовал его каждой клеточкой тела. А в следующий раз не почувствовал уже ничего… И с Майкрофтом мне было тяжело встречаться. Что я мог ему сказать? Я хорошо помнил разговор о чуде. Если он не уйдет вслед за братом — вот это для меня стало бы чудом. Но у меня язык не повернулся бы попросить: «Не бросайте меня одного». Двенадцатого сентября, в среду, я приехал в «Диоген», и меня ждал сюрприз. Грей сообщил мне, что Майкрофт уехал с Айрин в парк — погулять с Сесилом. Я испытал огромное облегчение — Майкрофт, видимо, чувствовал себя прекрасно. Ну и слава богу. И что я сделал? Поехал на Бейкер-стрит. Миссис Хадсон, открывая мне дверь, только махнула рукой. Войдя в комнату, я увидел Холмса: он сидел за накрытым к чаю столом и с самым внимательным видом разглядывал в лупу раздавленную на тарелке булочку с корицей. Растерявшись, я чуть было не предположил вслух, что, вероятно, назревает заговор с целью отравить лондонцев поддельной корицей. — Миссис Хадсон подсунула вам несвежую сдобу? — этот вариант вопроса получился ничуть не лучше. — Здравствуйте, Уотсон! Какая приятная неожиданность. Вы не перепутали Холмсов случайно? Нет-нет, я рад, пусть даже и перепутали! Миссис Хадсон? Вы думаете, это она? Понятно. Он недавно сделал укол и пока что чувствовал подъем. Но булочки с корицей все же лучше, чем рассуждения о том, что устрицы уничтожат все живое. — Майкрофт уехал с Айрин и мальчиком в парк, — сообщил я. Подойдя к столу, я посмотрел на останки булочки. — За что вы ее так? — Я в детстве хотел узнать, как устроена сдоба внутри, — заговорил Холмс нарочито жизнерадостно. — Но никогда не удавалось. Должен же я осуществить мечту детства! К тому же, я не могу съесть эту булку, не удостоверившись, что в ней нет ничего опасного. Я же не видел, кто и когда ее принес. Я тоже был на прогулке. — И где же вы были? — я стащил с тарелки кусочек булки и положил в рот. — Вкусная. — Ешьте-ешьте, я уже все проверил! — Холмс засмеялся. — Видите, как я вовремя. Я был... где-то на улице. Я не помню. Это не важно. Хотите шерри? Я посмотрел на ноги Холмса — он был в домашних туфлях, на брючинах я не заметил следов грязи, так что, возможно, он или бродил в районах приличных, или же переодевался в обитателя трущоб. Следовало бы потом спросить миссис Хадсон. — От шерри не откажусь, — сказал я. — Так в чем же дело, старина? — рассмеялся Холмс. — В ваших рассказах я всегда говорю вам, чтобы вы что-то сделали: посмотрели справочник или налили шерри. Вперед, мой друг, вперед, вы знаете где у нас стоят бутылки, не так ли? Я сегодня побуду Шерлоком Холмсом из ваших опусов! Мне тоже налейте. Я все же невольно усмехнулся, открыл погребец и достал бутылку. Не будучи уверенным, можно ли Холмсу в таком состоянии алкоголь, я не решился возражать ему — уж лучше пусть побудет в эйфории. Мне следовало морально подготовиться, чтобы выдержать очередной раунд в обороне. Холмс взял бокал, важно кивнул, понюхал, словно впервые пробовал шерри, сделал микроскопический глоток, сплюнул и поморщился. — Как вы это пьете? Такая гадость. Что у вас нового, Уотсон? Почему вы не у Майкрофта? Сегодня же среда? Я вздохнул про себя. Что сегодня среда, он помнил, а как я двумя минутами ранее сказал, что его брат уехал на прогулку с Айрин — уже нет. Но я терпеливо повторил все с самого начала, усевшись в кресло с бокалом. Я не считал шерри гадостью и довольно быстро выпил половину. — А больше ничего нового, — подытожил я. — С утра ездил по пациентам, потом заехал в клуб, а мой любимый пациент от меня сбежал. — У Майкрофта роман с Айрин. Тсс! А, я вспомнил! — внезапно Холмс вскочил со стула. — Я вспомнил, где был. Я же ездил в пароходную компанию! Насчет билетов! Майкрофт говорил, что в сентябре надо будет поехать в отпуск. Сейчас сентябрь, не так ли, мой друг? Поедем в кругосветное путешествие! Поедем? — Сейчас сентябрь, но вряд ли Майкрофт сможет уйти в отпуск, — спокойно ответил я, хотя у меня засосало под ложечкой. — Да отчего это? Он сам мне предложил еще в августе! Вот чудак, он забыл сказать вам! Ничего, вот сядет он на корабль и начнет дышать морским воздухом. И память к нему сразу вернется. А я брошу курить, вот что. Вот как поплывем — сразу брошу. Лучше бы он что другое бросил! — Ну вы же знаете, что от Майкрофта в любой момент могут потребовать содействия в расследовании уайтчепельских дел. А там, возможно, полиция вынуждена будет обратиться к вам… «Боже упаси», — подумал я, говоря это. — Какое от Майкрофта может быть содействие, помилуйте! Он сроду не бывал там. Он даже представить себе не может... не может представить, да. А меня не допустили к делу! Идиоты! Им плевать... а и ладно. Мне тоже плевать. Поедем вокруг света, Уотсон? Только вы и я? Каюта будет качаться... убаюкивать... — Вы, наверное, устали? — попытался нащупать я спасительную соломинку. — С утра же на ногах. Может, поднимемся ко мне в спальню и приляжем? Я тоже устал. Эти пациенты ужасно выматывают. Холмс подозрительно посмотрел на меня. Но, видимо, решил, что подвоха в моих словах нет. — У вас удивительная способность, мой дорогой. Идемте. Наверх! И он буквально ринулся к лестнице. Я вздохнул, поднимаясь из кресла. Интересно, какая у меня удивительная способность-то? Не иначе как заговаривать зубы. Я поплелся следом, всем своим видом демонстрируя усталость. — Погодите, я тут уберу, — окинул Холмс живописный беспорядок в комнате. Тут что, кровать не перестилали сегодня? Вся постель кувырком, пепельница рядом на полу. — Давайте помогу, — сказал я, поправляя одеяло и взбивая подушки. — Ночевали у меня? — А что? — с вызовом спросил Холмс, но тут же смягчился. — Я часто ночую в вашей спальне. Мне тут больше нравится. Но утром я ухожу к себе. Я только молча обнял Холмса, наклонил ему голову и поцеловал в висок. — Когда вы вернетесь обратно, — пробормотал он, — мы поменяемся комнатами. Я буду спать тут, а вы будете приходить ко мне. Идет? Вот доберемся до Паука, и вы сразу переедете, правда же? Он повел плечами, высвободился, снял обувь и, не снимая халата, улегся на кровать. — Обязательно. — Я тоже разулся и лег рядом. — По такому поводу я с радостью уступлю вам свою спальню. — Думаете, я уже ни на что не способен? — вдруг спросил он. — Мне просто надо отдохнуть. Взяв руку Холмса, я ласково ее пожал. — Я вовсе не шучу, дорогой. И не пытаюсь вас успокоить. К тому же Паук пока затаился, а значит у вас как раз есть время собраться с силами. Холмс смотрел на меня не меньше минуты, прежде чем ответить. — Лучше бы он не таился. Так надоело ждать... — Ничего. Тем больше вероятность, что он допустит какую-нибудь ошибку. Расслабится, так сказать. — И мы его прихлопнем! — Холмс ударил ладонью по постели. — Не сомневайтесь, дорогой. Я не сомневаюсь. Как там дела у Майкрофта? — Ну вот… с дамой в парке гуляет… — нерешительно ответил я. Холмс опять забыл? И стоит ли спрашивать его насчет романа между Майкрофтом и Айрин? — А, ну да, вы же говорили. Не с дамой, а с мальчиком, кстати. Наверняка же? А Грей? Грей поехал с ними, или он снова протирает плюш на креслах в вашей гостиной? — Так Грей же мне и сообщил в клубе… — начал я. — В каком смысле протирает плюш? — Грей влюблен в вашу же... в нашу Мэри. Вы что, не в курсе? Все знают. Стоит вам за порог — и он у нее. Нет, ну не каждый день, ладно... — Вот идиот,— пробурчал я. — Представляю, как веселится Паук, когда ему докладывают о похождениях членов нашего большого семейства. — Пауку плевать. Он же не идиот. А может быть это даже умно, дорогой. Грей ведет себя, как обычно. Значит, ничего необычного в вашем браке нет. Но вообще-то, будь он женщиной, я бы подозревал у него бешенство матки. Знаете, как у Клеопатры. Ну что это за манера, менять по два десятка женщин за год? — Это или распущенность, или какого-то рода страх, на мой взгляд, — ответил я, размышляя совсем не о Грее. Я не мог не заметить, что хотя Холмс забывал очевидные вещи, но все же сведения, связанные с громкими убийствами, оседали у него в памяти и проявлялись в речи таким вот причудливым способом. Ведь у Чэпмен была удалена матка. — Страх. Сейчас он у всех, не так ли? Пока еще маленький, еще не ужас, но страх... страх накрывает Лондон, Уотсон. Черт побери, они делают это специально. И сделают в конце концов. Вы правы, Майкрофту сейчас не уехать. Знаете что, мы тоже подождем, да? Не бросим же мы его одного? Мы поедем позже. Вы, я и Майкрофт. А Грея оставим развлекать Мэри! — А куда же мы денем Айрин? — я приподнял брови. — Грей будет развлекать Мэри, а кто позаботится об Айрин? Холмс посмотрел на меня с таким недоумением, что я в первый момент испугался, не спросит ли он, кто такая Айрин. Но он помотал головой. — Вы правы, дорогой мой. Грею придется смириться с существованием Айрин. А как все было бы красиво, а? Мы с вами, Майкрофт с Айрин, Мэри с Греем... но вряд ли, да? Что я несу, Уотсон, почему вы меня не заткнете? — Люблю сказки, — усмехнулся я. — Это звучит слишком идеально. Собрались бы все вместе — и уплыли в какую-нибудь Новую Зеландию… Хотя нет — это наша колония. Куда ни ткни — всюду наши милые соотечественники… — Если бы он был готов уплыть куда-нибудь, пусть даже не так далеко, — вдруг с откровенным раздражением сказал Холмс. — Но благо Британии! Куда уж нам с этим соперничать. Шесть человек могли бы быть счастливы. Даже семь — мальчик бы получил отличного отца. Но нет, благо Британии, Уотсон! Впервые на моей памяти Холмс говорил таким тоном о брате. Но в глубине души я был сейчас с ним согласен. — Да может и уплыл бы, — все же возразил я скорее самому себе, — так ведь везде достанут. На этот раз Холмс молчал не меньше пяти минут. — А вы изменились, Уотсон, — сказал он наконец. «А вы-то как изменились…» — В чем? — спросил я. — Я все жду, что вы станете бранить меня. Нельзя же вот так... А вы молчите или соглашаетесь. Не молчите, Джон, а то мне кажется, что в ваших мыслях я не дотяну и до Рождества. — А какой смысл вас бранить? Это что-то изменит? Попробуйте только не дотянуть. — Дотяну, — Холмс закрыл глаза и прислонился к моему плечу. — Я еще хочу весну увидеть. Хотя бы эту. Уснул он внезапно и крепко. Я полежал немного, осторожно отодвинулся, уложив его голову на подушку. Не проснулся. Отличить настоящий сон от притворства я был в состоянии. Встав с постели, я на цыпочках спустился вниз, в пустую гостиную. На тарелке лежала распотрошенная булочка. Я машинально сунул кусок в рот и стал жевать. — Господи, доктор, да что вы в самом деле! — раздался за спиной шепот миссис Хадсон. — Очень есть хочется, — признался я. — Ну неужели же я вас не накормлю? Спит? — она указала пальцем на потолок. Я кивнул. — Слава богу… Больше всего я боюсь, что он, куря в постели, устроит пожар, — призналась наша многострадальная хозяйка. — Я поговорю с Холмсом. А куда он ходил сегодня, не знаете? — Да никуда он не ходил. И вчера тоже весь день сидел дома. Не знаю, чем занимался в то время, когда не пиликал на скрипке. «Пиликал» — означало, что звуки, извлекаемые из инструмента, музыкой можно было назвать с натяжкой. В противном случае миссис Хадсон сказала бы «играл». — Я иногда выходила в коридор и прислушивалась. Вроде бы ходил из угла в угол, бормотал иногда что-то, а в остальное время было тихо. Сейчас принесу вам поесть, доктор. Я быстро. Может, кто-то назвал бы меня бездушным, но я с удовольствием съел нехитрую снедь, предложенную миссис Хадсон. Утолив голод, я поднялся в спальню и осторожно прилег рядом с Холмсом, и даже задремал. Проснулся я, услышав удивленный голос: — Уотсон? О, господи! Это вы? Как описать мои ощущения? Представьте себе тысячи булавок, прокатившихся волной под кожей, от головы до кончиков пальцев на руках. — Да, это я. И уже два часа как пришел. — Что же вы не разбудили меня? Эх... ну ничего. Вы надолго? Останетесь сегодня? — спросил он с надеждой. — Когда я пришел, вы как раз препарировали булочку с корицей, — сообщил я, чувствуя, что еще немного — и меня начнет колотить озноб. — Мы даже поговорили с вами. И да, сегодня среда. Но Майкрофт уехал на прогулку с Айрин и мальчиком. Я его не застал в клубе. Холмс уставился на меня, потом закрыл глаза и сглотнул. Он меня понял, вне сомнений. Но и я понимал — он ничего не помнит. — Простите, — сказал он через минуту. — Среда. Конечно. — Ничего, — немного успокоившись, я погладил Холмса по руке. — А Мэри я отправлю записку, предупрежу, что останусь ночевать тут. — Спасибо, — так и не открыв глаз, пробормотал Холмс. Майкрофт Холмс Двенадцатого сентября, в среду наступила небольшая передышка в делах. Меня пока не особо тревожили в связи с преступлениями в Ист-Энде, да и после возмутительного распоряжения суперинтенданта не привлекать к расследованию частных лиц, лишившего Шерлока возможности участвовать в раскрытии этих громких преступлений, мне не особо хотелось видеть у себя кого-либо из полицейского начальства. Видимо, они пока справлялись сами, да и Макдональд утверждал, что инспектор Абберлайн хорош в своем деле. Часа в три Алан неожиданно подал мне записку от Айрин: «Здравствуйте, друг мой. Мы с Сесилом в экипаже у вас под окнами, едем в Холланд-парк. Не желаете присоединиться к нам, а потом вместе выпить чаю?» Послав Алана «развлечь» пассажиров экипажа, я бросился в ванную — брился я рано утром и наверняка следовало привести себя в порядок перед встречей. Через шесть минут я был внизу. Алан, стоявший у окна экипажа и беседующий с дамой, открыл мне дверцу, я поздоровался, сел, и экипаж тронулся. Некоторое время мы с Айрин могли только смотреть друг на друга, улыбаясь. Сесил был счастлив меня видеть — взаимно, впрочем, — и ни у меня, ни у его матери не хватило духа прервать его воркотню. Наконец мальчик выговорился, прислонился ко мне и ненадолго затих. — Хорошая сегодня погода, — более банально начать разговор было невозможно, — как хорошо, что вы меня вытащили на воздух, Айрин. Я с восьмого числа в клубе безвылазно. — Бедный. Это из-за того, о чем пишут в газетах? Да, Айрин читала газеты. Во-первых, у нее не было мужа, который мог бы ей запретить, во-вторых, посмотрел бы я на того, кто вообще смог бы хоть что-либо запретить этой женщине. — В том числе, — я покосился на мальчика. Он-то газет не читал... — Но, конечно, были и другие дела. — Надо пользоваться последними приятными днями, — сказала Айрин. В свете последних событий прозвучало немного, я бы сказал, зловеще. — Деревья только начинают желтеть, в парке сейчас очень красиво. В парке действительно оказалось чудесно. Мы немного прошлись по аллеям, ушли подальше от прудов к желтеющим деревьям. Сессил тут же побежал собирать листья, а мы с Айрин выбрали скамейку. Я снял кашне и положил на влажную поверхность. Айрин села, я опустился рядом. — Джон был бы доволен вами, — улыбнулась она. — Да, он будет доволен, несомненно, когда узнает... Завтра ведь Мэри собирается к вам? Айрин кивнула. — Джон с Шерлоком будут у себя или приедут погостить к вам? — уточнила она. — У себя, наверное... Шерлок, как мне кажется, не хочет сейчас компании. Он не в духе. И я его понимаю. Он предлагал им свои услуги... — Лучше бы у вас. Мэри говорит, Джон, возвращаясь домой, выглядит так, будто… — Айрин запнулась, но закончила, — будто дежурил пару суток у постели тяжелобольного. — Да я-то не против, вы же понимаете. Но, увы, кажется, брат готов сейчас терпеть только Джона. Что я могу, Айрин? Я обращался к Шерлоку с очень личной просьбой не так давно, и обещал, что более ничего такого не попрошу. Она вопросительно посмотрела на меня. — Помните, мы заезжали перед отъездом в... во Францию, — я чуть не сказал «Италию», но вовремя спохватился, — меня тогда еще... собака покусала... — Помню, конечно. Я еще удивилась: где вы собаку-то встретили? Вот ведь незадача. Тогда по взглядам Айрин, которые она бросала на нас, я уверился, что она все поняла, а, выходит, мои слова о собаке приняты были ею всерьез? Но отступать уже было поздно. — Я вообще сперва хотел сказать, что меня покусала лошадь, — вздохнул я, — просто побоялся, что после этого малыш будет опасаться лошадей. Вот и сказал про собаку. — Лошадь или собака — неважно, — Айрин нахмурилась. — Нет, я поняла, что с Шерлоком творилось что-то ужасное накануне. Но я никогда бы не подумала, что это он искусал вам руки. Я тогда решила, что вы поранились как-то иначе. — Не важно, Айрин. Просто я попросил тогда Шерлока... попросил, если ему будет плохо, приходить ко мне, не взваливать это на Джона. И пообещал, что ничего другого личного не попрошу. — А отчего ему было так плохо? — Кокаин... если не сделать укол, становится плохо. Это не то же самое, что расстроиться или... — я запнулся, не зная, как объяснить, ведь и Айрин наверняка не чувствовала себя счастливой в тот вечер, — это болезнь, моя дорогая, и это как... приступ, очень сильный... не спрашивайте. Ни Джон, ни кто-либо еще, поверьте, не должен этого видеть. — Вероятно, это что-то вроде белой горячки у пьяниц? — спокойно спросила она. — Вероятно, — ответил я, слегка удивленный такими познаниями. Айрин помолчала, хмурясь, и наконец произнесла: — Простите, дорогой, но, мне кажется, вы загнали брата в угол. Ему остается только продолжать в том же духе, ведь попытаться бросить — означает повторение того ужаса, через который вам пришлось пройти. Наивная женщина... если бы он мог бросить... — Если бы он мог бросить, Айрин... Но он не может. И в чем вы видите угол? Думаете, ему легче было бы, если бы на моем месте оказался Джон? Уверяю, нет. Точно нет. А уж насколько это было бы хуже для Джона — я даже передать вам не берусь. — Но что же делать? Нельзя же просто… — Не просто. Но сделать... ничего мы не можем сделать, Айрин. Только любить. Надеяться на чудо. Помогать, когда возможно. И снова любить. Видимо, Айрин в чудеса не верила. Она тяжело дышала, и выражение лица у нее было такое, будто она собиралась вскочить и ринуться в бой. — Давайте сменим тему, Айрин, — вздохнул я, — мальчик к нам бежит, несет вам букет листьев. Ее лицо смягчилось, и Сесилу достались поцелуи, обмененные на подношение в виде тщательно выбранных листьев и пары желудей. — А если закопать их в цветочный горшок, они прорастут? — спросил Сесил. — Обязательно, милый, но придется подождать. Возьмем их домой. А вон там, видишь, каштаны. Малыш побежал искать упавшие колючие плоды — кажется, всем детям они нравятся. Я не мог вспомнить, собирал ли я их, будучи совсем маленьким? Шерлок точно собирал. Айрин аккуратно положила листья рядом с собой на скамейку, а поверх — желуди. — Завтра Мэри ждут опыты по ботанике. — Завидую я ей, — вырвалось у меня. — Почему? Нет, она не кокетничала. Я был уверен, что мне сейчас предложат второй желудь. Айрин была умной женщиной, но просто не ждала от меня излишней откровенности. — По многим причинам. В том числе и потому, что у нее впереди счастливая жизнь рядом с любимым человеком. И она заслужила это как никто. Айрин посмотрела на меня странно испытующе. — Она чудесный человек, Айрин. Вам с мальчиком очень повезло. Ей, впрочем, не меньше, конечно. Большое счастье — иметь семью, да. Я когда-то хотел большую семью, я уже говорил вам. А вы? — Большую — нет. Я жадная, — она улыбнулась. — Но мне бы хотелось, чтобы у Сесила была сестра. Увы. — Совершенно не представляю, как воспитывают девочек. Мальчики куда понятнее. — Мне сложно судить, кого воспитывать легче, — усмехнулась Айрин. — Отец мне иногда говорил:«Как хорошо, что ты не мальчишка». — Почему хорошо? В смысле, — слегка смутился я, — я хочу сказать, что будь у меня сестра, она, наверное, была бы похожа на вас... Айрин тихо рассмеялась. Почему-то с оттенком легкой горечи, но мне наверняка это показалось. — Отец говорил, что все мальчики в отрочестве начинают упрямиться и подвергать авторитет отцов сомнению. Мы же с ним только сблизились и стали друзьями. Я лишь после смерти отца поняла, что на самом деле он жалел, что у него нет сына. — Мой отец очень ждал внуков. И это имея сыновей. Хотя, возможно, как раз он хотел бы, чтобы у меня появилась дочь... Но представить себе, что я мог бы дружить с отцом, мне очень трудно. Почему я вдруг заговорил о нем? Я рассказывал про отца Джону и как-то раз Питерсу, но больше у меня никогда не возникало не то что потребности, даже тени желания говорить с кем-то на эту тему. — Все люди разные, что и говорить, — заметила Айрин. — Наверное, далеко не все отцы способны на дружбу со своими детьми, мне сложно судить. — У нашего отца был непростой характер. Собственно, друзей у него никогда и не было. Но и я недалеко ушел, первый друг у меня появился, когда мне было уже под сорок. Не считая брата, конечно. — Получается, вы уже превзошли отца, — возразила Айрин. — Ведь Джон уже не единственный ваш друг. Кого она подразумевает? Себя? Мэри? Или только мальчика? Ну нельзя же так! Я откровенно не знал, как реагировать. Вот ведь женщины... не может прямо сказать, что имеет в виду?! — А у вас много друзей, Айрин? — спросил я, чтобы пауза не затянулась. — Нет. Друзей не может быть много. Правда за последний год их стало гораздо больше. У меня были приятельницы — вы их видели на свадьбе. Не могла же я совсем оставаться без женского общества. Но это именно приятельницы. И уж конечно я не могла подумать, что у меня появятся друзья-мужчины. — Когда я мечтал о большой семье, мне она представлялась состоящей из братьев и сестер... в общем-то тех же друзей, получается. — Ох, не буду спорить — насчет разницы между друзьями и братьями-сестрами. Я вообще ужасная спорщица, имейте в виду. Кажется, наша дружба дошла до такой стадии, когда уже можно не скрывать свои недостатки? — У вас нет недостатков, Айрин! — засмеялся я. — Ой, ну что вы! Очень много, — рассмеялась она в ответ. — И даже тайных пороков, как вы успели заметить. Например, иногда я курю — когда нервничаю. Иногда не прочь выпить что-нибудь более крепкое, чем вино. Это ужасно, я понимаю — так неженственно. — Абсолютно честно не вижу в этом ничего ужасного. Мужчинам курить можно, а дамам нет? Глупости какие. И если я предпочитаю коньяк вину, то почему вы должны любить именно вино, я не понимаю? Каждый имеет право любить что хочет. — Допустим. А как насчет… — Тут Айрин приподнялась и крикнула: — Сесил, не уходи далеко! Гуляй так, чтобы я тебя видела! Как насчет моей привычки впадать в уныние? — закончила она фразу, садясь. — Не замечал ее за вами. Но, Айрин, зная меня и моего брата, можете ли вы всерьез думать, что я посчитаю это таким уж грехом? — Нехорошо так говорить, но приятно, когда у тебя с друзьями еще и грехи общие. Пройдемся немного? Все же на дворе не лето. Да и скоро ехать к нам пить чай. Всегда приятнее вести задушевные беседы в теплой комнате. Вот еще один мой недостаток — я совершенно непатриотично люблю теплые помещения. — Я тоже, — кивнул я, вставая и подавая даме руку. — И открытый огонь. Сесил тут же подбежал к нам, с трудом удерживая в ручонках пяток очищенных от колючей оболочки каштанов. Айрин покачала головой, достала платок — каштаны тут же перекочевали внутрь сумочки — и вытерла сыну ладони. — Что ты будешь делать с этими каштанами? — Подарю Мэри! Ей они ужасно нужны! — Да? Ну тогда, конечно, подари. Когда мальчик побежал впереди нас по аллее, Айрин прибавила: — У Мэри скопилась целая коллекция таких подношений. И она значительно больше моей. — Интересно, зачем, по мнению Сесила, Мэри так ужасно нужны эти каштаны? — Проще спросить прямо. Любая гипотеза может оказаться слишком далекой от истины. — Рискуя потерять в глазах мальчика репутацию человека, всегда все понимающего, я спрошу все же. И когда Сесил в очередной раз подбежал к нам, я задал ему так мучивший нас с Айрин вопрос. — Как зачем? — удивился мальчик. — Они такие же красивые, как она. Боюсь, наступила немая сцена. Мы не нашли, что ответить. — Разве Мэри колючая? — спросил я шепотом. Мальчик, впрочем, уже снова убежал вперед. — Боже упаси! — рассмеялась Айрин. — Но я понимаю, что Сесил хотел сказать. Внятно вряд ли объясню, но я его понимаю. — Конечно, ведь он ваш сын. Кто же еще может понять ребенка лучше, чем его мать? Алан Грей Шеф уехал с миссис Форестер и малышом гулять в парк. Я сидел в приемной, раздумывая, не поехать ли к миссис Портман, раз уж с делами на сегодня покончено. Беда в том, что я не знал, где сейчас находится ее супруг. Вдруг именно сегодня он решил провести вечер дома? Пока я раздумывал, лакей отворил дверь и в приемную вошел доктор Уотсон собственной персоной. Я мгновенно вспомнил, что нынче среда. — Прошу прощения, доктор. Шефа нет. Он просил извиниться перед вами. Миссис Форестер заехала за ним и пригласила на прогулку, он не мог ей отказать. На самом деле шеф даже не вспомнил про еженедельный визит своего врача и друга. Но тому об этом знать не обязательно. — На прогулку? — доктор ничуть не обиделся. Мне показалось даже, что он почувствовал некоторое облегчение. — Значит, мистер Холмс чувствует себя хорошо. Тогда я съезжу на Бейкер-стрит. — Конечно, доктор. Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Холмсу-младшему. Я считаю решение не привлекать его к работе над убийствами в Уайтчепеле самым идиотским из возможных. — Судя по всему, полицейское начальство вообще не видит разницы между частными сыщиками и Холмсом, — поморщился доктор. — Передайте Майк… мистеру Холмсу-старшему, что я заеду завтра в это же время. Когда доктор уехал, я посидел еще немного, затем решительно убрал бумаги в сейф и надел шляпу. Миссис Портман подождет. Навещу-ка я другую замужнюю даму. К дому доктора я подъехал через полчаса, заглянув по пути в кондитерскую. Берта, увидев меня, вопросительно подняла бровь, но я тут же заверил ее, что с мистером Холмсом все в порядке. Проводив меня в гостиную, Берта пошла докладывать хозяйке. Гостиная все еще не выглядела достаточно обжитой — Мэри предпочитала проводить время в своей комнате, когда находилась одна дома. Точнее — в комнатах. К спальне ее примыкал небольшой то ли кабинет, то ли будуар. Я поднимался туда однажды, когда дом еще стоял пустой. Шеф попросил меня проследить за грузчиками из мебельного магазина. Послышались шаги на лестнице — Мэри вошла в комнату и улыбнулась при виде меня. Она не связала мой визит ни с какими неприятностями — к тому же успела заметить подношение из кондитерской. — Добрый день, Алан. У вас наконец-то выдалось свободное время? Вот хорошо. — Да, шеф поехал на прогулку с Айрин, а от доктора могу передать вам привет — не застав пациента в клубе, он отправился на Бейкер-стрит. Так что я решил, что ни вам, ни мне не обязательно пить чай в одиночестве. Не прогоните? — Вот сейчас возьму что-нибудь, что первое под руку попадется — и прогоню, — рассмеялась Мэри. — Но сначала отберу у вас сладкое. Что там у вас? — Пирожные, конечно. Шоколадные, с имбирным джемом. Мои любимые, надо признаться. Ну и более обычный вариант, со взбитыми сливками, если вдруг шоколадные вам не придутся по вкусу. Не прогоняйте, я хороший! Мэри смешно наморщила нос. — «Хороший», — повторила она, и я почувствовал себя котенком, которого чешут за ухом. — Сейчас попрошу Берту приготовить чай. — А хотите, я сам? Я умею, и Берта это знает. Не верите? Честное слово, умею. В школе я на спор заваривал чай всему классу месяц подряд. А они отдавали мне каждый половину своей булочки. — Ой, я сейчас! — с этими словами Мэри выпорхнула из комнаты. Я не успел удивиться или встревожиться — она быстро вернулась с бульоткой. — Утащила из кабинета Джона. Вот! С этими словами она водрузила бульотку на столик в уютном уголке у камина. Я важно кивнул и взялся за приготовление чая. — А почему доктор держит ее в кабинете? Пьет чай по ночам? — Наверное, жене неприлично спускаться в кабинет мужа и интересоваться, почему он не идет спать — я не знаю. К тому же, спальни у нас разные. Обычно он делает вид, что заходит ко мне… ну, вы понимаете. Иногда читает что-то новое или мы просто беседуем. А иногда — вот так, засиживается. Хорошо бы, если он что-нибудь писал, а не просто сидел бы и думал… — Он регулярно приносит шефу рассказы, так что, я думаю, пишет. Мэри, а зачем... я хочу сказать, не для Берты же он делает такой вид? — Мэри-Джейн, конечно, дурочка, — Мэри понизила голос, — но не настолько же. И потом я не вижу в этих посиделках ничего дурного. И Айрин тоже. — Да нет, в посиделках нет ничего дурного, разумеется. Я к тому, что делать вид специально для Берты нет смысла, а горничная ваша... в любом случае, она вас обожает. Так, Мэри, нужна чашка. Я буду переливать чай, чтобы он лучше раскрылся. Так делают в Китае, а они знают в этом толк. Мэри тут же вручила мне чашку. — Мы делаем это не для Берты. И даже не ради конспирации. Знаете, я себя чувствую маленькой девочкой, которой читают на ночь сказки. Иногда немного страшные, конечно, но ужасно интересные. Алан, а я вот не поняла про булочки. Вам ничего не посылали из дома? — Некому было посылать, — ответил я суховато, — я же еще не был знаком с мистером Холмсом. — Вас же тетушка воспитывала? Простите, Алан, если вам неприятно об этом говорить. — Да нет, ничего особенного. Тетушка меня не очень долго воспитывала, я попал к ней в дом совсем маленьким, лет двух от роду или чуть старше. Но уже в четыре года меня отослали в школу, так что я ее почти совсем и не помню. Мэри, должен признаться, что периодически, когда очередная дама спрашивает меня о моем детстве, я это рассказываю, и научился, исходя из собственных целей, принимать при этом томный или трагический вид, смотря какого развития событий я жду от нового романа. Но вам я говорю как на духу — я совершенно не скучал по теткиному дому, а вот есть действительно хотелось в детстве часто, так что булочки были очень кстати. Мэри вдруг подвинула стул чуть ближе. — Мне тоже в детстве иногда хотелось есть, — призналась она. — В пансионе кормили неплохо, но все же не так, как дома. А стащить еду было неоткуда. И мне тоже никто ничего не посылал. А когда папа умер… — Вы остались совсем одна... Вы хорошо его помнили, Мэри? — Конечно. Я ведь все ранее детство провела в Индии. Кажется, чтобы скрыть подступившие чувства, она встала и стала накрывать на стол. — А вы знаете, что Джонатан Смолл существовал на самом деле? — спросила она нарочито весело. — И папа правда был добр к нему. Вот только бедняга умер на каторге. Я рассказала Джону о нем. Мне кажется, мы подарили ему новую жизнь, полную приключений. — Между прочим, в рассказах доктора я частенько симпатизирую... хм... не только главным героям, но и преступникам. А как вам кажется, Мэри, вас он похоже описал? — Ну, частично, — улыбнулась та. — Иногда я там кисейная барышня, а иногда что-то такое пробивается, да. — Моя нынешняя пассия прочитала роман и восхищена образом Мэри. Я даже не рискнул сказать ей, что знаком с вами. — Надо же… Чем же там восхищаться? Обычная женщина. Что там чай? — Будет готов через сорок секунд. Садитесь, я сам разолью, не будем церемониться, ладно? Женщина не бывает обычной. А мою приятельницу восхищает ваша смелость в первую очередь. Прийти одной к Шерлоку Холмсу! Она слегка в него влюблена, по книгам, конечно. Готово. Чашки? — Вот, пожалуйста. Молоко, сахар — все готово. Представляю, сколько женщин втайне влюблены в Шерлока. — Доктор его так описывает, что и я бы не устоял, будь я женщиной. Наливайте молоко, я налью чай. — Мы с Мэри захлопотали в четыре руки. — Нет, я бы влюбился в доктора, будь я на самом деле женщиной и знай их не по книгам. А вы? — О да! Джон — очень хороший человек. — Значит, наши вкусы совпадают? Отлично. Мэри рассмеялась: — Слышал бы Джон. А вот Айрин не знаю, в кого бы влюбилась — ей оба брата нравятся. — Ну... я имел в виду выбор между доктором и Шерлоком. Если бы я был дамой и выбирал из троих, то, боюсь, парочка с Бейкер-стрит меня бы вовсе не заинтересовала. Чисто внешне... ну, по мне так старший Холмс куда красивее младшего. И, как бы сказать... харизматичнее? Мэри без всякого стеснения ела пирожное, не жеманничала, не изображала «приличную леди», которая клюет по зернышку. — Да, но Шерлок артистичнее и умеет себя подать. К сожалению, мистер Холмс любит изображать из себя старого ворчуна, а ведь он совсем еще молодой. Я подумал, что на данный момент от былой артистичности младшенького почти ничего не осталось. Но быстро задвинул эту мысль подальше. — Молодой, конечно, — согласился я. — И очень красивый мужчина. Иногда я думаю, как хорошо, что мои пассии обычно не знают, как выглядит мой патрон. Я бы отнюдь не всегда выдержал конкуренцию. Ммм... отличные пирожные все же, надо будет Питерсу послать дюжину шоколадных. — Как он поживает? Надеюсь, он оставил свою привычку гулять по опасным улицам? Хотя бы пока. — Я его не видел пару недель, у меня сегодня впервые выходной с двадцатого августа. На тот момент все было хорошо. Но уговорить его быть осторожнее не удастся даже Шерлоку, я думаю. Как он сам мне когда-то сказал: «В поисках интересных лиц я готов спуститься и в ад». — Ужас какой. Но он просто одержим живописью. О… Айрин хочет купить у него картину. Вы не проводите нас с ней к мистеру Питерсу? Послезавтра Джон едет на Бейкер-стрит с ночевкой, а я буду у Айрин. — Если не будет срочной работы, то с радостью. Заодно посмотрите на его новую мастерскую, он летом переехал наконец, очень доволен. Правда, я так пока еще и не оформил бумаги с себя на него. Поймав вопросительный взгляд Мэри, я пояснил: — Когда я нашел ему новое помещение, мне пришлось оформить аренду на себя, потому что ему было некогда, не хотелось, и вообще «в нотариальных конторах так скучно»! Но нужно было сделать срочно, и я оформил на свое имя. Мы договорились, что я переведу на него аренду при первом удобном случае... ну вот, все не наступает этот случай. — Так в пятницу как раз мы пьем чай у мистера Холмса, Джон с Шерлоком могут даже остаться у него, а я попрошу Айрин, она намекнет мистеру Холмсу, что мы хотим поехать к Питерсу. Только чтобы Шерлок не услышал. — Что вы, Мэри, я сам ему скажу. Шефу в смысле. Мне не нужны посредники с ним, даже такие очаровательные, как ваша подруга. Вопрос реально только в том, не будет ли чего-то срочного. Если нет — я к вашим услугам, хоть после чая, хоть до. Я пришлю вам телеграмму с утра, хорошо? А Шерлок... а что Шерлок? Никто ему не запрещает ездить к Питерсу хоть каждый день. У него сейчас не так уж много работы, насколько мне известно. А Питерс точно будет рад его видеть. — Господи, что же я? — Мэри покачала головой. — Конечно спросите сами. Мы уже заканчивали чаепитие, когда посыльный доставил записку от доктора Уотсона. Он извинялся перед Мэри и сообщал, что останется на Бейкер-стрит. Мэри немного встревожилась — разумеется, такое незапланированное решение доктора было вызвано какими-то проблемами со здоровьем у Холмса. Явно не внезапным клиентом, иначе бы доктор так и написал. Мэри предупредила Берту, что уезжает к миссис Форестер, и я проводил ее в Кенсингтон. Айрин была дома, но шефа у нее я уже не застал. Для Сесила же нынешний день стал настоящим праздником — сначала «дорогой Майки», потом «дорогая Мэри». Передав «дорогую» из рук в руки, я собирался поехать проверить, как там шеф: отправился ли он домой или вернулся в клуб, но Айрин, провожая меня, сообщила с сожалением, что мистер Холмс забыл в парке кашне. Она примерно описала мне, где находилась скамейка, на которой они сидели. Так что мне пришлось сделать крюк, хотя я не надеялся, что кашне на месте, но — о, чудо! — я его нашел, пусть и отсыревшим. Вернувшись на Пэлл-Мэлл, я тут же отдал кашне в чистку, предчувствуя не без тайного удовольствия, как удивится шеф, когда найдет его потом в шкафу.

***

Мистер Холмс, разумеется, не возражал, чтобы я сопроводил дам к Питерсу. После чая его братец с доктором уехали на Бейкер-стрит, но зато мистер Холмс получил возможность повозиться с малышом, пока Айрин и Мэри ездят к художнику. Разумеется, я не одобрял поведение младшего Холмса, но возможность побыть с ребенком частично, думаю, шефа утешила. Обе дамы были слегка напряжены, когда мы покидали его дом, но в экипаже оживились. Ожидание приятных впечатлений порой воздействует на человека не хуже самих впечатлений. И вот уже мои спутницы весело щебетали — удивительно, но миссис Форестер умела щебетать. Я все никак не мог до конца понять эту женщину. Питерс, которого я с утра предупредил телеграммой, чтобы не вздумал уйти куда-то, честно ждал нас. Хоть мы и прибыли уже после чая, но выпить кофе нам никто не помешал бы, так что я еще утром послал ему так понравившихся нам с Мэри пирожных. А кофе, надо сказать, Майлз теперь почти всегда варил по моему секретному рецепту. Любой другой, вздумай он так разглядывать двух хорошеньких женщин, был бы признан невежей и даже хамом, но все, кто знал Питерса, прощали его чудачества. Он даже жмурился, как кот, глядя на Мэри и Айрин, которые сидели на диване в мастерской и пили кофе с фирменными фамильными печеньями. Мэри немного смущалась, а Айрин спокойно улыбалась художнику в ответ. Сам Питерс печенью ожидаемо предпочел шоколадные пирожные. Я даже заметил, что из дюжины, что я послал, на стол попал десяток, сделал вывод, что двух уже нет и довольно улыбнулся. Мне нравилось доставлять другу удовольствие. — У вас тут очень уютно, мистер Питерс, — сказала Айрин. — А картин стало заметно меньше. — Спасибо, мадам, но вообще-то эта комната больше той, что была у меня на прежней квартире. — О нет, когда я была у вас последний раз с Шерлоком, я помню пейзаж с улицей, а сейчас его нет. И нет большого полотна с профилем Офелии. Мистер Грей, я права? — Абсолютно правы, миссис Форестер, — подтвердил я. — Еще за последние два месяца исчезли пейзаж с луной, деревьями и ветром, и «бегущие кони». А сегодня станет еще на одно полотно меньше, как я понимаю. — Вы хотите купить картину, мадам? — спросил Питерс. Я его заранее не предупреждал, да если бы и предупредил, он мог бы забыть, с головой уйдя в работу. — Мне, право, неудобно. Я бы с удовольствием подарил … — О, нет-нет, я хочу купить. Я ведь имею право побаловать себя? До меня однажды через Мэри дошло мнение Холмса-младшего о модуляциях моего голоса. Но вот миссис Форестер, не будучи сердцеедкой, голосом тоже владела дай бог каждому. Питерс тут же растаял. — А можем мы выбрать, мистер Питерс? — спросила Мэри. — Только скажите сперва, какие картины не продаются, чтобы не соблазняться на них. — Тут все просто, — Майлз указал на стену над диваном. — Те, что висят здесь, — не продаются, а остальные — пожалуйста. — Вы их специально так повесили? — Айрин встала и посмотрела на полотна. — Да, с тех пор, как у меня появились покупатели и заказчики, — Питерс произнес это с удивлением, как будто вышеупомянутые господа появились только вчера. — Чтобы, как сказала миссис Уотсон, не соблазнялись. — Знали, что выбрать, — одобрительно кивнула Айрин. — Но и на других стенах картины прекрасны. Я встал и подошел к «другой стене». Одна из картин на ней точно понравится Мэри, и я подумал, что если Айрин выберет не ту, я сам куплю и подарю ей, и пусть повесит в спальне, куда доктор приходит почитать рассказ на ночь. Проблема состояла лишь в том, что Питерс мог заартачиться и настоять на правах друга, чтобы подарить полотно. Впрочем, у меня был аргумент — передаривать подарки нельзя, а мне картина требовалась для подарка. Питерс проследил за моим взглядом и усмехнулся: — Этот пейзаж подойдет даже для консервативного вкуса доктора. Мэри, которая о моем намерении не подозревала, удивленно посмотрела на художника, я — на Мэри, Айрин — на меня. — Хотите подарить Мэри картину, мистер Грей? — спросила она. Ого! Кажется, я уловил в ее голосе нотки ревности. — Хочу подарить картину доктору Уотсону, просто выбираю такой... непрямой путь. Айрин только усмехнулась и пожала плечами. — А что приглянулось вам, мадам? — спросил Питерс. — Если бы я могла, я бы скупила все ваши пейзажи, — она подошла к противоположной стене. — Но поскольку не могу, то… вот эту. — О… — только и произнес Питерс, удивленный выбором. Во-первых, полотно было большим. Обычно Майлз пейзажи писал небольшого формата, но в жанровых полотнах его тянуло на крупные формы. Это был профиль какой-то девушки — вероятно, случайное лицо, увиденное в толпе, к тому же черты еле угадывались, расплывались. Фон тоже с трудом читался. Да, цвета радовали глаз, как и всегда. Но я бы не рискнул утверждать, что понимаю замысел. Я порадовался, ибо облюбованная мной картина осталась нетронутой. К тому же Питерс мой замысел понял без слов. Пока Айрин интересовалась ценой, я достал чековую книжку, выписал чек на свою картину и отдал его Питерсу, надеясь, что при дамах он не станет спорить со мной, доказывая, что полотно стоит меньше. — А почему нельзя подарить картину прямо доктору? — спросила Мэри с удивлением. В чем-то женщины бывают очень наивны, даже лучшие из них. — Возможно, потому что мистер Холмс-младший слишком хорошо боксирует? — пошутил я. Айрин хотела было что-то сказать, но промолчала, покачав головой. Я успел услышать, что Питерс называл девушку на полотне Жанной Д’Арк, и удивился, с одной стороны, насколько же она изменилась за прошедшие века, с другой — вынужден был признать, что чутье у Айрин есть. Она выбрала даму решительную и тоже в чем-то нарушавшую устои. Я решил, что мнение Мэри насчет странной картины спрошу наедине. Мне было любопытно, как она ее воспринимает. Та же картина, которую выбрал я, ей явно нравилась — очень красивый и, на мой вкус, почти реалистичный пейзаж с мирной деревушкой, залитой солнцем. — Вам правда нравится, — с удивлением констатировал Питерс, глядя, как Айрин, не отрываясь, разглядывает картину, которую уже приобрела. — Если бы не нравилось, я бы ее не купила. Потрясающие цвета. Боже мой, как вам удаются эти переливы? Обожаю символизм. Возможно, символизм она правда обожала, но в ее голосе звучало еще и довольство обладания. Собственница? Надо же. Мои вкусы Питерса не удивляли, он давно привык к ним и, кажется, понял всю тщетность попыток меня перевоспитать. Но я был рад увидеть, что Мэри, хоть и подошла к подруге и, стоя за ее плечом, смотрела на «Жанну», но дважды оглянулась на пейзаж. Будь на моем месте кто-то из Холмсов, он бы сделал вывод из ее взгляда совершенно однозначный: она испытывала некоторое облегчение от того, что в ее спальне будет висеть картина, подаренная мной, а не то, что купила Айрин и наверняка, кстати, предпочел бы Шерлок. Питерс меж тем взял стремянку и снял пейзаж примерно такого же размера, что и купленный мной: солнечный летний день, трава, деревья — они хоть и сливались в единую массу, прорезанную темными полосами стволов, но странным образом в голове складывалась более чем реальная картина. А свет Питерсу вообще потрясающе удавался. Примерно так и выглядит природа под летним зноем, когда все вокруг будто слегка выбелено. — Позвольте, миссис Уотсон, сделать вам небольшой подарок, — сказал он. Мэри растерялась. Я же мысленно поаплодировал дипломатичности друга: теперь пейзажи можно повесить рядом, и, значит, уже не в спальне, а в гостиной. Таким образом, доктор станет равноправным собственником картины, у Айрин не будет повода ревновать, а Мэри, тем не менее, получит все свои подарки сполна. Насчет возможной ревности Шерлока я не беспокоился. При таком раскладе он скорее стал бы ревновать Майлза ко мне. Впрочем, в том давнем уже разговоре тот оказался прав — я ни разу еще не столкнулся с нежеланием Холмса-младшего делить со мной друга. — Когда отвезешь дам, приедешь ко мне? — спросил Питерс, пока Айрин и Мэри восторгались пейзажем. — Приеду с удовольствием, если обещаешь не бранить меня за... что-нибудь. — Бранить? Нет. Буду задавать наивные вопросы. — Люблю я твои вопросы! Приеду, конечно, если ничего сверхъестественного не случится. Привезти чего-нибудь к ужину? К кому-нибудь другому я мог бы приехать с бутылкой вина, но не сюда, увы. Впрочем, Питерс меня давно не стеснялся и подобные вещи воспринимал спокойно. — Привези. На твое усмотрение. Я проводил дам на Пэлл-Мэлл, они забрали мальчика, который еще со среды, видимо, чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Шеф даже после отъезда Сесила продолжал пребывать в хорошем расположении духа и отпустил меня до завтра, попросив только распорядиться, чтобы ему доставили ужин из клуба. Реши он уйти в «Диоген», мне бы пришлось послать Питерсу записку с извинением. Я зашел в клуб, отдал распоряжения, взял у повара фаршированных яблоками куропаток, паштет, шоколад и сыр и поехал обратно. Дверь в мастерскую оказалась незапертой. — Ты почему двери не закрываешь? — спросил я, входя. — Тебя ждал, — ответил Питерс, вытирая кисть. — А кто ко мне войдет просто так? У меня взять-то нечего. Разумеется, я запираю двери на ночь и когда ухожу из дома. — Неспокойно в городе, мало ли, кто захочет войти и зачем. Мы даже двери клуба стали запирать. Швейцар открывает по звонку. И почему нечего взять-то? Вон, — кивнул я на стену. — Здесь это никого не интересует. Что это? Мазня. — Говоря это, Питерс принюхивался к ароматам из корзинки. — Настоящий лукуллов пир. Сейчас накрою. — Накрывай. Я голодный, как не знаю кто. Чай с дамами — это отдельное испытание, приходится делать вид, что мне хватит одного пирожного и одной булочки с яблоком. Бедный шеф, когда просил прислать ужин из клуба, аж сглотнул. Когда Майлз выныривал из плена фантазий, он начинал ценить комфорт и красивые вещи. Мы спустились вниз, в гостиную. Откуда-то, как по волшебству, появилась белая отглаженная скатерть, фарфоровые тарелки, блюда, не серебряные, конечно, но изящные приборы и бокалы. Я вопросительно приподнял брови. — У меня есть вино, — развел Майлз руками. — Держу для клиентов. А я себе сделаю «как бы шампанское». Разведу сок газировкой из сифона. — Да и мне тогда сок, если можно. Спасибо, что помог с... пейзажем. А как тебе выбор Айрин? — Ну как я могу себя хвалить? — рассмеялся Майлз. — Хороший выбор. Неожиданный. Я думал, она возьмет что-то более нейтральное. А она Жанну выбрала. Занятная женщина. — Я ее слегка побаиваюсь, — вынужден был признаться я. — Такая... амазонка. Нет, на самом деле она мне даже нравится. Но будь она замужем и несчастлива в браке, я бы все равно к ней не... не сунулся, в общем. Но красавица, конечно. — Она просто не решила, кем ей больше хочется быть — мужчиной или женщиной, — заявил вдруг Питерс, и я чуть не уронил на скатерть кусочек паштета. — Кхм... Может быть. Знаешь, есть люди— и мужчины, и женщины, но женщины, я думаю, чаще, — которые хотят выглядеть не собой. Скрывают свою суть, что ли, под какой-либо маской. Но у Айрин не так. Она не притворяется, а искренне пытается не быть самой собой. Это, конечно, мое личное мнение. Но это очень хорошо видно по ее сыну. Он удивительно добрый и чуткий ребенок. А ведь его не только Мэри воспитывала. Так что, я думаю, Айрин Форестер глубоко внутри себя — настоящая женщина. — А настоящий мужчина не может воспитать доброго и чуткого ребенка? — Может. Если он мужчина, а не женщина, которая хочет быть мужчиной. Ну, мне так кажется. Вот Мэри — она другая. Такая... даже неестественная естественность. — Я понял, что Мэри тебе нравится. Может быть, поэтому ты пристрастен? Ты же только что сказал, что Айрин — настоящая женщина и поэтому воспитала замечательного сына. — Да мне и Айрин нравится, я же говорю. Ну, как породистый норовистый скакун. А Мэри... ну да, нравится. Ты об этом хотел вопросы задать? — Скакун, к которому ты побоишься сунуться? — подмигнул Питерс. — Ты не ставишь миссис Уотсон в двусмысленное положение? — Господи, ты что, считаешь, что доктор Уотсон что-то неправильно поймет? У меня нет с ней романа, она мне просто нравится как человек. Майлз сотворил нам обоим «как бы шампанское», поставил передо мной бокал и взял свой. — Доктору Уотсону, думаю, было бы все равно, даже если у вас с Мэри был бы роман. Я про то, что, кажется, они живут с оглядкой. Шерлок говорил, что за их домом приглядывают. Со дня свадьбы прошло совсем немного времени. Разуверять Питерса было глупо, особенно раз Шерлок с ним делился. — Больше полугода прошло со свадьбы, Майлз. И человек, по приказу которого приглядывают за ними, понимает, что если бы следовало соблюдать осторожность, я бы соблюдал ее. И раз я этого не делаю, значит, там все чисто. Такая... многоходовка. А давно Шерлок был у тебя? — Ну про наблюдение он говорил уже давно. А был вот на днях, правда, я не совсем уверен, что он понимает, что был у меня. Я не донес бокал до рта. — Черт... сегодня за чаем у шефа я подумал о нем ровно то же самое. Черт! Значит, не показалось. — Не думаю, что Шерлок каждый день в таком состоянии. Во всяком случае, после последнего убийства, про которое писали в газете, он мне прислал вполне внятную телеграмму с просьбой не бродить по Уайтчепелу в темное время суток. — Надеюсь, ты его послушался. Я его редко вижу, он старается не приходить к шефу в таком состоянии, а если приходит, то очень ненадолго, как когда-то в молодости. Может, если бы ему дали работать над этим убийством, было бы лучше не только для обывателей, но и для него самого. — Давай пока сменим тему, — попросил Майлз. — Такие разговоры аппетиту не способствуют, а очень есть хочется. — Угу, — кивнул я, нацелившись на сочное мясо, — задавай уже свои вопросы. — Ты влюбился? Питерс никогда не отличался дипломатичностью. — Да уж, «наивный вопрос». Не знаю, Майлз. В этом нет смысла, я ведь все равно не смогу жениться, даже на ней. То есть — тем более на ней. Так что я стараюсь убедить себя, что нет, мы дружим и все. У меня есть очередная пассия сейчас, Мэри о ней знает. — Видимо, правда дружите, — изрек Питерс с забавной важностью, так что я не обиделся. — Люби ты ее по-настоящему, пассий бы не заводил. И как это — дружить с женщиной? Шерлока спрашивать бесполезно — он женщин никогда не любил. — Ну, почему, он как раз дружит с Айрин. И почему ты думаешь, что он не любит женщин? По-моему, в этом смысле он не делает разницы. Скорее для меня это странно — дружить с женщиной. — В смысле — ему сравнивать не с чем. Вот именно что он разницы не увидит. — Впрочем, для меня вообще странно — дружить с кем-то, — заметил я. — Так что это благодаря тебе я так изменился. — Не преувеличивай. Просто всему свое время под солнцем. — Но толчок нужен всему, согласись? Я раньше вообще дружбу воспринимал очень умозрительно. Со всеми был в хороших отношениях — и не больше. Так что, да, вот я могу теперь сравнивать. И, знаешь, наверное, особой разницы и нет. Я хочу общаться с ней, хочу, чтобы у Мэри все было хорошо, я рад ее видеть в любое время, мне интересны ее мысли и отношение ко всему вокруг, мне важно, что она думает обо мне. Что из этого я не мог бы отнести к тебе? Да все то же самое. Обдумав мои слова, Питерс кивнул: — Пожалуй, ты прав. А это даже и лучше — просто дружба. Иначе итог получится печальным. — Увы. Но дружба явно выше любви. Во всяком случае выше влюбленности, разве нет? Ну, не выше, — поймал я насмешливый взгляд Питерса. — Как сказать-то? Важнее для человека? — Сложно сказать. Я никогда не был влюблен — ни в женщину, ни в мужчину. Не знаю, почему. Такой вот урод — и желания-то ни разу не испытывал. — Тебе повезло, — вздохнул я внезапно для самого себя. Питерс не стал приставать с вопросами. Да и что говорить — это только по первому впечатлению он не от мира сего, а если узнать его поближе, начинаешь понимать, что он видит и замечает слишком многое. Даже то, что ты хотел бы скрыть от самого себя.