***
Очнулся я от вкуса коньяка на губах, уже не сидя, а лежа на диване. И как Алан справился-то, я же тяжелый такой? Эта мысль показалась мне важной, и я еще несколько секунд обдумывал ее. Алан же заметил, что я пришел в себя, и тут же отпустил мое плечо, которое придерживал, поднося к моим губам бокал, вскочил с дивана и отступил на шаг, словно молчаливо извиняясь, что сидел так близко. — Слава богу, сэр. Я сейчас пошлю за доктором! — Ни в коем случае. Сядьте обратно. Он послушался, решив не спорить. Боль в груди не прошла, но слегка притупилась. Может быть, я умру еще не сию минуту? — Никаких докторов, Алан. Не надо беспокоить Джона. Ему сейчас не до меня, — и, увидев, как Алан поджал губы, желая возразить, прибавил: — Не нужен мне сейчас никто, кроме вас. И... давно хотел вам сказать, Алан. Я действительно не люблю чужих прикосновений. Но к вам это не относится, вы не чужой. Так что не надо так стараться не дотрагиваться до меня. Сказав это, я взял руку Алана в свою, сжал его ледяные пальцы, прикрыл глаза и неожиданно для себя самого почти сразу заснул.***
Двое суток прошли как в тумане. Кажется, половину первого дня я провел на том же диване — не поручусь, впрочем, потому что вечером я все же осознал себя в собственной постели. Понятно, что вставал, но как добирался до ванной и провожал ли меня Алан — не помню. Зато припоминаю, что днем принесли записку от доктора с вопросами о моем самочувствии и о том, насколько срочно необходимо его присутствие. Я велел ответить, что все в порядке и я жду его, как обычно, в среду, а пока у нас очень много работы. Однако визит Джона в среду отменился сам собой. Следы убийцы обнаружились в Дувре, и Джон с Шерлоком уехали туда. На второй день я пытался что-то читать, но больше дремал. Из Дувра пришла телеграмма, что следы Потрошителя потеряны, но на пароме он не отплыл. Чуть позже пришла еще одна: Шерлок с Джоном возвращались в Лондон. Алан из клуба так и не ушел, несмотря на все мои уговоры и сетования, что у него наверняка много дел, связанных с оформлением завещания Питерса. Впрочем, завещание было простым: счета в банке унаследовали мать и сестра, а все полотна и рисунки наш друг оставил Грею, с оговоркой, что если кто-либо захочет взять на память картину, то Грею и решать, отдавать ее или нет, или отдать какую-то иную, или не давать вообще ничего. Мастерская была арендована на имя Алана, и он собирался, по его словам, просто внести плату вперед и пока оставить помещение за собой. Где-то в папках должен был храниться и портрет моего отца, Питерс говорил мне о нем, но так и не отдал, а я не напоминал, но теперь подумал о том, что его надо забрать. «Как только выпадет возможность, я посмотрю рисунки, сэр, и найду нужный», — заверил меня Алан. Я выразил желание взять на память несколько пейзажей, которые Алан также обещал мне самостоятельно выбрать и привезти. Впрочем, если то, что касалось дел несчастного Питерса, не требовало такой уж спешки, то наши рабочие проблемы, особенно некоторые из них, не терпели отлагательств. Утром третьего после похорон дня я решительно сменил халат на костюм, всем своим видом демонстрируя Алану, что здоров и он может не беспокоиться и осуществлять задуманный нами еще неделю назад план, состоящий, собственно, в том, что очередной потенциальный резидент должен быть проверен прежде, чем я встречусь с ним и приму окончательное решение — можно ли привлекать его к работе и, собственно, проведу саму вербовку. Мы создавали агентурную сеть очень осторожно, долго изучая людей, которых на последнем этапе тщательно и лично проверял мой помощник. К одному из таких людей он и должен был отправиться сегодня на оговоренную заранее встречу. Отменять запланированное было бы неправильно и непрофессионально, но Алан явно опасался оставлять меня одного. Я почти смирился с тем, что придется послать за Джоном. Мы сидели в кабинете, и я уже готов был озвучить эту мысль, когда дверь отворилась и без всякого доклада вошел Шерлок. Брат когда-то сказал мне, что ему очень трудно первому начать извиняться. Я запомнил это и теперь слегка растерялся, не зная, как помочь. В том, что он пришел именно с такими намерениями, я не сомневался. — Грей, — начал Шерлок и запнулся, подбирая, видимо, слова. Алан, как всегда, сам пришел на помощь. — Вы очень вовремя, Холмс, — сказал он как ни в чем не бывало, словно и не было размолвки на кладбище. — Мне надо выполнить поручение вашего брата, это займет какое-то время, вы можете пробыть тут несколько часов и проследить, чтобы мистер Холмс не скучал, но и не изнурял себя сверх меры работой? — Конечно, — кашлянул Шерлок. — Я останусь до утра. — Вот и прекрасно. Сэр, я позже загляну с докладом, — с этими словами Алан ушел. Лишь только за ним закрылась дверь, Шерлок посмотрел на меня умоляюще: — Майкрофт, прости, бога ради, я сам не понимаю, как мог сказать такое! — Помнишь, когда тебе было лет одиннадцать или двенадцать, ты меня спросил, есть ли что-то, чего я бы не простил тебе? С тех пор, поверь, ничего не изменилось, мой мальчик. Шерлок не стал спорить, хотя, судя по его лицу, ему хотелось возразить. — У меня новости по поводу Лещинского, — сказал он вместо этого. — Полиция нашла его труп. В канализации. — Там ему самое место, — с мстительным чувством ответил я. — Что ж... значит, ты был прав. Вероятность того, что за убийствами стоит Паук, я оцениваю более чем в девяносто процентов. — Вероятность выше — все сто процентов, — сказал Шерлок, садясь в кресло. Я вздохнул про себя. Почему-то мне очень хотелось, чтобы Шерлок сел ко мне на колени, как когда-то... — В Дувре мы нашли захудалую гостиницу, где Лещинский остановился в ожидании парома. Хозяин показал, что во вторник вечером к нему явились трое неизвестных. Никакого шума в номере не было, а потом Лещинский ушел с этими тремя, но с пустыми руками, без саквояжа, поэтому хозяин решил, что он еще вернется. Однако с тех пор он не появлялся. Мы нашли следы Лещинского на вокзале. Его опознали по портрету — он в компании еще троих мужчин уехал в Лондон в купе второго класса. — Тогда я сказал бы — процентов девяносто семь. Или есть еще что-то? — Есть. — Шерлок почему-то покраснел, достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул мне. — Думаешь, почему труп так быстро нашли? Я намекнул Макдональду — он в курсе существования Паука, — а тот уже устроил все, как надо. Я осмотрел конверт и заметил, что адрес написан тем же почерком, что и в прошлый раз, когда Шерлок приносил мне первое письмо Паука. Кто-то доверенный находился постоянно рядом с ним. И опять конверт не дал ровным счетом ничего — для сыщика он выглядел стерильно. Я достал письмо — на этот раз длинное. Почерк Паука отличался четкостью, но и некоторой витиеватостью. «Уважаемый сэр. — Письмо начиналось тем же обращением, что и предыдущее. — На сей раз обойдемся без аллегорий. До меня дошли сведения, что вы, несмотря на то что почти удалились от дел, тем не менее, поняли, что убийства в Уайтчепеле — не совсем то, чем кажутся. Это ничуть меня не огорчило и не раздосадовало. Думаю, вам и самому порой хотелось бы встретить противника, равного силой интеллекта, так что вы поймете, почему я категорически запрещаю посягать на вашу жизнь и безопасность. Тем более вы и сами прекрасно справляетесь с этой задачей. Götzen-Dämmerung (1), так сказать. Собственно, я пишу вам это письмо, стараясь отдать некоторую дань уважения в прошлом достойному противнику. К тому же Лещинский перешел грань и нанес вам ощутимый вред, убив мистера Питерса. Я не буду называть адрес имения, где Лещинский служил егерем — не собираюсь лишать полицейских куска хлеба — и был на хорошем счету у хозяина. Однако местные его не любили — из-за происхождения и той излишней принципиальности, с которой он выполнял свои обязанности. С женщинами Лещинскому тоже не везло, даже местная «Магдалина» отвергла его в самых унизительных выражениях, за что получила шрам во всю щеку. Деревенские жители собирались устроить самосуд, но хозяин имения почему-то помог Лещинскому бежать, выплатив ему некоторую сумму. Возможно, у него тоже были свои счеты с роковой красоткой. Заказ на Уоррена не понравился мне с самого начала, но не в моих правилах без нужды отказывать клиентам. Как вы уже поняли, моей задачей стало любым способом вынудить сэра Джеймса уйти в отставку — желательно, чтобы при этом репутация его пострадала. Разумеется, репутацией Уоррена мы бы не смогли ограничиться — должно было пострадать доброе имя всей столичной полиции, и это как-то примиряло меня с заказом. Изучая криминальную хронику, вы, вероятно, заметили, что перед убийствами так называемого Потрошителя («так называемого», потому что, как вы несомненно понимаете, Лещинский не имеет отношения ни к одному из пресловутых писем, как и к очаровательной надписи мелом на Гоулстон-стрит), в Уайчепеле и так было неспокойно. Чего стоит только дело Марты Тэбрем. К слову, и тут Лещинский не при чем. Однако именно в августе он привлек внимание моих людей — они остановили его попытку зарезать проститутку. Я не буду углубляться в подробности того, как удалось обработать Лещинского настолько, чтобы он согласился utile cum dulci (2). Ему намечали конкретные даты убийств, более того — жертвы тоже намечались заранее. Думаю, для вас не секрет, что Лещинский не всегда действовал в одиночку. За ним следовало приглядывать. Признаюсь, я чувствую некоторую вину за то, что не приказал ликвидировать его сразу. Но сэр Джеймс что-то задерживался на своем посту. Лещинскому предстояло поработать еще раз. Разумеется, очаровательной мисс Келли нечего было опасаться, несмотря на ее дополнительный заработок. Для того чтобы отдать приказ убить Лещинского, мне хватило бы и ее убийства. Я не склонен к сантиментам, однако даже меня потрясло то, что он с ней сотворил. Но когда мне доложили об убийстве вашего друга, я действовал без промедления. Такие отбросы, как Лещинский, должны находиться там, где им самое место — рядом с отбросами. Давать подсказку полиции или нет — оставляю на ваше усмотрение. Но вы можете быть уверены, что ваш друг отомщен. Мы с вами ставим перед собой противоположные задачи, однако вы своей деятельностью уже воздвигли себе своего рода нетленный монумент. Считайте, что анонимный доброжелатель водрузил к его подножию венок. Боюсь, я не могу закончить свое письмо фразой «с наилучшими пожеланиями». Аraneae». — Человек с математическим складом ума, — вынес я вердикт, дочитав письмо, — способный к планированию и координированию на самом высоком уровне, при этом следящий за философскими новинками и склонный к велеречивости и многословию... я заподозрил бы в наличии восьми ног себя самого, не будь уверен в обратном. — То ли он хвастается знанием Ницше, — заметил Шерлок, — то ли это такой издевательский реверанс в мою сторону. Благодаря Уотсону, все знают, что я люблю музыку Вагнера. — Ну, издевательских реверансов тут не один, — хмыкнул я, — с ними наблюдается некоторый перебор. В чем-то этот человек чувствует свою ущербность, я бы сказал, он словно пытается что-то самому себе доказать... ты уверен, что не знаком с ним? Все-таки в подобном самоутверждении за твой счет есть что-то личное. — Я бы сказал, что скорее разочаровал его, — усмехнулся Шерлок. — Но я точно с ним не знаком. Иначе бы узнал манеру выражать мысли. А вот что у него люди в полиции — это плохо. Нет, следовало ожидать, конечно… Однако я говорил о своих предположениях насчет убийств Макдональду — он исключается, а еще в разговоре с Монро, при нем присутствовал Абберлайн. Очень не хочется думать о нем дурно, скорее он с кем-то поделился. — Мак точно исключается, — решительно заявил я. — За Монро в этом отношении я бы поручился... скажем на те же девяносто семь процентов. Что ж... Сто процентов, так сто процентов. Ты не голоден? — А я все ждал, когда прозвучат магические слова, — усмехнулся Шерлок. Он с некоторым сомнением, но все же подошел и сел ко мне на колени. — Не знаю, хочу я есть или нет. Понимаю, что надо бы… Ну, сколько смогу. — Хорошо, мой дорогой. — Я погладил брата по спине. — Через полчаса. Посиди так? Я стал совсем суеверным, знаешь, вот подумал, когда ты пришел: сядешь ко мне на колени, тогда все будет хорошо. Шерлок обхватил меня за шею. Приятно, да, но я теперь не видел его лица. — А Джон назвал меня чертовым избалованным эгоистом, — пожаловался он. — Это он любя, солнышко. Но если это и упрек, то ведь не тебе, а мне. Кто баловал-то? — Надо было пару раз выпороть меня подтяжками. — Ну, конечно! — возмутился я. — За что, например? Вспомни хоть один повод. — Не знаю. Авансом. Ну, или как-то наказывать. Лишать химических реактивов. Или запрещать ходить в оперу, — кажется, Шерлок улыбался. — Я не мог поступать так жестоко с любимым братом! И, возможно, я опасался, что в ответ ты бы стал приглашать в Оперу меня, а? — Словом, у меня не было шансов, — вздохнул Шерлок. — Но вообще Уотсон прав — я эгоист. — Ну и что? Я тоже эгоист. Все эгоисты. Ну, хорошо, все, кроме Джона. — Ты эгоист? Почему это? — А почему нет? Любить себя — нормально и правильно. Любить своих близких — тоже эгоизм своего рода, ведь любить так приятно! — А почему же тогда Уотсон не эгоист? Разве он не любит себя, или не любит нас с тобой? — Любит, но он еще любит и все остальное человечество. До которого лично вот мне никакого дела нет. Так что я еще куда больший эгоист, чем, например, ты, мой мальчик. — Тогда еще больший эгоист, чем ты, — это Грей. — Хм... надеюсь, это комплимент? — Нет, у нас просто философский диспут. — А я думал, ты скажешь «если я сравниваю человека с тобой, то это точно комплимент»! — я на всякий случай прижал к себе Шерлока покрепче. — Осторожнее, ты задушишь Аристотеля! — рассмеялся он. — Мой Аристотель, что хочу с ним, то и делаю! — засмеялся и я. Мне вдруг стало легко и спокойно. Шерлок, как и обещал, остался у меня. Когда мы сели за стол, он пытался есть, а чтобы как-то справиться с блюдами, вполне, кстати, легкими, клал себе на тарелку совсем немного. Меня тревожило это отсутствие аппетита, но, с другой стороны, столько всего произошло в прошедшие дни. Опять же, Паук этот. Я решил не уговаривать брата съесть еще чуть-чуть, и еще, и мы вполне благополучно продержались до десерта, от которого Шерлок не отказался — тут аппетит его не подвел. Алан вернулся часа через три. Мы с Шерлоком сидели у ярко горящего камина и разговаривали об отвлеченных вещах, при этом явно думая об одном и том же — почему собеседник так старательно делает вид, что пьет из бокала, а уровень коньяка практически не уменьшается? Я предложил Алану присоединиться, и он, в отличие от нас, выпил сразу полбокала. — Что-то случилось? — встревожился я. — Все в порядке, сэр, — улыбнулся Алан, — я просто продрог. У реки ужасно холодно. А человек, с которым я встречался, вполне надежный, вы можете вступать в игру. — Вероятно, вы не только замерзли, но и проголодались… — начал я. — Ничуть, сэр, я вполне дотерплю до чая. Я надеялся, что мне удастся уговорить Алана выпить чаю с нами. Может, лед между ним и моим братом наконец-то удастся немного растопить. — Грей, а что там за человек? — спросил Шерлок. — Служащий одной из портовых контор, — спокойно ответил Алан и добавил: — товары из Китая. — Знаем мы, что там за товары, — проворчал брат. — Ну да, Холмс, вы правильно поняли. — Алан, полно вам, садитесь и расскажите подробности, — сказал я, указывая на диван. Почти до четверти пятого мы в самой мирной обстановке обсуждали вопросы вербовки агентов. Шерлок неожиданно предложил помочь со следующим. Я так обрадовался, что моментально ответил: — Конечно, мой мальчик! — и тут же машинально посмотрел на Алана, но тот сидел с непроницаемым лицом. — Майкрофт, я вовсе не хочу вмешиваться в ваши с Греем планы… — Шерлок заметил мой быстрый взгляд в сторону секретаря. — Если вам хочется померзнуть где-нибудь у реки, Холмс, — усмехнулся Алан, — я не стану возражать. Вскоре приехал Джон, и я понял, что осмотра мне не избежать. Будь мы одни, я бы, возможно, попытался как-то отвлечь доктора от выполнения врачебных обязанностей, но Шерлок и так постоянно бросал на меня задумчивые взгляды — то за столом, удивившись таким почти диетическим блюдам, то у камина, не понимая, отчего я вдруг стал почти членом общества трезвости. Разумеется, Алан бы меня не выдал, но я не рискнул препираться с Джоном при нем и брате, а послушно отправился в кабинет. Однако Джон воспринял мою покладистость по-своему. — Так, Майкрофт, что вы натворили, пока нас не было? — спросил он, доставая стетоскоп. — Да вас не было-то всего один день, что я мог успеть натворить? — Ну-ну, посмотрим. Снимайте рубашку. Джон помог мне — плохо дело. Кажется, он что-то заподозрил. Он выслушивал сердце необычно долго, а когда выпрямился и посмотрел на меня, в его глазах было выражение покорности судьбе. — Вы можете мне обещать, что будете выполнять все рекомендации? — спросил он тихо. — Да я всегда выполняю, Джон. Не надо так переживать, все же обошлось. — Могло не обойтись. — Он мне напомнил Алана, когда с непроницаемым выражением лица клал обратно в саквояж стетоскоп. — Прежде всего — диета. — Джон достал блокнот и стал записывать. Я на память не жаловался, следовательно, листок предназначался моему секретарю. — Ничего жирного. Категорически! Мясо можно, но вареное или печеное. Сыр лучше итальянский, творожный. Ешьте белую рыбу, овощи на пару, воздержитесь от жареного картофеля и грибов. Из сладкого — никаких пирожных и прочего в этом же роде. Фруктовое желе, пудинги. От кофе воздержитесь. Чай некрепкий. Никаких сливок, только нежирное молоко в небольших количествах. Регулярные прогулки — берите с собой Грея, в конце концов. Не слишком длительные поначалу, понемногу увеличивайте время. — Кофе совсем нельзя? — спросил я как можно жалобнее. — Пока нежелательно, — Джон был неумолим. — И регулярный сон — никаких сидений за столом за полночь. — Не сердитесь. — Я не сержусь… Кажется, правда не сердился, но, что значительно хуже, был огорчен. — Джон… Он подошел ко мне и обнял. — Я не буду пить кофе, обещаю, — сказал я в макушку доктора, обнимая его в ответ. — Как вам удалось убедить его прийти сюда? Я был уверен... — Ну, я отругал его после кладбища… Правда вряд ли именно это возымело действие. Он все-таки любит вас и понимает, что виноват. — Шерлок не специально... то есть, специально, конечно, но адресовалось это явно не мне. Ну, Алан мне обещал, что не будет... что простил. — Что ж, — вздохнул Джон, — он умеет держать лицо. Интересно, они там вдвоем или Грей ушел к себе? На этой реплике Джон должен был по идее разжать руки и отодвинуться, но он продолжал обнимать меня. Я стал поглаживать его по спине — кажется, силы нашего доктора были, если не на исходе, то крайне истощены. Ему бы самому не помешал отдых. — Вам не надо переживать, Джон. Алан пообещал мне не сделать вид, что все в порядке, а именно простить. И значит, он простил. Кстати, Шерлок обещал помочь нам с работой, и Алан не против. Все будет хорошо, Джон. Он не проявил никаких эмоций по поводу этой новости, лишь опять вздохнул. — Вы сами-то как себя чувствуете? — все-таки рискнул я спросить. — Я здоров, — коротко ответил Джон и разжал руки. — Просто устал немного, — добавил он. — Вот пройдет Рождество, мы тут покончим с делами и поедем куда-нибудь отдохнуть все вместе, а? — предложил я. — Конечно, — Джон все-таки улыбнулся. — Идемте в гостиную. — Вы переночуете сегодня у меня? — Хорошо. Надо только послать Мэри записку. — Попросим Алана ее отвезти? Джон рассмеялся: — Кот из дома — мыши в пляс? — Только не говорите мне, что тоже ревнуете! — Почему тоже? Нет, я не ревную. Просто брак мой со стороны выглядит настолько странным, что это меня пугает. Мне не нравится, что вы оба махнули рукой на условности. — Что ж тут странного? — пожал я плечами. — Грей постоянно ездит к замужним дамам. И раз мой секретарь не считает нужным соблюдать конспирацию, значит ничего необычного не происходит, вы самый обычный рогоносец. — Какая прелесть. А ведь только недавно я опубликовал роман о неземной любви, — хмыкнул Джон. — Да полно, Майкрофт. А то я не понимаю причин… Ладно, идемте в гостиную.***
Алан остался с нами пить чай, словно поступал так постоянно, затем взял записку, улыбнулся и уехал. Почему-то я был уверен, что он не поедет домой, а вернется ночевать в «Диоген», и решил для себя, что утром тоже вернусь в клуб пораньше. Не знаю, сказал ли Джон Шерлоку о том, что услышал в моем сердце, — скорее всего нет, поскольку брат весь вечер был спокоен и даже улыбался, никакой тревоги я не заметил. Через пару дней я встретился с агентом, которого проверил Грей, благополучно завербовал его для дальнейшей работы, и мы стали выбирать следующую «жертву». В конце концов остановились на кандидатуре бывшего кэбмена по фамилии Стокнер, получившего небольшое наследство пару лет назад и сменившего вожжи на весы и гири — он приобрел в Сохо маленький бакалейный магазинчик и торговал, надо же, конфетами и орехами в сахаре. А еще мукой, патокой, картинками с ангелочками и прочей ерундой. Сам по себе он бы нас никогда не заинтересовал, но его магазинчик был расположен очень уж удобно — имел выход на две улицы, причем задняя дверь соседствовала вплотную со входом в дом, где у нас уже была расположена квартира для тайных встреч. Проверку этого самого бакалейщика я и решил поручить брату. Собственно, работа явно не уровня знаменитого сыщика, но он ведь сам вызвался помочь. За две недели, которые миновали с памятного извинения, брат приезжал всего единожды — с Джоном, в среду. Я не заметил в поведении Шерлока ничего тревожного. Джон, кажется, нашел, чем отвлечь себя от тяжелых мыслей — начал писать новый рассказ и развлекал нас вечерним чтением. Шерлок слушал, казалось, в пол-уха, но пару раз внес дельные замечания. Алан разобрал рисунки Питерса и принес мне портрет отца. А потом, подумав, вообще передал мне все папки на хранение. В сейф я их, конечно, не прятал — заботливо уложил на нижние полки книжного шкафа у себя дома, заодно проведя вместе с Аланом ревизию в домашней библиотеке. Я упомянул в разговоре с братом, что рисунки у меня, думал, он захочет их пересмотреть, но он только кивнул и ничего не сказал. Он знал о завещании Питерса, но не обращался к Алану с просьбой взять на память что-нибудь из полотен покойного. Мне это показалось странным, но я решил, что Шерлоку пока что тяжело переступать порог злосчастного дома. Двадцать четвертого ноября, в субботу, я вызвал Шерлока телеграммой в клуб. Он приехал без задержки и был, кажется, в слегка приподнятом настроении. — У тебя есть для меня работа, Майки? — спросил он почти с порога, даже потирая руки в предвкушении. — Я был бы рад найти для тебя что-то интересное, но пока всего лишь рутина. Однако, помнится, ты сам хотел заняться проверкой потенциального агента, мой мальчик? И я рассказал брату о бакалейщике. — Что ж, вполне приличная работа. Давно я не пользовался гримом и париками. Джон ездит по пациентам, и мне скучно. — Как думаешь, сколько времени тебе понадобится? — Я не стану пороть горячку, — пожал плечами Шерлок. — Думаю, в понедельник дам тебе ответ. Меня немного удивило такое выражение в устах брата, но я решил, что он начинает входить в роль. — Не торопись, дорогой, — покачал я головой, — время есть даже до среды. — Хорошо, — брат мотнул головой. — Что ж, пойду работать. Жди вестей. Шерлок буквально вылетел из моего кабинета. Бедняга, как он соскучился хоть по какой-то деятельности. Я решил после этого пустяка привлечь его к чему-то более серьезному. Что ж, оставалось только ждать и заниматься текущими проблемами. В воскресенье я немного отдохнул, пригласил Алана прогуляться по скверу — и вообще я старательно исполнял все рекомендации Джона, наверное, впервые за все то время, что он был моим личным врачом. Письмо от Шерлока принесли в понедельник после ланча. Он писал, что бакалейщик — безобидный малый, дела у него идут неважно, торговец он аховый. Только и мечтает, где бы подзаработать, но возвращаться к прежнему ремеслу не хочет, да и бывшие «коллеги» смотрят на него косо — поначалу, получив наследство, он слишком задирал нос и со всеми рассорился. Шерлок так сжился со своим образом, выбранным для общения с торговцем, что в письме невольно употреблял просторечные словечки. Я, конечно, советовал брату не торопиться, но, видимо, бакалейщик был человеком простым, не имел никакого «второго дна», и с его проверкой было легко справиться — достаточно разговорить. Ну, это мой брат умел. Что ж, он хоть немного отвлекся от тяжелых воспоминаний. — Алан, приготовьте мне тот клетчатый костюм, в котором я ездил во Францию. Я немного похудел, и он мне впору, — сказал я, выходя в приемную. — Но я не проверял этого человека, сэр, — сказал мой помощник, вставая из-за стола. Возражение со стороны Алана выглядело странно, хотя такое его поведение объяснялось, конечно, постоянной тревогой за меня. — Так мы же договорились, что его проверит Шерлок, — я кивнул на письмо. — Он пишет, что все в порядке. — Да, сэр, конечно, но, может быть, еще одна проверка не повредит? Такой важный для нас адрес, Макдональд сам пользуется этой квартирой для встреч. — Алан, — упрекнул я, — инспектор пользуется не этим адресом, а квартирой по соседству. — Да, сэр, конечно. Простите, я оговорился. Давайте я съезжу туда завтра, а потом уже вы? — Алан, в чем дело? — нахмурился я. — Вы считаете, мой брат уже неспособен справиться с такой простой задачей? — Нет, сэр, конечно, он способен. — Алан даже отступил на шаг. — Просто себе я доверяю больше, чем всем остальным. — Видимо, больше и чем мне. Приготовьте костюм. — Очень хорошо, сэр. Алан вышел, и я вдруг впервые подумал, что обычно костюмами занимаются лакеи, а не секретари. Интересно, а кто ухаживает за «маскарадными» костюмами Шерлока? Не в визитке же он ходил в Сохо... Собственно, клетчатый костюм просто хранился в шкафу в клубе — после поездки его вычистили, завернули в бумагу и положили на полку. Алан подобрал к нему сорочку попроще и галстук не в тон. — И вот, мягкая шляпа, сэр. А пальто наденете то, в котором ездили в Амстердам. — Хорошо, Алан, на ваше усмотрение, — кивнул я. — Спасибо вам. Не обижайтесь, следующего человека проверите вы. Но Шерлоку полезно поработать. А вам, кстати, надо наконец отдохнуть. Ваш шеф загонял вас за эти недели. Поезжайте домой, выспитесь наконец нормально, повидайте завтра эту... как ее? Миссис Тодд, кажется? Я даю вам выходной до послезавтра. — Да, сэр. Спасибо, сэр. Все-таки обиделся. Я покачал головой, но ничего не сказал. Вот вернусь от бакалейщика — и все тревоги Алана пройдут сами собой. Начинался дождь, но мы решили, что зонт я с собой не возьму — от трости я решительно не собирался отказываться, можно было выбрать попроще, но вот зонт в том районе смотрелся бы чужеродно. К тому же моросило, и без зонта я имел возможность задержаться в магазинчике под благовидным предлогом и разговориться с хозяином. Алан остановил для меня обычный кэб, куда я с трудом влез, назвал кучеру адрес, с тем расчетом, чтобы не подъехать к самому дому, а высадиться чуть дальше и дойти до места пешком. Дождь заставил улицу почти опустеть, лишь под навесами и в арках стояли одинокие понурые фигуры. Я торопливым шагом дошел до двери в магазин и вошел. Звякнул колокольчик. Магазин пустовал, Стокнер скучал за прилавком, делая вид, что читает газету. Однако он, буквально как в анекдоте, держал ее вверх ногами. Н-да... — Что желаете, мистер? — угрюмо осведомился он. Я подумал, что он, вероятно, все-таки заметил меня через витрину и почему-то прикрылся газетой, схватив ее так, как она лежала на прилавке. Судя по состоянию магазинчика, дела у хозяина шли не очень хорошо — тут Шерлок оказался абсолютно прав. Что ж, не у всех есть коммерческая жилка. Сам бакалейщик оказался длинным, худым типом, со впалой грудью. Кожа на его щеках висела складками — он, видимо, сильно похудел за короткий период. Не хватало тут еще какой-нибудь тяжелой болезни. — Зашел спрятаться от дождя, любезнейший, — ответил я добродушным тоном. — Впрочем, я с удовольствием куплю у вас... конфет, пожалуй. — Есть марципановые, со сливочной помадкой, с вишней внутри, — принялся перечислять бакалейщик. — С вишней. Полфунта. Дела идут хорошо? — я улыбнулся Стокнеру. — Да вам-то что, мистер? — неожиданно грубо ответил тот. — Дела идут, не жалуемся. — Ничего, просто поддерживаю разговор. Мой приятель держит похожий магазин, торгует вином и пряностями... — Разговор он поддерживает, — проворчал Стокнер себе под нос, насыпая взвешенные конфеты в бумажный кулек. — А что мне за дело до разговоров, ходят тут всякие… — Да я вовсе не хотел обидеть вас, мистер. Вот мой приятель... — Десять пенсов, — отчеканил бакалейщик. — Да, мистер. Вот, — я порылся в кармане, выудил шиллинг. — Пусть будет двенадцать. — Чего это? — бакалейщик тяжело задышал. — Сейчас сдачу дам. Мне лишнего не надо. Он выдвинул ящик и склонился над ним. — Да что вы, мистер, все в порядке. Я имею возможность... — А ты кто такой? — Стокнер резко выпрямился, и, признаться, я даже не испугался, а удивился, увидев у него в руке нож. — Нет, ты кто такой? Чего тебе надо? Что ты тут вынюхиваешь? Тщедушный бывший кэбмен оказался ловким малым — из-за прилавка он выскочил во мгновение ока. — Проваливай отсюда! — он брызгал слюной, размахивая у меня перед носом ножом, который держал почему-то левой рукой. «Кто лает — не кусает», — вспомнил я некстати поговорку. — Что вы, милейший, — заговорил я, отступая, — я всего лишь прячусь от дождя! Желания вербовать этого неуравновешенного типа у меня сильно поубавилось. Странно, что брату он показался мирным и интересующимся легкими деньгами. — Милейший? А! Так ты из этих? Ты из этих? Я не совсем понимал, из каких я «из этих», но что этот человек ненормален, я уже понял. Господи, и тоже левша. Это показалось мне совершенным абсурдом. — Все, все, ухожу, не сердитесь. Я машинально поднял руки, демонстрируя, что готов пойти на попятный, но в правой я держал трость. Кажется, Стокнер понял мой жест превратно. Он по-обезьяньи взвизгнул и ткнул меня куда-то в правый бок, который будто обожгло. Я уронил трость и зажал рану ладонью. А бакалейщик почему-то отступил назад, с интересом меня разглядывая. Нужно было уходить отсюда как можно скорее. Я не мог позволить, чтобы полиция схватила этого ненормального в его магазине и пошла по соседям с опросами — рядом находилась явочная квартира Макдональда. Я кое-как вышел за порог, за спиной звякнул колокольчик и захлопнулась дверь. Перед глазами все плыло — я помотал головой, пытаясь разогнать внезапно спустившийся туман. Кажется, следовало идти налево — там легче было найти кэб. Дождь усилился и смыл с улицы последних зевак. Не помню, сколько я брел, шатаясь, по мостовой. Мне казалось, что очень долго. А потом мостовая закачалась и странно приблизилась. И вдруг стало темно. Шерлок Холмс Вернувшись из клуба, я тот час, без промедления, взялся за дело. Переоделся, слегка загримировался, и мог бы сойти за безработного клерка. Я решил сначала осмотреться на месте, понаблюдать. Поехал по указанному адресу, вышел раньше и прошелся по улочке — место выглядело не настолько убого, как можно было ожидать. На углу располагался неплохой магазин галантерейных товаров. За то время, что я стоял в подворотне и курил, внутрь вошло трое покупателей. И все вышли с покупками. Я двинулся дальше и вскоре показался нужный мне магазин бакалеи. Судя по виду, дела у хозяина шли из рук вон плохо. Витрина была оформлена ужасно, с полным отсутствием вкуса. Вывеску давно не чистили, хотя дверь недавно покрасили. Я подошел к витрине и стал разглядывать конфетные коробки, банки с надписями, намекавшими на имеющиеся в наличии товары. Между ними были кое-как понатыканы пошленькие открытки со слащавыми румяными дамочками и такими же слащавыми детьми, явно страдающими запущенной золотухой. Хозяин со скучающим видом стоял за прилавком, зачем-то листал амбарную книгу. Раньше он отличался дородством, но сильно похудел — конечно, не потому что голодал. Я бы предположил какую-то болезнь, но я не врач, а разглядеть бакалейщика как следует через витрину не мог. Я решил прийти завтра, сменив облик, войти в магазин в качестве покупателя и потолковать с хозяином. Пожалуй, торопиться не стоило, брат был прав. Следовало, пожалуй, завтра применить какой-нибудь радикальный грим, чтобы во вторник явиться в нынешнем облике. Я вернулся домой, переоделся, смыл грим и первым делом поднялся наверх, чтобы осмотреть запасы костюмов в кладовой. Явиться в магазин почтенной старухой-вдовой? Или разбитным гулякой, любящим удовольствия, которые можно отыскать в Сохо? Я перебирал костюмы, платья, парики, но все никак не мог выбрать. Накатывало раздражение — очень не вовремя. Решив отложить выбор на потом, я спустился в гостиную и сделал себе укол. Я чрезвычайно удачно рассчитал дозу и промежуток между инъекциями, и вот уже две недели колол кокаин трижды в день маленькими порциями. Увы, мир больше не играл яркими красками после него, по телу не разбегались волны удовольствия даже при простом прикосновении. Зато я мог держать себя в нормальном состоянии. Джон, может, и догадывался, насколько регулярно я употребляю кокаин, но терпел, а вот Майкрофт точно ничего не понимал. После укола мне захотелось есть, и, хотя время чая я пропустил, миссис Хадсон сжалилась и принесла мне булочек с кремом и волованы. Чай я приготовил сам и набросился на сладкое. Весь вечер я проскучал, еле дождался ночи, но в спальню не ушел — вот чего, спрашивается, я отпустил Уотсона к этим бесполезным пациентам? Гостиная казалась мне уютнее, и я улегся прямо на диване, не забыв подбросить в камин уголь. Утром я проснулся от холода, но не стал заново растапливать камин — все равно мне предстояла довольно долгая подготовка к вылазке. Я сходил наверх, умылся и почувствовал себя лучше. Сделал укол. От завтрака я отказался; как-то очень легко, без давешних сомнений, выбрал костюм и грим пожилого грума — ну, конечно, бывший лошадник скорее найдет общий язык с лошадником! И точно. Я завалился в магазин к Стокнеру (так звали бакалейщика, о чем красноречиво вещала и вывеска), демонстрируя радость по поводу того, что у него смогу по сходной цене купить все, что мне необходимо для своей маленькой внучки, у которой сегодня день рождения. Пока мы выбирали конфеты, эти жуткие картинки, а Стокнер пытался всучить мне еще и явно залежалые засахаренные орехи, я успел пожаловаться на жизнь, на то, что работы не стало, и я думаю, не податься ли в кэбмены. Вот тут Стокнер и заговорил. Видимо, приятелями из числа соседей он не обзавелся, чувствовал потребность в общении, а тут почти свой человек заглянул. За время нашего разговора зашла всего одна покупательница, чья-то кухарка, купила муки и побыстрее ретировалась — не внушала ей моя физиономия доверия. Словом, из нашей беседы со Стокнером я выяснил, что он отчаянно нуждается в деньгах и хотел бы подзаработать, но не знает, каким образом. Магазин на произвол судьбы оставить не может, а помощник ему не по карману. А если продать магазин, то куда податься, где работать? Да и оказалось, что частная собственность — это одни сплошные нервы, одно беспокойство. Вон как похудел за два года, а раньше был бодрячком. Неплохая основа для вербовки, словом. Но я почувствовал разочарование, не видя никакого смысла продолжать прощупывать Стокнера еще и на следующий день. И правда — не работа, а простое развлечение, к тому же кратковременное. Оставалось надеяться, что Майкрофт поручит мне что-то более стоящее. Вечер прошел в тоске и унынии, попытках почитать что-нибудь, но все писатели будто сговорились сочинять нечто декадентское. Да и шрифт в выбранной книге оказался неудобным для чтения в потемках, а я ленился подойти к камину и прибавить света. Я в сердцах отбросил книгу — она отлетела куда-то на ковер — и прикрыл веки. Очнулся я от настойчивого, монотонного стука в дверь. — Кто там? Миссис Хадсон, это вы? Мне не ответили, но стук повторился. Я открыл глаза и поначалу не понял, где нахожусь — в комнате было темно. Я вскочил с дивана, растеряно оглядываясь. Нет, это точно моя гостиная. Конечно, миссис Хадсон заходила справиться насчет ужина, но увидела, что я сплю, будить не стала, а вот газовый вентиль повернула. Я собирался подойти к камину и включить свет, но опять раздался этот странный стук в дверь. Тут уж я решил, что лучше обезопасить себя, бросился к камину и, вооружившись кочергой, осторожно подошел к двери и прислушался. Когда стук раздался вновь, я отшатнулся, чувствуя, как страх пробирается под кожу. Фу, гадость какая! Я распахнул дверь… Никого. Площадка перед дверью была пуста. И тут на место стука пришел шепот откуда-то со стороны окна. Страх почему-то сразу прошел, я осторожно закрыл дверь, стараясь не хлопнуть ею, и прокрался к окну, прислушиваясь, откуда проникает шепот… Вот же, из-за шторы, где находилась вентиляция. Я отдернул портьеру — шепот стал явственней. Не помню, сколько я простоял, пытаясь уловить отдельные слова. Не смогу повторить то, что я слышал — то мне казалось, что голоса бредят, то они сообщали мне святые истины. В себя я пришел от резкого звука часов, бивших два. Господи… Я собирался войти в спальню, чтобы из нее, через боковую дверь, что показалось мне крайне важным, подняться наверх, в ванную, и умыться. Но по спальне кто-то ходил, скрипя половицами. Все так же не бросая кочерги, я заглянул внутрь — никого, тишина, через ставни проникал свет с улицы. На цыпочках я подошел к кровати и лег, не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Я закрыл глаза, но сон не шел. Зато вскоре я замерз, но как ни пытался закутаться в края одеяла, тщетно натягивая его на плечи, согреться не смог. Тогда я вернулся в гостиную, зажег наконец свет, сделал укол, растопил камин и, стащив в дивана плед и думку, улегся прямо на медвежью шкуру. От головы медведя пахло средством против моли, я сполз пониже и свернулся калачиком под пледом, подложив думку под щеку. От камина шли волны тепла, и я уснул. Правда окончательно очнулся я все же на диване. Надо же, перебрался ночью, и сам не помнил, когда. Чувствовал я себя, честно говоря, не очень хорошо. Первым делом употребил обычную свою дозу — вот теперь можно было вести переговоры с хозяйкой. — Миссис Хадсон! — крикнул я, выходя на лестницу. — Горячая вода есть? — Вы проснулись, мистер Холмс? — миссис Хадсон вышла в прихожую. — Удивительно. А спальней в этом доме разучились пользоваться? Горячая вода есть. Не пора ли вам побриться? Я провел рукой по подбородку. Ну, конечно, я не брился, когда выходил на дело, а потом просто забыл. — Да, пора, пожалуй. — Завтракать будете? — Пока не знаю. Не вслушиваясь в ворчание своей домохозяйки, я поднялся в ванную и первым делом посмотрел в зеркало. Мда… вид удручал даже меня. Начал я с ванны, потом побрился и, закутавшись в халат прямо на голое тело, прокрался вниз и в спальне оделся в чистое. Галстук повязывать не стал, но воротничок нацепил и зачем-то надел жилет. С поникшей челкой вид у меня был самый что ни на есть богемный, но я все-таки причесался и решил, что позавтракать все же стоит. Правда оказалось, что уже время не завтрака, а ланча. Я кое-как справился с яичницей и котлетой, от прочего отказался. Выпил немного кофе, опять посмотрел на часы. Ах, черт! Надо же было послать письмо Майкрофту. Я довольно лаконично, но не упуская важного, описал ему мнение, что сложилось у меня о бакалейщике, и попросил миссис Хадсон отправить в клуб посыльного. Вот, собственно, и все — мне совершенно нечем было себя занять. Оставалась надежда, что, возможно, Уотсон заглянет ко мне вечером, или хотя бы к чаю заедет ненадолго. Поэтому я отмерил себе этот промежуток времени и засел за разбор вырезок. Часам к четырем меня уже тошнило от всей этой чуши, но я терпел — не только потому, что мне нечем было заняться. Я сохранял вырезки даже о самых заурядных преступлениях, кроме, разве что, драк и мелких краж, которые полиция раскрывала по горячим следам. Порой мелкие преступления являлись первыми звонками, провозвестниками чего-то более серьезного, а, учитывая существование Паука, я не мог пренебрегать ничем. В такие моменты я забывал, что отмерил себе не так уж много времени, или думал о том, чтобы передать свой архив в наследство Маку. Такой незаурядный ум сможет найти ему достойное применение. Я решил немного подбодрить себя и снова сделал укол. Почувствовав небольшой подъем, я спокойно пережил тот факт, что к чаю Уотсон, увы, не приехал. Что ж, возможно, он заглянет позже. Когда через полчаса внизу звякнул колокольчик, я воспрял духом. Ну наконец-то! Я даже встал в ожидании появления друга, ничуть не сомневаясь, что это именно он. Но звук шагов на лестнице был мне незнаком. Слишком высокого тона постукивания. Маленькая нога, более тонкий каблук. О, нет! Зачем миссис Хадсон пропустила ко мне клиентку? Я кинулся в спальню, быстро переменил халат на сюртук и вернулся в гостиную. Черт, на галстук уже не было времени. Но в комнату вошла Айрин. Вот кого я не ожидал увидеть. — Боже мой, вы мне снитесь, дорогая? — Лучше бы я вам снилась, Шерлок. Она откинула вуаль, и я увидел, какая она бледная, а глаза заплаканы. — Господи, что стряслось? Сесил здоров? — Да, он дома с Мэри. Шерлок, у меня ужасные новости. Собирайтесь скорее — Майкрофт в госпитале, он тяжело ранен! Черт, я заснул и видел нелепый сон, а то мало мне было ночных кошмаров. — Этого просто не может быть. Я даже помахал руками в воздухе, отгоняя морок. — Шерлок, да очнитесь! Это правда! Мистер Грей прислал телеграмму Джону. Доктор помчался в Чаринг-Кросс, а я поехала за вами. — Почему же Грей не вызвал телеграммой меня? — Он послал телеграмму Джону, — терпеливо повторила Айрин. — Нет, это все чушь! Нужно было срочно принять меры. Кажется, моя обычная доза стала давать сбои. Я подошел к ящику стола, выдвинул его и достал ампулу и шприц. — Вы совсем рехнулись?! — вскричало мое видение, подбежало ко мне и ударило по руке, выбивая футляр со шприцем, а потом отвесило такую пощечину, что в ушах зазвенело. Нет, такое во сне не привидится. Я отшатнулся и выронил ампулу. — Айрин, это правда вы? Но что такое вы говорите? Где Майкрофта могли ранить? — В телеграмме сказано, что Майкрофт ездил в Сохо, чтобы встретиться с кем-то. И этот человек ударил его ножом в правый бок. Майкрофт в госпитале без сознания. — Да не может этого быть! — взревел я. — Я знаю, о ком идет речь. Стокнер совершенно безобиден! Я сам его проверил вчера! — Не знаю, кого вы там проверяли, Шерлок, — холодно возразила Айрин, — но... — Но вот я вам докажу сейчас! — Я бросился к двери и распахнул ее. — Миссис Хадсон! — Что такое, мистер Холмс, что вы кричите? Моя домохозяйка появилась в прихожей. — Миссис Хадсон, идите, пожалуйста, сюда, — попросил я, стараясь успокоиться. — Да, мистер Холмс? — почтенная шотландка поднялась по лестнице, остановившись на пару ступенек ниже площадки. Айрин вышла из комнаты и встала позади меня. — Миссис Хадсон, помните, как вчера я переодевался в грума и выезжал из дома? Та изумленно посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Айрин и вновь на меня. — Мистер Холмс, когда вы вернулись в субботу от брата, вы правда гримировались и ездили куда-то, потом вернулись, привели себя в порядок, долго шарили в кладовке наверху… — Да-да, я помню! Меня интересует воскресенье! — перебил я, снова начиная закипать. — Так я к тому и веду, мистер Холмс. В субботу вы уснули вечером на диване и не просыпались вплоть до сегодняшнего утра. Я заходила к вам, пыталась будить… — Что?.. — я схватился за стену. — … потом решила, что это бесполезно, и только подтапливала в гостиной. — Письмо… — Да-да, вы посылали сегодня письмо в «Диоген». Я сполз по стене и сел на ступеньку. Лестница поплыла у меня перед глазами. Голоса Айрин и миссис Хадсон раздавались как сквозь слой ваты. — Шерлок, Шерлок! — Айрин тянула меня за плечи. Я вскочил и бросился вниз по лестнице. Я не успел остановить кэб, из дома выбежала Айрин с моим пальто в руках. Она схватила меня под локоть и потащила влево. — Меня привез мой кучер, он ждет. Я очнулся и подал Айрин руку, потом сел в экипаж следом. Я действовал машинально, ужас сковал меня всего. Одна мысль стучала в голове молотом: «Я убил брата». Айрин накинула мне на плечи пальто, но я не чувствовал холода. — Госпиталь Чаринг-Кросс, Уильям! — крикнула Айрин, выглянув в окно. — И как можно быстрее! Экипаж тронулся. Приступы паники накатывали на меня один за другим, дыхание сбивалось. Я боялся закричать и зажал рот ладонью. Кучер погонял, как мог, но улицы были слишком запружены — после дождя наконец-то выглянуло бледное осеннее солнце, и город ожил. — Тише, тише, — сказала вдруг Айрин, заставила меня опустить руку, достала из сумочки платок и стала зачем-то вытирать мне лицо. — Печень задета? — пробормотал я. — Боже мой, разве ж я знаю? — простонала Айрин. — Надеюсь, в госпитале врачи делают все, что возможно. А Джон проследит. И мистер Грей тоже. «Мистеру Грею» сейчас, вероятно, хотелось свернуть мне шею, да я и сам с удовольствием размозжил бы себе голову или выпрыгнул из экипажа и бросился под колеса ближайшего кэба. — Вы были у Джона, когда доставили телеграмму? — я задавал вопросы, лишь бы не молчать. Иначе у меня в голове начинал звучать голос, который подсказывал, что лучше бы я сдох. — Да, Мэри пригласила меня на чай, и я приехала с Сесилом. Я отправила Мэри с мальчиком к себе домой. Сесил ничего не знает, Джон сделал вид, что его просто срочно вызывают к пациенту. — Айрин говорила и крепко сжимала мне руку — это позволяло мне как-то сохранять рассудок. Мы проехали уже больше половины пути, и приступы страха возобновились. Я обхватил голову руками и принялся покачиваться взад и вперед, Айрин положила мне ладонь на спину. Мне вдруг стало стыдно — она ведь тоже любила Майкрофта, но могла сохранять твердость духа. Я постарался успокоиться хотя бы внешне, тем более что экипаж прибавил хода и уже выехал на Вилье-стрит. Я плохо помню, как мы подъехали к госпиталю, и совершено не понимаю, почему нас встретили внизу и сразу проводили в палату к Майкрофту. Я еле шевелил ногами и был готов увидеть тело, укрытое простыней. Но первым, кого я увидел в палате, был Грей, сидящий у постели Майкрофта. Он тут же встал и решительно направился в мою сторону. Я машинально сделал шаг вправо, а Грей выплюнул коротко «Мразь!» и прошел мимо меня. Я слышал, как ахнула Айрин, но мне было все равно. Медленно приблизился я к кровати. Лицо Майкрофта было совершенно белым и почти сливалось с белизной подушки. Руки лежали поверх одеяла. Наклонившись, я заметил, что брат дышит. Нашарив стул, я сел и взял Майкрофта за руку — осторожно, но так, чтобы чувствовать слабое биение пульса. — Ну-ну, дорогая миссис Форестер, не надо так убиваться, — услышал я позади себя голос Уотсона. — Я… я сейчас… сейчас, — пролепетала Айрин. — Слава богу, никакие органы не задеты, Майкрофту сделали операцию, а без сознания он от кровопотери и общего упадка сил… — тут Уотсон, видимо, стал что-то шептать Айрин. Та всхлипнула, а потом попросила: — Вы же будете сообщать мне, как он? — Конечно, вы не переживайте так. Ну все-все, не надо, моя дорогая. Наверное, Айрин беззвучно рыдала, а Уотсон пытался как-то ее утешить. У меня не было сил обернуться. Я ждал, что вот сейчас Айрин уйдет, и Уотсон выскажет мне все, что обо мне думает. А может, тоже ограничится коротким и совершенно заслуженным мной определением. Я слышал, что Уотсон вышел из палаты, провожая Айрин, потом вернулся и направился ко мне. Я инстинктивно сгорбился, но Уотсон только положил мне ладонь на плечо. — Я пойду потолкую с хирургом и вернусь, — сказал он.***
Ноябрьская лондонская ночь, темная, мокрая, отчаявшаяся… Я пережил в своей жизни много тяжелых ночей, но не помнил страшнее этой. Не знаю, сколько прошло часов, или дней, или лет… я сидел, держа брата за руку, мысленно разговаривая с ним. Вокруг меня существовала какая-то жизнь. Люди, а точнее тени людей, входили в палату и выходили из нее, но для меня весь мир сейчас сжался до нескольких квадратных футов пола, на котором стояла кровать с бледным, как смерть, Майкрофтом. Какое-то время я еще чувствовал присутствие Уотсона, его запах, его прикосновения. Он предлагал мне выпить воды — отчетливо помню стакан, откуда-то появившийся у меня перед глазами, но я не хотел пить. Не знаю, сколько прошло времени — только вдруг взошла луна. Я даже не задумывался, откуда она появилась в палате. Лунный мальчик болен, сестра пришла навестить его, подать надежду. Но только свет луны не упал на лицо Майкрофта, на него упала серая тень. Я должен был прогнать ее, но не знал — как. Я пытался обратиться к смерти, я умолял ее — возьми лучше меня, но тут же вспоминал, что говорил мне брат — он не переживет, если меня не станет. Где искать помощи? Может, мы оба уже умерли? Я совсем не чувствовал своего тела, хотя, казалось бы, должен был устать сидеть в одном положении. Только пальцы ощущали слабое биение крови в прохладном запястье. Говорят, за мгновение до смерти перед человеком проплывает вся его жизнь. Я вспоминал и вспоминал ту, что мы прожили вместе с братом. Только с ним, мне сейчас не нужен был никто. Наверное, Господь разгневается на меня, если я не отдам Майкрофта ангелам. Странные звуки возникали вокруг — будто воздух шуршал от взмахов чьих-то крыльев. Но пока я держал брата за руку, никто не мог его унести от меня. Где-то неподалеку текла река, слышались всплески весел по воде. Река разливалась прямо передо мной — почти черная вода, огоньки на том берегу. Наша река не была такой полноводной, но я был еще мал, и полоса воды казалась непреодолимой. Кажется, тогда тоже был ноябрь. О нет, декабрь. Брат только приехал на Рождественские каникулы с очередным похвальным листом, я выскочил на крыльцо босиком встречать его... потом сразу начался обед, после обеда меня отправили к себе, а Майкрофта отец почему-то позвал выпить по бокалу коньяка. Конечно, Майкрофту уже исполнилось пятнадцать, и он был совсем взрослый, но я никогда не видел, чтобы он пил коньяк. Поэтому когда он вошел ко мне, я стал его обнюхивать. — Правда, что ли, коньяк? Ох, и ничего себе. — Чисто символически, — засмеялся он, обнимая меня. — О, да ты еще вытянулся. Скоро меня догонишь. Привет, малыш, я соскучился. — Я-то больше соскучился. Это я специально расту, чтобы скорее тебя догнать, тогда меня, может, пошлют наконец к тебе в школу! — Ох, милый, в ту школу, где я учусь сейчас? Но я на следующий год перейду в другую, чтобы лучше подготовиться к колледжу. Мне нужна математика на более высоком уровне. Я ужасно расстроился, тем более, что не очень-то любил нового учителя математики. Я принялся жаловаться на него Майкрофту. И объясняет так медленно, будто кота за хвост тянет, и все сравнивает меня с прежними учениками — какими-то итальянцами, двумя братьями. Один был умным, а второго учитель величал «пробкой», тот только и думал, что о своих паровозах, на которых любил кататься. Майкрофт сидел на кровати и внимательно слушал. — Наверное, все же не на паровозах, а на поездах, малыш, — машинально поправил он. — Хм... ну я бы предложил учителю лучше решить лишнюю задачу, чем предаваться ненужным воспоминаниям, но раз ты не любишь математику... — Я бы любил из-за тебя. А теперь как ее любить, если ты из-за нее со мной вместе учиться не будешь? Тьфу на нее вместе со всеми поездами и этими двумя братьями-Джеймсами. — Этих братьев звали одинаково? Какие странные братья, и какое странное имя для итальянцев. — Да у одного это первое имя, вроде, а у младшего — второе. Но вот если бы у меня второе имя было Майкрофт, я бы не говорил, чтобы меня тоже называли Майкрофтом, как тебя, правда же? А у него первое имя вроде бы Комган. А он говорит — я тоже Джеймс. Ну, глупость какая-то. — А... они, наверное, ирландцы. Тогда понятно, почему младший — он же младший, получается? — не любит зваться первым именем. Мне бы тоже не хотелось называться Комганом, даже будь я ирландцем. Но раз так назвали, надо нести свой крест. Я не совсем понимал, что это значит, но слышал, как священник в церкви говорил так. Набравшись смелости, я спросил у отца, и тот ответил кратко: «Ну, вот ты — мой крест». — Мне мое имя тоже не очень-то нравится, — признался я. — Но что делать-то, раз так назвали? — Ты бы мог зваться своим первым именем, — предложил Майкрофт, — оно же у тебя вполне традиционное — Уильям. — Мама звала меня Шерлоком. И бабушка. Не буду я менять ничего, да ну. И вообще, не в имени же дело, да? — В принципе — да, когда ты взрослый. А у меня второго имени вообще нет. — Ну вот именно, что у тебя нету. И ты поменять ни на что не можешь. Что же я буду менять-то? Нечестно выходит. Но твое имя все равно лучше, тебя можно звать Майки. Или Майти. — А тебя Шерли. — Ше-е-ерли? — возмутился я. — Ой, не надо! Мне не нравится! — Да я шучу, — Майкрофт обнял меня и потянул к себе на колени. — Я когда подъезжал, заметил, что у вас были заморозки, земля совсем высохла. Гулять будем? — Пошли прямо сейчас! — я соскочил с его колен и схватил за руку. — В темноте красиво на речке. С той стороны светятся окошки в домах, можно помечтать, что там кто-то живет. Кто-то интересный. Пойдем? Я тебе покажу. — Прямо сейчас? — кажется, брат уже пожалел, что спросил про прогулки. — А ты гуляешь так поздно? С кем? — Ни с кем, один. С кем мне тут гулять? Просто иду к нашей иве и сижу там. — В темноте? — удивился брат. — Ну, вечером же темно. Но на том берегу светятся окна. В одном доме живет врач. Он ездит по деревням и лечит всех, — начал я рассказывать брату свою «игру». — В другом живет учитель. Он учил раньше детей в школе, а потом начал пить, и его уволили. Теперь он ходит по деревне, ищет маленьких детей, и учит их всему. Как правильно говорить, как правильно сморкаться... всему-всему. В третьем доме живет священник. Он очень ленивый, дружит с доктором, они вместе играют в карты и пьют виски. В четвертом... тебе интересно? — Конечно, дорогой, — кивнул Майкрофт, — давай оденемся потеплее и пойдем гулять, и ты мне покажешь, где кто живет. Мы оделись и пошли на берег. — Смотри, вон те окошки, видишь, два? Там живет мальчик, как я. С мамой и папой. Они играют с ним в прятки. Мама его всегда находит, но не признается, а делает вид, что не знает, где сын. А он это понимает, но делает вид, что верит. А вон там, вдалеке, видишь, огонек такой желтый-желтый? Там живет алхимик. Он изобретает лекарства от всех болезней. Уже изобрел много разных, но хочет придумать такое, чтобы сразу от всего. — А у этого алхимика есть борода? — спросил вдруг Майкрофт. — Зеленая? — засмеялся я, вспомнив сказку. — Нет, но знаешь что, я думаю, этот алхимик, когда был маленьким, тоже ходил к нашему волшебнику. И попросил у него желание — стать великим ученым. И придумывать всякие лекарства. И теперь он умеет их придумывать, но очень жалеет, что не сказал тогда более точно, что хочет изобрести лекарство от всего. Ведь второго желания ему не дадут, даже если он снова дойдет до той горы, да? Желание только одно? Самое главное на всю жизнь? — Конечно, дорогой, — вздохнул брат. — Наверное, так правильнее. Ведь если бы алхимик сразу изобрел лекарство от всего, как ты говоришь, ему потом просто нечем было заняться. А так у него есть цель в жизни. — Да, точно! — обрадовался я. — А вон там кто живет, как ты думаешь? В самом далеком окошке? — А там, наверное, живет музыкант, — включился в игру брат. — И ему хочется с кем-то сыграть дуэтом. И он ждет, когда же в окрестностях появится другой такой — ему под стать. — Вот, я был уверен, что ты догадаешься! — я захлопал в ладоши. — Там правда живет музыкант, он поселился дальше от всех, чтобы никому не мешать, когда играет. Но он ждет, что кто-то придет к нему... — Он играет на рояле или на скрипке? — На виолончели. Знаешь, пусть будет так: пройдет два года, я поступлю в школу, а ты в колледж, и мы оба приедем на Рождество сюда, и вместе пойдем в гости к музыканту. Я уже буду играть хорошо-хорошо. И мы подарим ему на Рождество новую музыку. А мальчику, который играет с мамой, подарим теплый шарф, а то он мерзнет... а что мы подарим врачу, который дружит со священником? — Мы попросим у алхимика лекарство, подмешаем им обоим в виски, и они перестанут его пить, а будут пить кофе или чай, но в карты вместе играть не перестанут, — рассмеялся Майкрофт. — Точно! А учителю мы знаешь что подарим? Карту, как пройти к той горе! Пусть попросит у волшебника, чтобы его взяли обратно в школу! Правильно? — Правильно, дорогой. Ты замечательно придумал. — Майкрофт, — спросил я, пораженный вдруг внезапной мыслью. — А я — твой крест? — Что ты, малыш? — брат прижал меня к себе. — Ты любовь всей моей жизни. — Правда? Это хорошо, — успокоился я. — Если уж мы заговорили о желаниях, мой мальчик, ты так и не придумал свое? — Нет… пока нет. — Я достал из-под одежды медальон, который несколько лет назад надел мне на шею Майкрофт, сжал в руке. — У меня много желаний. Но как понять, какое из них самое главное? — Наверное, еще не пришло время для самого главного желания, дорогой мой. Когда придет, ты сразу поймешь, что это оно… По реке плыла лодка, на ней стоял старик и отталкивался шестом от дна. Морщинистое лицо его мне кого-то неуловимо напоминало. Я вглядывался в него, и чувствовал себя очень странно — я будто стал выше. Берега сковал мороз, ива еще больше наклонилась, а река все несла свои воды куда-то вдаль. Паромщик повернул голову в мою сторону, и я вскрикнул — это был отец, только совсем дряхлый. Я вскрикнул и стал оглядываться, ища Майкрофта, но он пропал. Ужас охватил меня, и некому было помочь. Вдруг на берегу появилась женщина, она взмахивала руками, как птица, прогоняя старика. — Мама? — спросил я. Женщина обернулась. Она менялась на глазах — только что это была наша с Майкрофтом мать, и вдруг стала старше, выше, полнее. Она что-то произнесла по-итальянски звучным, так знакомым мне голосом. «Пройдет полгода — вспомнишь меня», — услышал я тот же голос. И вспомнил: «Приедешь в Лондон, надень медальон и носи». Господи! Вот же оно, вот почему я вспоминал все это сейчас, вот желание… самое важное… самое главное в жизни! Почему я не послушался старушку Виолетту, почему не надел медальон?! — Господи, — кажется, я говорил вслух, — господи, если ты есть, сделай так, чтобы старый волшебник услышал меня и без медальона! Что-то вспыхнуло у меня в груди, растеклось по жилам, пронизало каждую клеточку тела, я вдруг понял — вот она, душа. Я видел все и слышал все. Позади меня скрипнула дверь, я обернулся. Господь услышал меня и послал помощника. — Грей, — произнес я медленно и будто нараспев, — какое счастье, что вы пришли. Пожалуйста, поезжайте на Бейкер-стрит. Бога ради, умоляю! — Забыли шприц? — осведомился он тусклым голосом. — Шприц? — меня бросило в жар. Но мне было не до обид. — Клянусь вам, дело не в этом! В моей спальне у изголовья кровати тумбочка, в ящике лежит шкатулка. Прошу вас, умоляю, привезите ее! Это важно для Майкрофта, это спасет его! — зашептал я. — Вы же любите Майкрофта! Его жизнь в ваших руках. Привезите мне шкатулку! Грей смотрел на меня долгие десять секунд, потом перевел взгляд на Майкрофта, сделал шаг к постели, но резко развернулся и вышел. Конечно, я не сомневался, что недостоин помощи, но я просил не ради себя, а ради Майкрофта. Он самый лучший, самый достойный. Он единственно достойный любви. Грей, конечно, исполнит просьбу ради него. Но время тянулось так медленно. За час, что прошел с ухода Грея, мне порой казалось, что я не доживу до его возвращения. Я, как ненормальный, пытался мысленно докричаться то до Господа нашего, то до Волшебника, сам уже путаясь, к кому обращаюсь, но понимал — меня не слышат. Но Грей вернулся — чудесный, невероятный человек. — Эта? — спросил он, протягивая мне шкатулку. — Да! Спасибо! Господи, Грей, спасибо! Я отпустил руку брата и попытался открыть шкатулку, но ключ, висящий на цепочке от часов, не попадал в скважину, так у меня тряслись руки. Грей взял ключ и открыл шкатулку, бросил взгляд внутрь, увидел, как я достаю медальон, снова посмотрел на меня и, кажется, вышел. Впрочем, не уверен, мне уже было все равно, слышит меня кто-нибудь или нет. Я пытался встать, но ноги не слушались — я упал на колени около кровати. — Вот он, ты мне дал его сам, помнишь?! — кричал я в гулко звенящее пространство. — Ты сказал — любое желание. Одно, но любое! Пусть он выживет, пусть он будет здоров! Ничего нет важнее, ничего! Я знаю, я виноват во всем. Клянусь, никогда больше я не возьму в руки шприц, никогда никакого наркотика, иначе повторится все. Иначе мой брат умрет! Но никогда, никогда больше! Пусть только он очнется сейчас, пусть вернется ко мне! Я закашлялся, горло перехватило, я почувствовал, насколько оно пересохло, будто я не видел воды неделю. Тело налилось тяжестью, меня словно вбило в пол. Я стоял на коленях около постели умирающего брата, уткнувшись лбом в край одеяла, и не сразу понял, что на затылок мне легла ладонь, а знакомый голос произнес: — Шерлок, почему ты сидишь на полу? Ведь холодно. И почему так темно? Еще не веря, я поднял голову и уставился на брата, боясь издать хоть звук. — Ты почему так выглядишь? — ахнул он. — Как «так»? — прошептал я. — Словно не ел неделю! Ты голодный? Я перевел дыхание и засмеялся. А потом тихо зарыдал.