***
Эмили сидела за рабочим столом, с каким-то разочарованным взглядом изучая свои руки. Возраст давал знать о своем, и кожа на руках уже не была такой эластичной, как лет двадцать назад, а маленькие морщинки разбегались повсюду, напоминая о том, что оставаться вечно молодым, к сожалению, невозможно. Но, как бы там ни было, Эмили выглядела замечательно для своего возраста: лицо ее было гладкое и по-прежнему мягкое, лишь небольшие морщинки у глаз выдавали ее возраст, что скорее придавало ей очарования. О некоторых женщинах говорят, что они как вино — лишь хорошеют с годами, и Стивенс была как раз из этого порочного круга. Многие другие женщины завидовали ее красоте и изящности, не угасающей с годами, ее природной стройности и правильным чертам лица, которые с возрастом казались еще краше. Впрочем, Эмили нравилось ощущать свою привлекательность. Плавно переведя взгляд от рук к небольшому кусочку бумаги, женщина вновь застыла, словно видела его впервые. Туго сглотнув, она попыталась привести себя в чувства — нет ничего такого в том, что студентка нарисовала ее. Это не говорит ровным счетом ни о чем. И проводя большим пальцем по гладкой бумаге, Эмили изо всех сил старалась не думать о Монике. Девчонка, в которой скрыт огонь — Эмили в этом уверена. Того и гляди, что эти настойчивые взгляды сменятся чем-то другим — не менее настойчивым и провокационным. Стивенс профессионал — с человеческими чувствами, да, но профессионал: она не позволяла себе идти на поводу у чувств, переходя эту тонкую грань. Это было лишь однажды. Девушка буквально сходила по ней с ума, всячески пытаясь добиться внимания, но суровая реальность заключалась в том, что она была не интересна преподавательнице. Ни как студентка, ни как девушка. С мужем тогда все было не так плохо, поэтому женщина пресекала все эти мысли моментально. Не то чтобы нынешняя жизнь позволяла ей фантазировать о мужчинах и женщинах, окружающих Эмили, но отсутствие банального секса и наличие постоянного стресса в семье сильно сказывалось на ее состоянии. Но тогда Стивенс возненавидела бы себя до конца дней, если бы дала студентке какой-то шанс. Она была уверена, что достаточно холодно и сдержанно относится к ней, однако, когда весь курс отмечал выпускной, девчонка ее поцеловала. Подловила в коридоре, когда Эмили вышла проветриться из душного зала, и обхватив ее плечи, пылко поцеловала. В тот момент у женщины не было в голове никаких мыслей, и ощущая чужие напористые губы, она лишь могла отстраниться. Все это было неправильно. Вот и сейчас — она совершенно не хотела ввязываться в эту интрижку, окончание у которых почти у всех одинаковое. Обрывками в памяти всплывали моменты, которые до отчаяния, до содранной кожи, хотелось забыть. Выжечь из памяти те мучительные моменты жизни, что накатывали снова и снова, лишая Эмили здравого рассудка. Пустые коридоры не прибавляли ни грамма уверенности, а звук каблуков, разносящийся эхом, казался женщине звуком забиваемых в гроб гвоздей. Она ненавидела оставаться допоздна в университете, но иногда обстоятельства складывались так, что у нее не было иного выхода, кроме того, что засиживаться в кабинете до тех пор, пока улица не окунется во мрак. Эмили шла быстро, спеша как можно скорее выйти на свежий воздух. Коридоры, лестница, пролет, еще один этаж… — Торопишься? — голос раздается снизу, что сбежать или проскользнуть мимо не удастся. Единственное место, не попадающее под камеры. Хотя какое это имеет значение, даже если бы он улыбался, глядя на нее? Ублюдок. У Эмили все холодеет внутри, словно это происходит впервые, а сердце замедляет свое биение. «Нужно просто сказать, что у меня семейный ужин или запланированное мероприятие», — крутится в голове женщины, и она почему-то инстинктивно поправляет юбку, стараясь не смотреть на мужчину. — Спешу на семейный ужин, — как можно уверенней выдает Эмили, на что слышит лишь насмешку. — Семейный ужин? Забавно, и что будет после ужина? — протягивает тот настолько мерзко, что Эмили буквально облепляет эта грязь, ощущающаяся в его словах. — Пойдешь трахаться с муженьком? — Мне правда нужно идти. — Ты все время куда-то сбегаешь, — и теперь никуда не деться, когда чужие руки гладят ее бедра, сжимают ягодицы. Господь, как же это перенести? — Может, задержишься? Я подвезу тебя. Эмили физически чувствует, как в горле скапливается желчь, а внутри грудной клетки неприятно тянет. Хочется вывернуть всю свою кожу наружу, хочется закричать, сделать хоть что-то, но они оба знают — бесполезно. Она твердо, но не настойчиво, отталкивает его ладонями, замечая лихорадочный — почти животный — взгляд, направленный на вырез ее блузки. — Меня ждет муж. Он будет волноваться и названивать мне, — Эмили пятится назад, и вся ее кожа под одеждой невыносимо горит. — Мне нужно идти.***
Моника была взволнована, и, сидя перед классом живописи, она то и дело смотрела на часы: она написала уже десяток сообщений Джейн, которая, как обычно, опаздывала. Это нервировало. Большинство людей из группы уже расположились за мольбертами, начав очередную работу, пока Моника нервно покусывала карандаш, не решаясь сесть рисовать. И когда Джейн, наконец, ввалилась в класс наперевес со своей сумкой, рыжеволосая возбужденно махнула ей рукой, призывая скорее подойти. — Твои сообщения и настроение меня пугают, — призналась Джейн, еще никогда она не видела подругу такой возбужденной. — Ты под чем-то? — Если я расскажу тебе, что произошло, ты ни за что не поверишь! — Моника трясла руки подруги, все еще не веря в происходящее. — Говори уже! — Меня взяли на работу в кофейню, это во-первых, — Фишер видела выражение лица Джейн, поэтому тут же пояснила. — Я не говорила тебе потому, что не была уверена, что меня вообще возьмут, но сейчас не об этом. После того, как мне сказали, что меня ожидают на стажировке, меня познакомили с моим наставником, и им оказался тот парень с вечеринки! Оливер! Глаза Джейн возбужденно открылись, а пальцы сильнее сжали ладони Моники. Джейн не верила в случайности, и была уверена в том, что это сама судьба свела двух людей, которые обязаны быть вместе. Она вообще предпочитала думать о том, что если случаются подобные совпадения, то людям просто необходимо пожениться и нарожать кучу детишек. У Джейн все просто, никакой лишней философии о платонической любви. — Сама судьба кричит тебе! — возбужденно провозгласила Харрисон, улыбаясь, будто бы сама только что встретила парня своей мечты. — Надеюсь, теперь ты не упустишь свой шанс. — Шанс на что? — скептично скривилась Моника, выдергивая руки из объятий подруги. Она могла бы предугадать, что Джейн снова захочет сватать ее с Оливером. Будто могло бы быть иначе… — На то, чтобы встречаться с ним, дурочка! Неужели ты не поняла, как ты понравилась ему в прошлой раз? — Меня это мало волнует. Джейн демонстративно закатила глаза, всем своим видом показывая, что поведение Моники просто недопустимо. С таким же успехом Моника могла бы встречаться с любым смазливым парнем из университета, но нужно ли ей это на самом деле? Отношения с парнями — это скучно, а с такими, как Оливер, и подавно. — А зря, недавно я видела его на одной из вечеринок, он спрашивал о тебе, — Джейн хитро вытянула губы в улыбку, толкая подругу под бок. — Врешь. — Могу поклясться тебе на своих работах, — заверила Харрисон, активно кивая головой. — Они все равно не представляют никакой ценности, — по-доброму усмехнулась Моника. — Почему тогда не сказала сразу? — Да как-то забыла, к тому же вечер был насыщенный. Они обе засмеялись и, поймав взгляд вошедшего преподавателя, разошлись по своим местам. В последнее время Моника уделяла рисованию гораздо больше времени, чем раньше. Во-первых, система обучения была несколько другой, и некоторые вещи приходилось делать иначе, а во-вторых, уровень, требуемый в университете Торонто был гораздо выше, чем в Австрии. Нередко Монике приходилось засиживаться до глубокой ночи, заканчивая очередную работу под светом ночника, а наутро ужасаясь тому, как сильно отличается результат при дневном свете. Сидя на подоконнике и ожидая, когда закончится перерыв между классами, девушка бездумно набрасывала быстрые эскизы в своем скетчбуке. Она знала, что ей не следовало интересоваться кем-либо в Торонто, и тем более быть заинтересованной в преподавателях, но она совершенно ничего не могла поделать с тем, что ее безумно влекло к Эмили. Этот интерес был обычным и вполне объяснимым, но, даже понимая всю абсурдность, Моника никак не могла взять себя в руки и хотя бы попытаться переключиться на что-то такое. В такие моменты ты просто становишься безвольным болванчиком, которого тянет будто по инерции — его отталкивают, а он возвращается назад, и чем больше безразличия проявляла Эмили, тем больше Монику влекло к ней. Фишер не могла быть уверена в том, что бы произошло, ответь миссис Стивенс ей взаимностью. Что если бы она заигрывала в ответ или дала понять, что не безразлична тоже? Эти мысли казались скорее несбыточными, но живот внезапно наполнился теплом, пока пальцы делали торопливые движения карандашом по бумаге. Нужно было отвлечься. Нужно было отвлечься и вновь стать прилежной девочкой для мамы, но внезапный шум отвлек Монику от рисования, заставляя поднять голову и наткнуться взглядом на разбросанные по полу макеты, натянутые на пенопласт. Такие проекты сдавал каждый студент, учащийся будь то на художественном, архитектурном или дизайнерском факультете, и секундой позже, когда взгляд скользнул выше, Фишер внутренне сжалась, замечая, как миссис Стивенс торопливо собирает проекты, стараясь вновь не обронить их. Быстро спрыгнув с подоконника и на ходу засунув скетчбук в сумку, Моника присела рядом с преподавательницей, помогая ей сложить все макеты. Несмотря на то, что они были достаточно легкими, макеты отличались габаритностью, поэтому, когда Моника подняла их, она едва могла видеть что-либо вокруг себя. — Куда помочь их отнести? — тут же спросила Моника без всяких прелюдий. — Не стоит, я и сама могу, — протянула Эмили, придерживая макеты и следя за тем, чтобы ни один не выскользнул из ее рук. — Ой, да прекратите, я уже держу их, — возмутилась девушка, чуть улыбаясь. — Так куда нести? И Эмили ничего не оставалось, кроме того, как пойти дальше по коридору, показывая дорогу студентке. Уже через минуту Фишер отчетливо поняла, что женщина ведет ее к тому самому четыреста второму кабинету, куда она как-то раз попала по ошибке. И чем ближе они подходили, тем сильнее колотилось сердце Моники, словно именно в этом месте происходило нечто значимое для нее, и это навевает воспоминания и определенные мысли. Всю дорогу до кабинета Моника наблюдала за напряженной спиной Эмили, будто бы ту так сильно озадачивало присутствие студентки, а это при том, что их коммуникация была сведена к минимуму. И как бы Фишер не пыталась понять причину такого поведения, ничего более или менее разумного в ее голове не появлялось. Разве что, если миссис Стивенс не влюблена в нее… — Ну вот и все, спасибо, — казалось, женщина даже выдохнула, когда они обе оказались в классе, оставляя макеты на столе. — Да мне несложно, к тому же, кто-то определенно должен был помочь вам. Моника улыбалась чуть смущенно, но обезоруживающе, что женщина чувствовала этот холодок, ползущий к ее пояснице. По позе Моники было понятно, что уходить так быстро она не собирается, и, напротив — хочет нагло воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы задать кучу бесполезных вопросов и попытаться зацепиться хотя бы за что-то. — Это какие-то проекты? — кивнув в сторону принесенных работ, поинтересовалась Моника. — Да, готовимся с выпускным курсом к городскому конкурсу, — стараясь не смотреть на студентку, преподавательница принялась по-особому сортировать работы, мечтая, чтобы девушка скорее ушла. — Выглядит здорово. — Я думала, тебе не нравится городской дизайн? — взгляд насмехающийся, почти надменный, что Монике кажется, будто с ней играют. Вот только улыбка у Стивенс мягкая, так и не скажешь, что она дразнит тебя за собственные слова, некогда сказанные в этой же аудитории. И Моника тут же ощущает, как сухо становится у нее во рту, а нервозность подкатывает к горлу. Она видит ее насквозь. Играет, прощупывает почву, когда Фишер решает быть смелее и думает, что может оставаться в кабинете дольше позволенного и задавать ненужные вопросы. — Ну да, — пожав плечами, Моника с трудом отвела взгляд, нервно сглатывая. — Но проекты все равно выглядят впечатляюще. Хотя я уверена, что под Вашим руководством не бывает иначе. — Никакой преподаватель не вытянет из студента хороший проект, если у него самого нет желания. — Не думаю, что у Ваших студентов нет желания, — взглянув на работы еще раз, Моника продолжила говорить, не поднимая головы. — Мне кажется, что Вы один из тех преподавателей, к которому люди ходят не потому, что нужно, а потому, что им хочется. Эмили глубоко вздохнула, умоляя себя не обронить то, за что будет винить себя остаток дней, а ей все еще предстоит преподавать у Моники какое-то время. Чувствуя, как воздух между ними будто бы электризуется, женщина прошла в конец аудитории, делая вид, будто бы ищет какую-то книгу в шкафах, полностью игнорируя реплику девчонки. — Разве тебе не нужно к своей группе? Занятия вот-вот начнутся, — голос брюнетки вновь стал безразличным и сухим, словно не она еще несколько минут назад игриво подшучивала над Моникой. И девушка, замечая такую резкую смену настроения, понятия не имела, как на это реагировать. — Да, конечно. До свидания, миссис Стивенс.***
Конечно же, Моника знала, что будет скандал. Глупо было рассчитывать на то, что мама ее поймет и прекратит свои нравоучения, будто бы знает лучше дочери о том, каково ей учиться и работать одновременно. Моника знала, что не сможет врать, скрывая свою работу, и стоило ей лишь заикнуться на эту тему, как в телефонной трубке тут же послышались неодобрительные возгласы. «Как ты собираешься учиться, когда остаток дня после университета тебе нужно быть на работе?» «В кого ты такая транжира? Совсем не знаешь цены деньгам!» «Увольнялась бы, по-хорошему, и занималась бы учебой. А в жизни еще наработаешься» Мама всегда была такой, но она никогда не понимала, что подобная опека переставала быть опекой и лишь давила на плечи, нервируя и заставляя терять уверенность в себе. Мать всегда слишком настаивала на своем, и Моника не понимала, сколько лет должно пройти, прежде чем ее начнут воспринимать как взрослую состоявшуюся личность. На работе все было не лучше — слишком много кофейных напитков и нулевой опыт в их приготовлении, и это при том, что помимо всех действий Монике необходимо было запоминать кучу информации из университета и пытаться до конца проникнуть в англоговорящую среду. Все это создавало ужасный стресс, но Фишер не хотела отступать, прекрасно понимая, что от этого зависит все ее пребывание в Торонто. Оливер давил на нее не меньше, чем собственная мать, а постоянные шуточки и подкаты с его стороны стали уже нормой общения, и каждый день Моника даже позволяла себе думать о том, какой комплимент придумает парень на этот раз. «Твои родители случайно не кондитеры? Тогда откуда у них такая конфетка?» «Я срочно должен позвонить 911, потому что твоя задница, детка, это что-то незаконное» «Ты обязана подарить мне очки, иначе я скоро ослепну от твоей красоты» — Я думаю, менеджер должен перевести тебя в другую смену, потому что ты отвлекаешь меня своей нереальной красотой, — Моника привычно закатила глаза, она чуть промахнулась с креативностью его комплиментов в своей голове. Оливер как всегда самодовольно улыбнулся, полагая, что все девчонки будут валяться у его ног, стоит ему выдать что-нибудь эдакое, но Моника — другая. Она держалась отдельно, несмотря на то, что парень — ее наставник, и никогда не позволяла ему никаких прикосновений, чтобы тот невольно не решил, что Фишер запала на него. — Ты знаешь, я была бы всеми руками за. — Да ладно, не говори ерунды, Мон, — Оливер засмеялся, приобнимая ее за талию и тут же получая по рукам. — Мне нравится, что ты такая дикая, мы будем отличной командой. — Только если ты будешь работать молча и держать руки при себе, — предупредительно оскалилась та, и разозлилась, когда от резких движений рыжая прядь волос спала на лицо. — Как же тогда ты будешь учиться? Оливер глумился, покачиваясь на пятках и наблюдая за тем, как Моника отправляет кофеин в пресс. На самом деле, она схватывала все налету и вообще довольно шустрая, так что парень действительно желал, чтобы их смены совпадали как можно чаще. Конечно, все это зависит от расписания и дела случая, поскольку сам Оливер только работал, и другая часть дня не была занята учебой, так что шансы пересекаться сменами с Моникой значительно возрастали. — Ты хочешь пойти на вечеринку в это воскресенье? У моих знакомых есть маленький клуб, будет очень круто! — Нет, у меня планы, — тут же отрезала Фишер, поскольку последним, чем был занят ее мозг, были развлечения. Нужно доделать пару коллажей для живописи, сделать разбор картины для истории искусств, дописать эссе для современного дизайна и сдать несколько набросков по анатомии, и кроме этого в середине следующей недели ее уже ожидала сдача экзамена на работе, а значит — ночами придется вновь повторять порядок готовки всех этих рафов, капучино, глясе и прочих радостей жизни. — Свидание? — не унимался Оливер. — Не твое дело. Мы можем заниматься работой? — Моника нахмурила брови, давая понять, что не желает обсуждать личную жизнь в пределах этой кофейни. — Значит, ты ни с кем не встречаешься? — Я тут всего два месяца, — безразлично выдала Фишер, продолжая возиться с кофе. — Приехала учиться по обмену. Лицо Оливера удивленно вытянулось, ведь он до сих пор почти ничего не знал о ней. И эта новость лишь больше раззадорила его интерес к Монике — в мимолетных романах всегда много страсти. Он не понимал, почему девушка ломается, когда можно просто хорошо провести время, а затем забыть друг о друге. — И что, даже не закрутишь интрижку, чтобы поездка запомнилась? — глаза Оливера заблестели, а руки почти что вновь потянулись к девушке. — Не обязательно иметь интрижку, чтобы поездка запомнилась, — протянув наставнику кофе, она проследовала к двери, ведущей в каморку, ее смена закончилась десять минут назад. Еще неделя пролетела в привычном русле: куча работы и проектов, а по вечерам работа в кофейне. Моника даже стала привыкать к этому сумасшедшему ритму, и, может потому, что забот стало гораздо больше, а концентрации меньше, Эмили перестала игнорировать ее на занятиях. Не то чтобы это было ярко выражено раньше, но спустя неделю Моника стала чаще наблюдать за тем, как взгляд учительницы направлен на нее, что девушка даже на секунду засомневалась в том, не написала ли она ничего лишнего в своем эссе. Однако Эмили ее никак не останавливала после классов и не пыталась поговорить, так что вряд ли это внимание было связано с выполнением домашнего задания. На занятиях они много общались, обсуждая концепции современного дизайна и пути развития в различных отраслях. Моника была в восторге от того, как миссис Стивенс преподносила им информацию. Ее хотелось слушать, не отвлекаясь ни на что, с ней хотелось беседовать и спорить, и война за ее внимание шла колоссальная. Даже если бы Моника старалась это игнорировать — она не могла отрицать того факта, что Шон буквально был помешан на Эмили. Он был, наверное, одним из самых активных студентов, который всегда очень живо рассуждал на разные темы, и в один из таких дней Моника вступила с ним в спор. Это было банально — почти скучно, они обсуждали значения и смысловую нагрузку граффити в архитектурной среде. — Здесь нельзя рассуждать иначе, граффити определенно уничтожают всю культуру, это административная ответственность, — закатывал глаза Шон, глядя на то, как Моника, сидящая рядом ниже, пытается доказать ему обратное. — Люди, которые идут на это, знают, что их ждет. — Я никогда не видела, чтобы кто-то рисовал на новых зданиях, но видела кучу потрясающих рисунков на старых, полуразрушенных домах, и мне кажется, что это создает особый шарм, за которым скрывается уродство городской среды, — Фишер не отступала, не понимая, почему у парня настолько радикальная позиция. — Я не стараюсь оправдывать эти поступки, если кто-то платит штрафы, но граффити давно признаны отдельным видом искусства. — И что же выражает это искусство по-твоему? В чем его суть? Аудитория напряженно молчала, и даже Эмили не старалась прервать эти дебаты, внимательно слушая каждого из студентов. Моника мельком кинула взгляд на преподавательницу, отмечая про себя, как ей идет быть такой сосредоточенной и даже чуть напряженной, и ее сердце пропустило удар, когда та мельком посмотрела на нее в ответ, вопросительно склоняя голову. Словно пыталась сказать: «Ну что, какой будет твой следующий шаг?». Преподавательница не ставила ни на кого, и Моника об этом прекрасно знала, но все равно чувство какой-то легкой ревности не давало ей покоя, прекрасно зная о том, что Шон занимается у нее еще чаще, и наверняка ее любимчик, судя по тому, как она щедро одаривает его вниманием. — Это то же самое, если бы я спросила тебя, в чем проявляется живописное искусство? Или любой другой вид искусства, — фыркнула Моника, злясь, что никто даже не пытается поддержать ее, и поскольку Шон у всех был на хорошем счету, она была практически уверена, что большая часть аудитории поддерживает именно его позицию. — В самовыражении. Я не очень сильна в именах, но имя Бэнкси у всех на слуху, и он уже оказал огромное влияние на эту культуру, благодаря острым социальным проблемам, показанным в его граффити. — Ты думаешь, обсуждать социальные проблемы можно только портя стены? — смешок Шона хотя и был безобидным, но кровь Фишер внезапно вскипела, а раздражение поднялось комком к горлу. — Я не говорила об этом, но то, что у нас всегда на виду, раздражает еще сильнее и не дает забыть о том, о чем мы стараемся не думать. Через граффити даже уделяют должное внимание проблемам сексизма и расовой дискриминации в мире. Например, в девяностых годах группа фем-активисток устраивала акции протеста таким образом против половой дискриминации женщин в искусстве, и все это имеет свое влияние сейчас. — Этим движениям больше нечем было заняться, кроме того, как рисовать сомнительные граффити на стенах. Думаешь, ты бы передумала быть художником, если бы в художественных галереях видела подавляющее количество работ мужчин, нежели женщин? Моника напряглась. Она считала Шона хорошим человеком, разбирающимся в искусстве и во многих вещах, и даже если их мнения по поводу уличных граффити расходились — это не было поводом для ссор, но в его словах скользил плохо скрываемый сексизм, отчего внутри стало настолько противно, что Фишер не сразу нашлась с ответом. Подняв выше голову и точно глядя парню в глаза, она ровным тоном произнесла: — Напротив, я бы училась еще усерднее, чтобы показывать пример другим девушкам и женщинам, что мы ничуть не хуже мужчин, которые везде хотят показать свое преимущество. И, поверь мне, я бы сделала это. — О, ну тогда я буду рад составить тебе компанию, — саркастично ухмыльнулся тот и хотел что-то было добавить, но Эмили внезапно оборвала этот спор. — Достаточно. Личные разборки оставляем за дверью, — напомнила женщина, поймав раздраженный взгляд Моники. — Свое задание вы получили, можете быть свободны. Студенты тут же засуетились, и пока девушка собирала свои вещи, она искоса наблюдала за тем, как Шон о чем-то беседует с миссис Стивенс, отчего грудную клетку еще сильнее опалило злобой. Конечно же, Эмили на его стороне — он же красавчик-парень, на которого явно западают все девчонки, а еще он дикий задрот и знает практически все, так что в любой затруднительный момент преподавательница всегда говорит: «Спросите мистера Тодда». Монике хочется поскорее уйти, но разум, словно издеваясь, тормозит все процессы, и последние вещи девушка закидывает в сумку практически у выхода. В груди все вибрирует, отчаянно бьется — ей почему-то кажется, что женщина сейчас остановит ее, она буквально чувствует чужой взгляд на себе, и от этого становится еще противнее. Эмили же сама женщина! Неужели ей приятно слышать о том, как мужчины уничтожают самооценку девушек, делая это настолько свободно, словно это так, как и должно быть? Моника сама не понимает, почему оборачивается, тут же встречаясь со спокойным взглядом Стивенс, чувствуя себя как кусок дерьма, когда та не говорит ни слова, позволяя студентке молча покинуть кабинет.***
— Как же он раздражает меня, — Монику трясло не то от мороза, не то от злости, не проходящей даже от глубоких затяжек. — Парням обязательно нужно быть такими мудаками? Джейн, стоящая рядом с подругой, пожала плечами, сильнее кутаясь в шарф и явно намереваясь поскорее уйти. Она и сама не ожидала такого жаркого спора, и то, что довольно миролюбивый Шон неожиданно поведет себя так. — Знаешь, всему мудачеству есть оправдание, — поймав взгляд ореховых глаз, Джейн чуть улыбнулась. — Да неужели? Давай, скажи мне, что все это заложено на генетическом уровне. Моника сделала еще одну затяжку и отправила сигарету в урну. Подруга аж вся издергалась в ожидании, когда они уже пойдут к автобусу, к тому же, она не очень любила сигаретный дым, а Фишер, пережившая такой стресс, просто не могла подождать до кофейни, чтобы устроить себе небольшой отдых с чашкой капучино и сигаретой на заднем дворе. — Брось, ты же знаешь, как парни проявляют свою симпатию, — взгляд Джейн был хитрым, и не сказать, что Монике нравилось это. — Они же совершенно не умеют ухаживать за девчонками… — Это уж точно, — вставила Фишер. — Вечно достают их, шутят тупые шутки и домогаются, потому что не знают, как добиться внимания и не получить отказ. Вот я и думаю, что, может, он просто влюбился в тебя? Моника даже засмеялась такому простому предположению, за которое и послать подругу — грех. Шон вряд ли бы придумал такую идиотскую причину, чтобы как-то проявить симпатию к Монике, что и симпатией-то не назовешь. Но у Джейн всегда так — что ни делается, то к влюбленности, поэтому подруга даже не удивилась подобной догадке. — Он скорее влюбился в кого-то другого, перед кем очень старается проявить свое остроумие. — Думаешь, ему нравится миссис Стивенс? — глаза Джейн загорелись, словно это было чем-то безумно волнительным для нее. — Хотя знаешь, была бы я парнем, я бы тогда наверняка влюбилась в нее. Моника едва подавила в себе желание сказать, что не обязательно быть парнем, чтобы влюбиться в Эмили, но благо ей хватило ума не озвучивать свои мысли, продолжая молча следовать к автобусной остановке. — Ну и флаг ему в руки, как говорится, — вновь затараторила Харрисон. — Главное, чтобы он отвалил от тебя. Кстати, как там дела с Оливером? — О, Боже, Джейн, даже не начинай! Всем видом давая понять, что они не будут это обсуждать, Моника тут же замяла тему, так что, дожидаясь автобуса, они вернулись к обсуждению учебы. Так безопасней.***
Эмили смотрела на семейный портрет и завидовала своей прошлой семейной жизни, когда они все были вместе, а не каждый за себя. Когда каждый из членов семьи имеет квартиру — это не преимущество, это осознание того, что в любой момент ты можешь сбежать. И они все периодически сбегали, заводя, наверняка, кучу любовниц, о которых никогда не разговаривали. Эмили пугала одна лишь мысль о том, что она может сознательно пойти на измену, да и потом, как человек, который изменяет с тобой — не боится? Не боится того простого факта, что однажды изменили с ним, а затем изменят ему. Это круговорот, который не заканчивается, хотя некоторые говорят, что секс с другими людьми вносит разнообразие и налаживает семейную жизнь. Чепуха. Эмили уже чувствовала, как рубашка мужа пахла чужими приторными духами, и была уверена в том, что он ей изменяет, но разве от этого что-то менялось? Их совместной нормальной жизни уже не было несколько лет назад, так она и не появилась — ни секса, ни нормальных разговоров, ни обмена душевными переживаниями. Чисто деловые отношения. «Ты оплатил счета?» «Ты отнесла вещи в прачечную?» «Ты заберешь меня вечером после совещания?» «Сегодня можешь взять машину» Эмили тошнило. Ее тошнило от притворности счастливой семейной жизни, когда друзья собирались у них в гостях, и первый тост все, конечно же, поднимали за хозяев. За их крепкую и дружную семью. И мало кто интересовался, почему за ужином нет их сына, а если и спрашивали, то Майкл отвечал, подобно заезженной пластинке: «Много учебы. Все-таки престижный университет, огромная нагрузка». Нетрудно жить с осознанием, что все вокруг — ложь, если ты и сам ежедневно лжешь. Мужу, друзьям, коллегам, себе. Иногда женщина вообще не в силах понять, где правда, а где очередная уловка. Ей кажется, будто бы пелена чего-то ненастоящего застилает все перед ее лицом, и она не знает, кому может доверять. Кто ей лжет, чтобы казаться благородным, а кто имеет чистые намерения. Женщина в очередной раз достала небольшой рисунок, выпавший из тетради Моники, и вновь внимательно изучала его взглядом, словно видела впервые. Видимо, после произошедшей перепалки с Шоном девушка была чем-то задета — возможно, тем, что она не вступила в спор, а возможно, чем-то другим, но, так или иначе, за последние занятия она сильно потеряла интерес, практически не участвуя в дискуссиях. С одной стороны, Стивенс не хотела вмешиваться в это, но с другой — она знала и видела огромный потенциал в студентке, стойкость и настойчивость в ее натуре, и ей бы очень не хотелось, чтобы вся ее харизма сошла на нет лишь из-за одного случая. А затем, в начале новой недели, придя в класс, она обнаружила на своем столе записку: «Вы самая невероятная женщина, и мне бы очень хотелось быть рядом с вами». Сердце пропустило удар, а руки практически инстинктивно скомкали клочок бумаги, тут же отправляя его в урну. Не хватало только того, чтобы кто-то увидел это. И черт бы побрал распечатанные эссе, из-за которых не понять, кто именно написал ей эту записку. Эмили нравилась многим, многие ей восхищались и говорили слова благодарности за преподавание, но это не то же самое. Это не «вы самая потрясающая женщина», это даже не стоит рядом с «мне бы очень хотелось быть рядом с вами». Когда часть студентов вошла в аудиторию, Эмили тут же кинула свой взгляд на Монику: как всегда собранная, в длиннющем кардигане, волочащимся почти по полу, движения резки и уверенны. И разложив вещи на столе, Моника тоже подняла на миссис Стивенс свой взгляд, ощущая волнительную дрожь позвонков. Еще никогда преподавательница не смотрела на нее так — вызывающе, открыто, бесстыдно, даже не думая отводить взгляд, однако шустро подбежавшая подруга прервала все веселье, начиная задавать Монике какие-то вопросы. Эмили не знала, что ей предпринять. Попытаться выяснить, кто это написал, или сделать вид, будто бы ничего не произошло? Она знала, что не пойдет ни на что, на что бы ей ни намекали. Она прекрасно знала, что тонула во лжи.***
— Говорят, курение убивает, — этот голос определенно преследовал ее, но Моника не дергается и даже не оборачивается, лишь молча проклинает тот факт, что курилка на весь университет всего одна, а Джейн слишком занудна для того, чтобы постоять всего каких-то пять минут рядом с ней. Постоять, чтобы в этот промежуток к Фишер не подошла какая-нибудь преподавательница, от голоса которой умереть хочется куда охотней, чем от сигарет. Эмили встает рядом, щелкая зажигалкой и глубоко затягиваясь, наблюдая за тем, как Моника неотрывно смотрит на нее. Было в этой девчонке что-то такое — подростковое и раздражающее, отчего-то цепляющее Стивенс. Она словно не могла предугадать, что выкинет рыжеволосая на следующее занятие: будет ли бесконечно долго пялиться на нее или тотально игнорировать, будет ли спорить в дебатах или предпочтет совсем отмалчиваться? — Скучные лекции убивают быстрее, — в голосе нет насмешки, но Эмили это почему-то заставляет улыбнуться, хитро прищуривая глаза. — Ауч, это было неприятно. — А я и не про вас говорила, — пожимает плечами Моника, продолжая исследовать лицо женщины. Ей нравилось, как Эмили смотрит на нее, словно пытается отгадать какую-то сложную загадку. Вот только забавно то, что в Монике нет никакой загадки. Моника вообще без всякого намека даже на интригу — разве не понятно? — Но смотрела-то ты на меня. — А куда еще мне смотреть? Действительно, куда? Брюнетка смеется этому простому вопросу, и сама первая отводит взгляд, осознавая глупость их диалога, будто бы им совершенно не о чем говорить. Они молча курят какое-то время, не говоря ни слова, и каждый думает о своем. Моника — о том, что у преподавательницы потрясающие сигареты и красивые пальцы, Эмили — о том, что смелости спросить про записку так и не найдется. Врать всегда куда проще. И когда девчонка тушит сигарету, намереваясь уйти, женщина вдруг смеется, словно только что придумала в своей голове потрясающую шутку. — И откуда же ты такая свалилась? Вопрос скорее риторический, но Моника тут же вздергивает голову, смотря в светлые глаза напротив. — Из Австрии. — Удивительно, я думала, из Германии, — Эмили обводит языком губы, стирая остатки помады, и Монику словно гипнотизирует это простое действие. Вот так легко, что аж раздражает. — Фамилия у тебя немецкая, к тому же акцент… — Акцент меня выдает? Стивенс снисходительно улыбается, и сама не понимает, отчего такой прилив адреналина циркулирует в ее крови, когда она, чуть нагибаясь, хрипло протягивает: — Ты выдаешь саму себя. Моника не уверена, есть ли двусмысленность в сказанном, но ее желудок буквально скручивается в узел, а по телу проходит легкая дрожь, когда Эмили говорит об этом, не отрывая взгляда. Монике хочется что-то сказать в ответ, раз такое дело, но слова комом стоят в горле, пока преподавательница продолжает спокойно докуривать сигарету. И студентке бы по-хорошему нужно уйти, не продолжать это гиблое дело, которое не принесет ей ничего хорошего, но вместо этого — она терпеливо дожидается последней затяжки Эмили, и, наблюдая за тем, как преподавательница отправляет бычок в урну, пытливо интересуется: — Хотела спросить у Вас что-то. — Спроси, — преподавательница вновь ехидно улыбается, словно из каждой ситуации априори выходит победителем, однако в следующую секунду ее улыбка медленно сползает с губ. — Вы все еще храните мой рисунок?