***
Утро выдалось пасмурным и прохладным, словно под стать настроению Моники в последние дни. Чувство странной вины перед Эмили все еще сдавливало органы внутри, и казалось, что жить с ним больше невозможно. И может поэтому, а может потому, что спонтанность — было вторым именем Фишер, девушка успела забежать перед университетом в кафе, чтобы купить два стаканчика капучино. Благо что кофейня была совсем рядом и не нужно было опасаться, что напиток быстро остынет. Лестничные пролеты, корпус слева — Моника помнила, — четвертый этаж. Неясно почему — сердце стучало, словно Фишер предстояло сдавать экзамен, но вместо этого она лишь рассеянно шла вдоль длинного коридора, ища нужный кабинет. Четыреста два. Четыреста пять, четыреста четыре, четыреста три… Сердце пропустило тяжелый удар, когда взгляд метнулся в знакомую аудиторию, но, дернув ручку, Моника поняла, что миссис Стивенс еще нет на месте. Уходить было глупо, к тому же, в ее руках все еще покоился лишний стаканчик с кофе, который при желании можно было бы отдать Джейн, но это было бы слишком просто, поэтому, присев прямо на пол, Фишер терпеливо дожидалась женщину. Благо что до начала занятий оставалось совсем мало времени, а в родной кабинет Эмили приходила всегда заранее, нежели в чужие, где появлялась в точное время. Стук каблуков было слышно издалека, даже несмотря на всю гамму посторонних шумов, будто бы именно этот звук — особенный. Тут же задрав голову, Моника увидела в конце коридора знакомый силуэт и поспешила встать. Сердце мгновенно заколотилось быстрее, а паника захватила разум, мешая в голове все слова, которые хотела сказать девушка. Она репетировала эту речь с раннего утра, но теперь, видя приближающуюся к кабинету преподавательницу, ей казалось, что ее язык распух и занимал всю полость рта, мешая говорить. Она и сама не могла понять: почему такое, казалось бы, естественное волнение вдруг переросло в панический страх перед женщиной? — Доброе утро, миссис Стивенс, — все же осмелилась заговорить первой Моника, понимая, что Эмили не собирается никак реагировать на студентку. — Доброе, — коротко кивнула та, и не обращая никакого внимания, всунула ключ в дверной замок. — А я… Эм, я решила принести вам кофе, — так глупо студентка не чувствовала себя никогда: ни под пристальным вниманием Стивенс, ни при ее тотальном игнорировании. — Я видела, что вы брали в кофейне капучино, поэтому подумала, что Вам нравится, а я вроде как немного разбираюсь в кофе, и вот… — Есть какой-то повод? Чуть раздражительные нотки появились в голосе женщины, стоило ей перебить Монику и вопросительно обернуться. Считала ли Фишер на самом деле нормальным тот факт, что она приносит утренний кофе своей преподавательнице? Едва ли. И если быть честными, задумываясь над этим вопросом, то ненормальность происходящего была очевидна. Ненормально то, как Моника смотрела на Эмили, а та едва сдерживала свои эмоции; ненормально то, как между раздражением и показательным безразличием витало ощутимое напряжение; ненормально то, что Моника краснела, а Эмили, наблюдая за этим, ощущала, как ее желудок волнительно сжимается. — Нет… Точнее, я просто почему-то подумала о том, что вы злитесь, — рыжеволосой не хотелось смотреть в пол, хотелось видеть в чужих глазах эмоции, но вместо этого всего взгляд потупился в надпись на стаканчике «Эмили». — И мне ужасно стыдно за произошедшее на прошлом занятии. Я просто хочу, чтобы вы знали, что мне очень жаль. Вытянув руку вперед, Моника настойчиво желала того, чтобы миссис Стивенс взяла кофе. В этом, казалось, не было никаких скрытых мотивов или подтекстов, но Эмили все равно смотрела на девчонку так, словно понимала, что на самом деле происходит. — Я не злюсь на тебя, — сдавшись, выдохнула женщина, и секундой позже ее пальцы аккуратно обхватили стаканчик, стараясь ни в коем случае не задеть руку Моники. — Я просто не люблю, когда на моих занятиях отвлекаются. Моника жадно втянула носом воздух и почти не задумывалась над словами, прежде чем произнесла их: — Поверьте мне, если бы всякие придурки не были такими настойчивыми и не мешали мне учиться, я бы не отрывала от вас взгляда. Стаканчик в чужих пальцах чуть затрещал от давления, и женщина всеми силами старалась не допустить появления эмоций на своем лице — настолько просто и откровенно прозвучало чужое признание. Такое вызывающее, с претензией на флирт, если задуматься. Кофе — такая же претензия на нечто большее, чем извинение. В классах Стивенс всегда было достаточно провинившихся, тех, кому она делала замечания, тех, кто не оправдывал ее надежд. Но кофе не приносил никто и никогда. Многие пытались подкупить женщину перед итоговыми экзаменами, многие просто лестно отзывались об ее занятиях. Но Моника выделялась на фоне остальных студентов, и Эмили не была уверена, хорошо ли это или плохо. И когда ореховые глаза неожиданно смело поднялись к светлым глазам женщины, а рот Стивенс почти приоткрылся, чтобы сказать что-то в ответ, и когда неловкая пауза заметно затянулась, и все это стало мало похоже на простое извинение, высокий громкий голос раздался со спины Моники: — Эмили, я как раз шла за тобой, — обернувшись чисто инстинктивно, Фишер заметила ту самую преподавательницу, которая вела что-то связанное с феминизмом. — Спустись, пожалуйста, в учительскую, зав.кафедрой собирает нас буквально на пять минут. Срочно. — Да, я сейчас буду! — на лице Эмили тут же расцвела дружелюбная улыбка. — Спасибо, Шарлин. Ощущение какой-то невыносимой неловкости вдруг накрыло Монику, и она, виновато подняв взгляд на женщину, поежилась, когда та сделала небольшой шаг навстречу, руша личное пространство. И это было дико, совершенно неожиданно для Стивенс, которая всегда держала ситуацию в рамках профессионализма и для которой нарушение любых из рамок означало уничтожение собственных ценностей. Преподавательница нагнулась к студентке лишь на секунду — одну чертову секунду, и это было совершенно не так интимно, как могла бы фантазировать об этом девушка, и губы Эмили не касались уха Моники, и не было фактически тактильных прикосновений, но почему-то колени Фишер моментально ослабли, а сердце на какой-то миг прекратило биться. Удивительно, женщина не вкладывала в этот жест ничего личного, а девушке уже хотелось податься вперед, и в голове моментально зашумело от осознания того, что студенты до сих пор суетились вокруг них и вполне могли наблюдать за этим действом. — Что бы ты ни задумала, — едва слышно протянула Стивенс, тут же вызывая волну мурашек в районе шеи. — Я настоятельно советую тебе прекратить это.***
Моника злилась на саму себя и глупую затею принести Эмили кофе. Даже если в этом не было бы никакого подтекста, преподавательница вряд ли бы одобрила это, ведь подобные поступки вряд ли совершаются просто так. Почти всю последующую неделю настроение девушки заметно падало, и даже попытка не думать о случившемся не спасала ситуацию. Любые разговоры с мамой по телефону заканчивались нравоучениями, а любое пересечение с Оливером — недвусмысленными подкатами. Удивительно, как жизнь, о которой она мечтала, внезапно превратилась в чертов замкнутый круг, и каждый день напоминал день сурка. Стабильные классы, чашка кофе в кафетерии, посещение библиотеки, дважды выход в курилку, а затем работа. И когда Джейн спонтанно пригласила Монику на вечеринку, та, даже не задумываясь, согласилась. К черту все эти уроки и рутину, к черту Оливера с его самолюбованием и требованием на ответный флирт. Монике просто хотелось расслабиться: позволить себе напиться и танцевать в пьяной кучке студентов, таких же, как и она сама — уставших от рутины и однообразия. «Ты не говорила, что этот придурок будет здесь», — кивая в сторону Оливера, злилась Фишер. Они были на вечеринке не больше получаса и даже не успели как следует напиться, чтобы не обращать на это внимания. Но Оливер раздражал, а его присутствие напрягало. Словно все то, от чего так хотела бежать Моника, бежало за ней, и тогда, для большей драматичности, не хватало лишь найти взглядом в толпе Эмили. Она не переставала думать о женщине целую неделю, и за прошедшие несколько занятий они не обмолвились ни словом. Моника усердно записывала лекцию в тетрадь и внимательно слушала женщину, каждый раз отводя взгляд от той, когда ее глаза медленно скользили от лиц студентов к Фишер. Девчонке было ни то стыдно, ни то неловко за все произошедшее, и, честно говоря, она понятия не имела, как себя вести и что делать дальше. Значило ли это, что стоит окончательно отступить и больше никогда не пытаться выдавить из ситуации больше подтекста, чем предполагается? Или стоило быть более настойчивой? Но что, если на самом деле Эмили просто не хочет всего этого? Моника — не наглая девица без тормозов, она может сделать шаг навстречу, может быть решительной, но если вся ее решительность упирается в стену без какой-либо отдачи, то стоит ли игра свеч? Она была зла на себя от мысли, что решила, будто женщина имеет взаимную заинтересованность. Это был самый глупый крючок, на который она попадалась. И вот — она стояла в гуще толпы на чьей-то вечеринке и наблюдала за тем, как Оливер целуется с какой-то девчонкой, самозабвенно пялясь на Монику, словно пытаясь вывести ее из себя. Какая глупая затея. Совершенно идиотская. Моника пришла сюда не за драмой, и пройдя на кухню, она думала лишь об одном — напиться. И щеки в один момент налились кровью, когда, зайдя в небольшое помещение, она заметила двух девушек, что зажимались в самом углу кухонной стойки. Это не было маняще и элегантно, как любят показывать в порнофильмах — в этом была и похоть, и ничем не поддельная страсть, и то, как они целовались, скорее говорило о почти животном желании друг к другу, нежели о девичьей нежности. У Моники никогда не было мыслей о том, что она лесбиянка. Фактически она не могла быть лесбиянкой — ей нравились парни, она встречалась с парнями, она спала с парнями. Но иногда ей нравились девушки. И это не было какой-то невероятной проблемой, чтобы задумываться об этом серьезно, потому что с девушками всегда все было просто. Они испытывали друг к другу симпатию, целовались и гладили друг друга — совсем не так, как это делали незнакомки в углу кухни. Но Фишер никогда не встречалась с другими девушками, она никогда не спала с ними, и все ограничивалось чем-то более простым, но Эмили… Эмили — это другое. Она выбивала почву из-под ног, и что самое обидное — Моника никак не могла найти этому объяснения. То ли играл возраст женщины, то ли ее социальное положение, то ли сам запрет и интрига, из-за которой чувствовалась опасность, что вызывала дикий трепет в груди. — Привет, не поделишься зажигалкой? — кто-то отвлек Монику от мыслей, пока она стояла на заднем дворе и курила. Снаружи не так шумно и прохладно, что покрасневшая от духоты кожа чуть успокаивается, а мысли приходят в норму. Повернув голову, Фишер обнаруживает перед собой девушку. Она примерно такого же роста, со смуглой кожей и вьющимися до плеч волосами, и Моника, сама не понимая почему, рассуждает о том, на кого незнакомка больше похожа: африканку или испанку, после чего находит компромисс в нечто среднем. — Конечно, — достав зажигалку из заднего кармана, Моника подносит огонь к сигарете, наблюдая за лицом девушки. — Ты учишься на дизайнера или типа того? — голос такой спокойный, что Фишер в какой-то момент хочется закрыть глаза и уснуть. — Мне кажется, я как-то видела тебя в кабинете рисунка. — Изобразительное искусство, — кивает головой рыжеволосая, и незнакомка понимающе улыбается. — Я тоже. Первый курс магистратуры. Я Ари, кстати. Рука Ари теплая в отличие от руки Моники, и Фишер не может скрыть ответную улыбку. — Моника. Они так и стоят на заднем дворе еще какое-то время. И, может, проходит минут пятнадцать, а, может, час, прежде чем они плетутся обратно в дом, где слишком шумно. Ари хорошая и видно, что не глупая, она рассказывает Монике о своей учебе и о преподавателях, с которыми той придется столкнуться в процессе обучения, рассказывает о своей первой студенческой вечеринке и о том, как умудрилась впервые напиться. Они отлично проводят время, пока Джейн не вклинивается в их уединение и растерянно бормочет о том, что потеряла Монику. — Она твоя… — видно, что Ари ищет нужное слово, но по ее лицу понятно, что она хочет сказать. И Моника смеётся долго и надрывисто. — Боже, нет, Джейн просто слишком тактильная и пьяная, — щеки сводит от улыбки, она никак не может перестать улыбаться. — Кажется, у тебя есть поклонники, — Ари игриво склоняет голову и едва заметно кивает в другой угол комнаты, где сидит Оливер, испепеляя девушку таким взглядом, что становится не по себе. — Санта-Барбара отдыхает, если честно, — удрученно вздыхает Моника, поднимаясь с дивана. — Хочешь, мы можем пойти куда-нибудь еще? Меня напрягает этот парень в углу, к тому же, мы с ним вместе работаем, и я бы очень хотела отдохнуть от… Этого всего. Ари не колеблется ни минуты, она лишь сообщает своим друзьям, что уходит, а затем они встречаются с Фишер у выхода и просто бродят по городу. И это впервые, когда за все время пребывания в Торонто Фишер чувствует себя настолько свободно и спокойно. То ли это влияние ночи, то ли Ари, то ли атмосферы города и музыки, звучащей из ресторанов, мимо которых они проходят. Ари машет своими темными волосами, и ее улыбка такая широкая, такая беззаботная, что Монике на какой-то момент кажется, что она влюбляется — настолько романтично выглядит это со стороны. Мигающие разноцветные вывески, шум проезжающих машин и они, болтающие о вечном и незначительном. С того дня Моника еще часто вспоминала об Ари и о прекрасном времени, которое они провели вместе. Добавив друг друга на фейсбуке, они часто списывались, и казалось, будто эти двое нашли общий язык с первой минуты. Уже к утру, когда они возвращались домой, Моника рассказала Ари о своей маме, с которой были весьма напряженные отношения, и Ари, понимающе кивая головой, рассказала Монике о своих родителях, с которыми у нее давно испорченные отношения. Все свое время они уделяли ее брату, вкладывая в него всю надежду относительно статуса семьи, а Ари — легкомысленная и творческая, вряд ли смогла бы претендовать на такую роль. Прощаясь, Ари и Моника крепко обнялись, и несколько часов позже, уже засыпая, Фишер думала лишь о том, что, вероятно, в жизни все должно идти своим чередом. В конечном итоге, ты никогда не знаешь, что случится с тобой через пять минут. С кем ты познакомишься, кто сведет тебя с ума, кто расскажет удивительные истории, и кто просто сможет влюбить тебя с первого взгляда. Ведь по-другому не бывает.***
Весна была в самом расцвете: теплая, солнечная, пахнущая распускающимися цветами. Моника любила это время года и всегда с упоением наслаждалась такими деньками. В университете близились экзамены, так что и без того сильная нагрузка становилась практически невыносимой. Моника тратила каждую свободную минуту на то, чтобы учить, писать эссе, рисовать и успевать все в срок. И в этой суматохе постоянные мысли об Эмили отходили на второй план, но все еще не отпускали. И это было странно — думать, что тебе ничего не светит, но при этом не терять какой-то призрачной надежды, когда миссис Стивенс смотрела на Фишер так, словно жалела о своих последних словах. Занятия проходили стабильно: участие в дискуссиях, лекции, контрольные. Моника не оставалась после занятий, не пыталась искать причин для разговоров, а Эмили и не задерживала ее. Единственное, что, казалось, постоянно тащило их назад — взгляды. Они не обсуждали совершенно ничего из того, что могло бы пошатнуть и без этого нестабильное спокойствие, но подолгу задерживая друг на друге взгляды, ни Эмили, ни Моника не старались прервать их. И, может, именно они не позволяли Монике терять последние надежды. На что-то призрачное, возможно, даже неощутимое… Она часто видела, как женщина плетется к автобусной остановке или спускается в метро, или садится в машину, уезжая с парковки. И, возможно, в этом было что-то от мазохизма — наблюдать за человеком, даже не пытаясь действовать. Обжёгшись однажды, Моника боялась протянуть руку, которая, вероятней всего, была и не нужна миссис Стивенс. Удивительно, что за несколько прошедших месяцев, пока Эмили заменяла у них предмет, мало кто из студентов вообще вспоминал их прежнюю преподавательницу, имя которой Моника уже успела забыть. Но чем больше времени проходило, тем очевидней и страшней становился тот факт, что скоро Эмили сменит другая женщина, и не будет больше встреч, таинственных переглядок и всего того, ради чего Фишер с таким удовольствием ходила на современный дизайн. — Мисс Фишер, — девчонка в мгновение разозлилась, слыша за спиной привычный стук каблуков. В какой момент они докатились на обращения «мисс»? — Моника, подожди… Сердце пропустило удар. Тяжелый и глухой. Студентка уже и правда забыла о том, каково это — общаться наедине с преподавательницей, несмотря на то, что никогда особо и не знала об этом, но, так или иначе, моментов уединения дико не хватало. Медленно развернувшись, она обнаружила миссис Стивенс, догоняющую ее по коридору. В руках у нее, уже почти привычно, были макеты, и Моника невольно вспомнила тот самый единственный случай, когда она помогла женщине донести их до кабинета. В груди неприятно заныло, и почему-то безумно не хотелось поднимать на Эмили свой взгляд. — Куда ты так летишь? — пытаясь отдышаться, усмехнулась Стивенс. — На каблуках мне совсем не угнаться за тобой, а еще эти макеты… Монике хотелось быть грубой, ведь каждое слово — пустое, совершенно неважное, которое говорила Эмили, почему-то резало по коже. Обида за все происходящее разносилась по венам, и Моника, наверное, предпочла бы оставить все как есть, чем вновь попытаться сблизиться с женщиной, которая будет держать ее на расстоянии. Ведь это она — она, а не Моника — заставила все прекратить. — У меня работа после занятий, — безразлично ответила Фишер, поглядывая на часы и всем своим видом показывая, что опаздывает, хотя болезненное желание побыть чуть дольше рядом с женщиной никуда не исчезло. — Не знала, что ты подрабатываешь, — легкая улыбка окрасила чужие губы, заставляя Монику нервничать. — Ну да, откуда же вам было знать? Вопрос был скорее риторическим, чем требующим ответа, но Эмили все же пожала плечами, внимательно изучая девушку. Рыжие волосы не были привычно распущены, а аккуратно собраны в пучок, на коже кое-где виднелись темные пятна, и кинув быстрый взгляд на руки Моники, Стивенс лишь подтвердила свои догадки. Класс рисунка. После этого студенты совсем ленятся протирать свои грязные пальцы, что измазаны в мягком грифеле карандаша. Но Моника не выглядела из-за этого неряшливо или непривлекательно — скорее наоборот, это придавало ей такой шарм, что Эмили невольно подумала о том, что именно с таких пишут картины. Маленькое темное пятно у скулы девчонки не давало ей покоя, и женщина всеми силами уговаривала себя не дергаться — уж лучше сказать ей, чтобы Моника стерла эту грязь самостоятельно, нежели миссис Стивенс сама потянется рукой к нежной коже. — Ты испачкалась, — беззлобно протянула Эмили, показывая на своем лице место. — У вас был рисунок? — Ага, — без энтузиазма обронила Моника, растирая пятно еще больше. — Вы что-то хотели? Эмили сама не понимала почему, но в ту же секунду какое-то необъяснимое чувство стыда сдавило горло. Да, она знала, что будет лучше оттолкнуть Монику, дабы не дать им обеим соблазниться на то, что не приведет ни к чему хорошему. Она знала, что это было действительно мудрым решением, несмотря на то, каким бы резким оно не показалось. И тогда, стоя в коридоре и слыша, как меж слов девушки читается обида за то решение — единоличное и не выносящее пререканий — Эмили ощутила стыд. Ей было стыдно за то, что несмотря на прошедшие недели, ее личная заинтересованность к Монике не пропала, а девушке приходилось терпеть ее глупые реплики и всем видом показывать собственное безразличие, которое так хотела видеть Стивенс. Только вот Монике не все равно. А Эмили до скрежета зубов хочется вновь ощутить то небезразличие. — В субботу будет открытие выставки в Ньюмаркете, посвященной современному искусству. Я зову некоторые курсы, но у меня больше не будет занятий на этой неделе у вас в группе, так что я хотела узнать, не могла бы ты передать одногруппникам эту информацию? Мы выезжаем в субботу в десять утра от главного корпуса, но мне нужно знать примерное количество студентов. — Окей. Вот так безразлично — «окей», что в груди Эмили неприятно сжалось сердце. И хотелось сказать что-то еще, добавить нюансы, чтобы задержать девчонку чуть дольше положенного, но женщина помнила о том, что той нужно на работу, и у нее не было никакого права задерживать студентку. — Ты сможешь написать мне в пятницу вечером о том, сколько человек мне примерно ждать? — аккуратно поинтересовалась Эмили, наблюдая за лицом девушки, в котором не читалось ни одной эмоции. — Хорошо. — Тогда запиши мой номер? — сердце забилось чуть быстрее, когда Моника, кинув беглый взгляд на женщину, вытащила мобильный, записывая набор из цифр и стараясь не выдать дрожь в пальцах. — Я буду очень благодарна. Что ж, хорошего рабочего дня. Моника бежала стремительно по лестнице, мечтая как можно быстрее оказаться на свежем воздухе и закурить. К такому она точно была не готова. «Миссис Эс» коротко было забито в ее телефоне, и на протяжении всего пути до кофейни она всматривалась в незнакомые ей цифры, не веря тому, что женщина сама оставила свой номер.***
Даже когда жизнь идет под откос и откровенно смеется тебе в лицо — некоторые предпочитают игнорировать это. Загружать себя работой, забивать каждую минуту своего драгоценного дня, глотать снотворное перед сном, чтобы не душить себя мыслями о необратимых процессах. Тогда жизнь более или менее кажется стабильной, со своими минусами, конечно, но куда без них — думается им. Эмили давно знала, что ее жизнь начала стремительно рушиться много лет назад, и когда казалось, что хуже быть не может, наваливалось новое событие, выбивающее из-под ног почву. И так, одно за другим, все начинало вращаться подобно снежному кому — остановиться практически невозможно. Многие могли бы возразить: «Разве жизнь может быть исключительно негативной, без капли просвета?» — может. Определенно может, если самому не искать тот самый просвет. Кто-то ведь так и продолжает довольствоваться ничтожным и жалуясь всем вокруг на собственное несчастье. Но Эмили боролась. Безуспешно, но все же боролась, предпринимая новые и новые попытки и становясь на одни и те же грабли. Однако преподавание в университете — единственное, что искренне и безукоризненно радовало ее из года в год, даже несмотря на все пережитые ситуации и моменты, которые до сих пор она вспоминала с дрожью в позвонках. Ей нравилось читать лекции и видеть интерес в глазах своих студентов, ей нравилось спорить с ними и чему-то учиться самой. Это, пожалуй, было ее единственной радостью за последние годы, когда работа — совсем не по ее воле — затмила семейную жизнь и прочие людские радости. Ее муж всегда был излишне ревнив, так что долгие годы у Эмили не было даже по-настоящему близких друзей: ни мужчин, ни женщин, поскольку Майкл всегда умудрялся находить причины, по которым им бы не следовало общаться. Подобная ревность была действительно нездоровой, и Эмили бы слукавила, сказав, что не понимает этого. Конечно, она понимала. А потом он стал отдаляться. Наверное, так происходит довольно часто, когда вы живете кучу лет в браке, и все превращается в такую однообразную, безвкусную бытовуху, что хочется новых ощущений. Конечно же, этого безумно хочется. Кого-то другого, с другим парфюмом, кожей, характером, желаниями. Наверное, это естественно, вот только Эмили так и не смогла перешагнуть через себя. Несмотря на отсутствие как таковой любви к Майклу, она не могла допустить мысли о том, чтобы изменить ему, иначе — какой толк жить вместе? Вряд ли, переспав с кем-то другим, любовь вернется обратно. — Майкл, я думаю, нам стоит записаться к психологу, — задумчиво протягивает Эмили, лежа в кровати и наблюдая за тем, как муж прокручивает ленту новостей на фейсбуке. Традиция перед сном. Майкл фыркает, а затем смеется — низким, отрывистым смехом, даже не оборачиваясь к жене. Для него всегда глупости то, что предлагает ему Эмили, мол, у нее слишком тонкая душевная организация или она слишком драматизирует. Вот только Эмили не королева драмы, а Майкл закрывает глаза на давно разрушенную жизнь. — Это зачем? — наконец интересуется тот, откладывая планшет на тумбочку. — Высасывать из нас последние деньги? — У нас проблемы, — мягко напоминает Эмили, не позволяя очередной раз спустить все на тормоза. — У нас проблемы в личных отношениях, ты же понимаешь. Наша семья рушится на глазах. — То, что рухнуло — рушиться не может. Майкл говорит это так, что в ответ совершенно не хочется возражать. Он гасит ночник и поворачивается спиной к жене, оставляя ту в привычном опустошенном состоянии. И Эмили достает из-под подушки свой телефон, проверяя, нет ли в нем пропущенных или эсэмэс. Она ждет этого несчастного звонка уже вечность — совершенно не от Моники — от собственного сына, который, кажется, и вовсе забыл о существовании своих родителей. Последний раз они виделись около месяца или полутора назад, успели заскочить в небольшой ресторанчик, чтобы поужинать. Разговор все никак не клеился, и Эмили, смотря на своего ребенка, что был так похож на Майкла, совершенно не понимала, как они докатились до всего этого. Будто бы она сидела с совершенно чужим человеком, который безразлично рассказывал о своих успехах, которые и успехами-то назвать нельзя, в отличие от того, что возлагала на него семья. — Ты не хочешь поговорить с сыном? — вдруг поинтересовалась Эмили, лежа спиной к мужу и вглядываясь в свет в доме напротив. — Я не могу дозвониться ему около недели. — Он уже давно все решил и без нашей помощи. Человека можно вытянуть из дерьма, а вот дерьмо из человека вряд ли, — хрипло пробормотал мужчина, и комната вновь окунулась в тишину.***
Ари была великолепна. Казалось, она знает город лучше, чем кто-либо другой, и в свободный от работы день они с Моникой обошли половину Торонто: несколько книжных магазинов, парк аттракционов, на которых все равно не катались. Ари показала небольшой, скорее местный, музей уличного искусства, рядом с которым располагался уютный парк, в котором девушки купили себе по яблоку в карамели. Монике нравилась Ари — своей легкостью, беззаботностью, и казалось, если она умрет через минуту, она ни о чем не будет сожалеть. Монику влекла эта простота в ее жизни, и иногда казалось, что у девчонки нет совершенно никаких проблем. И уже возвращаясь поздно вечером в общежитие, Моника не могла перестать улыбаться, думая о волшебно проведенном дне с новой знакомой. Оповещения на фейсбуке не переставали приходить из-за общего чата с одногруппниками, которые обсуждали возможности поездки в музей, о котором говорила миссис Стивенс. Фишер до сих пор не могла поверить в то, что у нее действительно был номер телефона преподавательницы. Можно было бы воспользоваться случаем и написать что-то из ряда вон выходящее, но вместо этого, завалившись на свою кровать, Монику хватило лишь на короткое сообщение: «От нашей группы поедет девять человек». И Эмили, лежащая в ванне, тут же схватила телефон, слыша звуковой сигнал. Это был уже вечер четверга, так что ей срочно необходимо было знать о том, сколько студентов собираются поехать в Ньюмаркет, и, честно говоря, она вздрагивала от каждого шороха в ожидании сообщения от Моники. Поджав губы, женщина быстро набрала: «Окей». Она не знала, входит ли в это число Моника, и желание узнать об этом настойчиво вертелось у нее в голове. Это бы ничего не изменило, но все же Эмили было бы приятно, если бы Фишер поехала вместе с ними. В конце концов, у нее оригинальный взгляд на вещи, а посещение музеев — это всегда доля вдохновения. Прокручивая в голове все «за» и «против», Стивенс все-таки не выдержала и, опустившись чуть глубже в ванную, быстро написала: «Ты тоже едешь?». Сообщение от Моники пришло не раньше, чем через пять минут. Короткое и такое же безразличное, как и ее выражение лица при последнем разговоре: «Не уверена». Эмили знала, что умолять Монику присоединиться — безрассудно, ровно как и писать ей все эти сообщения: «Там будет интересная выставка и не менее интересные люди. Я бы советовала подумать». Ответа не последовало.***
В пятницу вечером в кафе было особенно много людей, и впервые за все время Моника жалела, что у Оливера был выходной. Несмотря на его скверный характер и нездоровое помешательство на Фишер, парень отлично справлялся с работой и уже какое-то время ожидал повышения. «Это, конечно, не работа мечты, но на жизнь хватает», — говорил он, а затем вновь начинал рассказывать байки о будущей безбедной жизни где-нибудь в теплых странах. Моника едва успевала варить латте, капучино, рафы, американо и прочие виды кофе, пока клиенты все приходили и приходили. Мысли в голове не позволяли работать продуктивней, поскольку все, о чем могла думать Фишер — о предстоящей поездке. Ее смена начиналась лишь в шесть вечера, поэтому она с легкостью успела бы съездить в музей и вернуться к нужному времени, и сама с трудом могла объяснить себе, почему не хочет воспользоваться отличной возможностью. Да, Эмили отталкивала ее, да, она, возможно, не испытывала всего того, что чувствовала к ней Моника, но это всего лишь поездка в музей. Это нужно для учебы. — Двойной эспрессо со сливками. Моника готова была поклясться, что это ее больная фантазия. Она даже застыла у кофейной машины, не в силах обернуться, чтобы подтвердить свои догадки. — Мон, двойной эспрессо со сливками, — повторила Стейси, ее напарница, легонько коснувшись плеча девушки. Сердце гулко забилось о грудную клетку, и пока Фишер варила кофе, ее не покидало чувство, будто кто-то неотрывно смотрит на нее. Кто-то, к кому она совершенно не хотела оборачиваться. Удивительно, сколько эмоций может вызывать человек, на которого тебе должно быть все равно. Наконец, когда заказ был готов, Моника развернулась и на ватных ногах сделала пару шагов к стойке выдачи заказов. — Не знала, что ты работаешь здесь, — и вот, светлые глаза преподавательницы вновь смотрели на нее с усмешкой, поскольку растерянность Моники была поразительной. Забрав свой заказ, она не поспешила удалиться, а девушка не развернулась, чтобы вернуться к работе. Сделав маленький глоток и боясь обжечься, Стивенс смотрела на Фишер с интересом, словно видела ее впервые. — А если бы знали, то что? — спросила та, стараясь придать своему тону как можно больше безразличия. — Не пришли бы? — Напротив, — усмехнулась Эмили, не прерывая зрительного контакта. — Заезжала бы каждый раз перед работой ради порции эспрессо. Моника не нашлась с ответом, поэтому безучастно могла лишь наблюдать за тем, как женщина сделала вновь пару глотков, явно оставаясь довольной. Моника не понимала, почему миссис Стивенс не торопится уходить, да и сама она стоит и молча глазеет на свою преподавательницу, вместо того, чтобы мирно распрощаться с ней и вернуться к работе. Нужно протереть столешницу от пролившегося молока и убрать остатки молотого кофе, случайно рассыпавшегося на кофемашину. И Фишер не знала, сколько бы простояла в таком положении, если бы не напарница, напоминающая об очередном заказе. — Мне нужно идти работать, — коротко бросила Моника, и уголки ее губ предательски дрогнули, когда Эмили широко заулыбалась ей. — Конечно. И спасибо за кофе, он божественный. — Спасибо, — еще раз кивнула головой девушка, пытаясь держать себя в руках и ни в коем случае не приглашать преподавательницу снова в эту кофейню. — Хорошего вечера, заходите к нам еще! — вместо нее крикнула Стейси, на что Моника лишь устало закатила глаза и поплелась выполнять очередной заказ.***
Эмили стояла около автобуса и приветствовала подходящих к ней студентов. День выдался чудесным: солнце уже вовсю грело и поднимало настроение, а ощущение выходных позволяло расслабиться и наконец забыть об учебных буднях. Стивенс и сама безмерно радовалась тому, что смогла вытащить несколько групп, чтобы съездить на открытие выставки, и хотя Ньюмаркет был лишь пригородом Торонто, добираться до него было не очень долго. — Надеюсь, вы не будете терять время зря и сможете познакомиться с гостями выставки, — довольно протянула женщина, как только все заявленные студенты уселись в автобусе. — Говорят, что будет очень много влиятельных людей из сферы искусства, так что дерзайте! Присев спереди у самого окна, Эмили еще раз проверила свой телефон. Конечно, она была немного расстроена из-за того, что Моника решила отказаться от поездки, но с другой стороны, кто она такая, чтобы уговаривать студентку потратить свой выходной на ненужную для нее поездку. Водитель завел автобус и закрыл двери, выезжая с территории кампуса. Все это время Эмили смотрела на свой телефон, будто бы ожидая чего-то важного. Но что могло измениться? Моника не приедет, это нужно принять. Студентка сразу предупредила об этом, вероятно, думая, что эта поездка не принесет ей ничего хорошего, а Стивенс даже не попыталась ее переубедить. Эмили не понимала, почему она должна была переживать по этому поводу, но все же какое-то чувство неправильности происходящего не давало ей покоя. И стоило только женщине облокотиться лбом об окно, как автобус резко затормозил, а спустя пару секунд водитель открыл двери. Раскрасневшаяся Фишер поднялась в салон, быстро падая рядом с Эмили и даже не думая о том, насколько уместно или неуместно это было. — Извините за опоздание, — пробормотала она, пытаясь отдышаться, и в следующую секунду чужая ладонь осторожно коснулась ее руки, а губы расплылись в улыбке. Сердце Эмили волнительно подпрыгнуло к горлу, и какое-то необъяснимое чувство эйфории окутало ее тело. Настолько проста и очевидна была эта причина. — Я рада, что ты все-таки передумала, — ласково произнесла она. — Посещение этого музея определенно пойдет тебе на пользу. Пальцы Моники дрогнули, и кожа под чужой рукой тут же загорелась, но не решаясь испытывать судьбу на прочность, Эмили практически сразу отдернула руку назад, наблюдая за тем, как Фишер не может перестать улыбаться. И казалось, никто из них не замечал обжигающего ревнивого взгляда из салона автобуса.