***
Осознавала ли Эмили, что вязкое желание, расползающееся по ее телу и скапливающееся где-то в животе, делало ее одержимой? Осознавала ли она, что подобные мысли, витающие в ее голове, выливались в долгие прелюдии, прежде чем ее бедра инстинктивно сжимались, а тело становилось обмяклым? Осознавала ли она, что всем эмоциям необходим выход? Определенно. И читая лекцию, раз за разом, она смотрела на Монику с недвусмысленной одержимостью — горячей и тянущей под ребрами, что дышать было практически невыносимо. Слова давались с трудом, а вести дискуссию при бесконечном потоке посторонних мыслей было бессмысленно. И когда Моника смотрела на нее в ответ: с легкой тенью смущения, из-под полуопущенных ресниц, с редкими ответами по теме лекции, казалось, что женщине сдавливали горло. В глубине души она понимала, что это исключительно ее проблема, и страсть весьма подавляемая штука. Вот только страсть подавлялась страстью. Но разве могла она поддаться этому порыву? Нарушить все давно устоявшиеся принципы и пойти на поводу у собственных желаний? Разве не на этом строился ее профессионализм, где нет необдуманных решений и нет порыва эмоций. Эмили четко знала, что не может пойти на это, но Моника, смотрящая ей прямо в глаза, заставляла ощущать слабость в коленях. Она неловко крутила пуговицу на своей рубашке и никак не могла понять, почему какая-то девчонка, которая совершенно ничем не примечательна, если так задуматься, настолько влияла на ее состояние. Руки чуть дрожали, рождая волну неуверенности, а во рту то и дело пересыхало, заставляя Эмили облизывать губы. Моника пахла миндалем и кофейными зернами. Казалось, что после работы в кофейне этот запах навсегда въелся в ее белёсую кожу и рыжие волосы, и сладкий аромат ее парфюма лишь дополнял эту гармонию запахов. Эмили не сразу подняла на нее глаза, стараясь делать вид, что занята чем-то чрезвычайно важным после окончания лекции. Кончики ее пальцев дрожали, так что она тут же отпустила ту мысль, чтобы что-то записывать в тетрадь, поскольку выдавать свое волнение никак не хотелось. Сердце отчаянно колотилось в грудной клетке, а воздух, казалось, был тяжелым и густым, словно она находилась в какой-то пустыне. — Миссис Стивенс, — настойчивей протянула Моника, повторяя свой вопрос. «Ну конечно, интересоваться темой, чтобы остаться после занятий. Какая банальщина», — подумалось Эмили, но лицо все же подняла, глядя, как светлые глаза смотрят на нее с вполне очевидными намерениями. И это никак не обсуждение лекционной темы. И пока Эмили вкрадчиво объясняла ей, казалось бы, и так очевидные вещи, Моника не сводила с той взгляда ни на секунду. Она всматривалась в лицо женщины, словно видела его в последний раз: помада была почти стерта, тушь едва заметно осыпалась, а вокруг глаз аккуратно расплывались небольшие морщинки. Если бы Моника была совсем безрассудной, она бы воспользовалась их уединением, хватая преподавательницу за руки и побуждая ту наконец проявить все эмоции, которые та держала в себе. Но вместо этого Фишер лишь продолжала созерцать: скользить взглядом вдоль выреза блузки, подмечая небольшой золотой крестик, висящий на груди, и почти терять дар речи, осознавая, что видит, как место над сердцем быстро колотится. — У вас очень красивые руки, — было брошено фактически спонтанно, едва ли не прерывая Эмили, и та вдруг замерла, а взгляд вопросительно метнулся к Монике, словно пытаясь понять, что только что произошло. Моника смотрела на чужие руки лишь секунду: аккуратные, ухоженные, с короткими ногтями, накрашенные телесным лаком. Говорят, возраст женщины можно определить по рукам или шее, но ни руки, ни шея миссис Стивенс не выглядели так, словно ей было около сорока. Кожа была подтянутая и здорового цвета, и девушке почему-то до дрожи в груди хотелось узнать, какая она на ощупь. Однако решимости на столь интимное прикосновение не было. Бросив короткий взгляд на собственные кисти, преподавательница поджала губы, совершенно не зная, что сказать. — Вам совершенно не обязательно отвечать, если не хотите, — вдруг встрепенулась Моника, заметив смущение и растерянность на лице женщины, и на какое-то мгновение ей стало невыносимо стыдно за то, что она поставила преподавательницу в такое дурацкое положение. — В любом случае, спасибо что уделили мне время. Я, пожалуй, пойду. И Эмили не успела даже ничего предпринять, прежде чем студентка развернулась и исчезла за дверью кабинета.***
Оставшаяся неделя протекала плавно, но мучительно, поскольку Моника почему-то никак не могла избавиться от некоего чувства незавершенности. Будто бы что-то, незримо приближающееся, так и не происходило. Моника знала о том, что ждать звонков или эсэмэс от Эмили — самая глупая затея на свете, но все же она почему-то ждала, прокручивала в голове причины и следствия и постоянно проверяла телефон. Конечно, женщина даже не думала над тем, чтобы писать ей, и даже завидев знакомую фигурку с рыжими волосами в коридорах университета, женщина старалась обходить ту стороной. Это была скорее личная прихоть, чтобы безрассудство в груди не кричало о желании поговорить с Моникой или, быть может, проронить какой-то ответный комплимент в ее сторону. А Эмили очень хотелось. Быть может, все бы угасло так же быстро, как и зародилось, если бы она дала волю своим чувствам? Неожиданная встреча настигла их уже в пятницу, в привычной курилке позади учебного корпуса, где в разгар очередного класса не оказалось никого, кроме Эмили и Моники. У Моники было окно, и томительное ожидание истории искусств было совершенно невыносимо в привычной библиотеке — до одури хотелось курить. Преподавательница же была готова уже отправиться домой, поскольку все ее лекции были закончены, и она только что управилась с проверкой эссе. Девчонка стояла одна, опираясь на каменную стену и тщетно пытаясь рассмотреть что-то под ногами, когда миссис Стивенс, плюнув на все, двинулась в сторону студентки, на ходу доставая сигарету и легонько зажимая ее меж зубов. Уловив знакомый парфюм, Моника подняла голову, слабо улыбаясь. Не сказать, что она была шокирована или удивлена происходящим, но приятное тепло все же окутало ее тело, позволяя наслаждаться моментом. — Говорят, курение убивает, — лениво протянула Моника, и ее улыбка растянулась шире, заметив, как женщина хитро сощурилась, вспоминая собственную реплику. — Ну, а ты что, — усмехнулась Эмили, поджигая сигарету и втягивая едкий дым. — Прогуливаешь? — Прогуляешь тут. У меня окно. Стивенс понимающе кивнула, и они вновь замолчали на какое-то время, рассматривая друг друга. Она и сама не понимала, почему любое нахождение вне стен университета переносилось куда проще, чем если бы они беседовали у нее в аудитории или в кафетерии при кампусе. Будто бы Моника автоматически переставала быть ее студенткой, а Эмили ее преподавательницей. — Как тебе выставка? — совершенно несвоевременно поинтересовалась Стивенс, и Моника задумчиво выпустила пар изо рта, чуть щуря глаза. — Неординарно. Очень провокационно. А вам? — Понравилась, — коротко обозначила женщина, наблюдая за движениями Фишер. Удивительно, как сигарета подходила ее образу. С нее можно было писать картины или снимать незамысловатые короткометражки. Моникой вообще можно было вдохновляться при каждом ее движении — в них было столько изящности и какой-то уверенности, что чем бы ты ни занимался, все равно непременно отвлекался и дарил бы все внимание ей. Обсуждая выставку и прошедшую учебную неделю, обе даже не заметили, как медленно дошли до автомобильной стоянки прямо перед кампусом. В руках Эмили звенели ключи, пока Моника неловко топталась на месте, понимая, что пришло время прощаться. Она и сама не понимала, отчего с женщиной так легко общаться и почему кажется, словно они знакомы целую кучу лет — настолько просто складывалась их беседа. Бросив короткий взгляд на дисплей телефона, Фишер с разочарованным вздохом поняла, что очередной класс уже закончился, и ей нужно поторопиться в соседний корпус, чтобы успеть на занятие. Время пролетело слишком быстро и слишком хорошо, чтобы это было правдой. — К сожалению, мне нужно бежать на следующий класс, — губы дрогнули в улыбке, но почти тут же сузились в полоску. — Было приятно с Вами поболтать. — Мне тоже, — кивнула Эмили и каким-то совершенно неосторожным и быстрым движением коснулась плеча студентки. Этот жест был отнюдь не интимным, скорее инстинктивным, но сердце Моники вдруг пропустило удар, а паника сковала горло, словно за этим действием следовало что-то еще. — Заходите как-нибудь за кофе, что ли, — лениво оборачиваясь в сторону кампуса, нараспев произнесла Фишер, и последнее что она увидела, была улыбка преподавательницы.***
Знаете то самое чувство, когда под ребрами все горит, в грудной клетке невыносимо тесно и горячо и что-то тяжелое будто бы оседает в груди, не давая вздохнуть? Когда щеки заливаются кровью, а руки мелко дрожат от внезапно накатывающих эмоций? Моника всегда смутно представляла себе ревность, но чувства, внезапно свалившиеся на нее, словно снег в начале мая, дали возможность ощутить всю гамму эмоций на себе. Она сидела в библиотеке с Ари, заранее договорившись встретиться с той после третьего класса, когда их ожидал продолжительный перерыв. И теперь, сидя на мягких пуфиках с кружкой зеленого чая, она никак не могла взять себя в руки. Ари, впрочем как и всегда, была довольной и счастливой, словно в жизни нет ничего такого, что могло бы ее расстроить или испортить ее настроение. Она была действительно подобно маленькому светлячку в темной комнате, но со временем Моника даже не могла понять, восхищает ли это ее или, напротив, раздражает. Но в тот день они сидели вполне душевно, и Ари рассказывала о своих предстоящих проектах и о том, на какие предметы Монике стоит обратить особое внимание, поскольку сессия была не за горами. Ари говорила и говорила, но Моника, казалось, пропускала все мимо ушей, глядя в одну точку и монотонно потягивая свой чай через трубочку, зачем-то данную ей в кафе. Людей в библиотеке было достаточно, но даже шум и чужие разговоры не отвлекали ее от подобного состояния некой прострации, словно только сейчас она могла по-настоящему задумываться над тем, что происходит в ее жизни. — Мон, ау? Земля вызывает космос, — шутливо замахала рукой Ари, смеясь. — Ты меня вообще слушаешь? — Да, я… — нервным движением отставив несчастный чай, Моника подняла взгляд на подругу. — Извини. — У тебя что-то случилось? — внезапно поинтересовалась та, тут же становясь серьезной и будто бы только что осознавая, что Моника была задумчивей, чем обычно. В груди вновь зажгло, и девушка изо всех сил попыталась контролировать свои эмоции, легко читаемые по лицу. Еще вчера она заметила Эмили, мило беседующую с Шоном. Она увидела их случайно, растерянно скользя взглядом по кабинету четыреста два, когда шла мимо. В их поведении не было ничего такого, что заставило бы Монику ревновать, но какое-то чувство собственничества вдруг окутало ее, и она не могла избавиться от этого уже второй день. Картина, которую она застала, все еще живо преследовала ее, заставляя вспоминать все те отрывочные фразы, которые Шон говорил об Эмили. — Есть кое-что, что меня волнует, — протянула Моника, задумчиво жуя губу, не пребывая в уверенности, что Ари вообще стоит об этом знать. Не то чтобы у нее были поводы не доверять ей, но какое-то чутье подсказывало Монике не называть конкретных имен и ограничиться общим представлением о ситуации. Ари выжидающе молчала, поджав под себя ноги и стараясь не быть слишком настойчивой. — Я думаю, что я влюблена, — Моника произнесла это слишком медленно, словно пытаясь распробовать на вкус, но под языком внезапно скопилась желчь. — И, в общем-то, эти отношения порицаются. К тому же, этот человек прилично старше меня. Она не знала, что еще могла добавить, но взгляд подруги был уже достаточно заинтересованным, чтобы нетерпеливо заерзать. Глаза загорелись азартным огнем, а тело инстинктивно подалось чуть вперед, сокращая расстояние. — Кто-то с работы? — Типа того, — тут же кивнула Моника, не желая вдаваться в конкретику. — И что там? — довольно кусая губу, Ари буквально не могла усидеть на месте, наблюдая за тем, как щеки подруги медленно краснеют. — Да в том-то и дело, что ничего особенного. Мне кажется, что между нами есть, так называемая, химия, но я не могу быть настойчивой, а этот человек, вероятно, слишком держится за свою репутацию, боясь наделать глупостей… — Тогда наделай глупостей ты! — Ари возбужденно вцепилась пальцами в кардиган Моники, словно подобные приключения имели место и в ее жизни. — Черт возьми, это же круто! Когда у тебя будет еще такой шанс попробовать? Если вы оба будете ходить вокруг да около, то ничего из этого не выйдет: ни хорошего, ни плохого, а ты будешь жалеть до конца своих дней о том, что ничего не предприняла. В словах Ари была доля правды, но лишь доля. В конце концов, она не знает ситуацию полностью, не знает, чем это может обернуться и как это может закончиться. А то, что не начато — закончено быть не может. Однако эти слова придали Монике больше уверенности, и под ребрами чуть заныло от приятного волнения. Что, если она будет смелей? Будет одаривать комплиментами, глядя в глаза, будет проявлять больше физического контакта, пригласит на какую-нибудь встречу… Видимо, судя по глупой улыбке Фишер, Ари поняла, что подруга уже фантазирует на эту тему, поэтому не смогла удержаться, игриво толкая ее в бок и сладко протягивая: — У тебя лицо, будто бы ты представила уже вашу свадьбу и кучу детей. Просто начни действовать. — А что, если я получу отказ? — слабо запротестовала Моника, скорее для того, чтобы получить еще больше поддержки. — Ты же сама говорила, что между вами химия? — выгнула бровь Ари, усмехаясь. — Ну, а если нет, то и пошло оно к черту. Он что, последний мужчина на планете? Фишер нервно засмеялась, отрицательно мотая головой, и почему-то так и не решаясь сказать правду. Правду о том, что никакой это не мужчина. И совсем не на работе.***
Моника обдумывала слова Ари несколько дней, прокручивая их в голове и пытаясь представить, как могла бы действовать в случае с Эмили. Несмотря на желание что-то предпринять, девушка боялась быть излишне настойчивой, так как прекрасно понимала, что, в конечном итоге, может просто спугнуть преподавательницу. Ведь ей и самой не нравилось, каким мерзко-настойчивым был Оливер, и несколько дней назад он даже попытался предпринять очередную попытку, прижав Монику к двери в их небольшой каморке для отдыха. Говорил какие-то глупости и намеревался поцеловать, но как только чужие руки настойчиво пихнули его в грудь, парень вдруг рассмеялся: «Да ладно тебе, поигрались и хватит. Прелюдии уже затянулись». Моника искренне недоумевала, как можно надеяться на какое-то продолжение, когда она, вполне однозначно и четко, обозначила, что Оливеру ничего не светит. Но парень не сдавался, и это отнюдь не вызывало восхищения. Работа в кофейне была утомительной, и к концу дня уже начинали ныть ноги и отниматься руки, а если постоянно стоять за кассой и общаться с посетителями, то уже и язык переставал работать. Но, несмотря на усталость, Моника не переставала думать об Эмили, с нетерпением пытаясь дождаться следующего дня, когда вторым классом должен был быть современный дизайн, а значит — полтора часа счастья. Даже если бы они ничего не обсуждали и просто записывали лекцию, обмениваясь недвусмысленными взглядами, Моника была бы счастлива. Но руки буквально зудели от желания написать женщине, сделать первый шаг. В конце концов, они не могут бегать друг от друга вечность. На секунду прикрыв глаза, Моника сделала глубокий вдох, вспоминая терпкий парфюм женщины и мысленно молясь о том, чтобы та посетила их кофейню снова. По правде говоря, Монике нравились их игры, но кто-то должен был сдаться первым. Например, сама Фишер. Достав телефон из кармашка нагрудного фартука, которые обычно носили бариста, Моника открыла диалог с миссис Стивенс — такой короткий и официальный, что внезапно она почувствовала себя настолько глупо и неловко, что идея написать женщине уже не казалась ей такой уж и правильной. Но времени на раздумья было не так уж и много — в любой момент мог войти очередной клиент, прерывая Монику, и тогда уже она вновь будет готовиться к этому шагу слишком долго. «Прекрати думать, просто сделай это», — крутилось в ее голове, и она тут же обернулась, будто бы не желая, чтобы кто-либо застал ее за этим занятием. Моника, [19:38]: Это нормально, что я не могу перестать думать о вас на работе? И стоило девушке отправить сообщение, как ее сердце тут же учащенно забилось, а в голове зашумело от эмоций. А что, если Эмили не оценит ее порыв? Что, если все это огромная ошибка? Что, если Моника вообще придумала эту химию между ними, и со стороны миссис Стивенс лишь педагогическая тактичность? Да, они обменивались редкими фразами, но чаще всего это несло в себе исключительно учебный характер, что если… — Здравствуйте, стандартный латте, пожалуйста. Моника почти взвыла, и тут же засунула телефон обратно в кармашек, отвлекаясь на клиента. Ее пальцы дрожали, и она проклинала всю свою нерасторопность из-за спонтанного решения написать Эмили, но когда ее телефон завибрировал, Моника едва не подпрыгнула на месте, а ее лицо моментально покраснело от смущения. Миссис Эс, [19:45]: Не думаю, что на работе тебе нужно думать обо мне. Ну, еще бы! Сердце почти выпрыгивало из груди, и Моника еще какое-то время держала пальцы у клавиатуры, совершенно не зная, что нужно ответить. В конце концов, Эмили ответила ей! Моника, [19:47]: Тут скучно, а я не могу дождаться завтрашнего класса. Готова к жарким дискуссиям! «К жарким дискуссиям, идиотка! Еще бы написала, что готова для дополнительных обсуждений темы после занятий!», — подумала Фишер, хлопнув себя по лбу, но чем больше она думала над сообщением, тем тупее идеи приходили в ее голову. Миссис Эс, [19:48]: Удивительные порывы к знаниям. Это похвально. Чуть насупившись, Моника поджала губы. Эмили отвечала довольно сдержанно, без всякого подтекста или намеков на флирт, что ставило девушку в щекотливую ситуацию. Но если бы преподавательница сочла эти переписки интимными или же непрофессиональными, она бы не стала отвечать, верно? Моника, [19:50]: Надеюсь, вас не очень смутило, что я осталась тогда после класса, чтобы больше понять тему? Миссис Эс, [19:50]: Почему меня должно было это смутить? Моника, [19:51]: Я просто не хочу показаться одной из тех студенток, которые подлизываются к преподавателю ради хорошей оценки на экзамене. — Можно горячий шоколад? Большой, пожалуйста, — Моника вздрогнула от внезапно появившегося посетителя и, быстро отложив телефон на прилавок, с улыбкой кивнула девушке. За приготовлением напитка Фишер даже не заметила, как закончился перерыв Оливера, и тот довольно выволок свою задницу снова в зал, наблюдая за тем, как возится Моника, при этом не забывая отвешивать комментарии. Ругаться при клиентах было строго запрещено, так что девушка молча стерпела все слова в свой адрес, и как только вручила горячий шоколад, тут же обернулась к парню, намереваясь прочитать лекцию о его поведении. Но, внезапно застыв, Моника застала Оливера над ее телефоном. — Можешь не волноваться, только за твои красивые глаза я не поставлю тебе высший балл, — Оливер вопросительно выгнул бровь, и через секунду маленькое помещение кофейни наполнилось его смехом. — Ты что, типа, переписываешься с преподшей? — Верни телефон, придурок, это не твое дело, — со всей силы вырвав свой телефон из рук парня, Моника едва могла дышать. — Кто вообще дал тебе право трогать его? Все лицо и шея были красными от раздражения и неловкости. Моника была ужасно зла на Оливера за то, что он не просто взглянул на дисплей ее телефона, но еще и прокомментировал это вслух, смеясь над ней. — Он валялся на прилавке, вот я и посмотрел, — довольно протянул тот, явно радуясь подобной реакции девушки. — А ты чего так покраснела-то? — Пошел нахер, Оливер, — рявкнула Фишер и тут же скрылась в дверях каморки, желая хоть как-то привести себя в чувства. Непрочитанным сообщением светилось эсэмэс от Эмили: «Можешь не волноваться, только за твои красивые глаза я не поставлю тебе высший балл».***
Утро встретило Эмили кружкой кофе и сигаретой. Честно говоря, курить на голодный желудок — отвратительно, но никотиновую привычку никуда не деть. И миссис Стивенс хватает лишь на то, чтобы спуститься из класса в кафетерий, чтобы взять эспрессо, а после — обнаружить очередную записку на столе. «Когда только они успевают?», — думается ей с раздражением и каким-то нетерпением, оседающим в груди. И отставив свой кофе, Эмили берет в руки клочок бумаги, медленно разворачивая его и уже стараясь предугадать, какую фразу выдаст в этот раз ее тайный поклонник. «Даже одна улыбка в мою сторону заставляет забывать меня обо всем на свете» Банально. Даже пошло. И раздражение вновь одерживает победу, заставляя Стивенс разорвать записку, отправляя ее в урну. Она вспоминает вчерашний разговор с Моникой и вполне представляет себе девчонку, пишущую записки, чтобы хоть как-то привлечь внимание. Ей, очевидно, его мало. Когда спустя полтора часа группа вваливается в кабинет, и рыжая макушка Моники мелькает среди остальных, Эмили чувствует напряжение. Она опускает голову в собственные конспекты и план лекции, пытаясь удержать свое хладнокровие, но Моника одним лишь присутствием вгоняет ее в какое-то совершенно сумасшедшее состояние. Лишь изредка она бросает на девушку короткие взгляды, иногда сталкиваясь с ней глазами и тут же делая вид, будто бы она смотрела на другого студента. И благо — Шон отрывает ее от этого глупого занятия, пытаясь выяснить какую-то информацию о прошлой лекции. Моника заводится с полуоборота, наблюдая за парнем, который, казалось бы, не упускает ни момента, чтобы поговорить с Эмили, и даже Джейн, сидящая рядом, подмечает это в который раз. — Ему палец в рот не клади, дай полюбезничать с миссис Стивенс, — смеется она, доставая огромную тетрадь со всеми конспектами. — С чего ты взяла, что они любезничают? — Моника изо всех сил старается выглядеть ироничной, будто бы ее это совершенно не волнует. — Ну ты посмотри на его лицо, — кивает Джейн. — С такой улыбкой явно не обсуждают проблемы современного искусства и прочую муть. Но я бы на его месте не стала так рисковать… Желудок болезненно сокращается, и Моника вновь не может удержать при себе свое любопытство. — Почему? — Она явно не заинтересована. К тому же, замужем. Да и какой в этом толк? Даже закрутись у них какой-то кратковременный роман, все бы закончилось печально, Шон вряд ли может предложить что-то такое взрослой женщине, чтобы удержать ее, а Эмили вряд ли нужен второй ребенок, — Джейн пожимает плечами, следя за поведением этих двух. — Ну, если у нее, конечно, есть дети. И Моника молча кивает головой, будто бы соглашаясь. Вообще, в словах Джейн есть капля справедливости, и все может обернуться именно так, но новый опыт и интерес буквально разрывают внутренности, иначе какой смысл жить, не пробуя что-то сумасшедшее. С этой мыслью она и сидит последующую пару, не спуская ни на секунду взгляд с Эмили. Она смотрит не отрываясь, почти бесстыдно, безмолвно рассказывая о своем неприкрытом интересе и желании, и женщина, изредка бросающая на нее взгляды, конечно же, понимает. Эмили давно не шестнадцать, она хорошо знает подростков и то, как построен этот мир, поэтому красноречивый взгляд Моники — отнюдь не из-за интересной лекции. И черт бы побрал ее собственную реакцию, когда вместо того, чтобы перестать обращать на это внимание и хотя бы пытаться сопротивляться — Стивенс смутно представляет горячие нетерпеливые губы на своих губах. В животе волнительно горячо, но срываться она себе не позволяет — по крайней мере, ровно до того момента, как Моника тормозит у выхода из кабинета, а затем, сделав эту театральную паузу, стеснительно протягивает: «Перестаньте мне, пожалуйста, улыбаться. Я не могу сосредоточиться на лекции». И уходит, стремительно прикрывая за собой дверь.***
Эмили терпела крах в семейной жизни годами: пила таблетки, скурила, наверняка, все легкие, записывалась на сеансы к психологу, но вот — она здесь. Жизнь словно колесо, а ты в ней несчастный хомячок. Хомячку не хватает ума, чтобы вылезти из колеса и понять, что есть жизнь вне. Эмили устала бегать, ей хочется спокойствия и какого-то, хотя бы кратковременного, счастья. Сидя очередным вечером перед кучей распечаток и пытаясь структурировать это в план для лекции, она неожиданно поняла, что соскучилась. Прошло всего несколько дней после последнего занятия, на котором она видела Монику, и наступила тишина. Девушка не писала ей эсэмэс, записки больше не приходили, и даже не было спонтанных встреч в курилке — ну а заявляться в кофейню было крайней степенью отчаяния — и Эмили поймала себя на мысли, что скучает. Удивительно, насколько обычная девчонка смогла занять все ее мысли, лишая какой-то рассудительности, и что самое смешное — Эмили знала, что добром это не кончится. Она не влюбится, ей не сорвет башню, и они не сбегут в закат, как в каком-нибудь романтическом фильме. Реальность — сурова, даже если невинный флирт кажется тебе перспективой на красивую историю. Даже если в их отношениях есть намеки на что-то запретное и прекрасное, не стоит забывать, что так просто не бывает. Реальность разбивается об голову: у Эмили — семья, нелюбимая, но все же семья, фундамент ее социальной жизни; у Моники — лишь временное пребывание в Торонто. Конечно, Моника могла бы остаться и дальше, это не такая уж проблема, если задуматься, но стоит ли кратковременная увлеченность этого? Взяв лежащий рядом телефон, Эмили залезла во входящие сообщения, перечитывая недавнюю переписку с Моникой. Ответа на последнее ее сообщение так и не было. В четверг их собрали в просторной мультимедийной аудитории, выводя на экран несколько короткометражек, которые собирались отправить на конкурс от университета. В кабинете собралось около трех или четырех групп, и Эмили, чье занятие должно было быть у Моники, внезапно оказалась рядом. Наверное, Моника могла бы сесть где-то в другом месте, но Джейн пропустила университет, а значит, дожидаться ее не приходилось, в то время как Шон пытался прибиться поближе к миссис Стивенс. — Около вас свободно? — Фишер даже удивилась, что голос ее не дрогнул, а щеки не обдало смущением, когда Эмили чуть кивнула головой. Вместо привычных аудиторных столов и стульев, все помещение было заставлено небольшими креслами-мешками, на которых располагались студенты. Все это скорее смахивало на парковый кинотеатр на свежем воздухе, которые были достаточно популярны в крупнейших парках Торонто. Стараясь не быть слишком навязчивой, Моника покорно молчала, но стоило Эмили прокомментировать причину их собрания здесь, как они обе намертво вцепились в эту тему. Моника видела, каким взглядом смотрел на нее Шон, сидящий несколько рядов позади, и она готова была поклясться, что тот ревновал. Когда организаторы включили первую короткометражку, Эмили замолкла, вовлеченная в процесс. Она даже что-то помечала в своем телефоне, явно для оценки работ и собственных комментариев, которые могли бы быть полезными при отборе. Моника же — почти не дышала, поистине наслаждаясь этими недолгими моментами близости. Ей не было совершенно никакого дела до того, что показывали на экране, да и атмосфера с выключенным светом и закрытыми жалюзи, определенно располагала не к тому, чтобы вникать в псевдофилософские мысли в короткометражках. Она невольно заерзала, делая вид, будто ее рука ужасно затекла, и, поменяв положение, чуть ближе прижалась к Эмили, практически касаясь плечом ее плеча. На удивление женщина не обратила на это никакого внимания — а, может, делала это нарочно — и даже не обернувшись к Фишер, продолжила сидеть в прежнем положении, внося небольшие заметки в телефон. — Что вы там постоянно пишете? — осторожно и тихо поинтересовалась Моника, а ее рука, будто случайно, задела чужое бедро. Взгляд опустился в экран Стивенс и та, обернувшись, так же тихо ответила: — После просмотра будет преподавательский совет, нужно будет высказаться по каждой из работ. Моника поджала губы, изучая лицо женщины и чувствуя, как все ее внутренности буквально сжимаются от одного взгляда напротив. Она понимала, что вокруг них все еще сидят другие студенты, поэтому выкинуть что-то неблагоразумное было полнейшей глупостью, однако пальцы шевельнулись и в следующую секунду ладонь Моники накрыла запястье Эмили, пытаясь удержать телефон той. — Значит, вам нравится? — в контексте происходящего даже трудно было предположить, о чем идет речь, но Стивенс все же выдержала эту пытку. — Обсуждаемо. Все последующее время Эмили сидела как на иголках, постоянно ощущая на себе недвусмысленный взгляд Моники и кучу заинтересованных взглядов других студентов. А, может, ей казалось, и мнительность заставляла ее полагать, будто бы руки девчонки видели все, будто бы ее слова, сказанные почти на ухо — слышали все. И когда просмотр был окончен, а студенты начали рассасываться по своим делам, Эмили лишь на секунду дернула Монику за запястье, привлекая к себе внимание и едва слышно сообщая: «Зайди ко мне через минут десять. Нужно поговорить». Колени студентки моментально подкосились, а сердце волнительно подскочило к горлу, и она, кивнув головой, на ватных ногах поплелась к выходу. Холодные струи воды чуть успокоили горящую кожу лица, вот только сердцебиение не хотело становиться реже — сердце колотилось как сумасшедшее, почти с болезненным ощущением в груди, что Моника всерьез опасалась даже переступать порог кабинета. Она понятия не имела, что было нужно Эмили, но явно что-то такое, о чем не поговоришь при других. Может, она захочет высказать о выходках Моники и о том, насколько бесстыдно ее руки касались Стивенс — это ведь ужасно непрофессионально. А, может, чтобы вдвоем обсудить показанные короткометражки и поделиться мнением. А, может, чтобы прижать Монику к двери или парте, или просто схватить ее за талию, и больше не мучаясь, поцеловать ее. Фишер почти застонала, прокручивая последний сюжет у себя в голове и понимая, что она вряд ли вынесет такое потрясение. Она просто упадет на пол, безмолвно открывая рот. Целовать Эмили — из рода фантастики, она наверняка мягкая, но напористая, и от этих мыслей у Моники все сводит между бедер. Кабинет встречает девушку угнетающей тишиной. Стивенс сидит на привычном месте и листает какие-то бумажки, но стоит Монике перешагнуть порог, как низкий голос проносится по пустому классу: — Закрой дверь. Эмили даже не поднимает головы, точно зная, кто зашел к ней, ведь удивительный аромат кофе так и не покинул молодую кожу. Она ловит себя на мысли о том, что сердцебиение чуть ускорилось, а легкая нервозность прошлась по позвоночнику, словно не она устанавливает здесь правила. Словно Моника — маленький манипулятор, и стоит ей закрыть дверь на замок, как план тут же пойдет иначе. Медленно встав со стула и обойдя стол, женщина останавливается напротив студентки, совершенно несвоевременно подмечая их разницу в росте. Обычно это не было так очевидно, или, может, она не обращала на это никакого внимания, но сейчас, оказавшись с ней наедине в гнетущем напряжении, Эмили даже умиляет тот факт, что Моника ниже ее на полголовы. И даже из-за небольшой разницы в росте, казалось, что девчонка совсем маленькая и слабая, что она нуждается в заботе и нежности, что она — жертва, но стоит ей закрыть дверь и обернуться, как Стивенс с ужасом осозает: жертва — не Моника. Жертва — она сама. Моника смотрит на нее ясно, с вызовом в глазах, за которыми, быть может, прячется обыкновенный страх, но всем своим видом девчонка показывает свою уверенность. Сделай она шаг к Эмили, закрой она дверь на замок — и победа предопределена. И честно говоря, женщина несколько сомневается, нужно ли ей начать с того, о чем она хотела поговорить, или для начала сделать что-то совершенно безумное — ведь можно сделать два шага вперед, обхватить чужие щеки и… — Вы что-то хотели? «Да, тебя», — мерзко вертится на языке, кусает за щеки и отдается болезненным ощущением внизу живота. Эмили становится практически дурно от простого осознания, что подобная атмосфера так сильно меняет ее отношение к Монике, и демоны из ее головы кричат намного громче. Моника осторожно опирается на дверь, придавливая ее тазом, словно говорит: «Хочешь — бери, никто не войдет». — Да, — почти трясет головой Стивенс, не желая поддаваться. — Да, я думаю, что тебе стоит перестать. — Кажется, я где-то уже это слышала, — Моника смеется, но совсем беззлобно, прикрывая свои глаза и склоняя голову на бок. — Что я должна перестать, миссис Стивенс? Дыхание женщины едва заметно сбивается, ведь Моника стоит перед ней, кажется, совсем невинная, но в этом невинном виде столько бесстыдного призыва, что все это кажется каким-то ненормальным. Неправильным. Девочка с ангельской внешностью и милым личиком смотрит на нее так, что в висках начинает пульсировать от напряжения. Может, Моника специально выгораживает себя такой невинной, будто бы провоцирует: «Давай же, это все глупости, если мы сделаем это — никто не умрет». И эта мысль справедлива. Отчасти. Девчонка нехотя отлипает от двери и совсем медленно делает пару шагов навстречу преподавательнице. Откуда у нее столько смелости? Вот только пальцы Фишер дрожат, а вдоль позвонков бегут мурашки, и кажется, будто бы это видно, как подкашиваются ее ноги. Впрочем, Эмили не видит или не хочет замечать. Она обводит пересушенные губы языком и даже чуть хмурит брови — больше для наглядности, чтобы стало понятно, что она не шутит. — Ты должна перестать присылать мне все эти записки. Это ненормально. А если их кто-то увидит, что обо мне подумают? — в голосе проскальзывает и раздражение, и откровенный страх за свою репутацию, но девчонка внезапно останавливается. Ее волнует совершенно не это. — Какие записки? — воздух словно электризуется, и напряжение оседает на плечи обеих. — Я не присылаю вам никакие записки.***
Эмили уже который день пребывала в какой-то прострации от признания Моники. Записки все это время были не от нее. Нет, конечно у Эмили было достаточно поклонников, но как ей казалось, никто из них не способен присылать записки, причем делать это с такой настойчивостью и периодичностью. И Фишер, казалось, выглядела из-за этого не менее потрясенной, чем сама женщина. Но кто бы это ни был — Эмили хотелось, чтобы все прекратилось. Ей не нужны лишние проблемы, ей не нужны случайные романы на работе, разве что… Моника, [14:21]: Неудивительно, что у вас столько поклонников. Телефон завибрировал лежа на столе, и женщина лишь мельком посмотрела на экран, чтобы через долю секунду поднять голову и впиться взглядом в Монику. Узнав, что кто-то присылает миссис Стивенс записки, девчонка буквально слетела с катушек от ревности. Не то чтобы она была слепа и не понимала, что у такой преподавательницы явно есть свои обожатели, но сам факт того, что кто-то в наглую присылал ей послания, кого Эмили перепутала с Моникой, заставлял девушку сходить с ума. Ей хотелось быть единственной, чтобы все внимание уделялось лишь ей, чтобы ее, а не кого-либо другого, оставляли после классов. Отчитывали, хвалили, орали — Монике было все равно. Она чувствовала, что Эмили сопротивлялась этому притяжению и не могла признать тот факт, что, быть может, все стало бы намного проще, если бы они рискнули. Беззастенчивый флирт обезоруживал женщину, и даже если она привыкла к некой бестактности студентов, Моника — другое дело. В их маленьких переписках и взглядах — интимности гораздо больше, чем в безвкусном вирте на порносайтах или открытых взаимоотношениях. У них есть общая тайна, намеки в каждом пересечении взглядов и каждой улыбке. Моника, [14:39]: Я не могу оторвать от вас взгляд. Прекрасно зная о том, что это вновь пишет Моника, Эмили крепко сжала зубы, что ее и так острые скулы выступили еще заметней. Знала ли Фишер о том, что нарывается? Определенно. И улыбка на ее губах растянулась совершенно бессовестно, что хоть подходи и вырывай телефон из рук. Но миссис Стивенс ведь понимала, что не может так просто раскрыть их маленькую тайну, поэтому, когда класс был окончен, Моника вновь осталась внутри. Она даже не двинулась с места, продолжая сидеть там, где и сидела, отчего женщина раздраженно протянула: — Тебе требуется отдельное приглашение? Мне нужно закрыть кабинет. — Закрывайте, — пожала плечами Моника, будто бы не понимая проблемы. — Заканчивай эту игру, Фишер, — внезапно разозлилась Эмили, и фамилия, слетевшая с ее губ, прозвучала слишком грубо. — Я должна закрыть кабинет с тобой? — А-а, закрыть снаружи? — подразнила та, и грудная клетка Эмили вдруг воспламенилась. Да как она смела! Моника, все еще наигранно медленно, спустилась с кафедры и остановилась около женщины, замечая, как нервно забегали зрачки той. Моника и сама боялась, несмотря на все то, что она вытворяла, она прекрасно осознавала, что контролирует ситуацию не она, и при любом моменте Эмили поставит ее на место. За субординацией тщательно следили, в том числе за тем, что позволяли себе студенты, поэтому Моника не могла полноценно чувствовать себя безнаказанно с развязанными руками. — Что, даже не выскажете мне свое недовольство по поводу эсэмэс? — Я в любой момент могу заблокировать тебя, — ухмылка вдруг украсила губы Стивенс, и Моника поняла, что та не шутит. — Не боитесь, что я что-нибудь выкину похлеще этого? — девушка не приближалась с угрожающим видом, не делала ничего провокационного — лишь смотрела в глаза. — Вижу, тебе нравится встречать сопротивление, — безразлично пожала плечами Эмили с тем намеком, что у Моники нет шансов… Но разве нет? — Будто вы сами этого не хотите. И Эмили будто очнулась. Она смотрела на свою студентку: совсем молоденькую, с оленьими наивными глазами, которая с полной уверенностью могла сказать, что ее хотят — и никак не понимала, почему они не обсуждали этого раньше. По-настоящему, без всяких намеков. Нужно было расставить все точки над "и" уже давно, а не доводить это до какого-то абсурда. — Не хочу, Моника. У меня есть муж, семья, у меня есть все, чего я хочу, и подростковые эксперименты — давно не мое. Я понимаю твой интерес, и быть может, где-то была моя вина, что я могла… — Эмили чуть запнулась, напоминая себе, что притворство всегда было ее сильной стороной. — Могла как-то повести себя, чтобы ты подумала о каком-то призрачном шансе. Но что бы там ты не придумала — этого не будет. И даже если бы я этого хотела, этого тоже бы не произошло, потому что я люблю свою работу и дорожу своим авторитетом, я не хочу, чтобы студенты шушукались за моей спиной о сомнительных романах. Я надеюсь, мы поняли друг друга. Признаться честно, речь Эмили несколько задела Монику, но, глядя на женщину, ей казалось, будто бы все ее слова идут вразрез тому, как она себя ведет. Ведь даже сейчас — она стояла с этим нервно бегающим взглядом и раздраженно крутила пуговицу на блузке. Поджав губы, Фишер коротко кивнула головой, подтверждая, что услышала преподавательницу, но в следующую секунду отстраненно протянула: — Дайте мне знать, когда передумаете.***
А потом наступила тишина. Спустя несколько дней непрекращающейся паники, Фишер поняла, что ее ожидало. В огромной шумной аудитории стало невероятно тихо, так, что она готова была поспорить, будто в ушах звенело от скопившегося напряжения. Джейн, до этого беспечно рассказывающая об очередном ухажере, внезапно замолчала, а затем нервно толкнула Монику в бок, словно пытаясь убедиться в том, что то, что она видит — не обман зрения. Будто бы по щелчку пальцев все оторвали взгляды от телефонов и отложили горы конспектов и лекций, чтобы в пронзительной тишине аудитории эхом отдалось приветствие. — Если вы еще не забыли, меня зовут Хелен Лоусон, надеюсь, вы скучали по мне. Хочу при всех вас поблагодарить миссис Стивенс за то, что подменила меня в эти тяжелые недели, — махнув рукой в сторону женщины, Лоусон довольно улыбнулась. — Было здорово с вами работать. Не подведите меня тут! — по-доброму усмехнулась Эмили, что Моника готова была поклясться, будто ее глаза внезапно защипали. — Ну, а теперь начнем наш семинар? Два тяжелых взгляда пересеклись лишь на секунду, и в следующее мгновение миссис Стивенс, благодарно кивнув студентам, покинула аудиторию.