***
Плечи Эмили будто бы наполнены тяжестью, из-за чего кажется, что встать со стула невыносимо тяжело. Она смотрит на Монику в замешательстве, словно не понимая, почему та хохочет — кожа ее щек краснеет, а руки помогают женщине подняться с места. Складывается такое ощущение, что они обе понимают, что происходит, но ни одна из них не позволяет проронить это вслух, оставляя какую-то интригу. В грудной клетке слишком тесно, а в неожиданно маленьком кабинете — душно, воздух кажется спертым и сухим, что Эмили едва может продохнуть. — Что ты тут делаешь? — спрашивает она ошарашено, делая вид, будто не понимает, на что Моника вновь заливается смехом и внезапно смело касается чужой щеки. Это прикосновение становится каким-то толчком — катализатором для всех чувств, давно рвущихся наружу, и Эмили, чуть прикрыв глаза, льнет к теплой руке. В эту секунду почему-то кажется, что все можно отпустить, что приглушенный свет в кабинете — некая защита, а прикрытая дверь гарантирует, что никто не войдет. — Я пришла за тобой, — ласково мурлычет Моника, так что Эмили глупо усмехается ей в ладонь, не открывая глаз. — Реплика, будто бы ты — смерть, — едва уловимый поцелуй касается тыльной стороны ладони, и женщина интуитивно понимает, что Фишер улыбается. — Может, так оно и есть. Совершенно неясно, почему в груди от этого болезненно не ноет, а реплика девчонки воспринимается вполне обыденно. Будто бы Эмили заранее знает о том, что она ответит именно так. Может, она знает, что Моника — ее смерть. Но никакой реакции за этим не следует, и Моника довольно усмехается, явно довольствуясь чем-то, а в следующую секунду разворачивает женщину к себе спиной, вдавливая ее тело в учительский стол. — Больно, — чуть сопротивляется та, когда бедра Фишер уж слишком грубо прижимаются к ней сзади, а пальцы мнут талию. — Разве должно быть по-другому? — шепчет Моника уже на ухо, совершенно пошло и грязно, словно это не ее Моника, а героиня каких-то дешевых порнофильмов. — К тому же, разве тебе не нравится? И, вот черт, Эмили сама не может понять, преобладает ли в ней раздражение или внезапно нахлынувшее возбуждение. Фишер тычется носом в ее шею и шумно дышит, оставляя короткие поцелуи на коже. Однако в какой-то момент становится не по себе. Воздух кажется совсем горячим, словно Эмили находится в пустыне, а чужие прикосновения на удивление мерзкими, и прежде чем она успевает хоть что-то сказать, голос сзади довольно тянет: — Как ты думаешь, кто-нибудь захочет поверить, что это не очередной служебный роман? — противное дыхание обжигает щеку, пока руки, словно змеи, ползут по блузке вверх и болезненно мнут грудь. Эмили в ужасе подорвалась с кровати, цепляясь пальцами за шею и пытаясь продохнуть. Угнетающее чувство тревоги, скапливающееся в груди, предвещало настоящую истерику, и женщина не могла поверить в то, что после стольких лет кошмары до сих пор снились ей. Настолько ужасным казался этот голос, звучащий из-за спины, и что самое омерзительное — в этом сне была Моника. Другая, не такая, как в жизни, и это заставляло Стивенс чувствовать полнейшую брезгливость. Словно не Моника трогала ее, прижимая к столу, словно это не она целовала в шею — чужой голос, преследующий ее в кошмарах, портил все моментально. Грудная клетка горела, а сердце колотилось так сильно, что Эмили думала о том, будто способна разбудить мужа своей паникой, однако Майкл по-прежнему мирно спал рядом, никак не реагируя. И почему-то в ту самую минуту женщине стало настолько плохо и отвратительно, словно она до сих пор ощущала на себе все эти прикосновения, словно до сих пор слышала все эти перешептывания за ее спиной и редкие смешки в ее сторону. Мозг отказывался забывать все то, что она настойчиво старалась убрать из своей жизни. Вновь опустившись на подушку, Эмили закрыла глаза, стараясь думать о чем-то приятном, но, к ее удивлению, она даже не знала, о чем могла бы размышлять, чтобы уснуть. Образ Моники ассоциировался с кем-то чужим и отвратительным, чьи грубые пальцы касались ее везде, оставляя отметины; муж и сын давно не вызывали никаких светлых чувств, будто они и вовсе никогда не были полноценной семьей; и даже любимая работа навевала мысли о событиях, присутствующих в ее кошмаре. Благо в прикроватной тумбочке все еще валялся маленький тюбик со снотворным. Ведь что-то не проходит годами.***
Моника делала это впервые. Она сама позвала Ари на вечеринку, объясняя это тем, что больше не может находиться в стрессе трудовых дней. Несколько итоговых работ и огромная загруженность на работе буквально выбивали ее из колеи, и, казалось, если она не даст себе как следует отдохнуть — нервы окончательно сдадут. Ари, конечно же, не могла отказать, к тому же, у нее самой была целая куча проектов, которые необходимо было сдать, а это всегда кропотливая работа, от которой стоит отвлекаться. Впрочем, вечеринка не отличалась ни от одной другой из вечеринок, на которых уже бывала Моника. Как обычно: море алкоголя, легкие и не очень наркотики, дурацкие закуски, громкая музыка и совершенно глупые игры. Но Монике нравилось — именно в этой атмосфере можно было расслабиться и хотя бы на какое-то время забыть обо всех проблемах. — Вот, держи, — Ари подсуетилась и принесла вместо привычного пива — водку, смешанную с каким-то соком. — А то придется развлекать себя самим до конца вечера. Благодарно кивнув подруге, Моника быстро расправилась с содержимым и почти тут же направилась к импровизированному танцполу. Несмотря на то, что она не особо любила танцы, алкоголь, бьющий в голову, позволял забывать об этом небольшом недоразумении, и, через какое-то время, они с Ари уже вовсю танцевали с разгоряченной толпой. Фишер понемногу отпускала себя от всех проблем и забот, не дающих ей спокойно жить. Музыка била по ушам, вводя в своеобразный транс, а одни шоты сменяли другие, да и Ари начинала смеяться громче обычного — дело явно пахло успехом. — Хочешь покурить? — внезапно спросила подруга, на что Моника вопросительно выгнула бровь. — У тебя есть травка? Ари утвердительно качнула головой и достала из заднего кармана небольшой, чуть помятый косяк, демонстрируя Фишер, что она не врет. Расплывшись в блаженной улыбке, Моника довольно схватила подругу за руку, ведя ее по лестнице на второй этаж. Те самые комнаты, где уединяются. Дело было совершенно не в интимной обстановке, и у Фишер даже не было в мыслях ничего непристойного, но делиться и так маленьким косяком, раскуривая его при всех, не очень хотелось. Наконец, когда дверной замок поддался натиску пальцев, Ари довольно облизнулась, зажимая травку между губ и поджигая ее. Сладкий дым моментально заполнил помещение, и единственное, о чем могла думать Моника — как можно скорее словить кайф. Она делала это лишь однажды, на трезвую голову и будучи в Австрии, но впечатления от эффекта и процесса остались весьма однозначными. Протянув Монике косяк, Ари довольно прищурилась. — Так как у тебя с тем служебным романом? Ты совершенно ничего не рассказываешь… В ее голосе не было обиды, но девчонка точно уловила неподдельный интерес подруги, и то, как она нетерпеливо заерзала по постели в ожидании рассказа — тому подтверждение. — Все сложно, — протянула Моника, откидываясь на постели и глубоко вдыхая дым. — Очень информативно. — По твоему совету я решила быть чуть более настойчивой, но в итоге мне прямым текстом сказали о том, что не хотят никаких интрижек. — Забавно, — усмехнулась Ари, забирая косяк из рук подруги и глядя в одну точку. — Что тут забавного? — девчонка нахмурила брови, совершенно не понимая, почему Ари будто потешается над ней. Воспоминания об Эмили неприятно кольнули в грудь, заставляя Монику на секунду отвлечься от происходящего и вспомнить их последний разговор. Казалось, будто женщина искренне была заинтересована в том, что происходит в жизни ее студентки, но какой в этом резон, если это касается исключительно Моники, а не всех тех, у кого ведет миссис Стивенс. Ведь Моника — она не особенная. — То, как ты говоришь, что у вас химия, и он явно неравнодушен к тебе, а тут говорит, что не хочет интрижек, — откинув волосы в сторону, Ари перевернулась на живот, наблюдая за Фишер. — Явно хочет, но боится, что его могут уволить. Они все трясутся за свои жопы, особенно на работе. Моника хмыкнула, понимая, что в этих словах есть правдивость. Эмили никогда не скрывала, что дорожит своей репутацией и профессионализмом, а закрутить интрижку со студенткой — означало поставить под удар все эти качества. — Может быть, — улыбнулась Моника. — Я не знаю, может, ты и права. Но, в любом случае, мы стали меньше пересекаться, так что я понятия не имею, как теперь все будет развиваться. Марихуана подействовала практически сразу, и разговор Ари и Моники давно перешел в непринужденное русло. Моника и сама не понимала, как только ей удается настолько свободно общаться с человеком, которого она знает относительно недавно, но в глубине души у нее было такое чувство, словно они знакомы всю жизнь. Ари понимала ее и походила на старшую сестру, которая без лишней навязчивости или нравоучений могла поделиться каким-то опытом, пока Фишер внимательно слушала ту. Ощущение времени притупилось, и Моника не была уверена в том, сколько они просидели в той самой комнате, но внезапно подкатившая тошнота словно вернула ее к реальности. Наверняка и Ари прекрасно знала о том, что мешать алкоголь с травой — идея сомнительная, но, тем не менее, сама девушка чувствовала себя гораздо лучше, чем Фишер. — Твою мать, меня жутко вштырило, — едва ворочая языком и пытаясь отлепить его от пересохшего неба, призналась Моника. — Меня тошнит. Впрочем, Ари хохотала так, словно в этом было что-то смешное, и на подобную реакцию подруги Фишер начала смеяться в ответ. Удерживая себя за живот, она кое-как поднялась с постели, тут же подметив, что они попали в комнату, в которой напрямую располагался туалет. — Не засни только головой в унитазе, — еще громче расхохоталась Ари, подкладывая под голову подушку и мечтательно прикрывая глаза. И пока Моника возилась в уборной, сидя на коленках, ее телефон, оставленный в комнате, внезапно зазвонил. Засуетившись, Ари, совершенно без задних мыслей, тут же схватила телефон, довольно протягивая: — Аллё-ё? В трубке послышалось молчание и какое-то копошение, а затем, на удивление знакомый голос, вдруг переспросил: — Моника? Ари едва не хрюкала от смеха — надо же, ее перепутали с Моникой! Прижав телефон ближе к уху, она даже и не думала посмотреть на дисплей, чтобы понять, кто названивал ее подруге. — Нет, это ее любовница, — самодовольно выдавила девушка. — А кто говорит? — Я могу услышать Монику? — голос на другом конце телефона напряженный и нервный, что Ари смешило еще больше. К тому же, ее подруга была в весьма щекотливой ситуации, так что вряд ли она могла бы ворочать языком. — Боюсь, что она стирает сейчас свои колени, — довольно хрюкнула Ари, перебирая волосы, и поняв двусмысленность сказанного, тут же добавила. — Сидя перед унитазом, само собой, а не то, что вы там подумали… Моника не такая, и вообще… Перезвоните позже! Сбросив вызов, она медленно поднялась с кровати, решая проверить, все ли в порядке с Моникой, поскольку та уже давно застряла в несчастном туалете, и Ари действительно опасалась, как бы та не уснула…***
Утро Моники началось с омерзительной мелодии будильника, которую она специально выбрала лишь для того, чтобы скорее отключать его и начинать новый день. Но в этот раз что-то пошло не так: руки практически не шевелились, губы были склеены, как и глаза, которые по ощущениям были дико опухшими. Кое-как отключив орущий будильник, Моника буквально прорезала свои губы языком, слабо обводя их и не понимая, отчего во рту настолько сухо и мерзко. В висках пульсировало от боли, а все тело ломило, и девчонка невольно задалась вопросом: «Что вчера вообще было?», а минутой позже задала себе второй вопрос: «Как я оказалась дома?». Разлепив глаза, она поняла, что находится у себя в общежитии, но как сюда попала — совершенно вылетело из ее памяти. Все следующее после косяка марихуаны словно вырезали из головы, и это было странно, поскольку до этого Моника никогда не испытывала ничего подобного, хотя и слышала о подобных явлениях. Она бы с радостью осталась досыпать остаток дня в постели, но финальный тест по проектированию требовал ее присутствия. Вылететь из университета после первого семестра не очень-то и хотелось. Уже перевернувшись на другой бок, Моника обнаружила заботливо оставленные на столе таблетки, рядом с которыми стояла бутылка воды и небольшая записка: «Надеюсь, вечеринка того стоила. Выпей таблетки, должно полегчать». Девушка тихо застонала, ощущая, как чувство стыда и благодарности переполняют ее тело. Соседка была очень мила, и Моника решила обязательно принести той что-нибудь вечером в знак благодарности. Наспех одевшись и приведя себя в более-менее не-смертельный вид, она выскочила из общежития, спеша на тест. Черт бы побрал людей, которые поставили его первой же парой! Как Фишер и полагала — вся информация перемешалась у нее в голове, из-за чего она абсолютно не была уверена в том, сдала ли его вообще, и чувство вины буквально прожигало дыру в ее голове. В конце концов, она — взрослый соображающий человек, и чего ее только потянуло на то, чтобы мешать алкоголь с травой? С этими мыслями она поплелась в кафетерий, отмахиваясь от бесконечных шуток Джейн в стиле: «Ходячие мертвецы в реальной жизни, вау» и «О, Боги, Моника! Кто сделал это с тобой?». Конечно же, Джейн и сама зачастую приходила не в лучшем виде, так что Фишер могла понять все эти шутки, поэтому предпочитала не обижаться на подругу и даже пообещала рассказать подробности позже, когда выпьет дозу крепкого кофеина. — Знатная была пьянка, да? — насмешливый голос, доносящийся из-за угла в кафе, вновь застал Монику врасплох, что та едва не вылила на себя горячий напиток. Эмили. Конечно же, кто еще мог подкалывать ее так бесстыдно и провокационно, помимо Джейн, которая осталась в соседнем корпусе. Будучи трезвой, Фишер было безумно стыдно за свой вид, но лишь один вопрос не давал ей покоя, заставляя сердце учащенно забиться: — Как… Как вы… — Как я узнала? — Эмили улыбнулась, и Моника могла бы подумать о том, что ее вид буквально кричит о том, что она пережила как раз «знатную пьянку», но девушка и понятия не имела… — Твоя девушка сказала. — Моя девушка? Фишер лихорадочно начала размышлять над тем, какая, к черту, девушка сказала ей об этом… Джейн не могла сделать этого по определению, поскольку сама только узнала об этом и находилась в другом корпусе; соседка училась в другом кампусе, далеко от того, где находилась Моника, а Ари… — Я звонила тебе вчера, и твоя девушка сказала о том, что ты протираешь колени перед унитазом. Дословно. Ари! Лицо и шею Моники вдруг обдало жаром, и она была готова поклясться, что мгновенно покраснела — настолько глупо это звучало. Ее девушка. — Она не моя девушка, о Боже! — приблизившись к столу преподавательницы, Фишер понизила голос, чтобы невольные слушатели не стали свидетелями происходящего. — Ари, она просто моя подруга, мы вчера веселились и, вероятно, я забыла свой телефон на кровати, так что… — Моника, — прервав девушку, миссис Стивенс снисходительно улыбнулась. — Тебе не нужно ни за что оправдываться, я ведь и не претендую ни на что. Девушка совершенно не знала, как на это реагировать. С одной стороны, может, Эмили действительно ни на что не претендовала, но с другой стороны — она вполне однозначно сказала о том, что звонила Монике, и вместо этого услышала незнакомого человека, который представился ее девушкой. Не зная, что даже ответить, Фишер могла лишь растерянно наблюдать за тем, как миссис Стивенс уходит из кофейни, оставляя ее наедине с собственными мыслями.***
— Что так долго? — раздраженно прохрипел Майкл, запрыгивая в машину. — Ты же знаешь, что в это время по городу много пробок, — как можно спокойней ответила Эмили, выезжая с территории паркинга у офиса мужа. Она до сих пор не могла понять, как выносила все эти сцены, словно она была чем-то обязана Майклу. Все имущество было общим, нажитым совместным трудом, но тот все равно делал вид, будто бы вся планета вращается вокруг него. Впрочем, сын унаследовал это у отца. — Зачем тогда вообще брать машину, если ты не можешь вовремя заехать за мной? — Ты знаешь, со мной еще ничего не случилось, пока я возвращаюсь с работы на метро, — внезапно огрызнулась Эмили, но тут же пожалела, понимая, что конфликт назреет моментально. Столько всего свалилось на ее голову, и иногда казалось, будто бы из этого совершенно нет выхода. Она и сама не понимала, почему ее до сих пор так сильно злил тот вечер, когда она позвонила Монике, но вместо того, чтобы обсудить с девчонкой серьезные вещи, которые прежде всего нужны самой Фишер, она услышала голос «ее девушки». Эмили не понимала и того, почему поверила пьяной вматину девчонке, смеющейся над всем, что она говорила, но какое-то ужасное чувство скребло внутри грудной клетки до глубокой ночи, не позволяя успокоиться. На самом деле, она не была бы удивлена тому, если бы у Моники была девушка. Она не могла сказать точно, привлекают ли студентку исключительно женщины или мужчины, или оба пола, но ей казалось вполне закономерным то, если бы у Моники была девушка. Фишер была хороша собой и добра с окружающими, а ее шарму можно было позавидовать даже самой Эмили. На какую-то секунду женщине даже захотелось узнать — а каково это, быть девушкой Моники? — Что ты сказала? — отрывисто переспросил Майкл, и Эмили моментально отвернулась. — Ничего. В следующий раз вызови себе такси. По дороге домой они много ссорились, и войдя в квартиру, единственное, чего желала Эмили так сильно — это запереться в ванной и лечь в горячую воду, чтобы избавиться от всего стресса, накопившегося за день. Учебный год подходил к концу, и это всегда остро чувствовалось, когда преподаватели готовились к финальным экзаменам ничуть не меньше, чем их студенты. Составление билетов, повтор материала, проверка курсовых и эссе — все это утомляло, и Эмили хотелось отдыха ровно так же, как и всем остальным. Уже ближе к ночи, поужинав с мужем, женщина лежала в кровати, листая очередной анонс о выставке в соседнем городе, когда Майкл внезапно оживился: — Кстати, забыл сказать тебе о том, что через неделю я уезжаю в командировку. Эмили тут же обернулась к мужу, чуть отодвигая от себя ноутбук. — Снова? Опять переговоры в Сиэтле, или куда на этот раз? — Германия. Меня отправляют на встречу с потенциальными заказчиками, и, в случае удачных переговоров, мы подпишем контракт. Женщина понимающе кивнула. Майкл вообще часто бывал в командировках, такова была его работа, но Эмили научилась воспринимать это как должное, без всяких упреков в адрес мужа. Она понимала, что его ведущая должность в компании обязывала его ко всяческим перелетам и постоянному общению с клиентами по всему миру, так что подобная новость не была для нее шокирующей. — На сколько ты летишь? — Останусь в Берлине на неделю, — Майкл слабо улыбнулся, заметив растерянность жены, и тут же коснулся ее волос в каком-то чрезмерно ласковом жесте. — Неделю? Вы будете вести переговоры целую неделю? — какое-то неприятное, совершенно неприятное и чувство лжи кольнуло в груди, но Эмили всеми силами попыталась подавить его. Не вышло. — Переговоры будут лишь на второй день, затем у них будет несколько дней на обдумывание, а затем мы подпишем контракт, если потребуется. Плюс ко всему, нам придется съездить в соседний город, чтобы увидеть производство. — Ты едешь один? — в вопросе не было никакого подвоха, но Майкл внезапно рассмеялся, а затем оставил короткий поцелуй на щеке жены. — Не ревнуй, я еду один. И Эмили не ревновала, правда не ревновала. Казалось, будто бы в ее сердце просто нет этого чувства по отношению к мужу. По крайней мере, не осталось. Раньше, еще много лет назад, она могла бы упрекнуть его в том, что он пахнет чужими духами и ведет себя крайне странно, но сейчас, даже обнаружив — внезапно для себя — два билета под стопкой документов, она не чувствовала ревности. Женщина обнаружила билеты ранним утром, перед самой работой, и если один принадлежал Майклу, то второй был куплен на имя Анны — его секретарши. Эмили не знала Анну слишком хорошо, но вполне могла предположить, что их с мужем связывают не только рабочие отношения, и почему-то от клишированных рабочих отношений становилось еще хуже, чем от самого факта измены. Стивенс не устраивала истерики за ложь про поездку, и даже не делала вид, что знает правду, пытаясь уличить мужа во лжи. Она молчала — смиренно и безразлично, словно это не имеет никакого значения, а затем, поцеловав Майкла в щеку, выпорхнула из квартиры, спеша в университет. Везде хватало своей драмы.***
Несмотря на то, что до сезона тыквенно-пряного латте было еще далеко, повсюду в кафе пахло корицей и пряностями. Ари сидела с кружкой какао, в то время как Моника предпочла, напротив, освежающий лимонад. Это был очередной выходной день, когда Фишер нашла несколько часов для прогулки с подругой. К тому же, в последнюю неделю они не очень активно общались из-за плотного учебного графика и постоянной работы Моники, но вопрос, подвешенный в воздухе, не позволял девушке расслабиться ни на минуту. Даже за прошедшие несколько часов живого общения Моника почему-то так и не решалась спросить Ари о том самом звонке, когда они были на вечеринке. Набрав в легкие побольше воздуха, она, наконец, подняла свой взгляд, почти что робко интересуясь: — Ари, а ты помнишь, кто звонил мне на вечеринке, пока я… — запнувшись, она неловко почесала затылок, стараясь подобрать нужное слово. — Возилась в уборной. — А что, кто-то звонил? — захохотала девушка, но стоило ей наткнуться на вопросительный взгляд подруги, как ее лицо тут же стало чуть серьезней. — Да ладно, я же шучу. Но я без понятия, кто это был… — Почему ты не сказала мне о том, что кто-то звонил мне? — с искренним недоумением поинтересовалась Моника, ведь она до сих пор не могла понять, почему Ари утаила этот звонок. — Я пыталась тебе сказать, но ты продолжала повторять: «Меня сейчас стошнит, меня сейчас стошнит…», будто бы вообще не слышала меня, — Ари пожала плечами и сделала быстрый глоток какао. — И в конечном итоге я поняла, что говорить о чем-то вообще бесполезно, поэтому лишь посоветовала потом проверить входящие. Моника поджала губы, со стыдом понимая, что совершенно не помнит происходящего: ни в туалете, ни после — когда ехала домой, и что самое удивительное — до этого момента она даже не пыталась разузнать, что было в этот временной промежуток. Ари смотрела на нее с улыбкой, хотя в ее глазах читалось искреннее беспокойство. — У меня будто бы провал в памяти, — виновато усмехнулась Фишер, разглядывая собственные руки. — Вообще ничего не помню… — Откуда ты тогда знаешь, что тебе звонили? Все же проверила входящие? — Миссис Стивенс сказала мне об этом, — казалось, будто бы от этого ничего не значащего признания вдруг защемило в груди, ведь раскрывать свои секреты совершенно не хотелось. — Миссис Стивенс? — возбужденно воскликнула Ари, начав смеяться, как сумасшедшая. — О мой бог, а я-то подумала, какой знакомый голос! Черт подери, Мон, тебе звонила Стивенс! Зачем? Ари выглядела так, как выглядел бы любой студент, который узнал о том, что его другу звонила преподавательница, и что-то в ее реакции было действительно умилительным — то ли ее детская непосредственность, то ли возбужденность, то ли неподдельный интерес. Ари смотрела на Монику так, словно ждала увлекательного рассказа, но вместо улыбки Фишер вдруг нахмурилась, принимая совершенно серьезный вид. — Ты представилась ей моей девушкой, — напомнила та. — Думаешь, это смешно? — Боже, я уже и забыла об этом, — не переставала смеяться Ари, не понимая, почему подруга излишне серьезна. — Ну что ты так смотришь? Конечно, это смешно! Это она тебе об этом сказала? — Она думает, что у меня есть девушка. — И что? Она гомофобка? — Нет, Господи, просто…. — заметно нервничая, Моника сжала виски пальцами, пытаясь подобрать нужные слова. — Я не хочу, чтобы она так думала. Ари смотрела на Монику как на сумасшедшую. Выгнув бровь, она пыталась найти хотя бы какое-то оправдание сложившейся ситуации. Какое дело было до того, что там подумает женщина, ведущая у Фишер единственный предмет. В чем, собственно, проблема? — Чего ты так взбесилась? — непонимающе протянула Ари, окончательно теряя игривый настрой. — Это всего лишь преподша, а не твоя мама. Зрачки Моники забегали, а ладони, казалось, стали влажными от волнения. И хотя Ари была не случайным попутчиком или человеком, которому она не доверяла, но почему-то страх рассказать правду окутывал легкие, мешая говорить. Моника не была уверена, что это хорошая идея, но, в конце концов, что бы изменилось? Как знание Ари могло изменить ситуацию? — Когда я рассказывала тебе, что влюблена, ты сама сделала вывод, что это с работы и это мужчина, — едва глотая слюну, выдавила из себя Моника, отводя взгляд. И подруга ошарашенно замолчала на какое-то время, не веря своим ушам, чтобы потом, резко перегнувшись через стол, воскликнуть: — Ты сейчас серьезно?! Моника, Богом клянусь, если ты меня разводишь… — Я не шучу, — резко вставила Фишер, заставляя Ари вернуться обратно на свой стул и перевести дыхание. — Вау. Охренеть, Вау! Я имею в виду… Охренеть, Мон! И она… Она тоже что-то к тебе испытывает? Фишер вновь поджала губы, пожимая плечами. Она видела реакцию Эмили на ее действия и слова, и она была уверена, что это взаимно, но тот разговор в классе, казалось бы, обрывал все мечты и фантазии. Монике хотелось знать о своей правоте, и единственным выходом в этой ситуации — было конкретное действие. Наглое, безрассудное, но только тогда, подобрав внезапный момент, она могла увидеть самые честные эмоции преподавательницы — неважно, будут ли они положительными или отрицательными. — Мне бы хотелось верить. — Черт, это просто вау. Серьезно, у меня нет слов, но… — сделав небольшую паузу и задумчиво закусив губу, Ари осторожно поинтересовалась. — Ты ведь в курсе всех тех слухов, которые про нее ходили в университете? — Про ее романы? — Ари коротко кивнула, делая это извиняющиеся лицо. — Слышала, но какое это имеет значение? — Я, конечно же, не говорю, что она такая со всеми, но не боишься ли ты, что в случае, если у вас что-то получится, она просто наиграется и выбросит тебя, как очередного любовника? Просто тут стоит смотреть на вещи трезво: она взрослая женщина, которая явно многое повидала за свою жизнь, а эта интрижка, которая привлекает ее явно только из-за запретности происходящего, быстро надоест, когда она получит желаемое. — Ты же сама говорила мне действовать, — возмутилась Моника, разводя руками. — То было другое. — Да неужели? И чем же? — какая-то обида и злость закипали внутри, и, казалось, что глаза вот-вот начнут щипать от подступающих слез. Подруга смотрела на Фишер с явным сожалением и без какого-либо намерения задеть или обидеть, она лишь хотела оставаться реалистом в данной ситуации, но Моника восприняла эту ситуацию по-своему. — Слушай, я не хочу, чтобы ты злилась на меня, ладно? — ладонь моментально накрыла чужую, не позволяя отстраниться. — Я хочу, чтобы ты была счастлива, мне все равно с кем, я просто предупреждаю тебя о возможных последствиях, вот и все. — Ладно, окей, давай мы просто не будем говорить на эту тему? — предложила Моника, понимая, что совершенно не хочет обсуждать миссис Стивенс и их не начатый роман. — Лучше расскажи мне, как проходит твоя подготовка к экзаменам?***
Иногда чувств становится слишком много: невымещенных, настойчивых, сжигающих тебя изнутри — именно так чувствовала себя Эмили последнюю неделю. Майкл должен был вот-вот уехать, и она продолжала закрывать глаза на его постоянные задержки и «советы» на работе, прекрасно понимая, что за этим кроется; сын либо не отвечал на звонки, либо постоянно создавал видимость занятости и работы над чем-то грандиозным, словно так старался вернуть расположение отца. И Эмили совершенно не знала, как с этим справляться. Иногда кажется, что хуже быть не может, и это состояние стабильно ухудшается, рождая какую-то привычную подавленность. Будто бы бежать некуда, и что самое мерзкое — не к кому. Эмили чувствовала себя тотально одинокой и разбитой, и чем больше она пыталась копаться в себе, ища этот путь к просвету, тем больше грязла в убеждениях о том, что совершенно не знает, что делать. Едва она отвлекалась от работы, нуждаясь в долгожданном отдыхе, как на смену приходили непрошеные мысли и ощущение какой-то внутренней пустоты. Какое-то время она пробовала обращаться к психологам, но все, как один, твердили о том, что нужно уйти от мужа — раз он так сильно давит на эмоциональное состояние Эмили — и попробовать найти радость в жизни. Попробовать найти радость в жизни. Эмили смеялась, как маленький ребенок, вспоминая этот совет и надевая обувь у выхода из квартиры. Она залезла в машину и без всяких раздумий рванула в то место, в котором пообещала себе никогда больше не появляться. На сердце было неприятно тяжело, словно она делала что-то поистине ужасное и непоправимое, словно заранее зная, что, делая этот шаг — назад пути уже не будет. Худенькая знакомая фигурка виднелась у самого входа в помещение: маленькое, наглухо забитое людьми и слишком хипстерское, если задуматься. Вечер был уже поздний, и в темноте Моника не могла разобрать ни знакомой машины, ни женщины, идущей ей навстречу, но стоило миссис Стивенс остановиться в нескольких метрах, под самым фонарем, как Эмили подняла на нее глаза, и секундное замешательство почти тут же сменилось легкой насмешкой. — Эспрессо? Она могла бы сказать что угодно, или хотя бы поздороваться, но глядя на едва заметную улыбку Эмили, Моника поняла — женщина появилась здесь не случайно. Целенаправленно. — Двойной, со сливками, — поправила Стивенс, медленно подходя к студентке и осознавая, как по-детски наивно трепещет ее сердце, стоит Монике появиться в поле ее зрения. Настоящее сумасшествие. Моника выглядела как и всегда: в безразмерной кофте, футболке, заправленной в джинсы, а на ногах типичные ботинки — не сказать, что ультрамодные, скорее винтажные, но ей невероятно шло. И Моника, как всегда, улыбалась Эмили — широко и искренне, без всякой тени смущения, какой могла бы быть в университете. Ведь здесь на них не давят стены здания, здесь никто не видит, и никто не станет шептаться за их спинами. Наконец потушив сигарету об урну, Фишер беззаботно сообщила: — Вообще-то моя смена закончилась, но я могу что-нибудь придумать… Сердце Эмили учащенно забилось в груди, а слабая волна неясного возбуждения прошлась от солнечного сплетения к низу живота. Решение, казалось бы, лежало на поверхности, но женщина изо всех сил отговаривала себя от этой минутной слабости, и все же… — Я на машине, хочешь, подвезу тебя до дома? Моника улыбнулась еще шире. Конечно же хочет — глаза аж загорелись, а щеки уже казались розовыми, не то от холода, не то от смущения. Она быстро бросила: «Ждите меня здесь», а затем почти влетела в кофейню, и, видимо, что-то придумав, как и обещала, вынесла Эмили желаемый стаканчик кофе. Эмили уютно рядом с Моникой, но странно — та на голову ее ниже, она болтает о занудном парне, который не прекращает попыток подкатить к ней, о правильной заварке кофе, а у Стивенс в голове мысли об одной девчонке. Она смотрит на нее редко, слишком быстро, чтобы вглядываться, но каждый взгляд, направленный на Монику, рождает сильное желание сдаться. Бросить все к чертовой матери, продать свои принципы дьяволу, и, наконец, взять то, чего она так хочет. Моника смеется, комментируя, как серьезна преподавательница, когда ведет машину. Она комментирует все на свете, пока Эмили задумчиво отмалчивается: и о том, как приятно пахнет кондиционер в салоне, и о выборе песен, что на самом деле заслуга мужа, и о том, что вечерний Торонто слишком романтичный, а затем, совершенно внезапно, задает вопрос в лоб: — Зачем вы приехали? Вопрос, казалось бы, глупый — за кофе, но Эмили туго сглатывает и сильнее впивается пальцами в руль. Ответить, что ей просто этого хотелось — затея так себе, а сказать, что Моника сводит ее с ума — слишком очевидно. — Просто каталась по городу и захотелось кофе. — Выходит, наша кофейня самая популярная? — в голосе Фишер бесстыдная насмешка, и она даже не пытается контролировать то, что говорит, ведь ситуация между ними вполне очевидная и прозрачная, но обе находят в этом что-то мазохистское — растягивать удовольствие. — Выходит что так. — Приехали бы вы на несколько минут позже, и меня бы уже не было, — задумчиво тянет девчонка, очевидно, издеваясь. — Было бы жаль. Стивенс глубоко втягивает воздух носом, не зная, что нужно ответить. Может, эта идея — подвезти Монику до дома — была совершенно глупой? Ведь сидя в машине, они обе ощущали, что напряжение между ними буквально электризовалось, лишнее движение или слово — и все пойдет под удар. Моника и сама понимает, что дразнится, понимает, как бесстыдно приподнимается ее футболка, когда она сладко потягивается и что-то бормочет о том, как ей нужно расслабиться после тяжелого дня. Наглая, совершенно безумная девчонка. Удивительно, как только легкое сопротивление сделало ее такой, что, зная свою привлекательность, она пользовалась ей напропалую. — Сколько вам лет? — так же спонтанно меняя тему, интересуется Моника, не сводя глаз с напряженного профиля преподавательницы. — Это некрасиво, ты знаешь, — Эмили смотрит в ее сторону лишь секунду, но стоит их взглядам столкнуться, как женщина тут же чувствует, словно что-то сумасшедшее происходит с ее телом. Она уже и не помнила, чтобы кто-то заводил ее так сильно, даже не касаясь ее. Они говорили на вполне обыденные темы, но любое слово, сказанное друг другу, почему-то априори воспринималось так, словно в этом был какой-то подтекст. Между сжатыми бедрами сладко тянуло, и Стивенс уже сама взмолилась тому, чтобы эта пытка скорее закончилась, а Моника оказалась дома. — Да ладно вам, я никому не расскажу, — рыжеволосая нагнулась так близко, пытливо вглядываясь в лицо Эмили, что машина неожиданно вильнула влево, вторя движению водителя. — Моника, сядь нормально. Фишер едва дышала, ощущая какой-то нереальный прилив адреналина в кровь, словно, делай она, что хочешь — и Эмили будет терпеть, продолжая вести машину. От этой мысли в груди приятно теплело, а желудок сокращался, предвкушая все прикосновения, которыми могла одарить женщину Моника. Она едва заметно прикусила губу, но, вернувшись на свое место, продолжила смотреть на преподавательницу. Казалось, будто бы эта женщина настолько обычная, что трудно найти в ней нечто выделяющее ее из толпы, но, между тем, Моника не могла перестать восхищаться ей. — Ты сейчас дыру во мне прожжешь, — тихо засмеялась Эмили, пытаясь избавиться от напряженной обстановки в машине. — У вас когда-нибудь было такое, что вы буквально не можете ни о чем думать, кроме как о человеке, который наверняка не думает о вас в ответ? Стивенс всеми силами старается не перепутать педали или не въехать в какой-нибудь столб, настолько неожиданно звучит вопрос от Моники. И к ее удивлению, девчонка не улыбается, не пытается сделать из этого какую-то дурость или очередной подкол — спрашивает она вполне серьезно, даже чуть хмурит брови и смотрит вперед, а не на женщину. Еще пару минут — и они подъедут к общежитию. Времени на выяснение отношений не будет. Эмили может сказать, что она спешит. — Может, ты не права, и он думает, — губы произносят это быстрее, чем женщина успевает подумать, и сердце колотится так быстро, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди и свалится прямо на колени Моники. — Вряд ли, — сомнительно тянет та, поджимая губы и отворачиваясь к боковому окну. — Этот человек не хочет забивать свою голову подобным. Еще один поворот. Только бы не застрять на светофоре. Моника едва дышит, но всеми силами старается не выдать сбившееся дыхание. Однако пальцы на ногах поджимаются, а низ живота болезненно сводит от нахлынувшего возбуждения в одну секунду, когда Эмили быстро интересуется: — А тебе бы хотелось? Она и сама не понимает, что творит, и внутри все органы сжимаются в один маленький комок. Столько эмоций накоплено за последние месяцы, столько непрерывного стресса — и вот, Моника сидит перед ней, готовая на то, чтобы позволить женщине освободиться от всех этих чувств и вздохнуть полной грудью. Эмили тормозит резко, почти у самого входа в общежитие. Ночью слишком темно, чтобы кто-то увидел здесь преподавательскую машину или Эмили. Ей не страшно. Вернее — страшно, но совершенно не из-за этого. — Единственное, чего бы мне хотелось больше всего на свете, это поцеловать вас сейчас, — срывается куда проще, чем думалось Монике раньше. Она старается не думать о том, каким шумным становится дыхание рядом, как руки напряженно впиваются в кожу руля, как все напряженно-неуютно, и воздух кажется таким густым, тягучим. Словно в замедленной съемке, Фишер наблюдает за тем, как руки женщины осторожно опускаются на колени, а голова поворачивается к ней, и взгляд — совершенно лихорадочный и растерянный, исследует ее лицо. Моника наклоняется почти рывком, совершенно не понимая эмоций человека напротив. Она почти чувствует чужое дыхание на собственных губах, и почти прикрывает глаза, умоляя, чтобы ее сердце не остановилось до того, как она поцелует эту невероятную женщину, но в следующую секунду чьи-то руки аккуратно ложатся на ее плечи, не позволяя приблизиться. — Не надо. И в этой — совершенно ненормальной — ситуации Моника даже не понимает, в чем дело. Почему — не надо? Почему — руки Эмили на ее плечах, удерживают от этой ошибки, способной сломать их жизни? Почему? Язык обводит губы почти инстинктивно, и из-под полуприкрытых ресниц Моника смотрит на Стивенс, что готова практически расплакаться прямо в машине. — Нас никто не увидит, — из последних сил, почти с надрывом произносит Фишер. — Не надо, — повторяет Эмили и с силой сжимает ткань от кофты. Ей и самой с трудом дается это решение. Кажется, будто бы между их лицами слишком жарко, ведь они до сих пор так и не отстранились друг от друга, и Моника едва находит в себе силы, чтобы не сделать это силой — хочет женщина этого или нет. Но вместо этого она ощущает легкое прикосновение горячих пальцев к ее шее — почти неуловимое и какое-то неуклюжее. — Извини, — бормочет Эмили, уже настойчивей отстраняя от себя девчонку. — Я думаю, тебе нужно идти. — Если вы так хотите, — кивает Моника, тут же отстегивая ремень безопасности и открывая дверцу. Она не оборачивается — и делает это совершенно не показательно, а скорее вынужденно, чтобы не показывать скопившиеся в уголках глаз слезы, и грудную клетку просто разрывает от обиды за произошедшее, ведь, очевидно, что Эмили сама этого хотела. Проводив Монику взглядом и убедившись, что та вошла в общежитие, женщина тут же нажала на газ, моментально срываясь с места с характерным звуком. Сердце все еще колотилось внутри, как сумасшедшее, а между бедер вполне однозначно пульсировало от неудовлетворенного желания, и единственное, на что была способна Эмили в данный момент — это оставить машину у дома, а затем засесть в ближайшем баре и хорошенько надраться, чтобы не чувствовать себя полнейшей трусихой. Как, оказывается, много требуется храбрости, чтобы чувствовать себя счастливой.