Четыреста два

Эмили думает, что жизнь подобна бумерангу: в ответ обязательно прилетит то, что ты послал этому миру. Лето наглухо выбивает возможность общения с Моникой, и от этого в груди нещадно болит, словно не она вертит в руках телефон, проверяя входящие сообщения трижды в день. Эмили и сама смеялась над собой и над ситуацией, в которую они с Моникой были вовлечены, ведь рассуди со стороны — и покажется, что в этом слишком много драмы, но головой женщина прекрасно отдавала себе отчет в том, что она не должна идти на поводу у похабных желаний. Да, Моника была желанна. Да, Моника привлекала ее гораздо больше, чем способная студентка. И это чертовски отвлекало. Но, в конце концов, еще тогда, несколько недель назад, она звонила Фишер не просто так. Уже какое-то время в воздухе был подвешен вопрос об очередном конкурсе, где обычно студенты университетов представляли собственные проекты по улучшению городской среды. Конечно же, Стивенс прекрасно помнила о нелюбви Моники к городскому дизайну, и, возможно, даже при ее согласии, ей бы понадобилась некоторая помощь, но упускать возможность раскрытия потенциала девушки — Эмили не хотела. Моника всегда была сообразительной, а ее мозг работал подобно генератору идей, поэтому женщина была твердо уверена в том, что подобный конкурс пошел бы той лишь на пользу. Впрочем, эта мысль витала в голове Стивенс без всякого продолжения, и лишь с завидной периодичностью сменялась мыслями о произошедшем в их последнюю встречу. Моника действительно собиралась ее поцеловать, и, черт бы побрал все, но Эмили хотела этого не меньше — несмотря на свой отказ и страх что-то испортить, Эмили много раз прокручивала это в голове, воображая, какими бы мягкими могли оказаться губы девушки. И каждый раз, когда она закрывала глаза, она видела тот самый взгляд Моники — разочарованный и болезненный, от которого замирало сердце и нестерпимо хотелось остановить ускользающую из машины фигуру. Эмили смеялась от драматичности происходящего, лежа с закрытыми глазами и живо вспоминая, как в какую-то секунду их сорванное, совершенно дикое дыхание смешалось, а воздуха в салоне авто катастрофически не хватало. Эмили вспоминала, как именно Моника смотрела на ее губы, даже не пытаясь скрыть свое желание, и это заводило, рождало вязкую волну между бедер, заставляя сходить с ума. Эмили знала, что просто не может дать этому случиться. Не потому, что ей не хотелось или это могло бы испортить ее репутацию, дело было даже не в паническом страхе перед повторением давно забытой ситуации — нет. Просто она отчетливо осознавала, что это никогда не кончится добром. И есть ли такая нужда начинать то, что априори не может закончиться хорошо? Стивенс позвонила лишь на вторую неделю июня, найдя в себе силы признать свое поражение. Возможно, они даже ни во что не играли, не вели этот дурацкий счет, но, в конечном итоге, ее сердце не позволило ей поступить иначе. Это были долгие дни, когда они не разговаривали и вновь делали вид, будто бы ничего не произошло. Эмили даже не могла понять, нравится ли ей то, что Моника никогда не настаивала — она не написывала миллион эсэмэс, не пыталась найти женщину в ее кабинете, и вообще не делала ничего, чтобы напомнить о себе. Эмили не могла понять: может, ее это и раздражало? Звонок раздался в начале десятого — слишком поздно, чтобы обсуждать рабочие вопросы, и он, в отличие от Эмили, слишком непрофессиональный. Моника даже не поверила своим глазам, увидев на дисплее знакомое имя. Ей почудилось, будто бы она и вовсе уснула за этой зубрежкой, и все это какой-то сон. Однако телефон не переставал вибрировать прямо перед ее носом, и дрожащими пальцами она все же приняла входящий вызов. — Алло? — Здравствуй. Я не отвлекаю тебя? — Эмили приложила палец к губам, заметив, насколько очевидно дрожание ее голоса. Какая же она трусиха. Она, в отличие от Моники, всегда трусит и сдает назад, даже если хочет идти вперед. У женщины всегда не хватало смелости на многие вещи, о которых она до сих пор жалела, и это тяжким грузом скапливалось в груди, мешая свободно вздохнуть. Вот и сейчас, мельтеша вдоль окон в доме, она боялась, что Моника просто не захочет ее слышать после всего случившегося. — Не особо, — буднично протянула Моника, перелезая на кровать, чтобы хоть на время оторваться от учебы. — Завтра экзамен, я готовилась. — Может, я тогда перезвоню? — беспокойство в голосе женщины смешило Фишер, рождая какое-то раздражение, словно все это было фальшивым. Эмили едва ли беспокоилась за все эти бесчисленные дни — Моника даже сбилась со счета, — а сейчас, внезапно обрушив на девчонку телефонный звонок, ей вдруг стало небезразлично? Девушка имела право злиться, и по большей части не за то, что Эмили притворялась или оттолкнула ее тогда в машине, а потому, что ей начало казаться, будто бы женщина играет с ней. Делает эти робкие, феерически трогательные два шага к ней навстречу, а затем отступает на три, будто бы дает понять — дальше этого не зайти. — Не перезвоните, — смешок Фишер показался Эмили больше болезненным, нежели ироничным, заставляя женщину глубоко вздохнуть. — Вы по делу или… просто? — Как проходит сессия? — Стивенс готова была ударить себя за этот дурацкий вопрос, звучавший настолько банально, что через секунду на другом конце трубки послышался искренний смех. — Хорошо. — Хорошо… — смакуя, повторила та. — Вообще я звоню для того, чтобы предложить тебе принять участие в одном городском конкурсе. Тогда, когда твоя девушка ответила за тебя, я звонила за этим же, но все как-то… Я забыла напомнить об этом. Перевернувшись на спину, Моника уставилась в потолок, все еще не веря тому, что она вновь разговаривает с Эмили, и даже если их разговор совершенно отстраненный от темы отношений, даже если они не говорят о том, что произошло — сердце девчонки не перестанет учащенно биться. Это пугает. — И что за конкурс? — Концепция по улучшению городской среды. Нужно придумать проект и представить его на конкурсе. — Разве вы не должны предлагать это кому-то из своего курса? Я вроде не посещаю ваши занятия, — со скепсисом протянула Моника, не понимая, почему Эмили предложила участие именно ей. — Да, но… В группе никто не захотел участвовать, а ты способная и у тебя практичный взгляд на вещи. Я думаю, ты могла бы придумать что-то потрясающее. — Это комплимент? — улыбнулась девушка, действительно не ожидая таких слов. — Я никогда этого не скрывала, — интуитивно поняв, что Моника улыбается, уголки губ женщины дрогнули. — Так что скажешь? Первый тур уже через две недели, нужно будет заняться проектом вплотную. Кстати, там есть призовые фонды, ты подумай… Фишер поджала губы — с одной стороны ей было совершенно плевать на конкурс и городскую среду, но с другой стороны, она понимала, что это отличная возможность попробовать свои силы. К тому же, миссис Стивенс будет ей помогать, и грех было бы не воспользоваться ситуацией. В конце концов, что она теряет? Нехотя согласившись, она притворилась, будто бы сделала одолжение, однако в течение двух последующих недель Моника действительно с азартом готовилась к проекту. Договорившись о ближайшей встрече, чтобы обговорить конкурс, Фишер предвкушала их совместное обсуждение с Эмили, и она не разочаровалась. Это был вечер среды, когда последний экзамен, к счастью, был сдан и на душе было хотя бы какое-то облегчение, что сессия хорошо закрыта без всяких долгов. На улице уже смеркалось, и глянув на часы, Моника подумала, насколько это этично — собираться в начале восьмого, когда рабочий день давно закончен. В любом случае, Эмили даже не пыталась предложить перенести встречу на нейтральную территорию, типа кафе или общественного места, — ключи от собственного четыреста второго кабинета всегда были в ее распоряжении. Моника торопливо перебирала ногами по коридору и, заметив тонкую полоску света, бьющего из-за двери кабинета, вдохнула побольше воздуха. Это был первый раз, когда она видела женщину после случившегося в машине, и Фишер не хотелось лукавить — ее сердце волнительно забилось, когда она толкнула дверь, проходя внутрь. Несмотря на то, что их встреча не предполагала флирт или какие-то взаимные заигрывания, Моника понимала, что неловкостей или двусмысленности не избежать, однако стоило ей столкнуться со взглядом миссис Стивенс, как она тут же поняла — заигрываний не будет. Та смотрела на нее тепло, с искренней благодарностью, но без всякого лихорадочного блеска в глазах, и на протяжении всего времени, которое они находились в кабинете, никто из них не поднял неудобных тем. Это радовало, честно говоря, поскольку никому из них не хотелось находиться в неловкой ситуации. Эмили больше рассказала о грядущем конкурсе, показывая материал по прошедшим годам, который она специально нашла для Моники. Они разбирали работы предыдущих победителей и то, чего не хватило остальным участникам, и уже на основе полученных выводов, пытались придумать что-то свое. Их пребывание в кабинете нельзя было сравнить ни с чем, что случалось раньше — это было настолько уютно и легко, что Моника на какое-то время вообще забыла о том, какой была их последняя встреча и почему от миссис Стивенс у нее растекается горячая лава между бедер. В тот вечер не было ничего подобного: они много смеялись и усердно сидели над кучей фото и статей, параллельно набрасывая план их действий для собственного проекта. Эмили даже сбегала за двумя чашками кофе, пока Моника старательно пыталась сконцентрироваться на идее, расписывая ее как можно подробнее и сравнивая с тем, чтобы подобные концепции не попадались у других участников. — Мы уже сидим тут почти два часа, — с улыбкой протянула Эмили, допивая кофе и ловким движением отправляя стаканчик в урну. — А я думала, что какие-то полчаса. — Да уж, — согласилась Моника, не поднимая взгляда и продолжая усердно чертить что-то на листке. — Время пролетело незаметно. Вас, наверное, заждались дома… Это было сказано без всякой задней мысли, но Эмили вдруг кинула взгляд на девушку, пытаясь выцепить в ее словах какой-то скрытый смысл. От осознания того, что дома кромешная темнота и тишина — не было стыдно или неприятно, скорее наоборот, женщине почему-то казалось это привычным, будто бы даже Майкл никак не скрашивал эту обстановку. Приходя домой, она всегда погружалась в тишину, и когда этой тишины становилось слишком много, когда это давило на уши и действовало на нервы — Эмили нестерпимо хотелось скорее попасть обратно в университет: в эту бесконечную суматоху студентов и ощущение жизни. — Да нет, не ждут, — как можно равнодушней произнесла миссис Стивенс, мягко опускаясь напротив девчонки и внимательно наблюдая за ее работой, ей совершенно не хотелось отвлекать Монику и уговаривать идти домой. — Муж на днях уехал в командировку, а сын живет отдельно. Домашних животных у меня тоже нет. Моника мельком подняла взгляд, понимающе поджимая губы и стараясь убедиться в том, что не сказала ничего лишнего, чтобы поставить женщину в неловкое положение. — Ну, не думаю, что моя соседка по комнате тоже сходит с ума без моего присутствия, — усмехнулась та, дописывая на бумаге какую-то мысль. — Я почти закончила, так что можно будет уже собираться. — Я подвезу тебя? Уже поздно, а я сама виновата, что назначила встречу вечером… — Эмили не хотела оправдываться, но выглядело это именно так. — Не хочу, чтобы ты бродила по вечерам одна. — Я возвращаюсь с работы еще позже, — усмехнулась Моника и почувствовала, как впервые за этот вечер ее сердце ускоренно забилось. Воспоминания о том, как она едва ли не поцеловала миссис Стивенс, были еще свежи — слишком реальным казалось то, как они почти касались друг друга губами, как пальцы женщины скользили по ее шее, каким горячим был воздух вокруг. Страсть когда-нибудь сведет их с ума, но сейчас все казалось иначе. Было спокойно и уютно, и Моника даже не удивилась бы, если в конечном итоге уснула бы в машине Эмили, пока та везла ее до дома. Впрочем, вся дорога от университета до общежития прошла гладко: Эмили и Моника много разговаривали, и впервые эти разговоры не касались учебы или работы. Они обсуждали совершенно посторонние вещи, например, то, как Моника романтизирует вечерний Торонто, или о том, как Эмили переехала в этот город пятнадцать лет назад из Квебека, или о бездомных животных и хороших винтажных магазинчиках в северной части Торонто. Они перебрали столько незначительных тем, что совершенно не заметили, как оказались около здания — именно тогда слабая дрожь прошлась по спине, рождая ощущение дежавю. — Спасибо, что подвезли, — натянуто улыбнулась Моника, не позволяя себе в открытую проявлять свою внезапно подкатившую нервозность. Хотелось скорее выйти из салона, подняться на свой этаж и укутаться в одеяло, словно это спасет от всех проблем. — А тебе спасибо за то, что согласилась участвовать, — взгляд Эмили нежно скользил по чужому лицу: волосы были чуть спутаны, часть туши осыпалась под нижнее веко, а глаза выглядели уставшими и сонными. — Извини еще раз, что задержала тебя так надолго, в следующий раз мы встретимся значительно раньше. — Это ничего, — беззаботно отмахнулась девушка, отводя взгляд и не желая смотреть в глаза другой женщины дольше положенного. — Зато какое чудесное завершение дня! — Ну да, наверное… Моника знала, что должна была распахнуть дверь после этой фразы и выйти, но что-то не позволяло ей этого сделать. Хотелось разговаривать с Эмили дольше, обсуждая совершенно неважные вещи: хоть покорение космоса, хоть процесс вывоза мусора — что угодно, и, казалось, что женщина хотела этого не меньше. Взгляд ни на секунду не отрывался от девчонки, изучая ее так, словно Эмили видела ее впервые. На удивление, она не чувствовала никакого сексуального влечения, даже напротив — Монику хотелось просто прижать к себе и остаться в таком положении всю оставшуюся ночь. Дома все равно ее никто не ждет. — Ну ладно, мне, наверное, пора, — усмехнувшись, Фишер отстегнула ремень безопасности и обернулась ко входу в общежитие. — Может, соседка все-таки сходит без меня с ума? — Наверняка, — с улыбкой кивнула Эмили, облизывая пересохшие губы и стараясь не думать о настойчивом желании коснуться девушки хотя бы мимолетно. — Доброй ночи. — Ага, и Вам, — дверь с характерным звуком открылась, и Моника нехотя выбралась наружу, ежась от вечернего воздуха. — Я поработаю над проектом сама, а Вы потом напишите о нашей следующей встрече, ладно? — Обязательно.

***

О том, что конкурс наступил — Моника поняла только непосредственно в тот же день, когда, приехав к назначенному центру, Эмили встретила ее ободряющими похлопываниями по плечу. Прошедшие две недели пролетели слишком незаметно: работа сменяла подготовку проекта, а подготовка проекта — работу, и так продолжалось изо дня в день. Несколько раз Эмили и Моника встречались лично: один раз они вновь пересеклись в университете, а три оставшихся в небольшом тихом кафе недалеко от университета. Честно признаться, Фишер не была уверена в своих силах, поскольку у нее толком и не было времени подумать о том, нужен ли ей этот конкурс по-настоящему, но в процессе работы миссис Стивенс не прекращала поддерживать ее, искренне веря в успех своей студентки. Что-то неприятно щемило в груди, когда в какой-то момент Моника поймала себя на мысли о том, что даже собственная мать намного меньше верила в успех дочери, нежели чужая женщина, в глазах которой было столько безмолвной поддержки. Монику тянуло плакать, ей почему-то хотелось грубить Эмили — за то, что она казалась ей лучше собственной матери, которая никогда особо не поддерживала Монику, а лишь упрекала ее в том, что у нее не получалось. Мать всегда сомневалась, всегда излишне боялась и опекала, но в конечном итоге — это не принесло ничего хорошего ни ей, ни Монике. — Не волнуйся, все будет хорошо, — чуть приобняв Монику за спину, чтобы это не выглядело слишком интимно, Эмили невольно заметила, как у той дрожат руки. — Здесь все волнуются не меньше тебя. У тебя достойный проект, который, я просто уверена, отметит жюри. Чисто инстинктивно Фишер прильнула ближе к женщине, ощущая, будто бы она находится под защитой. И было одновременно смешно и неловко оттого, что с матерью она практически никогда не испытывала этого чувства — только сейчас, когда они с Эмили достаточно сблизились, девушка могла сравнивать женщин, окружавших ее. Фишер нравилось, как женщина подмечала какие-то мелочи в ней: будь то любовь ко всяким интересным заколкам, которые она любила цеплять к волосам или же преобладание теплых оттенков в ее одежде — Моника просто обожала все «осеннее», но больше всего девушку тронула брошь, внезапно подаренная миссис Стивенс. Когда-то, еще несколько недель назад, Моника мимолетно кинула комплимент в сторону небольшой броши в виде кленового листка, и вот, когда они сидели в кафе последний раз перед самым конкурсом, Эмили внезапно протянула студентке ту самую брошку, с теплой улыбкой говоря: «Это на удачу». Совершенно неясно, в чем заключалась удача, но Монике было приятно, и весь оставшийся вечер она не выпускала подарок из рук, крутя его в пальцах и внимательно рассматривая. Словно сквозь толщу воды Моника услышала свое имя, а в следующее секунду чужая рука уверенно накрыла ее ладони. Атмосфера вокруг не была давящей или слишком угнетающей, как на каком-нибудь спортивном мероприятии, и все были довольно дружелюбны, но страх все равно сковывал мышцы, а во рту появлялась неприятная сухость. Повернув голову, Фишер наткнулась на уверенный взгляд Эмили, и та едва кивнула ей, будто всем видом показывая — иди, у тебя все получится. Сердце заколотилось так быстро, когда небольшой зал замер в ожидании выступления очередного кандидата, но почему-то единственное, о чем могла думать девчонка, пока шла к сцене, это нежные и мягкие ладони женщины, ее бесконечная поддержка и взгляд, вселяющий уверенность. Уже выступив, Моника прокручивала в голове все свои слова, анализируя, была ли она достаточно хороша, не сказала ли лишнего и произнесла ли все то, что должна была. Все казалось каким-то сумбурным, совершенно сумасшедшим, но стоило ей оказаться вновь рядом с миссис Стивенс, присаживаясь на свое место, как женщина возбужденно обхватила ее руки вновь, широко улыбаясь. — Ты умница, отлично выступила! Ее щеки возбужденно раскраснелись, и сердце Моники замерло от картины, представшей перед ней. Еще никогда она не видела свою преподавательницу такой взбудораженной и счастливой, словно они уже получили заветное первое место. Счастливо улыбнувшись в ответ, девушка обернулась к сцене, не пытаясь скинуть чужие руки и продолжая сидеть в прежнем положении. Почему-то это казалось правильным — будто бы не было ничего зазорного в том, что ладони Эмили мягко соприкасались с ее кожей, рождая слабую волну какого-то невероятного возбуждения происходящим. И когда уже жюри удалились для принятия решения, Моника сама сцепила их руки в замок, не в силах справиться с эмоциями. Ей было плевать на то, что подумает об этом сама женщина, как посмотрят окружающие и что сказала бы ее мать, узнай она о том, какие чувства испытывает ее дочь к преподавательнице. Однако Эмили не сопротивлялась — лишь сильнее сжала их руки вместе и, нагнувшись чуть ближе, насмешливо произнесла: — Перестань дрожать, от тебя будет вибрировать пол. Моника даже засмеялась этому замечанию, а затем, резко сократив расстояние, призналась: — У меня сейчас столько эмоций, что я готова выкинуть что-то глупое… — Например? — Моника не уверена, был ли тон Эмили игривым, но что-то заставило ее желудок сократиться, а дыхание сбиться. — Например, когда я получу чертову награду и меня вызовут на сцену, я произнесу эту пафосную речь о том, каким сложным было это задание и то, как мне повезло со своим наставником, а затем попрошу вас выйти на сцену, и когда вы подниметесь ко мне, я поцелую вас… Лицо Стивенс моментально вытянулось. Было видно, что она совершенно не представляла того, что скажет Моника, и это признание было настолько простым и провокационным, что женщина будто бы забыла совершенно все слова. Молча глядя на девушку, она продолжала глупо моргать, ощущая, как смущение красными пятнами ползет по ее лицу и шее. Просто невиданно! Неслыханная наглость! Быть может, Эмили могла бы возмутиться, поставить Монику на место, сказать, что этому не бывать, но Фишер опередила ее, осторожно задевая большим пальцем чужую кожу и с усмешкой протягивая: — Только не забывайте дышать, я же шучу, — приблизившись, девчонка сделала вид, будто бы смотрит на кого-то за спиной Эмили. — Это слишком интимно для всех этих зевак, так что… В другой раз. И Моника смеялась, заливисто и искренне, не обращая внимание ни на вернувшееся жюри, ни на людей вокруг. Но все в один момент перестало существовать, когда среди прошедших отбор она услышала и свое имя, и тотчас рука Эмили сжала ее запястье, а над ухом послышалось едва разборчивое: — Бог мой, Моника, вставай! Тебе надо выйти на сцену! В каком-то оцепенении Фишер получила какую-то бумагу, больше похожую на сертификат или грамоту, а затем со сцены раздалось торжественное: — Мы будем рады видеть вас на втором региональном отборе в Монреале уже через четыре дня! Благодарим за участие всех конкурсантов и желаем удачи нашим счастливчикам! Совершенно не понимая, что происходит, Моника выбралась из тесного здания к парковке в полнейшем молчании, следуя за Эмили и пытаясь осознать, что только что было. Какой, к черту, Монреаль? Какой второй региональный отбор? Ведь миссис Стивенс не предупреждала ее о том, что у этого конкурса несколько отборочных туров, и в случае выигрыша ей придется куда-то ехать. — Что, черт возьми, происходит? — наконец выпалила Моника, не заботясь о своих выражениях. — Я думала это однодневный конкурс, я… Я была не готова никуда ехать. Как я поеду? У меня есть работа, а моих денег не хватит даже на то, чтобы оплатить проживание… — Моника, успокойся, — схватив за плечи студенту, Эмили пыталась привести ее в чувство. — Ты вошла в тройку лучших, ты понимаешь? — Да, но… — Университет оплачивает все расходы на конкурсы, тебе не о чем беспокоиться, — мягко улыбнулась женщина, но в следующую секунду ее лицо вновь стало серьезным. — Если ты, конечно, всерьез не думаешь отказаться от поездки из-за работы…

***

— Куда ты собираешься? — Кэролайн вылезла из-за своего ноутбука, оторвавшись от сериала, и с интересом посмотрела на Монику, пакующую рюкзак. Пыхтя и краснея, девушка с трудом закрыла молнию, явно не понимая, куда она набрала столько вещей всего на два дня. — Мы едем в Монреаль, — коротко осведомила соседку Моника, усаживаясь на кровать. — Помнишь, я говорила тебе о том срочном конкурсе с проектом по улучшению городской среды? Так вот, оказывается, там еще второй тур, и нас отправляют в Монреаль. Кэролайн тут же оживилась, ставя на паузу серию и возбужденно протягивая: — Это же здорово! Однажды я была в Оттаве, но, не думаю, что она может сравниться с Монреалем. А почему ты говоришь «мы»? Ты едешь с кем-то еще? — С миссис Стивенс, — коротко ответила Фишер, уверенная в том, что сейчас начнется длинная лекция и неодобрительные взгляды. — Она помогала мне с проектом все это время, и едет со мной как руководитель. Как и предполагалось, Кэр чуть поджала губы и насупилась, явно выражая свой скептицизм. Впрочем, ожидать от нее чего-то другого и не приходилось. Даже Ари, узнавшая о новости, отреагировала менее болезненно, и это при том, что какое-то время миссис Стивенс вела у нее какой-то предмет по дизайну, но Кэролайн, совершенно не знающая женщину лично, была крайне недовольна таким раскладом. — Ты ведь знаешь, что стоит держаться от нее подальше? — О мой Бог, Кэролайн, перестань, — взвыла Моника, закатывая глаза. — Серьезно, мне кажется что каждый, кому я говорю о миссис Стивенс, реагирует одинаково. — Но на то есть свои причины, — вкрадчиво пояснила девушка, не пытаясь как-то задеть соседку. — Я не отговариваю тебя и не пытаюсь настроить против нее, просто хочу, чтобы ты помнила… — Я и не забывала, но знаешь, за все то время, которое я ее знаю, я никогда не сомневалась в ее профессионализме и рамках общения между студентом и преподавателем. И я понятия не имею, кто пустил эти слухи, но, честно говоря, мне уже надоело выслушивать эти лекции… — Ладно, это твое дело, — примирительно подняла руки Кэролайн, слабо улыбаясь. — Я знаю, что ты себя все равно в обиду не дашь, так что желаю хорошего провести время и приехать с победой! Проверив последний раз все вещи по списку, наспех составленному с утра, Моника приняла душ и завалилась в постель. Утренним поездом они должны были отправиться в Монреаль, и тем же днем выступить на конференции, очередной раз представляя свой проект, а днем следующего дня вернуться обратно в Торонто. Благо, что времени хватало, чтобы немного побродить по городу и насладиться местными красотами. С работой все на удивление легко разрешилось, что Моника, без всякого на то ущерба, взяла два выходных, поменяв пару смен, что несказанно радовало. Тем временем Эмили паковала свои вещи, ощущая на себе испепеляющий взгляд мужа. Тот уже успел вернуться из командировки, так что женщина великодушно сделала вид, что не заметила маленького темного пятна, красующегося сбоку от шеи, ближе к позвонкам. «Надо же, — подумала она. — А он ведь даже не старался этого скрыть, не сказал своей любовнице о ревнивой жене. Как все просто». На удивление, Эмили ничего не чувствовала: ни тогда, когда обнаружила засос, пока муж спал, отвернувшись к ней спиной, ни тогда, когда вспоминала об этом, пакуя вещи в Монреаль. — Так что это за внеплановая командировка? — лениво протянул Майкл, вальяжно развалившись в постели и широко раскидывая ноги. — Я же уже говорила, — в голосе Эмили не было раздражения, но почему-то нестерпимо хотелось уехать прямо сейчас. — Мы едем на конкурс, будем рассказывать о нашем проекте. — Молоденькие студенты они сообразительные, это да… — Майкл, прекрати, — жестче обронила женщина, не оборачиваясь. — Ты же знаешь, что это моя работа. — Да ладно тебе, я ведь тоже был студентом, так что прекрасно понимаю пацанов. Взрослая, невероятно сексуальная женщина, с которой еще есть возможность рвануть в какой-нибудь пошлый Монреаль… Я бы из кожи вон вылез, чтобы сделать этот проект… Как ты говоришь? По улучшению городской среды… Майкл издевался и даже не пытался скрыть этого. В его словах скользила откровенная насмешка и понимание тех студентов, которые мечтали залезть под юбку его жене, но прекрасно понимая, что Эмили никогда не позволит себе этого, Майкл не упускал шанса отпустить на этот счет шутку. — Со мной едет не студент, а студентка. Тебе полегчало? — резко поднявшись, Эмили взглянула мужу в лицо, пытаясь понять, отчего тот так старается задеть ее. — Стало скучно, — наигранно протянул тот и не удержал улыбки, когда жена демонстративно скрылась в ванной, запирая за собой дверь. Эмили хотелось сбежать из этого дома. Забрать все свои вещи и уехать в «какой-нибудь пошлый Монреаль» навсегда. Она злилась, но была зла не на мужа, а на себя — безвольную и переживающую одно и то же из года в год. Казалось, каждый раз, когда она старалась поставить точку в их отношениях, находилось что-то такое, что возвращало ее назад — Эмили вспоминала все нежные моменты с Майклом, все то, что влекло их друг к другу, и вообще, из всей этой вереницы дерьма старалась найти что-то такое, что заставило бы ее остаться. И она оставалась — из раза в раз, из года в год.

***

Прохладный утренний воздух путался в рыжих волосах, развевая их на ветру и заставляя Монику злиться. Эмили чуть опаздывала, о чем предупредила заранее, но какой-то панический страх не позволял девушке расслабиться ни на минуту. Она то и дело смотрела на дисплей телефона, проверяя, нет ли у нее новых эсэмэс и не писала ли ей преподавательница, и даже несмотря на то, что до отправления поезда еще было почти сорок минут, Фишер жутко паниковала. Эмили появилась за двадцать минут до отправления и тут же приветливо махнула рукой Монике, широко улыбаясь. До сих пор не веря в происходящее, Моника кивнула в ответ, и они вместе поплелись до поезда, обсуждая предстоящую поездку. Почему-то их странные отношения напоминали американские горки — вслед за затишьем следовала эмоциональная встряска. Вот и сейчас, заняв свои места в вагоне и откинув сиденья, Моника не чувствовала себя напряженной в обществе женщины, скорее наоборот — безумно расслабленно, но она совершенно не загадывала, что будет происходить непосредственно в Монреале, и насколько обыденно она отнесется к тому, чтобы жить по соседству с Эмили, которая одним нехитрым прикосновением может свести ее с ума. Дорога до города занимала чуть меньше пяти часов, так что времени было предостаточно и для того, чтобы наговориться, и заняться своими делами, и даже немного вздремнуть, учитывая, каким ранним утром они выезжали. Первую часть пути Моника и Эмили благополучно проспали, и разлепив глаза от ярко бьющего в лицо солнца, девчонка обернулась к преподавательнице. Та все еще спала, а ее умиротворенное лицо было настолько прекрасным и привлекательным, что Моника сочла это незаконным — иметь такое желание прикоснуться к мягкой коже, едва ощутимо очерчивая контур лица. Она прекрасно понимала, что в подобной поездке похабные мысли были излишни, но она ничего не могла поделать с тем, что стоило только задуматься над всем происходящим, как в голове вереницей выстраивались различные ситуации, в которых она хотела бы оказаться с женщиной. Уставившись в окно и не желая будить Эмили, Моника думала о предстоящем учебном годе. Миссис Стивенс больше не вела у нее современное искусство и, честно говоря, Моника была уверена, что она не станет вести что-то еще в новом году. От этой мысли ей становилось нестерпимо грустно и по-настоящему тоскливо, и дело даже было не только в откровенной симпатии к преподавательнице как к женщине, но и в том, как Эмили преподавала свой предмет. Ее хотелось слушать, ей хотелось задавать вопросы, с ней хотелось спорить. За все годы обучения Моника никогда не встречала никого подобного, хотя ей и попадались преподаватели, которые так же болели за свое дело, но все было совершенно иначе. Ари написала Монике внезапно, волнуясь за подругу и очередной раз желая ей удачи на конкурсе. Несмотря на то, что она не особо была в восторге от того, что Фишер ехала в Монреаль вместе со Стивенс, Ари продолжала держать кулачки, веря в лучшее. В конечном итоге, ей не было разницы, с кем будет счастлива Моника, и если это будет женщина с сомнительной репутацией, то так тому и быть. — Переписываешься с девушкой? — сонно пробормотала Эмили, и Моника тут же обернулась к той, вопросительно выгибая бровь. — Ты просто так улыбалась, что других мыслей у меня не было. Моника тяжело вздохнула, не понимая, дразнит ли ее женщина, либо же на полном серьезе полагая, что Фишер ей солгала, сказав о том, что Ари всего лишь ее подруга. — С подругой, — настойчиво протянула та, глядя в глаза Эмили. — Я же говорила, что у меня нет девушки. — Точно, — лукаво улыбнулась женщина, за что Моника чуть толкнула ее ногой. — Вам будет проще жить от осознания того, что у меня кто-то есть? Эмили не рассчитывала на этот вопрос, и в то же мгновение в грудной клетке что-то задрожало, а глаза чуть прищурились. Иногда она и сама не понимала, кто из них играет и кто флиртует, а кто пытается сохранять безразличие. Моника нравилась Эмили, женщина находила ее привлекательной и, в силу того, насколько она ее знала, интересной. В Монике было что-то, что заставляло Стивенс дрожать: то ли непорочная молодость и подтянутая кожа, то ли дерзкий огонь в глазах и это бесстрашие, когда Моника могла флиртовать с ней у всех на виду. Это заводило. — Возможно. — И почему это? — тон девчонки сменился на игривый, и она едва задела плечом женщину, чуть придвигаясь ближе. — Ты бы не вела себя так вседозволенно, — будничным тоном выпалила Эмили, не реагируя на выкрутасы той. — И каково было бы жить с мыслями о том, что кто-то целует меня, зажимает по темным углам и… занимается сексом со мной? — наглость Моники не знала предела, и когда она начинала эту игру, Фишер уже не могла остановиться. Эмили отвернулась, оставляя студентку без ответа. По ней не было понятно, была ли она зла или задета, или, быть может, ревнива или задумчива, но такое откровенное игнорирование возмущало Монику до глубины души. — Просто интересно, каково это — быть в отношениях, заниматься с кем-то любовью, целовать кого-то, признаваться в любви и думать при этом о другом? — Это паршиво, — Моника совершенно не надеялась на ответ, и вопрос скорее был риторическим, сказанным в никуда, но Эмили все же вставила эту реплику спустя минуту или вроде того, продолжая рассматривать что-то в телефоне и даже не думая обернуться. — Я бы посочувствовала тебе, если бы ты была в подобных отношениях. Миссис Стивенс была права, и, честно говоря, Монике почему-то стало тяжело обсуждать подобное, словно она понимала, насколько серьезная и болезненная эта тема. Уж лучше бы они говорили о погоде или французском языке, или о серии книг «Гарри Поттер», которая так и «не зашла» девчонке, но вместо этого Фишер, совсем обнаглев, мягко поинтересовалась: — У Вас хорошие отношения с мужем? — Я не должна обсуждать с тобой такие вещи, — отрезала Эмили, но тут же добавила. — Вполне хорошие. — А с сыном? — С сыном могли бы быть и лучше. Глубоко вздохнув, Моника понимающе взглянула на женщину и тут же поджала губы. Ей не хотелось показывать свои слабости ровно так же, как этого не хотелось и Эмили, но что-то, глубоко спрятанное в груди, подсказывало ей о том, что она может доверять Эмили. Будто бы даже если она уйдет, и с ней останутся все тайны девчонки, то ничего страшного не случится. — У меня тоже сложные отношения с моей матерью. Она совершенно не понимает меня и чрезмерно опекает, словно я еще ребенок, — в словах Моники было столько обиды и злости на происходящее, что миссис Стивенс понимающе склонила голову на бок, побуждая продолжить. — Может, это из-за того, что она фактически растила меня одна, и поэтому больше всего на свете боится потерять меня, или что я влезу в какую-нибудь плохую компанию и натворю бед… Я не знаю. Но когда я пытаюсь с ней поговорить о том, что мне уже не четырнадцать, и я могу самостоятельно справиться в другой стране, это не служит для нее каким-то доказательством моей зрелости, и я просто не знаю, что еще могу с этим сделать. — Я прекрасно понимаю и тебя, и твою маму, которая хочет заботиться о тебе, но этого становится слишком много. Думаю, со временем это пройдет, и она поймет, что ты уже самостоятельная, — Эмили ободряюще улыбнулась. — В любом случае, не вешай нос, мне кажется, твое обучение в Канаде пойдет ей на пользу, и она многое поймет сама. Оставшуюся часть дороги они старались не затрагивать каких-то сугубо личных тем, но при этом обсудили столько всего, что обеим показалось, будто всего за пару часов дороги они смогли узнать друг о друге больше, чем за прошедшие несколько месяцев. Например, Моника узнала о том, что у Эмили есть шрам на пояснице от неудачного падения в детстве и о том, что женщина немного знает испанский язык, поскольку много лет назад хотела переезжать в Мадрид, но что-то не сложилось, и она с семьей переехала в Торонто. Эмили же узнала постыдную правду о том, что Моника не любит «Гарри Поттера» и однажды ночью купалась голышом в чужом бассейне, на что ее подбила ее лучшая подруга, после чего она слегла на неделю с ангиной, и считала это самым неудачным спором за всю ее жизнь. Они много смеялись и шумно обсуждали истории из жизни друг друга, что даже не заметили, как прибыли в Монреаль. Лишь когда поезд окончательно остановился, а пассажиры засуетились со своими чемоданами, Моника осознала, что через пару часов должна выступать на конференции, и от этого зависит ее победа или поражение. Для девчонки не существовало понятия распределения мест — либо ты победитель, либо проигравший, и это сильно било по нервной системе девочки, которая не желала дышать кому-то в спину и быть по жизни второй. — Вы знаете что-нибудь по-французски? — спросила Моника, пока женщина проверяла путь до нужного им места по навигатору. — Я жила в Квебеке, мы уже говорили об этом как-то, — беззлобно засмеялась Эмили. — Это тоже франкоговорящий город в Канаде, так что я очень хорошо знаю французский, чтобы мы не умерли здесь. Последние слова женщина произнесла на французском, а затем перевела их, заставляя Фишер глупо улыбаться. Эмили, говорящая на языке любви — нечто, и Моника не могла удержаться, так же бормоча на немецком о том, что кажется, она попала не в ту страну, где может проявить свои языковые знания.

***

Атмосфера на конкурсе кардинально отличалась от той, которую наблюдала Моника, будучи в Торонто. Никаких улыбок, никаких дружественных объятий — сплошное лицемерие, пропитывающее здание, в котором они находились. Моника сама наблюдала за тем, как одна из девушек, приехавшая из Торонто пять минут назад мило болтала с другой конкурсанткой, кажется, из Ванкувера, а затем, заметив знакомое лицо в виде Фишер, кривилась и смеялась: «С таким проектом на этом конкурсе просто не выжить! Она хоть сама понимает, что выставляет себя на посмешище?». Неприятное ощущение стягивало желудок, и Моника смотрела на Эмили так беспомощно и жалобно, словно совершенно не понимала, что делала здесь — в рассаднике гадюк. По жизни она старалась обходить стороной подобные компании и ивенты, где собиралось самое фальшивое общество, но кто бы мог подумать, что и в творческой среде, где свобода самовыражения и, казалось бы, субъективный взгляд абсолютно на все вещи, она могла столкнуться с подобным. — Не понимаю, откуда столько враждебности, — наклонившись к уху женщины, прошептала Моника, пребывая в настоящем ужасе от происходящего. Казалось, даже воздух был накален до невозможности, что каждое неловкое движение, или слово, или взгляд, направленный на кого-то — непременно карались осуждением. Эмили даже улыбнулась этому замечанию, очередной раз отмечая, насколько невинна и по-детски наивна Моника, несмотря на весь ее характер, который как бы намекал: «Я взрослая женщина, которая знает, чего хочет от жизни». Это умиляло и вызывало сочувствие одновременно. Эмили в силу своего возраста уже хорошо знала о таких беспечных людях, которым казалось, что вокруг них все такое же милое и пушистое. Не сказать, что Моника была совсем уж наивной и жила в розовых очках, но подобный расклад дел ее просто поразил. Она прекрасно знала о существовании гадких и лицемерных людей, но ей отчего-то казалось, что общество, которым она сознательно окружила себя, гораздо выше всего этого. Падать на землю было больно. — Только не поддавайся на их провокации, — предупредила Эмили после того, как кто-то, проходящий рядом мимо проекта Моники, внезапно обронил: — Мне кажется, я где-то уже видел… Может, года два назад, или три, но что-то определенно знакомое… Фраза была беззлобной и задумчивой, но щеки девчонки тут же загорелись от возмущения — они перебрали кучу материалов прошедших лет, чтобы не повторять чужих ошибок и не пытаться изобретать колесо. Мало того, как оказалось, многие участники были здесь не первый год, и с радостью перемывали косточки всем новым участникам, озираясь по сторонам, словно в поиске новой жертвы. Эта атмосфера ужасно угнетала Монику, и если бы не Эмили, которая все время держалась рядом, то Фишер даже не знала, как бы вела себя. В какой-то момент она даже словила себя на мысли о том, не будут ли шептаться за ее спиной о том, что она постоянно находится в тени своего руководителя, которая просто не позволяла никому высказывать что-то двусмысленное в адрес Моники. Будут ли говорить о их возможном романе или о несостоятельности Фишер? Колени ужасно тряслись, а в висках пульсировала кровь, когда конкурс был официально открыт, и первые участники прошли к сцене, представляя свои проекты. Моника тряслась как осиновый лист, совершенно не представляя, как унять свою панику и страх опозориться, и только Эмили, бережно накрывающая ее ладонь, могла хоть как-то сгладить ситуацию. — Просто помни, что ты лучшая, — шепнула она, и сердце Моники пропустило болезненный удар. Ее щеки окутал стыд и смущение за то, что женщина так сильно верит в нее — больше, чем она сама — и что, если она просто подведет ее? Что, если она не выиграет, подставив под удар репутацию миссис Стивенс? Что, если Моника не лучшая, а самая посредственная здесь? Невыносимо захотелось расплакаться и уйти, ведь бремя ответственности с силой давило на позвоночник, лишая кислорода. Эмили держала ее за руку, мягко поглаживая большим пальцем кожу, будто бы успокаивая, и Монике почему-то так сильно захотелось сказать что-то в ответ, но стоило ей набраться смелости, чтобы произнести нечто важное, как голос ведущего отвлек ее, приглашая на сцену. Само выступление было средним, как показалось Монике. Она не была супер артистична, но правда старалась. По крайней мере, она выложилась на сто процентов, рассказав о проекте настолько хорошо, насколько это могла сделать, и в конце, совершенно не по плану заготовленной речи, неожиданно для себя, добавила о том, что без помощи Эмили Стивенс она бы не справилась. Это было поистине впечатляюще, когда указав рукой на женщину, зал обернулся в ее направлении, и Эмили, густо покраснев, улыбнулась, тронутая таким жестом. — Ты привлекла слишком много внимания ко мне, — дернув девчонку за рукав, Эмили улыбнулась, стоило той сойти со сцены и сесть рядом. — Вы этого заслуживаете, — мирно ответила Моника, обращая свое внимание к новому выступающему участнику. Объявление победителей проходило пафосно. Не менее пафосно, чем все мероприятие, но Моника старалась не обращать на это внимания. Подобная атмосфера ей не нравилась, и что-то заставляло ее хотеть вернуться скорее в Торонто. Эмили не выпускала ее руки снова, когда после длинной вступительной речи с благодарностями и объявлением спонсоров, организатор стал объявлять победителей. Сердце Моники колотилось, как ненормальное, ладони стали влажными, а в груди все буквально сводило от напряжения. Ей казалось, что она просто не выдержит. От этого конкурса не зависело фактически ничего, но все же переживания были такими сильными, что девушка чувствовала подкатывающую истерику. — Итак, третье место занимает… — организатор делал эту театральную паузу, заставляя участников задержать дыхание. — Оливия Томсон. Сердце Моники забилось еще быстрее, и она сжала ладонь Эмили так сильно, что костяшки на ее руке побелели, а лицо, напротив, налилось кровью. Оливия поднялась на сцену, забирая денежный сертификат за третье место. — Второе место занимает не менее интересный проект, — вновь торжественная пафосная речь, от которой сводит все органы. — Моника Фишер. Аплодисменты прошлись по всему помещению, и звук казался неестественно громким, буквально разрывающим черепную коробку. Было чувство, что в один момент сердце Моники провалилось в желудок, а ноги отказывались двигаться. Какое-то полнейшее оцепенение сковало ее тело, несмотря на то, что она медленно двигалась к сцене, не осознавая происходящего. Она недостаточно хороша. Она не лучшая. И она проиграла. — Не смей расстраиваться, — строго приказала Эмили, когда Моника вышла к ней навстречу с сертификатом, о котором наверняка мечтали многие. Многие — не она. — Я не расстраиваюсь, — соврала Фишер, пряча свою «победу» в рюкзак и вопросительно глядя на женщину. — И что, вот это все? — В каком смысле? — переспросила та, не понимая сути вопроса. — Мы просто получили этот чек, и теперь мы свободны? — Теперь — да, — кивнула Эмили, мельком наблюдая за выходящими из здания участниками. Кто-то поздравлял Монику с призовым местом, кто-то хвалил проект, но какая-то ощутимая пустота в груди не позволяла девушке сконцентрироваться хотя бы на чем-то хорошем: ведь второе место — это не проигрыш. Поджав губы, она взглянула на Стивенс, словно вопрошая, чем они могут заняться. Настроение было на нуле, и даже запланированная прогулка по городу уже не казалась такой уж прекрасной идеей. Хотелось спать, или, на худой конец, плакать в подушку, но Эмили, словно чувствуя настрой студентки, настойчиво обхватила ее плечи. — Если ты проведешь остаток вечера повесив нос, мне придется тебя ударить. — Не думала, что подобные методы в Вашем стиле, — внезапно усмехнулась Моника. — А куда бить будете? — Наверное, придется по лицу, — Эмили, конечно же, не радовала подобная перспектива, но глядя на то, как иронично отвечает ей девушка, не могла не продолжить. — Говорят, пощечины отрезвляют. — О, поверьте мне, я могу подсказать более… — пытаясь подобрать слова, Фишер всеми силами старалась сохранить невозмутимость. — Интересное место для шлепка. — Просто поразительно! — Эмили театрально вскинула руки, пребывая в полнейшем замешательстве от поведения Моники. — Я просто нервничаю. Это совершенно не то, с каким результатом я планировала выйти с конкурса, честно говоря… Стивенс понимала, что Монике нелегко, и меньшее, что она могла сделать для нее — пригласить побродить по городу, не разговаривая о конкурсе и не пытаясь найти изъяны в ее проекте или преимущества в чужих. Девчонка видела эту бесконечную поддержку в чужих глазах, и каким бы паршивым не было ее состояние, она была благодарна женщине за то, что она все еще гордилась ей. Начинало смеркаться, и город медленно погружался в романтическую вечернюю атмосферу, даря какое-то нужное спокойствие и легкость. Прошло по меньшей мере пару часов с тех пор, как они бродили вдоль набережных и меж уютных улиц, создающих ту самую французскую атмосферу в городе. Благодаря тому, что они попали в Монреаль именно в пятницу, вечером город казался особо оживленным — люди, сидя на открытых верандах, пили вино и ужинали, а из открытых ресторанчиков доносилась музыка на любой вкус, начиная новыми попсовыми композициями и заканчивая джазом первой половины прошлого века. Эмили чувствовала себя словно в каком-то фильме — совершенно романтическом и легком: вот, они с Моникой лавируют между парочками, разговаривая о чем-то непринужденном и захватывающем, что темы мгновенно сменяют друг друга, и нет никакой неловкости в их совместном пребывании. Они пробуют местные сладости, продающиеся прямо на улице, в маркете уличной еды, что стала неотъемлемой частью района, где, судя по всему, в основном передвигались туристы. Вокруг пахло жженым сахаром и чем-то, явно из азиатской кухни, но аромат кофейных зерен, что буквально въелся в кожу Моники, привлекал женщину больше всего. В плотном наплыве людей она и не заметила, как аккуратно схватила девчонку под руку и больше не отпускала. Но тотальной загадкой для Эмили остался тот момент, когда Моника, заметив ярко-неоновую вывеску, затащила женщину в бар, деловито заявляя, что на этот день выпало слишком много стресса. Миссис Стивенс не могла не согласиться, но все же какое-то неясное чувство неловкости вдруг охватило ее грудь: пить со своей студенткой — не совсем профессионально. Даже если они не в университете и даже если они здесь не совсем в том статусе. Моника изучала меню с таким серьезным и знающим видом, что Эмили не могла не улыбнуться, про себя отмечая, что именно она должна остаться самой трезвой, чтобы держать ситуацию под контролем. У Стивенс всегда все под контролем. Нельзя позволить Монике напиться, даже несмотря на то, что она расстроена из-за результатов — Эмили не станет тащить ее до отеля в полуживом состоянии. — Почему вы не выбираете? — неожиданно оторвавшись от меню, поинтересовалась Моника, глядя на женщину. — Возьму пиво, ни к чему мне эти изыски, — мягко улыбнулась та, но тут же поняла, что девчонка станет на нее давить, высказывая свое недовольство о том, что это совершенно несерьезно. Намерения Моники вполне прозрачны: и то, как она старательно выбирала столик, ведя Эмили за руку в самую глубь бара, где меню приходилось рассматривать практически под светом от телефона, и то, с каким осуждением она смотрела на женщину, поняв, что она не собирается серьезно накидаться и повеселиться. Моника не была настойчива, но была отличным манипулятором, словно хорошо понимала человеческую природу и психологию взаимоотношений. Поэтому, чуть прикусив губу, она посмотрела на Эмили с этим страдальчески-соблазнительным взглядом, заранее лишая женщину воли. — Я не люблю пить в одиночестве, — призналась та. — Не хочу, чтобы подколы были односторонние. — Да, я успела это заметить, — усмехнулась Стивенс, и Моника тут же непонимающе приподняла бровь. — Твоя девушка взяла трубку, когда ты… — Боже, — Фишер заливисто засмеялась и случайно, а может и вполне намеренно, накрыла ладонь женщины, лежащую рядом на диванчике. — Не думала, что тот случай с Ари Вас так заденет. Но ревность Вам к лицу… — Я не… — Да ладно, я никому не скажу, — перебив Эмили, Моника нехотя убрала свою руку и широко улыбнулась подошедшему официанту. — Четыре текилы, пожалуйста. — И пиво… — Нет, это на нас двоих, — вновь рассмеялась девчонка, оборачиваясь к женщине. — Только четыре шота текилы. Видимо, взгляд ее был достаточно убедительным, чтобы парень скрылся, а Эмили с осуждением смотрела на девушку, сложив руки на груди. Ее не очень радовала перспектива быть пьяной в компании студентки, и мало того, что это была не просто ее студентка — это была девушка, которой она нравилась. И которая нравилась ей. С трудом сдерживая подступающую к горлу панику, Эмили старалась не думать об этом и вернуть их разговоры в обычное русло, хотя бы до тех пор, пока официант не подал заказанные шоты. Женщина не любила текилу, но комментировать это не стала, разрешая хотя бы раз в жизни контролировать ситуацию Монике. — За наш проигрыш? — усмехнулась та, и ее глаза моментально налились той грустью, которую она тщательно скрывала весь вечер. — За хороший вечер в Монреале! — нахмурилась Эмили, поднося стопку к стопке Моники. Залпом выпив содержимое, обе почувствовали горячую волну, ползущую по горлу. Это было приятным чувством, несмотря на то, что Стивенс и не особо жаловала текилу. Улыбнувшись своим мыслям, она аккуратно вытерла уголки рта и посмотрела на девушку. — Знаешь, это впервые, когда я пью в компании своих студентов, — призналась она, вызвав одобрительную ухмылку девчонки. — И, надеюсь, не последний. Но фактически, я больше не Ваша студентка. Эмили замолчала, не зная, что может на это сказать. С одной стороны — Моника была права, заметив, что она больше не обучается в классах Стивенс, но с другой стороны, она все еще училась в их университете, а женщина все еще преподавала там. Несмотря на всю привлекательность Моники, Эмили просто не могла позволить себе глупость, как бы сильно ей этого ни хотелось… …А с каждым выпитым шотом хотелось все сильнее. Тело словно перестало сопротивляться, и постоянные мысли женщины сводились лишь к одному простому выводу — Моника заводит ее. Заводит абсолютно всем: начиная от игривого, мягкого смеха, заканчивая тем, как она смотрит на женщину — томно, флиртующе, словно говорит: «Как долго мы еще будем ходить вокруг да около?». Даже без всяких прикосновений Моника настолько сильно сводила женщину с ума, что на протяжении всего вечера она буквально ощущала, что ее сердце ускоренно билось в присутствии девчонки. Та вела себя совершенно непринужденно, и когда ее тело чуть больше обмякло, а в глазах появился знакомый блеск — Моника и вовсе не стеснялась в своих выражениях и действиях. И несмотря на то, что она не делала ничего откровенно пошлого и настойчивого, ее поддразнивания действовали гораздо сильнее, чем откровенные приставания. В основном говорила Моника: много, совершенно не по делу, делясь историями из своей жизни и рассказывая про Австрию, из которой так сильно хотела уехать — Эмили лишь слушала, не переставая удивляться себе, как она до этого докатилась. Они сидели на мягком диване, вполоборота друг к другу, и расстояние между ними было таким ничтожным, что Эмили могла бы с легкостью ощущать теплое дыхание девушки на своем лице. Согнутое колено Моники упиралось в бедро женщины, и каждый раз, когда она начинала что-то активно рассказывать, она лишь сильнее прижималась к Эмили, однако та даже не пыталась отстраниться или показать, как действия той причиняют ей дискомфорт. — Вы когда-нибудь были с женщиной? Спонтанный вопрос после рассказа о забавном случае из детства Моники, звучал, как минимум, неуместно и странно. Эмили даже едва не поперхнулась воздухом, насколько просто и обыденно спросила об этом девчонка, словно интересовалась, какой у женщины любимый фильм или книга. Не зная, как реагировать, Эмили чуть нахмурилась, почувствовав себя неуютно. — Тебе обязательно спрашивать такие вещи? — Да нет, просто интересно стало, — пожала плечами девчонка, глупо улыбаясь и чувствуя, как по рту оседает привкус лайма и текилы. Она была уже достаточно мягкая и расслабленная для того, чтобы трепать языком без всякого стыда и не чувствовать, где кончается та самая грань между ней и Эмили. — Ну так что, не скажете? — спустя минуту молчания, вновь поинтересовалась Моника, склонив голову. — Если я тебе скажу, ты будешь выспрашивать грязные подробности. — Не буду, — заверила девчонка, наклоняясь чуть ближе, словно готовясь, что Эмили раскроет ей огромную тайну. Стивенс и сама не знала, зачем рассказывала ей об этом, будто выйди они из бара — и все забудется. Эмили никогда не спала с женщинами, но по юности у нее было несколько несерьезных интрижек, так что она не была уверена, можно ли это считать ответом на вопрос: «Были ли у нее женщины?». Ей всегда нравились женщины: сильные, самоуверенные, независимые — Эмили восхищалась ими, но это был лишь как некий идол, без всяких непристойных мыслей и желания касаться их, изучать пальцами их кожу, ощущать на кончике языка их вкус. Во время счастливых лет в браке Эмили вообще об этом не думала, а затем лишь свыклась с мыслью, что ей придется прожить в этой серой пелене и дальше, словно изменить что-то было не в ее силах. Моника, к удивлению женщины, не перебивала ее, не хихикала и не задавала провокационных вопросов, несмотря на то, что, судя по ее взгляду, очень хотелось. Эмили не могла упустить из вида, как сбилось дыхание рыжеволосой, а все ее тело инстинктивно подалось вперед, то ли в пьяном состоянии, то ли в каком-то осмысленном желании близости. Это напрягало и заводило одновременно, и Стивенс даже не могла объяснить себе, почему во время рассказа позволила коленям Моники давить на ее бедро особенно сильно — казалось, на утро обязательно останется синяк, но в какой-то момент, не выдержав, женщина положила ладонь на колено, не позволяя ему двигаться. Рука осталась на прежнем месте, и даже несмотря на то, что Эмили не делала никаких движений, Моника чувствовала теплые волны, ползущие к низу ее живота. Едва подавляя в себе желание приблизиться и поцеловать миссис Стивенс, Моника в каком-то неловком жесте чуть отдалилась, и, посмотрев на дисплей телефона, сообщила, что уже слишком поздно. Им нужно возвращаться в отель, чтобы уже днем сесть на поезд и отправиться обратно в Торонто. Казалось, будто все должно быть как в фильмах — то, что произошло в Монреале, останется в Монреале, но обе понимали, что любые их действия будут нести последствия и дальше. Хэппи энд не наступает после их спонтанного перепихона в гостинице или нелепом поцелуе в баре — за этим следует обыкновенная жизнь, которая, скорее всего, наполнит атмосферу неловкостью и смущением. По пути в гостиницу они почти не разговаривали — Моника ощущала, будто бы ее язык физически прилип во рту, голова кружилась, а все тело казалось приятно-ватным, что она не нашла лучшего решения, чем вцепиться в женщину, хватая ее под руку. Эмили не сопротивлялась. По крайней мере, над городом нависла ночь, люди не обращали на них никакого внимания, и не было вероятности встретить никаких знакомых, чтобы чувствовать неловкость за происходящее. Моника вновь пьяно смеялась, то и дело практически утыкаясь носом в шею женщины и бормоча о том, что, скорее всего, потом ей будет стыдно. Несомненно будет. Им обеим. Эмили чувствует, как чужие пальцы сминают ее бицепсы, прижимаясь ближе. У нее и самой кружится голова, не то от выпитого, не то от переполняющих ее эмоций, что, кажется, выкини Моника что-то ненормальное — и она сдастся. И что-то ненормальное происходит, как только они пересекают порог гостиницы. Лифты слишком клишированное место, чтобы предаваться страсти, но едет лифт медленно, почти бесшумно, что Эмили без труда улавливает сбитое дыхание рядом с собой, а Моника легонько задевает чужие пальцы — не обхватывает ладонь, не сцепляет руки в замок, лишь осторожно касается кончиками пальцев чужой кожи. Тяжело втягивая воздух носом, Стивенс считает этажи, еще совсем немного. Моника ведет указательным пальцем по раскрытой ладони, чуть царапает ногтем и сама едва отдает себе отчет в происходящем, а гул сердца заглушает все звуки вокруг. И когда они останавливаются перед двумя противоположными дверьми в узком коридоре — наступает пауза. Моника даже не улыбается, скорее напротив, слишком сосредоточенно изучает лицо женщины, что стоит от нее на расстоянии вытянутой руки. Если бы у Фишер спросили, кого больше всех она хотела поцеловать, она бы без замедлений ответила — Эмили. И пальцы женщины мелко дрожат, когда Моника, неловко закусив губу, не выдерживает первой. — Хороший был день, несмотря на конкурс. — Для меня ты все равно первая, — мягко улыбается миссис Стивенс, и она не успевает закончить мысль, когда девчонка делает короткий шаг вперед, накрывая ее губы. Эмили даже не успевает отреагировать, лишь чувствует, как ее сердце болезненно пропускает удар в груди, с силой ударяясь о ребра и выбивая весь воздух из легких. Чужие руки обхватывают ее щеки, нежно удерживая голову и не позволяя отстраниться, и что самое странное — Стивенс даже не пытается этого сделать. Моника целует ее с вызовом — умело, почти настойчиво, и Эмили теряет ощущение этого момента, когда отвечает. Она делает это неосознанно, скорее на интуитивном уровне, позволяя девчонке практически хныкать в ее губы, а телу прижиматься ближе. Жар нещадно концентрируется между бедер, и кажется, будто бы каждая клеточка тела пульсирует в каком-то сладостном предвкушении. Они знают, что обе этого хотят, но проходит лишь несколько секунд тотальной эйфории, прежде чем Эмили мягко отстраняет от себя Монику, глядя в лихорадочно блестящие глаза. Она не собирается извиняться или говорить, что это ошибка — это произошло и это было приятно. Эмили не собирается обманывать себя, но отдает себе отчет в том, что пережить эту ночь будет нелегко. Ее пальцы чуть царапают чужую прохладную шею, удерживая Фишер от себя на расстоянии, и они какое-то время молчат, пока женщина не находит в себе силы прощаться. — Доброй ночи. И вот — они лежат в разных комнатах с совершенно одинаковыми мыслями в голове. Эмили не жалеет, не корит себя за произошедшее, но осознает, что с этим придется как-то жить и дальше. Сердце сжималось и горело от одной мысли о том, какое влияние на нее оказывала девчонка, и как сильно женщине хотелось видеть ее рядом, и видеть ее счастливой. У нее не было серьезных намерений на Монику, но глупо было отрицать очевидное — ее влекло к ней, как никогда, и с каждым днем сопротивляться этому было все сложнее. Моника же, раскинувшись в постели, едва ли могла поверить в произошедшее — ее губы все еще ощущали те прикосновения, а шея горела от чужих касаний. Но горячее всего было не там, и бездумно скользнув пальцами по животу, рука аккуратно проникла под резинку трусов, собирая влагу и позволяя Монике удовлетворенно выдохнуть.

***

Утро выдалось максимально неловким, каким только могло быть, все разговоры сводились в какую-то недосказанность и нервозность между Моникой и Эмили. И хотя в глубине души они обе понимали, что это лишь временное состояние, но неприятный осадок все же оставался. По их лицам было видно, что эта ночь выдалась невероятно тяжелой, и ни Моника, ни Эмили не могли быстро уснуть, несмотря на тяжелый день. Разговоры почему-то не клеились, так что разговаривали они коротко и по делу, но благо, что поезд был спустя пару часов с их пробуждения, так что им не пришлось тратить еще кучу времени на то, чтобы найти занятие в городе и возобновить ту атмосферу между ними, которая была до этого. Возможно, им следовало отдохнуть друг от друга и что-то переосмыслить. Возможно, это было единственным выходом. В поезде каждый занимался своим делом, и лишь иногда они обсуждали что-то бессмысленное, делая вид, что того поцелуя никогда не было. Быть может, они могли бы поговорить об этом позже, но не сейчас, когда все эмоции и чувства были настолько накалены, что просто бессмысленно обсуждать то, что ты совершенно не можешь контролировать. И уже прибыв в Торонто, Эмили хотела было поговорить с Моникой о том, что поцелуй не меняет ровным счетом ничего в их отношениях — Моника все еще лучшая для нее, и они все еще не играют в страстных любовников. Стивенс не могла игнорировать тот факт, что весь день девчонка была не в лучшем настроении, что неволей женщина даже подумала о том, что где-то обидела ее, но стоило ей захотеть выяснить это, выйдя из поезда и идя в сторону метро, как знакомая фигура мелькнула в толпе. Сердце Эмили сжалось, и почему-то нестерпимо хотелось сжать руку Моники, будто бы обещая, что все это не так хорошо, как выглядит. Майкл приблизился всего за пару секунд, и, обхватив женщину руками, поднял над землей, страстно впиваясь в губы. — С возвращением домой, любимая. За широкой спиной Эмили даже не увидела, как блеснули слезы в чужих глазах.