***
Эмили не находила себе места после того, как Майкл встретил ее на вокзале. Всю оставшуюся дорогу она чувствовала себя не в своей тарелке — Моника смотрела на нее с такой обидой в глазах и невысказанным разочарованием, что ей нестерпимо хотелось пересесть на заднее сидение машины и схватить ее за руку. Майкл, будь он проклят, был таким галантным, предложив довести Монику до дома, ведь они наверняка устали с поезда, и совершенно неудобно кататься в метро в час пик. Моника могла бы отказаться, сославшись на какую-нибудь глупую причину, но вместо этого лишь кивнула головой, залезая в знакомый салон, привычно пахнущий чем-то сладким. Мысли о том, что едва не случилось тогда, перед ее общежитием, тут же затмили рассудок, заставляя смотреть на женщину и совершенно не понимать: что она здесь делает? Что она вообще делает? Казалось, что они обе попали в эту ловушку, из которой выбраться было совершенно невозможно, и пока Майкл оживленно спрашивал о поездке в Монреаль, Эмили не могла перестать нервничать, словно ее поймали за чем-то непристойным. «Так, чем вы занимались в свободное время?», — интересовался мужчина, и Эмили, тщетно пытаясь скрыть подступающий к щекам румянец, невнятно бормотала о чудесной архитектуре города. Впервые Монике не хотелось смеяться над столь откровенной ложью, она сидела позади женщины, с каким-то внезапным ужасом осознавая, на что она толкает преподавательницу. Она — не Эмили — поцеловала ее, она — была так настойчива в своем флирте, и почему-то какое-то отвращение внезапно вскипело внутри, что стоило Майклу остановиться у общежития, как девчонка в секунду вылетела из машины, прощаясь практически на ходу. Уже дома, когда они оказались наедине, Эмили могла дать волю эмоциям. Ее щеки и шея раскраснелись от раздражения, а в груди гулко забилось сердце, будто бы предсказывая — не нужно начинать этот разговор. — Ну и зачем все это? — вскинула руки женщина, наблюдая за мужем, который тут же потерял к ней всякий интерес, как только они оказались дома. — Что — это? — без интереса спросил тот, удаляясь в ванную. — Зачем ты устроил этот цирк? Довольствуешься иллюзией счастливой семейной жизни? — по голосу Эмили было понятно, что она зла, хотя Майкл и не мог понять ее мотивы. — Вот только девочке на это все равно, она не из твоего окружения, где всем есть дело до чужой семейной жизни. — Мне просто захотелось тебя встретить. Эмили фыркнула, она с легкостью могла понять, когда муж ей лжет, и сейчас в его словах не было ни капли искренности. Кроме того, раньше у него никогда не возникало подобного желания, а внезапно исчезнувший интерес с момента, как Моника вылезла из машины, лишь убеждал ее в том, что все это — игра на публику. — Раньше я не наблюдала за тобой таких стремлений, — застряв у двери в ванную, Эмили наблюдала за тем, как мужчина небрежно вытирал руки, и по его лицу было понятно, что продолжать этот разговор ему не очень-то и хочется. — Я хотел дать понять, что ты — моя, вот и все, — Майкл безразлично прошел мимо женщины, словно не замечая ее. — Довольна? — Чем я должна быть довольна? — Эмили, я не собираюсь продолжать этот разговор, у меня много дел. И так всегда. «У меня много дел», — и на этом их разговор заканчивается, ставя точку. Эмили чувствовала себя гадко, эмоции буквально не давали ей продохнуть, но написать Монике сейчас — это казалось подобно тому, как провернуть ножом в ране, вместо того, чтобы спокойно вынуть его. Она понимала, что, возможно, им требуется немного времени, чтобы переосмыслить все произошедшее. К тому же, неловкость после поцелуя никуда не делась. И смелость что-то изменить пришла лишь спустя неделю. Сначала Эмили казалось, что со временем ее чувства чуть остынут и разум станет холодным и вновь рассудительным, но чем больше дней проходило, тем очевидней становилось то, что мысли, преследующие женщину, буквально не дают ей засыпать по ночам. Сон и правда стал намного хуже: она могла ворочаться час или даже два, не в силах уснуть, и стоило ей закрыть глаза, как в кромешной темноте она видела их с Моникой, целующихся в коридоре отеля. Это было волнительно и жутко одновременно. Жутко по той причине, что Эмили, будучи взрослой состоявшейся женщиной, никак не могла контролировать свой поток чувств к какой-то девчонке, для которой это все в новинку. Стивенс прекрасно знала и понимала подростков, которые вполне могли хвастаться своими достижениями, и была уверена в том, с каким уважением смотрят на тех, кто сумел закрутить интрижку или переспать с кем-то постарше. И от этих мыслей в животе все буквально скручивало, а в груди становилось так тяжело и неприятно — ведь никогда не знаешь, очередной ли ты опыт для кого-то помладше или действительно предмет воздыхания.***
Моника гуляла с Ари по вечернему Торонто, наслаждаясь приятной прохладой. После того, как подруга встретила ее с работы и дружелюбно протянула какой-то сладкий крендель, она недовольно заметила, что, вероятно, Фишер ела в последний раз слишком давно, поэтому ей просто необходимо подкрепиться чем-то углеводным и вредным. Ее щеки и правда стали чуть впалыми, а круги под глазами уже не замазывались тональным кремом, к тому же, днем на улице стояла такая жара, что меньше всего Монике хотелось наносить на себя тонну косметики. — Так, как прошла поездка? — довольно пихая подругу в бок, заулыбалась Ари. — Ты была не очень разговорчива эти дни. Все еще расстроена из-за второго места? — Да не то чтобы… Моника не знала, могла ли рассказывать абсолютно все то, что происходило между ней и Эмили, ведь Ари тоже училась в том же университете. Не то что девушка не доверяла своей подруге, но какой-то липкий страх чувствовался во влажных ладонях и странном ощущении в груди. Ари всегда выглядела так, словно была идеальной кандидатурой на роль лучшей подружки — ее глаза беззаботно сияли в свете фонарей, а широкая улыбка не сходила с лица. В нужные моменты она сочувствовала, а в других — смеялась вместе с Моникой, и признаться честно, с ней единственной Фишер не ощущала совершенно никакого дискомфорта. Даже с Джейн, общения с которой становилось все меньше и меньше, было иначе — та всегда болтала о парнях и ее мышление было гетеронормативным, даже несмотря на свою «фриковскую» внешность. — Произошло что-то, о чем я еще не знаю? — игриво дернув бровями, Ари засмеялась, хватая Монику под руку и доверчиво прижимаясь. Ари всегда пахла чем-то сладким, словно ежедневно проводила по несколько часов на кондитерской фабрике, и почему-то именно этот запах казался Монике настолько доверительным. Было чувство, что она снова очутилась в беззаботном детстве, где нет места страху и беззащитности. Может, дело было именно в этом, и Моника, ощущая как ее сердце пропустило удар, медленно обернулась к подруге, слабо улыбаясь. — Я сделала кое-что такое, о чем не могу перестать думать. — О.Мой.Бог! — возбужденно закричала Ари, мгновенно раскрасневшись и театрально открыв рот. — Это то, о чем я думаю? — Ох, ну я бы хотела, — смущенно захохотав, Моника игриво толкнула подругу плечом. — Но нет… — Черт, Мон, серьезно, ты упустила такой момент! — В общем, я была немного расстроена из-за конкурса, и миссис Стивенс затащила меня в бар, — закусив губу, Моника старалась сохранять свое сердцебиение ровным, но каждый раз вспоминая о тех часах, проведенных в Монреале, она буквально сходила с ума от тоски по женщине. — И между нами было это… Я не знаю, напряжение? Как будто мы обе знаем, что чувствуем друг к другу, но никто не хочет портить это пограничное ощущение. — О да, долгие мазохичные прелюдии — это отличный секс, — понимающе подмигнула девчонка, ловя взгляд проходящих мимо людей. — Как думаешь, она позволит этому случиться? — Может быть. В любом случае, когда мы дошли до своих номеров в отеле, я ее поцеловала. Улыбка Ари растянулась еще шире, и казалось, что она вот-вот рассмеется, но как бы сильно не ожидала того Моника, этого не произошло, и подруга лишь понимающе склонила голову на бок, словно безмолвно требуя подробностей. — Она поцеловала тебя в ответ? — Да. — Тебе понравилось? — Очень. Они еще долго бродили по городу, наблюдая за тем, как пустеют улицы и обсуждая непростые отношения Моники и Эмили, и все это каким-то чудесным образом успокаивало Фишер. Ари не хотела быть той подружкой, которая будет говорить сладкие речи о том, как прекрасно сложатся их отношения с миссис Стивенс, поэтому всегда рассуждала об этом здраво, даже с долей скептицизма, чему была благодарна Моника. Ари говорила: «Помни, что у нее есть муж и семья, она вряд ли захочет прощаться с ними в одночасье». Ари говорила: «Нужно ли ей по-настоящему озадачиваться тем, что ты чувствуешь в данный момент, когда у нее самой столько проблем?» Ари говорила много справедливых вещей, но стоило Монике зайти домой, устало сбрасывая с ног обувь, как ее телефон призывно завибрировал, а на дисплее высветилось сообщение, противоречащее всем убеждениям подруги. «Я переживаю за то, что ты не отвечаешь мне. Нам нужно поговорить.», — писала Эмили, и это заставляло сердце девчонки с силой удариться о ребра. Недолго думая, пальцы практически моментально стали выводить ответное эсэмэс: «Я думаю, нам не о чем разговаривать» Нет, не так. «Для начала Вам лучше разобраться с мужем и собственной жизнью» Не то. «Я не знаю, что могла бы Вам сказать» Конечно, знала. «Пожалуйста, оставьте меня в покое» Ложь. Она этого не хотела. Сдавшись, Моника раздраженно отбросила телефон на кровать, а сама побрела в душ, решив, что молчание — лучшее решение. Им обеим стоило подумать над этим чуть дольше.***
Женщина сидела в машине, изредка поглядывая в большое витринное окно, чтобы удостовериться, что Моника все еще на месте. Эмили считала себя сумасшедшей: еще никогда она не чувствовала себя настолько уязвимой и одержимой студенткой, и это чувство весьма однозначно оседало внизу живота, скручиваясь в болезненно-приятный узел. Она ясно осознавала свои намерения и то, что поджидать Монику после работы — чистой воды сумасшествие, но безразличное молчание девушки на ее сообщения буквально не давали Эмили спокойно жить. Она просыпалась и засыпала с мыслями о том, все ли у той в порядке, не наделает ли она глупостей из-за случившегося на вокзале, ведь было вполне очевидно, что Моника отреагировала достаточно болезненно на появление Майкла. Часы в машине показывали уже начало десятого вечера, когда рыжие волосы мелькнули в свете фонарей. Практически тут же Эмили завела мотор и развернулась на дороге, следуя за Моникой. Все это больше походило на какой-то фильм, где вот-вот девчонку затолкают в машину и увезут в неизвестном направлении, да и сама Стивенс чувствовала себя неловко из-за того, что ей пришлось пойти на крайние меры, чтобы наконец поговорить с Фишер наедине. Приоткрыв боковое окно, Эмили быстро обернулась, чуть замедляя ход машины. — Моника, ты знаешь, что нехорошо игнорировать сообщения? Девчонка вздрогнула всем телом, и едва не выронила из рук телефон, оборачиваясь на знакомый голос. — Вы меня что, преследуете? — Нет, — серьезно выдавила Эмили, неожиданно пугаясь того, если Моника воспримет это и вправду, как преследование. — Я лишь хочу с тобой поговорить. Ты не могла бы залезть в салон? — А мы не можем поговорить вот так? — уперто произнесла та, но к машине подошла все же ближе. — Знаете, я спешу домой, так что… — Я могу подвезти. Моника вздохнула. — Я не это имела в виду, — кинув мельком взгляд на Эмили, она почувствовала, как ее сердце пропустило удар и рухнуло куда-то в живот. — Я не уверена, что нам есть, что обсуждать. — Ты действительно так думаешь? — женщина нахмурилась и в следующую секунду, перегнувшись через весь салон, дернула за ручку, открывая дверь. — Пожалуйста, садись. Монике впервые хотелось быть грубой. Не потому, что Эмили раздражала ее или делала что-то неправильное, а лишь использовать грубость как защитное средство от собственной беспомощности перед миссис Стивенс. Как бы Моника не хотела избежать этого разговора, как бы ей не хотелось того, чтобы женщина почувствовала то же самое, что чувствовала она на вокзале — но в конечном итоге она все равно сдавалась, и эта слабость перед Эмили просто разрушала ее изнутри. Не выдержав, Моника залезла в салон и уставилась на собственные ноги, не в силах поднять взгляд на женщину. Машина плавно тронулась с места, и спустя какое-то время угнетающей тишины девушка поинтересовалась: — Куда мы едем? — Пока не знаю. Куда-нибудь. Втянув воздух носом, Фишер бегло посмотрела на руки Эмили, невольно вспоминая о том, как та прикасалась к ней, мягко ведя ногтями по шее. До безумия было смешно, как раздражение и нервозность сменялись ощутимым возбуждением, особенно учитывая то, что на последний порыв Моники Эмили отреагировала весьма приятно. — Ты знаешь, все то, что мы делаем — неправильно, — по голосу Стивенс было понятно, что она нервничала, но виду не подавала, продолжая безразлично следить за дорогой и даже не оборачиваясь к девчонке. — Вы уже говорили, — хмыкнула Моника, но тут же притихла, когда голос Эмили стал резче. — А ты не послушала меня. — А Вы и не сопротивлялись, — взгляд ореховых глаз был решительным, почти вызывающим, но женщина не повела и бровью на подобную дерзость. — И я более чем уверена, что Вам тоже понравилось. Это было произнесено тише и далеко не с той же уверенностью, но почему-то именно эта интонация заставила желудок Эмили сократиться. Это было бесстыдно — обсуждать подобное так открыто, и она бы никогда не подумала, что зайдет так далеко, но вот — они здесь. — Послушай, — паркуясь у какого-то частного сектора, где людей было не так много, Эмили обернулась. — Понравилось мне это или нет, не имеет никакого значения… — А что тогда имеет? — перебила ее Моника, начиная по-настоящему злиться. Было ощущение, что они бегают по замкнутому кругу, и это начинало порядком надоедать. — Ты взрослая девочка, Моника, — слова были ласковыми, но почему-то ранили в самое сердце, и Фишер была уверена, что за этой нежностью кроется горькая правда. — Ты должна понимать, что эти отношения не принесут ни тебе, ни мне ничего хорошего, они лишь разрушат все то, что у нас есть сейчас. У тебя — вполне беззаботная жизнь, у меня — семья, с которой я много лет. — Я видела, как вы на меня смотрели, когда Ваш муж вез нас на машине. Сердце Эмили сжалось до такой степени, что ей действительно стало казаться, будто вот-вот, и она расплачется. Ей совершенно не хотелось объясняться перед Моникой, но и не хотелось, чтобы та думала, будто бы произошедшее между ними было чем-то неискренним. И ее грудная клетка буквально разрывалась на части, когда женщина вновь заметила едва отливающий блеск в глазах Моники. — Это не имеет никакого значения… Я просто хочу, чтобы ты знала — я не люблю его и понятия не имею, почему он приехал тогда на вокзал, но что бы ты не хотела сказать мне сейчас… Пойми, я не оставлю его. Не променяю ради минутного удовольствия и не пойду на поводу у собственных демонов в голове. Просто нужно остановить это сейчас, пока не стало слишком поздно. Эмили не была особо сентиментальной, и в ее глазах чаще всего можно было найти упорство, жесткость, характерность, но никак не сентиментальность — и несмотря на это она неожиданно взяла Монику за руку. Это было почти секундным порывом, отчего сердце заколотилось еще быстрее, что даже в ушах слышалась сумасшедшая пульсация. Эмили продавала это признание о том, что не любит мужа, с потрохами, ясно осознавая, насколько это интимно — даже для нее. — Думаете, сейчас не слишком поздно? — большой палец прошелся по тыльной стороне ладони Стивенс, чуть морща кожу. — В наших силах это остановить, — женщина старалась говорить ровно, но чувствовала, как дыхание сбивается лишь от невинных поглаживаний Моники. — А что, если я не хочу останавливаться? Эмили не могла сглотнуть, настолько напряженной казалась ей атмосфера в машине. Фишер не смотрела на нее — она с интересом изучала их руки, продолжая гладить чужую кожу ласковыми движениями и будто бы наслаждаясь этим больше всего на свете. — Я не хочу пробуждать в себе все то, что будет нести пагубные последствия, — еле ворочая языком, произнесла миссис Стивенс, неотрывно наблюдая за тем, как девчонка приподнимает ее руку, медленно приближая к своему рту. И какое-то издевательство было в том, что Эмили, совершенно точно понимающая, что приехала оборвать эту игру — никак не могла повлиять на это. Слова будто бы все застряли посреди горла, когда Моника приложила ее руку к щеке, а губы внезапно коснулись нежной кожи запястья. — Пожалуйста… Эмили умоляла. Вот только она умоляла прекратить это — не продолжения. И столько боли и трепета было в ее глазах, когда Моника подняла на нее свой взгляд, а в следующую секунду вновь поцеловала в раскрытую ладонь. — Скажи мне, что не хочешь меня, и я оставлю тебя навсегда, — внезапный хриплый голос разнесся по салону, почему-то заставляя Эмили выдернуть руку и сжаться — настолько сильным было ее желание. Молчание было невыносимо долгим, что Моника, осознавая, что ее так и оставят без ответа, отвернулась к окну. — Отвезите меня, пожалуйста, домой.***
Лето мчалось неумолимо: дни сменяли другие, прохлада — знойную жару, а спокойствие сменяло витающее раздражение. С тех пор Эмили и Моника не разговаривали. Вот так просто, казалось, Моника вылезла из чужой машины и, зайдя в общежитие, больше не видела женщину. Они не звонили друг другу в подступающей истерике по ночам, не писали эсэмэс о том, что скучают друг по другу, и вообще не проявляли ровным счетом ничего, что напоминало бы им обеим о том, что они все еще существуют. Моника старалась не думать о последнем разговоре с Эмили, который мог бы стать претензией расставления всех точек над i, но девчонке думалось, что и она, и миссис Стивенс вполне осознавали, что это не конец. История не могла закончиться так глупо по всем жанрам книг и фильмов, да и даже в жизни такого не бывает! Нельзя взять и оборвать все в одночасье, даже толком не поговорив и не высказав сентиментальных речей или даже злобных, или безразличных. Но чем больше времени проходило, и чем ближе подступал сентябрь, тем больше Моника убеждалась в том, что, быть может, друг без друга им намного лучше. Она все реже крутила телефон в руках, проверяя его на наличие сообщений или пытаясь что-то написать Эмили, она все реже думала об их последнем разговоре или поцелуе в Монреале. И, признаться честно, это успокаивало. По правде говоря — будто бы камень упал с души. Моника и правда чувствовала, что дышать становилось все легче, а невыносимое чувство какой-то тупой вины почти окончательно ушло. Поначалу, когда она переживала все эти первые дни после разговора в машине, ей казалось, что она не выдержит — свалится голыми коленками на асфальт по пути на работу и расплачется, подобно маленькому ребенку. На душе было так гадко и мерзко, что почти всю неделю у нее не было желания есть, а сон стал еще хуже, чем тогда, как только она вернулась из Монреаля. Ей казалось, будто бы вся ее жизнь потеряла какой-то здравый смысл, и все, что происходило с ней на протяжении последнего полугода — какая-то выдумка. Смешная, несуразная выдумка, которую она сама представила у себя в голове, выдавая желаемое за реальность. Но Эмили была другой. Эмили не была нужна ни ее нежность, ни ее любовь, ничего из того, что могла бы предложить маленькая, по уши влюбленная Моника. И это разбивало сердце девчонки, заставляя царапать собственные запястья, чтобы переключиться от желания разрыдаться в подушку, словно она героиня какой-то драматической истории. Внутри горело долго и болезненно, но чем ближе подступал сентябрь, тем отчетливей эта боль отступала. Возможно, все дело было в работе, из-за которой Моника не видела совершенно ничего и никого, не считая Ари; а, может, все как раз из-за Ари, которая не прекращала своих попыток отвлечь подругу от всех невзгод. Говорят, человек просто не в состоянии вылезти из угнетающего состояния, даже при чужой помощи, если сам того не захочет, но Ари была настойчива. С Эмили все было иначе. Поначалу было довольно легко и казалось, будто бы ее решение и поведение были абсолютно логичными. Однако недели неумолимо летели вперед, и женщина начала сомневаться в правильности происходящего. Она все чаще думала о Монике и о том, как та переживает эти времена — вспоминает ли о ней? С Майклом отношения стали еще напряженней, и он уже, казалось, не стеснялся приходить после работы с запахом чужого парфюма или вымазанной на воротнике рубашкой. Эмили всегда молчала. Глотала обиду, злилась, но никогда не поднимала скандал. «Может, нам стоит записаться к психологу?» — был верх ее энтузиазма, который мгновенно гас под заливистым смехом мужа. Она старалась судить здраво — с Моникой бы ничего не вышло, так или иначе, они зашли бы в тупик, испортив друг другу жизни. И даже это маленькое принципиальное «хочу» — не могло испортить настрой Стивенс, она не собиралась потакать своим желаниям. И когда до сентября оставались считанные дни, а в университете уже вовсю проходили различные совещания по учебным планам, распределению классов и прочей рабочей ерунды, тем отчетливей Эмили осознавала, что игнорировать Монику не получится. Они все равно будут ходить по одним коридорам, пересекаясь где-нибудь в кофейне, они будут таскать проектные работы в один и тот же кабинет, и, возможно, Эмили когда-нибудь поставят на замену…***
— Мо-о-он! Детка, боже, куда пропали твои щеки? — Джейн накинулась на рыжеволосую, едва не душа ее в объятиях и прижимаясь так сильно, что девчонка действительно едва могла продохнуть. Джейн умудрилась свалиться с болезнью прямо накануне выхода в университет, поэтому пришла на занятия лишь на неделю позже, однако безумно радовалась тому, что, наконец, может увидеть Монику. За лето они почти не пересекались, лишь несколько раз собирались, чтобы выпить по чашке кофе и дважды сходили на тухленькую вечеринку, о которой у Фишер были до сих пор отвратительные воспоминания. — С этой работой у меня скоро и все остальное пропадет, — иронично усмехнулась Моника, игриво потрепав подругу за щечку. — Ты поправилась? И это еще меня называют неудачником… — Да отвали, — легонько пихнув в бок рыжеволосую, Джейн двинулась в сторону нужного кабинета. — Никогда бы не подумала, что такое может произойти. Я многое упустила? — Не особо, семинаров почти не было, а по живописи у нас работа с натурщицей. — О-о-о, — довольно загудела та, дернув бровями. — Кстати, я только что, буквально у входа в кампус, встретила миссис Стивенс, она спрашивала как наши дела. Ну, и конечно, я сказала, что все это время валялась больной дома… Джейн засмеялась, в то время как сердце Моники пропустило удар от напоминания об Эмили. За неделю она так и не встретила ее, хотя основную часть занятий перенесли как раз в тот корпус, где располагался ее кабинет. И если кабинеты живописи и рисунка, где группа проводила основную часть времени, никак не пересекались с четыреста вторым, то некоторые классы проходили как раз неподалеку, и Моника едва ли не молилась, чтобы случайно не столкнуться с женщиной. Конечно, это было невозможно, и рано или поздно они бы все равно пересеклись, но, по крайней мере, Фишер старалась отложить этот момент как можно дольше. — Эй, ты чего зависла? — смутившись заторможенности Моники, Джейн усмехнулась, приоткрывая перед ней дверь в класс и пропуская внутрь. — Да ничего, думала над тем, какие классы еще взять, чтобы заполнить все кредиты. Ты уже что-нибудь выбрала? — Пока нет, но собираюсь заняться этим в ближайшее время. Моника понимающе улыбнулась, усаживаясь за мольберт и разворачивая свою работу. Чувствовалось, что нагрузка постепенно возрастала, даже несмотря на то, что прошла лишь неделя учебного семестра. Народ уже вовсю носился по коридорам, и вообще во всем было ощущение такой оживленности и работы, что Фишер поймала себя на мысли, что уже успела соскучиться по этому чувству. После классов или в большом перерыве она старалась посещать библиотеку, а по утрам забегать за кофе, каждый раз питая какую-то отрицаемую надежду встретить в кафетерии Эмили, чтобы, кинув на нее безразличный взгляд, молча пройти дальше. Монике хотелось, чтобы Эмили ощутила такую же боль, которая глушила девушку долгое время в течение лета, чтобы женщина видела, что теперь Монике все равно, и она не станет бегать за тем, кто в любом случае оттолкнет ее. Эта мысль пришла еще в начале августа, совершенно спонтанно, во время того, как Фишер принимала душ и изо всех сил старалась не думать о миссис Стивенс. Что бы она ни делала — Эмили всегда будет отталкивать ее, и нужен ли ей на самом деле человек, который, даже если поцелует тебя или даст необходимое, в конечном итоге не будет с тобой. Вполне очевидным было то чувство, словно чужая рука упирается в грудь Моники — Эмили всегда будет держать ее на расстоянии. Мол, знай свое место. Но все случилось слишком спонтанно, чтобы можно было предугадать этот момент. Слишком глупо, почти наигранно — так случается разве что в фильмах и тупых комедиях. Монике нужно было перетащить мольберт из одного класса в другой, и она, кряхтя и пыхтя, кое-как вытащила мольберт из двери — занятия уже начались, так что коридоры практически опустели, и лишь шоркание деревянных ножек по полу слышалось в ближайшей округе. Моника не боялась пересечься с Эмили, даже несмотря на то, что ее кабинет был через две двери, ведь миссис Стивенс до одурения пунктуальна, но стоило девчонке приблизиться к лестнице, чтобы спустить свою ношу на пролет ниже, как вдруг, чуть ниже, она увидела поднимающуюся женщину. Лестница была пуста — и они были единственными среди нескольких коридоров, отчего сердце Моники моментально упало к ногам, а кожа, казалось, заледенела от ужаса. Туго сглатывая, она совершенно не знала, что предпринять — попятиться назад, или пойти наверх по лестнице, или, будто бы ничего не происходит, все же начать спускаться ниже, игнорируя Эмили, или же стоит поздороваться? И пока Моника судорожно размышляла, что ей предпринять, миссис Стивенс заметила ее, подняв голову на шум. И Эмили заметила, что та увидела ее. Ей хотелось провалиться на ровном месте, кинуть чертов мольберт и убежать, но кончики губ женщины вдруг снисходительно дрогнули. — Здравствуй. Поразительно! «Просто охренительно круто!», — подумала про себя Моника, едва не открывая рот от удивления. Все лето Эмили игнорировала ее, а теперь, словно ничего не произошло, улыбалась ей. Конечно, ее фраза была дежурной и вежливой, и Монику бы наверняка до смерти задело, если бы та не поздоровалась, но… — Здравствуйте. Сердце будто бы сжималось так сильно и при этом колотилось о ребра, что Фишер едва выдерживала. Но Эмили, ничего не добавляя, прошла мимо, следуя к своему кабинету, и Моника совершенно не могла понять, что чувствует — облегчение или разочарование. Лишь на секунду обернувшись, чтобы убедиться, что Стивенс прошла к своему кабинету, девчонка вновь поймала ее взгляд, и именно в тот самый момент горячий узел желания дал о себе знать вибрацией внизу живота. Именно в этот момент, не рассчитывая ни на какое продолжение с Эмили и давно поставив там точку, Моника почувствовала желание. Неугасаемое, дикое, совершенно бесстыдное. То, как смотрела на нее Эмили — давало понять лишь одно: они обе не смогли пережить это. Несмотря на все слова, несмотря на молчаливое лето, несмотря на все обещания самим себе, их неумолимо тянуло друг к другу, так что Моника, сильнее вцепившись в мольберт, тут же застучала деревянными ножками по полу, пулей спускаясь по лестнице. А Эмили какое-то время так и осталась растерянно стоять у кабинета, пытаясь унять сердцебиение и какую-то неудержимую дрожь в пальцах. Кажется, они с Моникой уже ставили точку?***
Монике казалось, будто бы ее внутренности вывернули наружу, а сердце никак не хотело биться спокойней от одной лишь мысли об Эмили. Чувство незавершенности этой истории буквально переполняло ее, и она осознавала, что два прошедших месяца пошли насмарку — миссис Стивенс вновь была в ее голове, маниакально и настойчиво. В какой-то момент поняв, что после встречи в коридоре с преподавательницей она больше не может сохранять прежнюю рассудительность, Моника решилась на отчаянный шаг. В конце концов, сколько они собираются бегать друг от друга, побуждая сдаться, но все равно возвращаясь к исходной точке. Было страшно, и Моника бы слукавила, сказав, что не волнуется. Пальцы на ее руках дрожали, а в груди холодело лишь от одной мысли об этом — что скажет Эмили? Но дело сделано, и все кажется ей каким-то дежавю: все тот же класс, вот только другие лица, и к своему удивлению, Моника не уловила взглядом среди студентов Шона, что было крайне поразительно. Неужели тот решил сменить классы миссис Стивенс на что-то другое? Моника думала о многом, сидя на первом ряду аудитории и нервно теребя руки. Она думала о том, как отреагирует женщина, понравится ли ей предмет, что скажет Ари на эту спонтанную глупость и почему в этом во всем есть такая острая необходимость. Аудитория практически мгновенно погрузилась в тишину, когда дверь распахнулась, и внутрь вошла Эмили: как всегда прекрасно выглядящая, с гордо поднятым подбородком, стремительно проходящая за кафедру. Сердце Фишер забилось еще быстрее, когда после короткого приветствия, женщина обвела аудиторию взглядом и заметила ее. Казалось, что все лицо и шея девчонки тут же раскраснелись, но она всеми силами пыталась сохранять невозмутимость, наблюдая за тем, как эмоции Эмили на секунду дают сбой. Ее глаза забегали, а голос чуть осекся — она явно была не готова к тому, что Моника будет сидеть у нее в классе. Какое-то чувство вскипело в груди женщины, и почему-то захотелось съязвить. «Вы снова заблудились, мисс Фишер?» Или: «Я думала, городской дизайн — это совершенно не Ваше» Или: «К сожалению, мой класс переполнен, мы не можем принять Вас» Но Эмили промолчала, даже демонстративно отвернулась на какое-то время, обращая внимание на всех, кроме Моники. Но как бы там ни было — девчонка осталась довольна. Она буквально чувствовала свой триумф, и самодовольная улыбка не сходила с ее лица, наблюдая за тем, как женщина нервно крутит ручку меж пальцев, неровно выписывает что-то на доске и всеми силами старается игнорировать рыжую копну волос. Делать это было, конечно же, тяжело, поскольку основная часть студентов сидели как раз за спиной Моники, вследствие чего Эмили все равно могла уловить боковым зрением то, как неотрывно наблюдает за ней девчонка. Улыбается и усердно записывает лекцию. Теперь Эмили было не смешно, ее одолевала злость за то, что она в принципе не может никак повлиять на это, и коли Моника решила посещать ее классы, преподавательница должна учить и относиться к ней, как и ко всем другим. Должна, но у нее не выйдет. Не вышло бы в любом случае, ведь Моника — агрессор, настоящий провокатор. Ей даже не надо надевать блузки с глубоким вырезом, демонстративно ложась на парту, или выкидывать пошлые шутки — одна ее улыбка сводит женщину с ума, невольно заставляя вспоминать тот поцелуй. О чем она вообще думала?! Живот медленно наполнялся теплом от простого осознания того, что Моника действительно пялится на нее, практически пожирая взглядом. И если от других студентов она воспринимала это вполне равнодушно, то подобные взгляды Фишер тут же сказывались где-то между бедер. Когда лекция закончилась, Моника собиралась быстро, будто бы не желая задерживаться, собираясь выйти с потоком студентов. И, к удивлению Эмили, все так и произошло: она закинула сумку на плечо и поспешила к выходу, даже не смотря на женщину. — Мисс Фишер, — раздраженные нотки в голосе едва не заставили Монику улыбаться. — Задержитесь, пожалуйста. «Конечно, задержитесь, пожалуйста», — усмехнулась про себя девчонка, поймав пару взглядов сокурсников, которые все еще не вышли из аудитории. Эмили выжидала, провожая взглядом всех, кто еще остался внутри. Она не могла устроить сцену так показательно, и Моника, прекрасно понимающая это, улыбалась уголками губ. Могла ли она предугадать, что женщина не даст ей уйти? Определенно. — Судя по твоему выражению лица, ты очень довольна тому, что здесь устроила, — светлые глаза смотрели точно в карие без всякого намека на игривость. — Очень, — не стала отрицать Моника, играя в дурочку. — Все думала, какова будет Ваша реакция. Поразительно. Эмили даже на секунду растерялась от такой прямолинейности. Она не понимала, должна ли злиться или оставаться равнодушной, но то, что творила с ней девчонка — было, как минимум, незаконным. Их близость была приятной и напряженной, когда никто из них в действительности не мог представить, что будет дальше, но отголоски здравого смысла все же напоминали миссис Стивенс о себе. — Ты ведь понимаешь, что совершаешь ошибку? — Мы уже совершили много ошибок, — спокойно протянула Фишер, пожимая плечами и легонько улыбаясь. — Будет лучше, если ты откажешься от моих занятий, потому что… — Лучше кому? Монике не хотелось церемониться, она прекрасно понимала линию, которую гнула женщина, но в этот раз не выйдет — она не пойдет на попятную. — Нам обеим, — чуть нахмурив брови, голос Эмили стал жестче. — Отвечайте за себя, миссис Стивенс. Мне от этого лучше не будет, впрочем, ровно так же, как и Вам, но, знаете… — сделав короткий, совершенно незначительный шаг вперед, она могла заметить, как женщина вжалась в стул, пытаясь отпрянуть. — Мне даже нравится, с каким усердием Вы пытаетесь отрицать свою симпатию ко мне, я почти восхищаюсь… — Моника! — О, мы уже не такие официальные? — Фишер вновь усмехнулась, замечая, что в груди у нее все настолько напряжено, что становится физически больно. — Впрочем, это Ваше право… Она не знала, откуда в ней столько откровенной наглости и бесстыдства, но осторожно опустив руку на ладонь женщины, лежащую на столе, Моника нежным движением погладила кожу. Ее дыхание окончательно сбилось, а внизу живота нестерпимо скрутило от желания, когда щеки Эмили чуть порозовели, а взгляд, направленный на нее, нехорошо заблестел. — Мы можем делать много вещей, отрицая то, что нам обеим это нравится… — Выйди из класса, — резко вырвав руку, произнесла Стивенс, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. — И не смей больше появляться на моих занятиях. Натянув очередную беззаботную улыбку, Моника тут же развернулась и уже у самой двери проронила: — Тогда до пятницы.