***
Когда мама звонила Монике, та была в хорошем настроении. День выдался солнечным и теплым, последние классы отменили, позволив Фишер немного прогуляться с Джейн по парку перед работой, и даже разговор с матерью выдался достаточно дружелюбным, ровно до тех пор, пока та не решила поделиться с Моникой новостью. Иногда девушка и правда поражалась таланту мамы преподносить ненужные новости так, словно вокруг этого события вертелся весь мир. Так и в этот раз, Ингрид рассказывала с энтузиазмом о недавней свадьбе Роуз — девочки, с которой они жили по соседству, и будучи ребенком, Моника часто играла с ней. Даже когда они заканчивали старшую школу, Моника и Роуз иногда пересекались или могли перекинуться парочкой слов во дворе. Не сказать, что они были довольно близки, когда стали старше, но почему-то Роуз ассоциировалась у Моники с чем-то уютным и детским, и ей казалось, что она вполне может доверить все секреты девчонке из соседнего двора. — Ты не поверишь, но Роуз, наша соседка, два дня назад вышла замуж! И муж ее хорошенький, хоть и похож на какого-то араба, — довольно рассказывала Ингрид, заставляя Монику закатывать глаза, она не очень любила эти истории, поскольку каждый раз они сводились к одному и тому же. — Гостей около дома было так много, что я невольно подумала, уж что случилось… — Я рада за нее, — быстро пробормотала девчонка, желая поскорее закрыть тему. — Жду не дождусь, когда увижу и твою свадьбу, родная… — Мам, мы обсуждали это тысячу раз, я не хочу говорить об этом снова, — устало откинувшись на кровать, Моника прикрыла глаза, стараясь не раздражаться из-за настойчивости матери. Эта тема витала в воздухе едва ли не каждый их разговор, и Ингрид все пыталась надавить на дочь, что в ее возрасте пора бы обзавестись парнем и серьезными отношениями, иначе, когда ей стукнет тридцать, а там и сорок — осознание того, что вокруг никого так и не появилось, ранит очень сильно. Конечно, Моника могла понять переживания мамы, но то, какой навязчивой она делала эту тему — раздражало до глубины души. — Я же просто волнуюсь за твое будущее и совсем не видела тебя с мальчиками, — возразила Ингрид. — Может, потому что сейчас меня это не интересует, мам? Я же ясно дала понять, что мне не нужны все эти серьезные отношения, мне все еще не тридцать лет. — А когда тебе стукнет тридцать, ты вспомнишь мои слова… — попыталась вновь вставить слово мать, но Моника была не в настроении, чтобы продолжать диалог. — Вот когда будет тридцать, тогда и поговорим. Ты больше ничего не хочешь обсуждать? Все чаще Монике казалось, что мама не в состоянии ее понять, и та же Эмили чувствовала девушку гораздо лучше. Эмили понимала без слов и читала все невысказанные слова по одному лишь взгляду. Впрочем, этот особый дар миссис Стивенс не касался одной лишь Моники. И так, когда осень была уже глубокой и достаточно прохладной, она с легкостью уловила тему предстоящего разговора с Шоном. Он вошел в ее кабинет, и женщина вскинула бровь, удивленная появлением парня. Предстоящий класс должен был проходить у Моники, но так как Шон посещал другой предмет — они больше не пересекались на занятиях. И что-то в его взгляде было такое, что Эмили без труда поняла — он здесь совсем не для вопроса по теме, не для обсуждения искусства или непонятного задания по эссе, и ее сердце пропустило удар, когда тот прикрыл за собой дверь, делая пару несмелых шагов навстречу. — Я просто хотел, чтобы Вы знали, — неловко опустив взгляд в пол, Шон все никак не мог найти в себе мужества заглянуть женщине в глаза. — Те записки были от меня. — Записки? — Эмили даже не сразу поняла, о чем идет речь, и чуть нахмурилась, пытаясь вспомнить за последние несколько недель какие-либо записки. — В прошлом году. Это я присылал их Вам. — А, те записки, — растерянная улыбка скользнула по губам Стивенс, отчего Шон и вовсе вжал голову в плечи. — Я могла бы догадаться… «Я могла бы догадаться, но совершенно не стала беспокоиться об этом, с тех пор, как Моника сказала, что записки не от нее», — могла бы дополнить преподавательница, но все же решила смолчать, наблюдая за тем, как Шон медленно двигался к ней. Легкое чувство сожаления ютилось где-то в солнечном сплетении, ведь Эмили прекрасно понимала и студентов — вот так безнадежно влюбленных в нее. Она предполагала, что парень ни на что не рассчитывает, ведь он так и не предпринял никаких решительных действий, и вспомнил о записках лишь в октябре, когда она успела уже позабыть о случившемся. — Вы догадывались? — Немного, — соврала она, не краснея. — И с какой целью ты решил рассказать мне об этом? Ее вопрос был чистой издевкой для Шона, что тот, будто бы не ожидая этого вопроса, пугливо заикнулся. — Я… Я не знаю, я подумал, что, может… — его губы и подбородок дрожали, а голос казался еще тише обычного, что женщина не испытывала ничего, кроме какой-то материнской жалости к парню. — Может, я могу пригласить Вас куда-нибудь? Не на ужин, хотя бы на какую-нибудь выставку или еще… — Шон, остановись. Не нужно ни ужинов, ни выставок, ничего, — она не была раздражена, но говорила уверенно, дабы не выдать свою жалость, которая не вызвала бы у Шона ничего, кроме ненависти к самому себе. — Я понимаю тебя, но я замужем, у меня есть любимый муж и сын, и я… Я не думаю, что ты осознаешь, что делаешь. Может, он и осознавал, но так или иначе, Эмили не могла ответить ему взаимностью. И только хотелось ей добавить что-то о том, что они совершенно разные, а на него заглядываются столько девушек из университета, только ей хотелось сказать что-то банальное и успокаивающее, как дверь кабинета тихо открылась, и на пороге появилась рыжая макушка. — Простите, — тут же выпалила Фишер, заметив Шона. — Я прервала вас? — Нет, Моника, проходи, — спохватилась Эмили, чувствуя себя максимально некомфортно в присутствии этих двух. — Мы как раз закончили. Моника знала, что ревнует. За чем бы ни пришел сюда Шон, она словно чувствовала опасность, исходящую от парня, и это порядком нервировало. Даже когда он уходил, угрюмо поджав плечи, его взгляд небрежно скользнул по Фишер, показывая откровенное раздражение и неприязнь, словно она прервала нечто важное. Впрочем, она никак не успела обсудить это с Эмили, поскольку кабинет стремительно наполнялся студентами, и уже через несколько минут женщина объявила о начале занятия. Монике всегда нравилась эта игра, тянущаяся уже который месяц, и, может, Ари была права — чем дольше прелюдии, тем слаще момент единения. Монике было приятно думать о том, что тогда, целуя Эмили, та не оттолкнула ее, что при малейшем их контакте и нарушении личного пространства — у женщины сбивается дыхание и чуть подрагивают губы. Отрицать очевидное, что они хотят друг друга — было бессмысленно, и обе давно смирились с этим. Вопрос состоял лишь в том, как скоро они сорвутся, кто сделает шаг в пропасть первым, утаскивая за собой другого? Эмили казалось, будто бы это схоже на хождение по острию ножа — неясно, поранишься ли ты, упадешь или сделаешь очередной успешный шажок, и она бы слукавила, сказав, что не наслаждается этим тягучим ожиданием. Эти прелюдии были похожи на кленовый сироп — вязкие, тянущиеся, густые и определенно сладкие. Но даже тогда, чувствуя почти болезненную необходимость контактировать с женщиной чуть больше, Моника не оставалась после занятий, а Эмили и не окликала ее у выхода из кабинета. Единственным эсэмэс за прошедшие два месяца учебы было сухое: «Занятия в пятницу переносятся на десять утра», на что Моника даже не удосужилась ответить. Их разговор вряд ли бы зашел дальше банального: «Ок», зато когда Фишер появилась в пятницу, Эмили выглядела задетой молчанием девчонки, поэтому докапывалась до нее больше обычного. Это заметили даже одногруппники, которые во время перерыва заговорщически шептали рыжеволосой о том, что, видно, миссис Стивенс сегодня не в духе, и вообще, такое случается, так что Моника не должна обращать на это внимания. И Моника чуть улыбалась, испытывая какой-то невероятный прилив возбуждения от того, что никто из ее одногруппников до сих пор не знал, что в прошлом году женщина заменяла у нее классы, а летом они были ближе, чем когда-либо, и, возможно, она знала Эмили намного лучше, чем все они вместе взятые.***
Моника вздрагивает, едва не роняя сигарету, когда хриплый смех доносится прямо из-за ее спины: — А я уж думала, этого никогда не случится. И совсем не ясно, о чем говорит Эмили. То ли о случайной встрече, то ли о девушках, которые только что покинули курилку, что Фишер не успела поймать момент их исчезновения, то ли еще о чем. Эмили улыбается широко, показывая ряд белоснежных зубов, и во всем ее виде совершенно нет ничего того, что видит Моника еженедельно — поджатые губы, сосредоточенное лицо без намека на улыбку, довольно резкий тон. А тут — определенно радуется. А, может, дразнит Монику, настойчиво подходя ближе и выпуская дым той прямо в лицо. — Преследуете меня? — Думаю, тогда бы мы пересеклись гораздо раньше, — Эмили задумчиво склоняет голову набок, наслаждаясь их очередным бессмысленным разговором, не несущим за собой никаких действий. — Выжидали, когда я буду одна? — не оставляет попытки Фишер, и так же злорадно вторит женщине, выпуская дым в лицо той. Эмили вновь улыбается этой выходке, где-то внутри себя подмечая, что они определенно стоят друг друга. Моника не поджимает пугливо плечи, не бормочет несвязные речи, она действует уверенно, словно точно знает, что ее хотят не меньше, чем она желает свою преподавательницу. — Ну, я же не Шон, чтобы устраивать преследования, в конце концов. Эмили глумится, и ей нравится чувствовать — лишь на секунду — свое превосходство, когда Моника так и не доносит сигарету до губ, застывая. Ей определенно интересно, что имела в виду Стивенс, но напрямую она не спрашивает, лишь хмыкает, будто бы показывая, что готова слушать историю дальше. — Тогда он явно знал, когда я буду одна, — тянет она, с каким-то мазохическим наслаждением наблюдая за эмоциями на лице девчонки, что сменяются каждую секунду. — Мечтал о феерическом трахе на столе? — Моника злится, и когда это происходит, она совершенно не может контролировать слова, слетающие у нее с губ. — Следи за своим языком. — Это тоже входит в мои таланты, — Эмили почти задыхается от столь откровенной наглости, и при любой другой ситуации молча бы ушла, но перед ней стоит Моника, и Монике, черт возьми, хочется верить, даже если речь идет о ее талантах с языком. — Мне нравится, как вы сразу стоите в замешательстве, и на Вашем лице отражается вся ненависть и заинтересованность ко мне. — Ты просто невоспитанная девчонка, которая ни черта не смыслит в субординации, — все это в очередной раз начинает злить женщину, и самое забавное заключается в том, что чем больше она злится, тем сильнее ей хочется впечатать Монику в какую-нибудь поверхность. — Полагаю, Вы тоже в ней не очень разбираетесь, когда це… — Молчи, — рывком приблизившись к Фишер, женщина накрывает ладонью чужой рот, а ее брови съезжают к переносице. — Хватит, Моника. Я серьезно, прекрати этот цирк. Почему все наши разговоры должны сводиться к этому? — Нам вообще не обязательно разговаривать, — усмехнулась та, как только Эмили убрала руку с ее рта. Сердце в груди грохочет практически болезненно, а в кончиках пальцев оседает настойчивое желание придушить девчонку, которая мелет все, что ей взбредет в голову. Иногда кажется, что Моника бесстрашная, но Эмили все же улавливает едва ощутимую дрожь ее подбородка, и какой бы Фишер не хотела казаться смелой — внутри она боялась всего не меньше, чем женщина. — Возможно, ты права, и нам не нужно разговаривать вовсе. Слова давались Эмили тяжело, и она, отправив сигарету в урну, тут же двинулась в сторону кампуса, не позволив Монике сказать что-то в ответ.***
Это был очередной вторник, когда у Моники по расписанию стоял класс миссис Стивенс. Расположен он был очень неудобно, что практически каждый раз Моника влетала на работу, едва ли не опаздывая, но благо в тот день ее смену поменяли местами с другой стажеркой, которая была очередной жертвой Оливера. Моника стояла на улице и куталась сильнее в тоненький шарф. Пальцы неистово мерзли даже во время пятиминутного перекура, что на какое-то время девушка всерьез задумалась над тем, что нужно бросать курить хотя бы ради того, чтобы не мерзнуть на холоде, а уютно сидеть где-нибудь в классе живописи, как это делает Джейн, дожидаясь подругу. Все выходные Фишер не могла найти себе места, думая о последних словах миссис Стивенс. И хотя она не придавала им огромного значения, будто бы они и вовсе перестанут общаться, но все же опасалась того, что женщина станет игнорировать ее еще больше. Трижды Моника хотела написать ей и извиниться, но какое-то чувство, скребущее в груди, так и не давало этому случиться. Они встретились уже перед началом класса, Эмили снова копалась в своем небольшом ноутбуке, изредка следя за наполнением аудитории, а Моника, специально усевшись на первый ряд, не могла отвести взгляд от женщины. Казалось, что это была месть. Месть за то, как повела себя Фишер в последнюю их встречу, и теперь определенно кусала губы, понимая, что Эмили не захочет с ней разговаривать. Будто бы специально миссис Стивенс выглядела так, что добрая часть аудитории смотрела на нее восхищенно и пронзительно: впервые Моника видела женщину в платье, оно было элегантно темно-синим и доходило почти до колен, а стройность ног подчеркивали туфли на небольшом каблуке, что теперь Эмили была значительно выше девчонки. Нервно жуя губу, Моника чувствовала, что не может делать вид, что ей нет никакого дела до преподавательницы, а ее лекции намного увлекательней — нет, и вместо того, чтобы пройтись взглядом по прошедшему материалу, она разблокировала экран телефона, быстро стуча по клавишам. «Хорошо, Вы выиграли», — короткое сообщение не несло в себе никакого сексуального подтекста, но Эмили, прочитав эсэмэс, вдруг вскинула голову и расплылась в широкой хищной улыбке. Вообще она практически никогда не пользовалась своей сексуальностью, тем более не делала этого в университете и со студентами, но Моника… Наглая, бесстрашная девчонка заставляла ее забывать обо всех правилах и принципах, которые женщина строила годами. «Мы во что-то играли?», — это было безумием: то, что Эмили, схватив телефон, ответила студентке, сидящей в нескольких метрах от нее, вот так же бесстыдно и свободно, словно общалась с какой-то подружкой. «О, я думала, вам нравится наша маленькая игра», — Моника улыбалась, не поднимая головы, и внутри живота Стивенс все скручивало от осознания того, что они, черт возьми, творят. — Итак, убирайте все свои телефоны, у нас начинается лекция, — точно глядя в глаза напротив, произнесла Эмили, приподнимаясь со стула и выходя из-за кафедры, вероятно, для того, чтобы Моника окончательно смогла оценить то, как потрясающе выглядела сегодня женщина. Лекция летела слишком быстро: не то потому, что Моника так и не могла оторвать взгляд от миссис Стивенс, не то потому, что не могла перестать думать о том, как это произойдет. Будет ли Эмили поддаваться ей навстречу, либо же предпримет попытки сопротивления? Но что самое смешное — Моника заранее понимала, что итог будет одним и тем же. Она не планировала это, но мысль пришла в голову совершенно спонтанно. Если она не остается после занятий, а Эмили не оставляет ее, оставалось лишь одно — заставить ее сделать это. Сделать это было проще простого — Моника бесстыдно написывала женщине эсэмэски, и хотя телефон той был на беззвучном режиме, но экранчик, загорающийся каждый раз от нового сообщения, раздражал Эмили все больше и больше. Не выдержав уже к концу лекции, она молча подошла к рыжеволосой и вытянула руку, призывая отдать ей телефон. — Ваш телефон, мисс Фишер, — наконец произнесла преподавательница без тени улыбки. — Вижу, он очень Вас отвлекает. Поджав губы, Моника сдалась, отдавая свой телефон и сползая вниз по стулу с недовольным видом. Она прекрасно понимала, как это несерьезно, но, по крайней мере, ее план сработал, и уже когда лекция была окончена, а большинство студентов покинули аудиторию, девчонка нехотя вылезла из-за стола, и с каждым шагом в сторону миссис Стивенс ее сердце билось все быстрее, а пальцы неприятно покалывали. — Я разочарована твоим поведением, — без тени сожаления сухо выдавила Эмили и медленно обошла стол, останавливаясь напротив студентки. — Ты переходишь все границы, и, боюсь, я не могу допустить посещения моих занятий, пока ты ведешь себя подобным образом. Моника туго сглотнула, наблюдая за тем, как последние студенты лениво выходят из аудитории, явно желая услышать продолжение конфликта. В груди все моментально замерло, когда она, чуть подняв голову, столкнулась взглядом с женщиной — и в чужих глазах было столько холода и нескрываемого вожделения, что Фишер едва сдержала какой-то внезапный порыв поцеловать Эмили. — Я не хочу, чтобы вы отстраняли меня, — едва ворочая языком, произнесла Моника, облизывая губы от волнения. Какой бы смелой она не была, но Эмили действительно вызывала в ней какую-то липкую панику, заставляя ее сердце буквально падать в желудок. Щель от приоткрытой двери была не очень большой, но ощутимой, что заставляло Стивенс чувствовать себя крайне неуютно. Она вообще не особо любила, когда студенты задерживались у нее после занятий. К тому же, в такой интимной обстановке. К тому же, когда это была Фишер. — Чего ты добиваешься своим поведением, Моника? — Я думала, Вы знаете, — слегка наклонив голову, та улыбнулась. — И я думала, Вы хотите того же. Эмили глубоко вздохнула и, резко протянув девчонке ее телефон, прошла к двери, чуть прикрывая ее. В голове шумно гудело, а виски будто бы сдавливало тисками — Стивенс и сама не могла понять, отчего Моника оказывает на нее такой эффект. Хотелось, чтобы она скорее ушла и желательно больше никогда не появлялась в этом кабинете. — Тебе нужно уйти. Мягко следуя к выходу, Моника видела, как при каждом ее шаге Эмили буквально вздрагивает и почти сжимается в комок, хотя и желает казаться такой невозмутимой. И уже оказавшись в непосредственной близости с женщиной, Фишер застыла, а затем мягко надавила на чужую ладонь, заставляя дверь окончательно прикрыться. И когда в оглушающей тишине послышался этот проворный щелчок, сердце Моники едва не выскочило из груди. — Нет. Эмили смотрела на нее свысока, на каблуках она была еще выше, но почему-то именно сейчас, даже с дико колотящимся сердцем, даже чувствуя себя физически маленькой по сравнению с женщиной, Моника ощущала себя главной. Ладонь, до этого лежащая поверх руки преподавательницы, скользнула к запястью, требовательно прижимая его к двери и вызывая этот тихий вздох Эмили. — Я могу повлиять на это через кафедру, — не прекращала гнуть свое Стивенс и чуть выставила свободную руку вперед, не позволяя Монике приблизиться. Фишер вызывающе улыбнулась и, нарочно вдавливаясь в выставленную руку женщины, нагнулась ближе, фактически ощущая сбитое дыхание напротив. От Эмили пахло ее привычным парфюмом и разгоряченной кожей, а еще от Эмили за версту веяло страхом — и это умиляло Монику, пожалуй, больше всего. — Я думала об этом с того самого вечера в Монреале, — Фишер говорила совершенно не об угрозах Эмили, и обе прекрасно понимали это. — Рассуждала, сколько нужно Вам времени, чтобы свыкнуться с этими мыслями, но вы… Вы такая упертая… Монике пришлось приложить чуть силы, чтобы чужая рука перестала упираться ей в живот, и, наконец, освободив вторую руку, она осторожно переложила ее на плечо женщины, грубо впиваясь в выпирающие косточки на плече. — Если ты думаешь, что я позволю тебе… — Знаю, не позволите, — тут же прервав поток мыслей Эмили, Моника согласно кивнула, прекрасно осознавая, что женщина вряд ли вообще когда-либо позволит девчонке взять ее в стенах университета, а тем более в ее собственном классе. — И я не собираюсь этого делать, но… Щеки внезапно чуть защипали от приливающей к лицу крови, но она и вправду больше не могла терпеть. Чужая рука, сжатая в пальцах, не была окончательно расслаблена, но и особо не сопротивлялась, однако когда Моника поднесла ее ближе к себе, буквально заставляя Эмили коснуться ее груди, Стивенс резко дернулась, пытаясь отстраниться. — Не надо. Она знала, что Моника желала ее, но в ее представлениях это будет совершенно иначе — Моника бы взяла ее сквозь неясное сопротивление, думая лишь о собственном удовлетворении почувствовать женщину внутри, но все пошло совершенно не так. Левой дрожащей рукой Фишер расстегнула собственные джинсы и потянула Эмили к себе, все еще удерживая руку преподавательницы, желая, чтобы женщина, наконец, коснулась ее там, где слабо пульсирует от невымещенного желания. Казалось, будто бы все звуки смешались в один монотонный шум: и дыхание Эмили, и собственное дыхание Моники, и бешено колотящиеся сердца, и гул студентов за дверью, и это интимное шуршание одежды. — Я не… — Пожалуйста, — голос Моники задрожал, и в грудной клетке все заколотилось так сильно, что ей казалось, будто бы она не выдержит и осядет прямо здесь на холодный пол. Она сделала полшага вперед, настойчиво ведя руку женщины под край джинсов, и затаила дыхание, когда растерянный взгляд Эмили скользнул от ее лица к рукам. Ей даже не нужно проникать глубже, удерживая лишь две фаланги пальцев под резинкой джинсов, чтобы чувствовать, как жар оседает на ее коже, и возбуждение Моники — такое же очевидное и бесстыдное, как и она сама. Монике было стыдно, и щеки, и шея ее — алые, а на глаза почему-то наворачивались слезы, но она была не в силах прервать эту сладкую пытку, потому прильнула к миссис Стивенс ближе, и даже чуть оттянула штаны, дабы дать больше свободы действий. — Кто-то может зайти, — из последних сил противилась Эмили, ощущая, как паника буквально накрывает ее с головой, не давая пойти до конца. — Но никто не зайдет, — уверенно прошептала Моника, и ладонь тут же легла на ладонь женщины, настойчивей опуская ее ниже, заставляя скользить по ткани нижнего белья. Эмили в одно мгновение ощутила, как между бедер у нее стало так тепло и липко лишь от того, как реагирует на нее девчонка. Моника прикрыла глаза и оперлась лбом в чужое плечо, тяжело дыша, пока пальцы преподавательницы так и остались прижаты к ее лобку, не смея двинуться ниже. Стивенс физически ощущала прерывистое дыхание девчонки на своей коже, они так и стояли какое-то время, совершенно не двигаясь, пока Моника не коснулась губами чужой шеи, рассеянно оставляя едва ощутимый поцелуй. Эмили не была уверена, это ли послужило тому, что ее свободная рука тут же легла на поясницу рыжеволосой, а правая — скользнула ниже, чуть надавливая и отмечая, как легко скользит ткань нижнего белья в возбуждении Моники. И Моника сжала зубы, не позволяя чужому имени сорваться с губ. Она зажмурилась до боли в глазах и сильнее уткнулась носом в шею женщины, чувствуя, как истерично пульсирует венка. Они обе не были уверены, должны ли что-то говорить, да и что говорить в такой ситуации, но стоило тихому шепоту коснуться уха Эмили в невинной просьбе: «Пожалуйста», как Стивенс тут же переместила руку чуть выше, надавливая пальцами на клитор. Фишер шумно втянула воздух через нос, а ее зубы едва захватили кожу шеи, стараясь не оставить следы. Сердце колотилось так отчаянно, что если бы спустя минуту она умерла — то это определенно была бы самая прекрасная смерть в мире. Казалось, не было момента правильней и бесстыдней, чем этот — то, как пальцы женщины скользили вокруг комка нервов, заставляло тело Моники крупно дрожать, и каждое прикосновение было настолько точным, настолько приятным, что какое-то чувство стыда породило ту мысль, что Фишер не сможет продержаться слишком долго. Внутри было слишком горячо и напряженно, будто бы все органы в одну секунду сжались и не давали сил продохнуть. В какой-то момент, не выдержав подходящей развязки, Моника резко потянулась к Эмили за поцелуем, но та неожиданно увернулась, так что губы девчонки прошлись по щеке, смазанно останавливаясь где-то около скулы. Тем не менее, Стивенс не остановилась, даже, напротив — сильнее притянула студентку за поясницу, прижимая пальцы к белью и ощущая, как тело напротив нее содрогается. Придерживая девушку, она неловко улыбнулась и тут же вынула руку из джинсов, чувствуя, какая горячая и онемевшая у нее ладонь, и чувство в груди — не облегчение, не финальное счастье, а какое-то странное, совершенно необъяснимое. Будто бы из зияющей черной дыры вдруг пробился солнечный свет. Моника едва стояла на ногах, до сих пор ощущая слабость и сладкую дрожь в бедрах, и пока она пыталась справиться с ширинкой, Эмили отошла от двери, быстро подхватывая свою сумку и доставая из нее пачку влажных салфеток. Фишер чувствовала какую-то острую необходимость что-то сказать, но, как назло, в голове было совершенно пусто, и без банальных, пошлых и заезженных фраз, казалось, не обойтись. Она робко подошла к женщине сзади, наблюдая за тем, как та вытирает свои руки излишне нервными движениями, и даже не обернувшись, Эмили выдавила из себя: — Тебе нужно идти. — Это все, что ты скажешь? — Моника не уверена, была ли зла, но замешательство явно затмило ее голову, делая девушку особенно уязвимой. — Я правда не знаю, что могла бы сказать еще, — наконец, отправив салфетку в урну, Стивенс развернулась к студентке, всматриваясь в ее нежное, юное личико. — Хорошо, — наседать не хотелось, так что единственным правильным решением, Моника нашла свой уход. — Тогда до пятницы. И стоило двери закрыться с другой стороны, как Эмили тут же осела на стуле, закрывая руками лицо и пытаясь выровнять свое сердцебиение. Если раньше женщине казалось, что их общение с Моникой переходит все допустимые границы, то сейчас они определенно стояли на точке невозврата. Даже если после поцелуя можно было все забыть и попытаться все вернуть в русло профессиональных отношений, то после ощущения чужого возбуждения на кончиках пальцев — едва ли. И эти мысли буквально не давали Эмили спокойно вздохнуть. С того дня, как это произошло, она ни на минуту не переставала думать о случившемся. Ни муж, ни сын, ничего на свете ее не беспокоило так, как отношения с девчонкой, которая младше ее практически на добрых двадцать лет. И каждый раз, вспоминая, как Моника шумно дышала ей в шею, сердцебиение Эмили ускорялось, а ладони становились влажными от сковывающей паники и напряжения. Ей казалось, что со стороны не изменилось совершенно ничего, однако, Майкл смотрел на нее с нескрываемым подозрением. — Ты, наконец, изменила мне? — спросил он как-то на неделе, косо поглядывая на жену. — Что? — Эмили аж вздрогнула, обернувшись с таким лицом, что казалось, она бледнее, чем стена позади нее. — Ты уже пять минут улыбаешься в никуда. Или тебя довели твои студенты, что пора действительно обращаться к психиатру? Женщина закатила глаза, вновь отворачиваясь к своему столу. Майкл любил эти провокационные речи, и всегда говорил их так спокойно и беззлобно, словно речь шла не об измене, а о готовке ужина, но сам факт того, что он заметил эти изменения, был поразителен. — Просто выдался хороший день, который ты, как обычно, портишь своими комментариями, — выдохнула Эмили, подтягивая к себе очередной проект студента, когда грубые руки легли на ее плечи, чуть сдавливая. — Можем сделать этот вечер еще лучше. Майкл не спрашивал, он настойчиво разворачивал за плечи, отвечая: «Не говори глупости» на оторопелое: «У меня работа». Улыбки больше не было, впрочем, как и ничего из тех чувств, что испытывала Эмили будучи с Моникой. Все казалось механическим и безвкусным, но Майкл ехидничал так, словно влажность меж бедер жены — была лишь его заслугой.***
Произошедшее в классе они не обсуждали, но каждый раз, случайно или намеренно, пересекаясь взглядом, обе не могли укрыть небольшую улыбку, и если Моника даже не пыталась стать чуть серьезней или отвести взгляд, то Эмили тут же пыталась подавить улыбку и вернуть свое внимание другим студентам. Им это нравилось: знание о том, что принадлежит исключительно им, было слаще меда, и то, что окружающие не имеют никакого понятия о том, что происходит между ними — довольно заводило. Моника отвечала на классах ровно, без всяких лишних слов и потайных смыслов, но даже при таком раскладе Эмили едва ли могла мысленно вернуть себя к теме разговора, вместо того, чтобы думать о том, что происходило в этих стенах. И полетел к черту весь ее профессионализм, и выдержка, и субординация — все это вывалилось ненужным грузом к ногам Моники, которая вот так просто взяла ее руку, засовывая меж своих бедер. Они не переписывались, но проверив сданные эссе, Моника могла обнаружить рядом с наивысшей оценкой маленькую подпись: «Это было хорошо», отчего щеки чуть краснели, и было совершенно неясно — относится ли это к работе или к тому, о чем они обе постоянно думают. — У тебя снова неверные расчеты, — Эмили тычет пальцем в графики и соотношения размеров, стоя за спиной Моники, и та никак не может подавить глупую улыбку, чуть оборачиваясь к женщине. — Я попробую это исправить, — кивает головой Фишер, и стоит только миссис Стивенс сделать шаг назад, чтобы перейти к другим студентам, как девчонка тут же добавляет. — В последнее время мне тяжело сосредоточиться… И какой бы строгой не хотела быть Эмили, но улыбка внезапно расползлась по ее губам, и она лишь укоризненно качнула головой, повторяя о том, что нужно перепроверить расчеты. Она старалась много не думать о том, что будет дальше, но понимала необходимость этого — ведь они с Моникой не могут и дальше быть в этих странных безмолвных отношениях, и если раньше женщине казалось, что, случись секс, и все желание тут же испарится, то теперь она понимала, как сильно ошибалась. Мало того, что произошедшее в классе с натяжкой можно назвать сексом, но и желание Эмили увеличилось настолько, что она старалась не думать о поглощающем чувстве стыда, когда в ту же ночь касалась себя между ног, пытаясь вообразить, какой бы была с ней Моника. Она давно могла бы сдаться и быть такой же провокационной, как и Фишер — бери меня, ведь я твоя, но вместо этого женщина продолжала удовлетворять свои потребности самостоятельно, давая волю своей фантазии. Моника написала ей первой, в ночь с воскресенья на понедельник. К тому времени они делали вид, что ничего не происходит, уже две недели, и теперь Фишер сдавала позиции. Не то чтобы Эмили была против, скорее наоборот — облегченно выдохнула, понимая, что ждала этого сообщения несчетное количество дней. Моника, [23:39]: Я не могу нормально спать, потому что каждый раз перед сном думаю о Вас, а затем вижу во снах то, чего совершенно не происходит в жизни. Глупая улыбка коснулась губ женщины, в то время как низ ее живота тут же заныл от желания — настолько просто и искренне звучало признание Моники. Она тут же перевернулась на бок, обдумывая, что могла бы ответить. Сохранить молчание — слишком банально, но бедной девочке явно хочется продолжения или, по крайней мере, сочувствия. Миссис Эс, [23:44]: И что же тебе снится? Моника, [23:45]: Вы. Миссис Эс, [23:45]: Очевидно. Моника, [23:45]: И Ваши руки, и Ваш язык. И это совершенно ненормально, поскольку все кажется настолько реалистичным, что я… Миссис Эс, [23:47]: Ты — что? Сообщение оборвалось. Чувствуя, как во рту пересыхает, Эмили с трудом сглотнула. Несмотря на всю неправильность происходящего, ей нравилось переписываться с Моникой, и зачастую именно в переписках они были куда смелей, чем в жизни, и Эмили могла трогать себя, зная, что Фишер не сможет узнать об этом. Моника, [23:48]: Иногда я просто подрываюсь посреди ночи и чувствую боль внизу живота. Миссис Эс, [23:50]: Моя бедная девочка, быть может, я могу посоветовать тебе хорошее снотворное? Мне часто помогало. Моника, [23:50]: Издеваетесь? Миссис Эс, [23:51]: Совсем нет. Моника раскинулась на кровати, наслаждаясь одиночеством, пока соседка принимала душ. Ее кожа была горячей, а плоть пульсирующей, и она не понимала — как можно испытывать к человеку такое бесконтрольное влечение, если он даже не касается тебя, не пишет ничего провокационного, а Моника — хочет, и ноги ее скрещены так, что ищут какого-то тесного контакта друг с другом. Моника, [23:55]: Я хочу вас. Моника, [23:55]: Прямо сейчас. И я никак не могу выкинуть из головы все то, что мы делали, я не говорила, но это было очень… очень приятно. Эмили уткнулась лицом в подушку, понимая, что обильно краснеет от каких-то обычных сообщений. Набор текста, букв, а живот сводит так, словно Моника изящно ласкает ее изнутри, задевая самые чувствительные точки. И она — взрослая женщина — что должна ответить на это? И должна ли отвечать вообще? Но интерес оседает в грудной клетке до дрожи пальцев, которыми она неуверенно, но все же набирает текст. Миссис Эс, [23:59]: Ты можешь лечь на живот? Моника, [23:59]: Что? Почему? Моника не понимает, с какой целью пишет ей женщина, но на живот все же переворачивается, высовывая пятки из-под одеяла. Миссис Эс, [00:01]: А теперь опусти руку ниже и придави ее тазом. Скоро она онемеет, и будет чувство, что тебя касается кто-то другой. Ты сама можешь представить кого угодно. Фишер почти заскулила, закрыв глаза и вытягивая руку так, что когда ее разведенные в сторону ноги опустились ниже, она почувствовала влагу на собственных пальцах. Ей трудно было поверить в то, что это действительно писала Эмили и что та вообще на такое способна, но стоило Монике подумать об этом, как ее телефон вновь завибрировал. Миссис Эс, [00:04]: Или можешь представить, что это делаю я. «Боже», — опустившись с тихим стоном, Фишер отложила телефон под подушку, неловко покачиваясь вдоль пальцев и чувствуя, как совсем скоро ее бедра начали дрожать, а столь необходимая развязка была слишком быстрой для того, чтобы немного помучить себя в сладостных муках. Взмокшая и уставшая, Моника даже не заметила, как провалилась в сон, и только с утра, когда будильник противно пищал под ухом, оповещая, что пора вставать на учебу, она неожиданно заметила пропущенное сообщение от Эмили. Миссис Эс, [00:25]: Я думаю о тебе тоже.