***
Оливер не меняется, из-за чего Монике пришлось сделать определенные выводы о том, что самовлюбленные идиоты в принципе не способны меняться, даже если изменения происходят вокруг него. Еще с лета Фишер старалась минимизировать общение с парнем и всегда умоляла менеджера ставить их в разные смены, но после того, как Оливера умудрились повысить, она больше не могла довольствоваться сменами без его довольной ухмылки. Самое удивительное — Оливера любили. Его любило руководство, его любили гости, которым он щедро развешивал комплименты, за счет чего получал чаевых в два раза больше, чем Моника; его любили сотрудники, и только Моника не могла выносить его высокомерия и постоянных двусмысленных шуточек. — Да ладно тебе, он же дурачится, — Стейси, стоя за кассой, смеется, когда Моника выбегает из подсобки с раскрасневшимся от возмущением лицом. — Да? И почему это он не ведет себя так с тобой? — нервными движениями она заплетает заново хвост и прикладывает ладони к лицу, чтобы унять пыл. — Да я вообще могу засудить его за сексуальные домогательства на работе! — Брось, Оливер только шутит, он же не сделал тебе ничего плохого. Улыбка Стейси снисходительная и ироничная, словно Моника строит из себя недотрогу и жалуется на всякую чепуху, но Монике осточертело отталкивать от себя Оливера и каждый раз угрожать ему тем, что если он еще раз притронется к ней, то мало ему не покажется. И вот теперь, в разгаре осени, Оливер внезапно рассказывает о своих отношениях. Разговор заходит совершенно случайно, когда они со Стейси обсуждают День Благодарения, и парень показательно фыркает, едва речь заходит о семейном ужине. — Мы будем отмечать его с моей девушкой, — заявляет он, чуть приподняв подбородок, на что Стейси возмущенно охает. — Ты не будешь праздновать его с семьей? Это же традиции… — Подумаешь, — Оливер смеется и тут же отходит к новому гостю, чтобы принять заказ. В Австрии Моника никогда не праздновала День Благодарения, и, честно говоря, не была готова к тому, насколько Канадцы озадачены этим праздником. Он фактически не уступал по важности Рождеству или Хэллоуину, или Дню Рождения, и это заставило чувствовать Фишер себя очень глупо, когда в университете все поздравляли друг друга, а она совершенно не чувствовала себя в правильном месте. — И что за несчастную ты закадрил? — интерес щекочет Монике ноздри, и даже если бы ей не было никакого дела, она бы все равно выслушала эту полусказочную историю Оливера. — А что, ревнуешь, Фишер? — парень дергает бровями и тащит девушку за фартук ближе к себе. — Или тоже хочешь себе? Оливер, конечно, шутит, но Моника вдруг вздрагивает, и сердце начинает стучать так быстро, что кажется — очевидно, что он попал в точку. Вот только в каком из этих вопросов правда, догадаться сложно. — А ты догадливый, — хитро щурится Моника, и Оливер смеется, а затем остаток вечера болтает о своей девушке. — Хлоя — самая сексуальная девушка, которую я когда-либо видел, — говорит он, и Моника кивает ему головой. — Я понял сразу, что она запала на меня с нашей первой встречи, так что я не мог отказать себе в желании узнать ее лучше. — Ты имеешь в виду затащить в постель? — А ты догадливая, — Оливер кладет руку на поясницу Моники и нагло ведет ниже. — Хочешь отпраздновать с нами День Благодарения? Фишер не нравится перспектива быть третьей, даже если Хлои и правда самая сексуальная девушка, которую встречал Оливер. Его предложение такое прозрачное и с очевидным подтекстом, что Моника только и может, что смеяться, сжимая ладонь парня и отстраняя его от себя. Оливеру кажется это игрой — Моника податливая, но слишком гордая, чтобы признать свою заинтересованность. Он может видеть, как светлые глаза горят и как девчонка лихорадочно облизывает губы, когда он рассказывает ей о фотках, которые присылает ему Хлоя. Монике плевать на Хлою ровно так же, как и плевать на Оливера, но сама мысль о том, что кто-то, кто безумно привлекает тебя, отправляет тебе откровенные фотки, настолько сильно внезапно заводит Монику, что она едва стоит на ногах. Благо ее смена вот-вот закончится, и она сможет подумать об этом дома или, воспользовавшись советом Эмили, лечь на живот. — Ты чего так завелась? — настигает голос Оливера, когда Моника уже переоделась в обычную одежду и собиралась выйти. — Я могу показать тебе те фотки, если хочешь. — Оставь себе, — Монике уже не до шуток, когда парень загораживает ей дорогу к выходу и стремительно приближается к ней. — Слушай, мне надо идти. — Ничего не случится, если ты задержишься чуть дольше. Какая-то мысль истерично пульсирует в висках, и Моника едва держит себя в руках, стараясь избежать бесконтрольного гнева, но Оливер — наглый и самоуверенный кретин, делает пару шагов навстречу, обхватывая плечи девушки. — Постоянно шарахаешься от меня так, будто я тебя насилую тут… — Ты не мог бы перестать трогать меня? — Фишер нервно ведет плечами, а затем подключает и руки, чтобы скинуть с себя ладони парня. — У тебя ведь есть девушка, а ты все не прекращаешь попыток полапать меня. — Разве одно мешает другому? — интонация Оливера кажется такой безобидной и искреннее непонимающей, что Монике хочется врезать ему по лицу, а затем согнуть свое колено и ударить в пах. Оливер — настоящая заноза в заднице, и когда его сальная улыбочка скользит по раздраженному лицу девушки, та понимает — беды не миновать. Она сопротивляется, настойчиво и вполне понятно, когда парень прикладывает силу к тому, чтобы толкнуть Монику вперед, заставляя ее почти упасть на небольшой шкаф, стоящий позади. — Я предупреждаю тебя последний раз — отвали, иначе, мы будем решать это по-плохому, — голос Моники низкий и опасный, что волоски на затылке Оливера явно встали дыбом, вот только не от страха, а от внезапной волны возбуждения. — Ты милая, когда злишься. Пальцы, словно змеи, ползут по талии и настойчиво пытаются поднять толстовку Моники, пока та сильнее отпихивает от себя руки парня. Дыхание уже сбито от злости, а лицо, кажется, совсем красное, но это лишь распаляет желание парня, который даже не дает вставить слова. — По сравнению с Хлоей ты просто никто, и я делаю тебе одолжение, пытаясь трахнуть тебя, — слова едва разборчивы, но все же Фишер понимает их. — Кто еще даст такой зануде, как ты? — Я сказала, пошел нахер отсюда, Оливер! — уже не стесняясь, Моника кричит громче, стараясь то отпихнуть от себя парня, то не дать ему задрать свою толстовку. И, кажется, это срабатывает, поскольку за дверью тут же слышатся чужие шаги, и едва парень делает шаг назад, как на пороге появляется менеджер, вопросительно оглядывая Оливера и Монику. — Что тут происходит?***
Когда Моника выходит на свежий воздух, ветер кажется ей ледяным по сравнению с ее горящими щеками и грудной клеткой, в которой невыносимо тесно от гнева. Чем она думала, когда вновь попыталась заговорить с Оливером? Должна ли она была рассказать менеджеру о случившемся? Куча мыслей витают в ее голове, пока она бредет к метро, бездумно пиная редкую листву под ногами. Она боялась, что когда-нибудь все домогательства Оливера просто перейдут границу. И на что он готов пойти, чтобы взять свое? — Мисс Фишер, ну и что вы идете нос повесив? День Благодарения все-таки, — раздается знакомый голос слева, и Моника, резко обернувшись к дороге, обнаруживает всю ту же машину, на водительском сидении которой устроилась Эмили. — Это уже пахнет преследованием, — усмехается она, однако подходит ближе и облокачивается на раскрытое окно. — Что вы тут делаете? — Проезжала мимо и подумала взять кофе, но, видимо, не судьба, — женщина улыбается, лукаво склоняя голову на бок. — Ты домой? Или, может, на какую-то вечеринку в честь праздника? — Боюсь, что все последние мои вечеринки проходят лежа на животе. Эмили почти вспыхивает, но взгляд не отрывает — точно смотря в глаза Моники. Ее живот в одну секунду скручивает так, что дышать становится невыносимо тяжело, а в голове пульсирует лишь одна мысль: «Не натвори глупостей». Моника чуть прикусывает нижнюю губу, топчась на месте и не решаясь что-либо сказать. Быть может, она переборщила со своей откровенностью? — Садись в машину. Звучит это хрипло и в командующем тоне, что у Моники просто нет сил сопротивляться. И пока она молча залезает в салон, самодовольно улыбаясь, в голове вереницей несутся неприличные картинки о том, что следует за этим предложением, ведь прошло уже достаточно времени с тех пор, как Эмили запустила свою руку в ее штаны, и больше они не разговаривали об этом. Не обсуждали, не договаривались о продолжении, не выясняли отношения. — Я могу что-то спросить? — спустя минут пять угнетающего молчания интересуется Моника, глядя на женщину. — Нет. — Это еще почему? — хмурит брови та, замечая, как заметно нервничает Эмили. — Потому что я знаю, о чем ты хочешь спросить, — сухо выдает Стивенс, следя за дорогой и не позволяя себе обернуться. — И о чем же? — хмыкает Моника, тут же ловя взгляд преподавательницы. — Ладно, я поняла. Но, правда, зачем вы здесь? Или около вашего дома нет кофеен? Эмили чуть раздражается, она понимает, что это глупо — не хотеть обсуждать все эти чувства, терзающие ее изнутри, с Моникой. В конце концов, они обе осознают, что хотят друг друга, что их влечет друг к другу, но говорить об этом честно — подобно пытке, и Эмили лучше придумает причину для встречи с Фишер, нежели признается, что попросту скучает и ищет какого-то уединения. — Я сказала правду, — со спокойным лицом врет Стивенс и, на секунду обернувшись к девчонке, нежно улыбается. — Возьми на заднем сидении коробку. Это тебе. Сердце Моники пропускает удар, и кажется, будто бы кончики ее ушей краснеют, когда она тянется к небольшой коробке, о которой сказала ей женщина. — Что это? — интересуется она, боясь открыть. — Подарок. Открой, — Эмили терпеливо ждет, когда Моника поднимет крышку и застынет в немом восторге. — Обыкновенный шарф. Ты вечно ходишь с раскрытой шеей, заболеешь и сляжешь на неделю, а то и две, а я не люблю, когда пропускают мои занятия. «Ну конечно», — хочется иронично протянуть Фишер, но вместо этого все слова застревают у нее в горле, и кончики пальцев начинают дрожать от восторга и какого-то необъяснимого чувства. Она едва понимает, как справиться с этими эмоциями, когда смотрит на женщину, поглаживая пальцами мягкую ткань шарфа. Он просто невероятный — горчичного цвета, теплый, вязанный и огромный, что можно обмотать шею несколько раз и еще укрыть половину лица от вечернего ветра. Моника часто использовала шарфы, но больше как красивый аксессуар или дополнение к стилю одежды, нежели по необходимости укрыть шею, именно поэтому — все ее шарфы простые и тонкие, но другое дело — подарок Эмили, преподнесенный с заботой и каким-то трепетом, что Моника едва может сдержать слезы. — На ваши классы я бы приходила даже при смерти, — признается девчонка, вызывая легкий смешок преподавательницы. — И использовала шарф как подушку для сна. — Наглеешь, Фишер. — Нет, правда, шарф просто восхитительный, — улыбается она, бессовестно протягивая руку к колену Эмили. — Но городской дизайн все еще не мое. — О, даже так? — миссис Стивенс чуть приподнимает бровь, стараясь не обращать внимания на пальцы студентки, поглаживающие ее колено. — Я думала, тебе нравится? Я имею в виду, ты выглядишь увлеченной… — Я полагаю, мы обе знаем, чем я увлечена. И в груди Эмили моментально становится слишком горячо от такого признания, а между чуть разведенных ног призывно тянет из-за нехитрых манипуляций Моники. Она не позволит этому случиться. Не так. Не сейчас. Женщина едва дышит, стараясь подобрать нужные слова, но Фишер делает это за нее. — Я ничего не хочу сказать по поводу вашего преподавания, просто иногда… Иногда мне очень тяжело сконцентрироваться на лекции из-за Вас и всяких мыслей, — кожа под пальцами Моники горит даже через ткань джинсов, так что Эмили чуть сводит колени, не позволяя девчонке воспользоваться моментом. — Я и не собиралась ничего делать. Эмили ловко переводит тему, и до конца поездки они не возвращаются к неудобным разговорам, к которым обе еще не готовы. Моника довольно заматывает шарф вокруг своей шеи и восхищенно признается о том, что он невероятно теплый и мягкий, на что женщина лишь нежно улыбается девчонке. Фишер расспрашивает ее о том, будет ли ее семья отмечать День Благодарения, и лишь после этого узнает о том, что Эмили как раз собиралась на семейный ужин. Какое-то необъяснимое чувство царапает внутренности Моники, напоминая о том, что у миссис Стивенс — семья, ждущая ее за праздничным ужином, и Моника всего лишь студентка, с которой у них непонятные взаимоотношения. Скорее всего временные и скоротечные. Что-то заставляет девчонку почувствовать себя такой маленькой и незначительной для другого человека, что от этого сводит желудок, и в глазах появляется проблеск слез. Конечно же, Эмили никогда не обменяет свою семью на мимолетный роман с Моникой, которая даже не может удержать себя в руках, распаляя свое желание на занятую женщину. — Тогда счастливого Дня Благодарения, — улыбка Фишер выходит какой-то вымученной, прежде чем она хочет выйти из машины. Ее губы покалывает от желания поцеловать женщину, но в глубине души она совершенно не хочет предпринимать что-либо без желания Эмили. И Эмили смотрит на нее с немой надеждой и тупым страхом податься первой к девчонке. — Тебе тоже, — тихо бормочет она, осторожно касаясь рукой мягкой ткани шарфа. — Надеюсь, он тебе понравился. Я долго выбирала и боялась, что с чем-то не угадаю. — Мне очень нравится, правда, — кивает Моника, перехватывая ладонь женщины и невесомо касаясь губами запястья. — Спасибо еще раз.***
В библиотеке пусто, и окно, внезапно появившееся между классами Моники, как раз кстати. Ари несет два стаканчика с кофе и усаживается напротив, скидывая ботинки и подкладывая ноги под себя. Они не виделись уже долгое время, и Моника почему-то чувствовала вину за то, что в последнее время она практически не пересекается с друзьями. Все свободное время Фишер проводила либо переписываясь с Эмили, либо сидя над заданиями для университета, а полноценные выходные выпадали так редко из-за уволившейся баристы, что, казалось, будто бы Моника не видела ничего, кроме работы да учебы. — Ты уже закончила с классами? — пытливо интересуется Ари, поднося стаканчик к губам. — Можем прогуляться до твоей работы, я все равно не хочу идти на колористику. — Не могу, у меня окно, а потом класс миссис Стивенс, она убьет меня, если я прогуляю, — Моника поджимает губы, наблюдая за тем, как тускнеет лицо подруги. — Да прямо-таки убьет, вы с ней уже как сросшиеся близнецы. — Это неправда, — улыбка касается губ Фишер, но Ари обиженно отводит взгляд. — Когда в последний раз мы нормально гуляли? У тебя либо работа, либо универ, либо миссис Стивенс, — кажется, Ари говорит довольно громко, что Монике приходится шикнуть, умоляя разговаривать чуть тише. — Что у вас вообще происходит? Вы типа вместе или что? Ари выглядит подавленной, и это разрывает сердце Моники. Ей меньше всего хочется, чтобы подруга выглядела печальной или была так расстроена положением дел, ведь Моника действительно старается уделить внимание всем, но в силу того, что к Эмили ее действительно влечет, она неосознанно отдает этому привилегии во времени. Но разве бывает по-другому, когда ты влюбляешься? Моника помнит, как однажды ей сказала Джейн: «Когда начинаются мальчики — заканчиваются девочки», считая это философией жизни, поэтому обижаться на нехватку времени на друзей во время отношений — попросту глупо. — Прости, Ари, я просто совершенно не могу выбраться никуда, везде этот завал, — сделав щенячьи глазки, Моника ободряюще погладила подругу по плечу. — Я обещаю, мы выберемся куда-нибудь в ближайшее время. Тем более что скоро Хэллоуин. — Ты проигнорировала мой вопрос, — Ари щурится и игриво склоняет голову на бок. — Что у вас происходит? — Ничего особенного. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты не умеешь врать? И то правда, ведь щеки Моники тут же заливает краска, а зрачки бегают из стороны в сторону. Моника просто не умеет скрывать эмоции, они обнажаются так легко и непринужденно, что обмануть не получится. Но Ари не обижается, лишь хохочет, наблюдая за тем, как подруга смущается еще больше и оглядывается по сторонам, словно пытаясь избежать невольных слушателей. — Ну… У нас было кое-что, но это не так, как ты об этом думаешь. В общем, все странно, — закусив губу, Фишер исподлобья взглянула на Ари. — Все это словно не по-настоящему. — Почему? — Потому что в жизни так не бывает, — резюмирует та и глубоко вздыхает. Ей самой не до конца верится в реальность происходящего, ведь не может быть такого, что у нее действительно есть шанс иметь какие-то отношения с преподавательницей. Но Моника не слепая — она видит, как смотрит на нее Эмили, чувствует, как та реагирует, и слышит, как женщина дышит, когда девчонка приближается к ней ближе положенного, нарушая все личные границы. — Но это уже происходит, — Ари говорит убедительно и просто, и в голосе ее нет ни намека на сомнение. — И я рада за тебя, но только, пожалуйста, не забывай обо мне. — Ты ведь не ревнуешь, верно? Моника смеется и, подавшись вперед, игриво толкает подругу в плечо, заставляя ту улыбаться. Ари ревнует. До безобразия ревнует, и в груди у нее все замирает, когда подруга смеется над этим предположением, будто бы это чувство такое нелепое, что не имеет права на существование. И момент ужасно неловкий, когда улыбка выходит фальшивой, а голос совершенно неубедительно тянет: «Конечно, нет». Но Моника верит. Моника совершенно не разбирается во лжи.***
— Сейчас я раздам вам небольшие тесты по пройденному материалу, и у вас будет ровно сорок минут на их решение, а дальше начнем лекцию, — голос Эмили разносится по аудитории, вызывая тихий гул студентов, которые явно не готовы к такой резкой проверке, хотя подобная практика и не была чем-то новым. Но Моника улыбается и не сводит взгляда с миссис Стивенс, когда та нагибается, чтобы положить листок с тестом перед студенткой. Они задерживают друг на друге взгляд лишь на несколько секунд, но Фишер все-таки умудряется игриво закусить нижнюю губу, вызвав негодование женщины. Эмили до ужаса не любит, когда Моника играется на ее классах. — А телефоны собирать будете? — смеется Фишер, стоит Стивенс начать спускаться вниз по рядам, чтобы вернуться к своему столу. — У Вас, мисс Фишер, в первую очередь, — иронично протягивает та, даже не думая делать этого на самом деле. — Вы заядлый любитель посидеть в телефоне вместо работы. — Тогда я сдам его по собственному желанию, чтобы не отвлекаться, — Моника веселится и ощущает себя вполне комфортно, пока другие студенты непонимающе смотрят на нее и перешептываются, когда она и впрямь вытягивает руку с телефоном. Эмили не понимает этих выходок Моники, но все же забирает телефон, демонстративно закатывая глаза. И стоит ей сделать шаг назад, чтобы, наконец, вернуться к учительскому столу, как девчонка окликает ее сзади, говоря так тихо, что фраза кажется практически интимной: — Я забыла заблокировать его, так что погасите экран сами. Эмили не обращает на эту фразу никакого внимания. Не обращает ровно до тех пор, пока не присаживается на стул и не кидает мимолетный взгляд на дисплей, который должен был потухнуть самостоятельно, но… Моника ловит ее ненавистный взгляд и широко улыбается. Издевается. С дисплея на нее смотрит вполне себе невинная девочка: ярко выраженные веснушки, смеющиеся глаза, растрепанные волосы, лежащие на голых худеньких плечах, и Эмили интуитивно понимает — ниже ничего, но фото обрезано, и это дает волю фантазии. Женщина сглатывает, с какой-то откровенной жадностью всматриваясь в фотографию — то, как большой палец Моники оттопыривает нижнюю губу, давая рассмотреть ровный ряд нижних зубов и едва виднеющийся розовый язык. Эмили и сама не понимает, отчего внизу живота начинает тянуть, ведь в фото нет ничего такого, что могло бы по-настоящему ее завести, но взгляд Моники на фото — бесстыдный и смеющийся, словно провоцирует: «Тебе нравится?». И Стивенс вновь поднимает голову, глядя на Фишер, сидящую за партой. Ей нравится. Ее голова идет кругом, когда она наблюдает за тем, как Моника чуть сводит колени, а затем ерзает на месте, не прекращая смотреть в свой тест. Точно, издевается. Эмили ощущает, как слюна скапливается у нее под языком, а внизу живота совсем тепло, и она, словно не ведая, что делает, словно не боясь, что кто-то поймет, что она рассматривает в телефоне студентки, чуть разводит фотографию пальцами, приближая лицо Моники. Так можно заметить, как блестят ее губы и какой влажный кончик языка, что под одним глазом чуть осыпалась тушь, а на плечах россыпью лежат такие же веснушки, как на носу и щеках. Эмили медленно перетягивает фотографию ниже, чувствуя, как ее сердце начинает колотиться. Кожа Моники белоснежная, и, помнится, безумно мягкая, и женщина может видеть, как торчат острые ключицы, а чуть ниже виднеется начало груди — и эта недосказанность заводит намного сильнее того, если бы Моника дала ей увидеть нечто большее. Фантазия делает свое дело, так что миссис Стивенс почти с мазохизмом рассматривает фотографию, представляя, как Моника прикрывает небольшую грудь свободной рукой, словно дразня. Щеки Эмили заливает румянец, когда она оглядывает аудиторию, чтобы убедиться, что все заняты работой, и лишь Моника ловит ее взгляд, игриво склоняя голову. «Тебе конец», — читает по губам Фишер и тут же опускает голову, чтобы не рассмеяться. — Ты это специально устроила, да? — спрашивает Эмили почти в опустевшей аудитории, нехотя возвращая Монике ее телефон. — Может быть, — девчонка безразлично пожимает плечами и чуть улыбается, глядя в глаза напротив. — Понравилось? — В следующий раз выгоню. — Хорошо, — тут же соглашается та, иронично склоняя голову на бок и наблюдая за тем, как Эмили жадно осматривает ее лицо, несмотря на эту показательную отстраненность. — Так понравилось? Моника безрассудна, она спрашивает в лоб, даже не боясь никаких последствий, и в солнечном сплетении у нее приятно теплеет, когда женщина настойчиво игнорирует вопрос, следуя в конец аудитории. Монике вообще нравится стиль их общения, что даже после того, как они практически занялись сексом, Эмили делала вид, что ей все равно. — Возьми планшеты, поможешь мне донести их, а то я вновь раскидаю все по коридору, — уголки губ миссис Стивенс предательски дергаются, когда Моника, не скрывая эмоций, заливисто смеется. И со стороны кажется, будто бы последний вопрос отпал сам собой, но прикрывая за собой аудиторию и следуя вдоль коридоров, Эмили не может перестать думать о фото. Моника идет чуть впереди: ее рыжие волосы растрепанными локонами опадают на лопатки, короткий свитер задирается каждый раз, когда та поправляет макеты, отчего полоска кожи оголяется у края джинсов, и от нее по-прежнему терпко пахнет апельсинами и кофейными зернами. На какое-то время Эмили даже теряется в собственных чувствах — ведь так невозможно, желать свою студентку, которая лишь играется с ней, практически манипулирует, и если та фотография — не манипуляция, то что? Внизу живота Стивенс все еще тепло, и она фактически может чувствовать, что при каждом шаге влага скользит меж ее бедер. — Как ты до этого додумалась? — внезапно спрашивает Эмили, прочищая горло. — До чего? — оборачивается Моника, растерянно глядя на женщину и хмурясь в непонимании. — Фото. — А-а, вы все еще думаете об этом, — Моника понимающе улыбается, хитро прищуриваясь, отчего маленькие морщинки расползаются вокруг ее глаз. — Да не знаю, как-то спонтанно… Но Эмили ей не верит. Спонтанно отдать телефон с включенной на нем фотографией — не придумаешь, к тому же, Моника явно не особо изобретательна в своих методах соблазнения, и это лишь какой-то совет, вычитанный из интернета или еще чего. Эмили не отвечает, и тогда Моника чуть притормаживает, сравниваясь с женщиной и желая идти как можно ближе, практически соприкасаясь плечами. — Я видела, как вы рассматривали фото. Мне польстило, что вам понравилось. Эмили могла бы сказать, что это неправда и гнусная клевета, но глупо оправдываться, когда Моника сидела прямо перед ней и могла видеть, как увлеченно женщина рассматривала фото, вглядываясь в каждую веснушку. Она сглатывает густую слюну, не зная, что сказать, когда Моника нагло склоняется прямо над ее ухом, не обращая внимания на то, что другие студенты лавируют рядом с ними, не создавая никакого уединения. — У меня есть еще фото. Хотите, покажу? Кажется, будто бы ребра трещат от той силы, с которой сердце ломится в них, и Эмили лишь сильнее цепляется за макеты, никак не высказывая свое недовольство или возбуждение, которое с каждой секундой становится все очевидней. И когда она открывает дверь подсобки, она старается звучать как можно спокойней: — Поставь макеты в тот угол. А затем аккуратно опускает макеты рядом с дверью, опирая их на стену. Ей нужно перевести дыхание и желательно угомонить колотящееся сердце, но Моника постоянно находит что сказать, чтобы выбить женщину из равновесия. И вот теперь, оборачиваясь к девчонке, точно смотрящей на нее, Эмили видит ее возбужденность: такое откровенное и бесстыдное, что колени вмиг подкашиваются, а тихий вздох останавливается где-то между грудью и горлом. Моника смотрит на нее вызывающе, чуть опираясь бедром на стол, заваленный всякими бумагами и хламом, которого полно в кабинете. — Тебя нужно попросить или…? — Моника даже не успевает закончить, как правая рука Эмили проворачивает замок, оглушая этим звуком. Все происходит слишком быстро. Женщина за считанные секунды настигает девчонку и, чуть развернув ее, полностью вжимает в стол, и звук, сорвавшийся с губ Моники, кажется чем-то нереальным, отчего у Стивенс напрочь сносит крышу. Она и сама не может понять, не осознает, как ее тело становится таким тяжелым, горячим и мягким, когда девчонка податливо откидывает шею, подставляя под напористые поцелуи женщины. Эмили вновь избегает чужих губ, будто бы это создает лишние трудности в их и без того непростых отношениях, но в этот раз Моника не противится и не пытается поцеловать преподавательницу в губы. Ее пальцы судорожно скользят по чужой талии, отмечая про себя, какая плотная и горячая ткань рубашки, ей нравится чувствовать, как выгибается Эмили и как выпирают под пальцами ее лопатки. Моника почти задыхается от нехватки воздуха, когда зубы женщины несильно скользят по ее коже, останавливаясь где-то у ключиц, и ее поцелуи короткие, рваные, суматошные. В голове Фишер слишком много неприличных мыслей: начиная от тех, что с ней это делает самая горячая преподавательница университета, заканчивая тем, что от одной лишь мысли о том, что Эмили сейчас возьмет ее здесь — Моника заводится за долю секунды. Но, несмотря на все ожидания и долгие ласки, ради которых Моника готова пропустить предстоящий класс, миссис Стивенс действует быстро. Руки ее чуть подрагивают, то ли от возбуждения, то ли от неуверенности, но все же расстегивают джинсы девчонки и даже тянут их вниз, что Фишер несвоевременно хочется пошутить о том, не туго ли было ее ладони в прошлый раз. Но весь смешок застревает где-то в горле, когда Эмили, без всяких прелюдий, просовывает ладонь под нижнее белье, тут же скользя пальцами ниже и утопая в вязком возбуждении. Впервые ей хочется выругаться, как это делают в фильмах, хочется прокомментировать насколько потрясающе влажная Моника, насколько это ужасно и неправильно, и как сильно ей хотелось сделать это все прошедшие месяцы. Но вместо этого — Эмили склоняется ниже, оставляя короткий поцелуй под ухом девчонки, и она понимает, что вопрос, слетающий с ее губ, такой глупый, но все же необходимый. — Ты ведь делала это раньше? — спрашивает она, едва шевеля губами. Моника не выглядит как девственница, даже судя по тому, сколько она себе позволяет, но Эмили кажется неправильным, если бы она не поинтересовалась об этом. И где-то напротив своей кожи женщина чувствует смешок, а бедра раскачиваются вдоль ее пальцев, дразня. — Думала, будешь моей первой? — Моника даже умудряется смеяться в подобной ситуации, вот только выходит это жалко и вибрирующе, голос ее дрожащий и низкий. — Надеялась, что нет, — в ответ усмехается Стивенс, дразня девчонку пальцами и вводя их лишь на одну фалангу вглубь. Эмили нравится слышать, как стон Моники тонет в ее волосах, а пальцы впиваются в бока так сильно, что глупо надеяться, что следов не останется. И совершенно невероятно чувствовать, как комната быстро заполняется запахом апельсинов и секса, и кажется, будто бы сексом Моника пахла всегда, ровно так же, как и цитрусами. Кожа на ее шее влажная и соленая, такая же, как если бы Эмили присела на колени, нарочито медленно разводя ноги Фишер и делая широкий взмах языка. Но вместо этого она вжимается пальцами глубже, чуть поджимает их, делает это под разными углами и с разными толчками, словно сейчас — самое время для экспериментов, но Моника не перестает цепляться за нее и подаваться бедрами вперед, чувствуя, как ноги предательски дрожат, в груди словно натягивается тугая нить. В какой-то момент она даже перестает дышать, когда пальцы Эмили ложатся на комок ее нервов и делают несколько стремительных движений, пока Моника не вздрагивает и не обхватывает ее руку, умоляя остановиться. Грудная клетка вздымается слишком часто и рвано, волосы прилипают к шее, а перед глазами все темнеет от нахлынувших чувств, и Фишер не смеет ничего сказать, пока Эмили оставляет целомудренный поцелуй на ее щеке, а затем отходит, ища что-то, обо что можно вытереть руки, блестящие от смазки. Это становится неловко лишь на несколько секунд, когда они сталкиваются взглядами, не зная, о чем стоит говорить да и нужно ли это делать. Моника все еще в том же положении у стола, с приспущенными джинсами, раскрасневшаяся и довольная, что Эмили хочется поцеловать ее, но, вместо этого, она отворачивается, убирая брошенные макеты на нужное место. — Это просто секс, понятно? — вносит ясность Стивенс, и пока что Монике нет до этого никакого дела. Она лениво поправляет одежду и следует к выходу, останавливаясь рядом с женщиной. Эмили в ее руках другая — хрупкая и нежная, и вся такая податливая, что Фишер хочется окончательно послать к черту учебу и остаться здесь до конца вечера. — Брось, ты что, даже не влюбилась в меня? — Моника смеется, коротко целуя за ухом и стараясь спуститься к шее. — Я думала, у нас это взаимно. — Секс не имеет ничего общего с любовью, Моника, — голос Эмили безразличней, чем хочется, но шею она все же выгибает и даже позволяет девчонке развернуться к ней чуть удобней. — Значит, ты меня не любишь? — дыхание вновь сбивается, когда под губами ощущается бешеный пульс Эмили, и Моника не отказывает себе в удовольствии, чуть засасывая кожу, чтобы не оставить следы. — Нет. — Врушка. Фишер понимающе щурится, заглядывая в глаза напротив, и тянется к губам Эмили, но та вновь уворачивается от нее, не позволяя этому случиться. — Тебе, кажется, нужно идти на занятия. Как и мне. — Ты зануда, ты знаешь? — нехотя Моника делает шаг назад, находя на полу свою сумку и вешая ее вновь на плечо. — Но мы это еще обсудим.***
— Ты же обещала, что будешь в костюме! — недовольно тянет Моника, наконец, встречая Эмили на вечеринке. Точнее, вечеринкой это трудно назвать — скорее университетский вечер в честь Хэллоуина, но студенты и к этому отнеслись весьма серьезно, подобрав самые изощренные костюмы. Ари скакала неподалеку в костюме Супергёрл, Джейн в одном из образов Леди Гаги, а Шон отличился креативностью и пришел в костюме брокколи — его выбор был самым странным для Моники, но она не осуждала его. — А я в костюме, — улыбается миссис Стивенс, показывая палочку в руках. — То, что ты напялила шляпу и нашла платье своей молодости в шкафу, еще не делает тебя ведьмой. — И кто из нас еще зануда… — закатила глаза женщина и продолжила изучать взглядом танцующую толпу. Сама Моника остановила свой выбор на образе ядовитого плюща, что по ее мнению, идеально подходил ей. Она не знала, то ли выбор был действительно удачным, то ли Эмили соскучилась по ней за прошедшие несколько дней, которые они не пересекались в университете, поскольку взгляд той был вполне очевидным. — Нравится то, что ты видишь? — кокетливо тянет Моника, вызывая одобрительную улыбку Стивенс. — Думаешь, еще не все успели заценить твой обтянутый зад? — ухмыляется женщина, и Фишер тут же вспыхивает от возмущения. — Будто бы мне есть дело до всех. Монике вообще хочется побыстрее слинять с вечеринки и остаться наедине с Эмили, но та уговорила остаться девчонку еще хотя бы на пару часов и пересекаться как можно меньше, чтобы студенты и преподаватели вдруг не начали шептаться за их спинами, и благо миссис Стивенс не видит, как заинтересованно наблюдает Ари за их разговорами. — О, вы прекрасно выглядите, — появившийся словно из ниоткуда Шон заставляет Монику вздрогнуть и обернуться на источник голоса. — Вы обе. — Спасибо, Шон, — сдержанно кивает Эмили, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей не особо хочется оставаться одной рядом с парнем, но Фишер, явно раздражаясь, почти тут же ретируется в толпу, бормоча о том, что ей ужасно скучно. Женщине кажется, что Шон сейчас уйдет следом за Моникой, но вместо этого он подхватывает два бокала с шампанским у идущего мимо официанта и протягивает преподавательнице, и ей не останется ничего другого, кроме как принять бокал. Шон смотрит на нее внимательно, все с той же надеждой в глазах и долей ревности. — Вы, должно быть, очень нравитесь Монике, — резюмирует он, не сводя глаз с Эмили, и та едва умудряется сохранить невозмутимое выражение лица, пока ее сердце волнительно пропускает удар. — Прости? — Ну, она всегда говорила, что ненавидит городской дизайн, а теперь берет ваши классы и не отходит от вас ни на шаг. Это замечание справедливо, что Эмили даже нечего ответить, поэтому она прислоняет бокал к губам и делает короткий глоток, пытаясь хотя бы так заполнить тишину. — У нее есть хороший потенциал в этой дисциплине, я думаю, она понимает это, поэтому пересмотрела свои взгляды, — задумчиво тянет Стивенс, прекрасно понимая, насколько это абсурдно, ведь Моника никогда не хотела связывать с этим свою жизнь. И Шон на удивление делает вид, будто бы верит. Все вообще удивительно хорошо притворяются, кроме Моники, которая без конца рассказывает Ари о том, как она страдает, когда не может быть рядом с Эмили, как она ревнует, когда Шон вновь пытается завоевать ее внимание. Все это раздражает, и вместо сладкой лжи и притворства, что все хорошо — Моника выбирает правду. Монике не кажется странным то, как Ари умоляет побыть с ней чуть дольше и не бежать за Эмили, как только она покидает общий зал. Но девчонка не слушается — бежит за Стивенс, и когда оказывается на улице, облегченно выдыхает, замечая преподавательницу у выхода с зажатой в зубах сигаретой. На улице уже совсем темно и намного тише, но музыка, играющая в помещении, также слышна в округе. Фишер вздрагивает от холода и благодарно принимает протянутую сигарету от Эмили, а затем довольно затягивается. — Ты не должна была бежать за мной, все это слишком очевидно. — Что — это? — интересуется Моника, выпуская облачко пара. — Ты сама знаешь что, — отворачивается женщина, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Но Фишер будто бы все равно, она делает маленький шаг навстречу и осторожно касается руки напротив, несмотря на сопротивления Эмили. Кожа у нее уже остывающая, но как всегда приятная, что девчонке до одурения хочется поцеловать ее. — Тут никого нет, — резонно подмечает она, на что Эмили лишь закатывает глаза. — Зато здесь полный кампус студентов, которые могут выйти в любой момент… — Но это ведь заводит, — притягивая женщину ближе к себе, Моника коварно улыбается и чувствует, как ускоряется ее сердцебиение. — Не так ли? Стивенс не отвечает, и ее смешок мгновенно тает в коротком поцелуе, прежде чем она отстраняется. Так нельзя. Девчонка довольно улыбается ей, но руки не отпускает, перебирая пальцы и глядя в лицо женщины. Ей нравится такая близость: опасная и неправильная, нравится, что так на нее смотрит не девчонка или парень того же возраста, а взрослая женщина, с возрастными морщинками, с чуть виднеющимися складками на руках. У Моники переполняется сердце нежностью и страстью, ей хочется, чтобы Эмили смотрела на нее так постоянно, целовала ее и дарила ей ласки, о которых та не могла и мечтать. — Ты будешь свободна после? — отправляя бычок в урну, интересуется Фишер. — Муж будет меня ждать… — Ты думаешь? — она тянет женщину к себе, заставляя ту прижиматься к ней непозволительно близко, так, что, чуть нагнувшись, можно без труда поцеловать. И Эмили дрожит — не то от холода, не то от этой близости, она втягивает носом морозный воздух и позволяет Монике мягко касаться ее щек губами. Отталкивать ее совершенно не хочется, хотя здравый разум кричит о том, что они просто не могут заниматься этим около университета, где в любой момент может выйти какой-нибудь студент и застукать их в недвусмысленной позе. И стоило это мысли проскользнуть в голове миссис Стивенс, как дверь сбоку тихо скрипнула, и Монике тут же пришлось оттолкнуть женщину, сделав вид, что она увлечена чем-то другим. Сердце вдруг заколотилось так быстро, а страх подступил к горлу ощущением тошноты — их ведь могли застукать! Но едва подняв голову, чтобы понять, кто вышел на улицу, Моника едва заметно выдохнула. — Там… Эм, в общем… Тебя ищет заведующий кафедры, — Джейн неловко перетаптывалась с ноги на ногу, и Моника, на протяжении всей дороги обратно в кампус, не могла понять, заметила ли подруга что-то, что не должна была видеть, или нет, но еще сильней ее сердце билось от той мысли, зачем она понадобилась заведующей кафедры в такой день.