Четыреста два

Эмили кажется, что все происходит не по-настоящему, будто все, окружающее ее, — ложь. Наглая, бескомпромиссная, с вытекающими последствиями. Вот только прикосновения Моники — вполне реальные, заставляющие позвоночник дрожать, а мурашки бежать вдоль рук, останавливаясь покалываниями в кончиках пальцев. И ощущать Монику в собственных руках — реально, ее мягкую, совсем еще юную кожу, не тронутую морщинами, ее небольшой шрам правее от пупка, ее веснушки, хаотично разбросанные по лицу. Моника, возможно, реальней всего, что было у Эмили когда-либо. Любовь с Майклом всегда была какой-то вынужденной, вымученной долгими годами после свадьбы, а сын являлся лишь призрачным напоминанием об этом событии, и было просто удивительно, как эта семья, спокойно существующая друг от друга, могла оставаться в глазах других крепкой и вдохновляющей. Ложь — удивительный манипулятор, вызывающий восхищение. Ложью всегда легко восхищаться, ложь принято приводить в пример. Но с Моникой — Эмили не приходится врать. Практически не приходится. За исключением тех моментов, когда самодовольная Фишер вытягивается кошкой, в очередной раз желая услышать признание в любви, будто бы это по-настоящему что-то изменит. И Эмили в очередной раз ласково улыбается ей, нежно пропуская сквозь пальцы пряди рыжих волос и напоминая о том, что это всего-то секс. — Лгунья, — беззлобно мурлычет Моника и ближе льнет к чужой руке, лишь бы женщина не отстранилась. Она смотрит на Эмили внимательно, словно анализируя сказанное, скользит взглядом по небольшим морщинкам около глаз, опускается ниже — к губам, невольно вспоминая, как те еще некоторое время назад осторожно изучали ее маленький шрам, а затем неожиданно предполагает: — Ты часто врешь? — Что ты имеешь в виду? — Эмили напрягается, но вида не подает, ведь Моника — самое настоящее, что у нее есть, с Моникой не нужно врать. С ней можно только недоговаривать, но разве это считается за ложь? — Я имею в виду, часто ли ты врешь другим? Ты выглядишь невозмутимой, говоря совершенно абсурдные вещи. И на удивление, Стивенс расплывается в улыбке, быстрым движением целуя девчонку в висок и помогая ей застегнуть пальто. В машине при выключенном моторе довольно холодно, даже несмотря на запотевшие окна от их дыхания, и ловя себя на этой мысли, Эмили чуть смущается, ощущая себя совершенно молодой и безбашенной. Она даже не может вспомнить, когда в последний раз у нее был секс в машине. Кажется, это было, когда они с Майклом еще не были женаты, и теперь подобный опыт вызывал у нее настоящую волну восторга и какого-то трепета, объяснить который женщина могла с трудом. — Мне не приходится врать, потому что люди, как правило, не спрашивают меня о таких вещах, — простодушно объясняет она, и Моника никак не может отвести взгляд от рук Стивенс, которые бережно укрывают девчонку. — Лучше расскажи, для чего ты тогда понадобилась зав.кафедрой? — Она сказала, что кто-то из Ванкувера заинтересовался нашим проектом, и вполне вероятно, что мне могут предложить грант для развития этой темы и учебы в Ванкувере, — наспех обмотав шею шарфом, подаренным Эмили, Моника мягко улыбается, глядя на женщину. — Но пока все это под вопросом, так что я не хотела говорить об этом раньше времени. — Тебе бы хотелось остаться в Канаде? Эмили кажется, будто бы ее сердце сжимают в кулаке, не давая ему равномерно биться. Она знает, что, в конечном итоге, Монике придется уехать, но если по-настоящему озаботиться этим, она вполне нашла бы варианты остаться. Женщине не хочется озвучивать это вслух, как предположение о том, что после учебного года можно никуда не уезжать. — Очень, — кивает головой Моника, и в ту же секунду ее рука опускается на руку Эмили. — Я бы очень хотела остаться с тобой. Разве тебе бы этого не хотелось? И уже позже, намного позже того вечера, когда они сидели в машине, Эмили осознавала, что, возможно, хотела этого больше всего на свете. Гораздо позже, когда имя Моники ощущалось цитрусовым привкусом на губах, а ее запах настойчиво въелся в кожу, Эмили отдавала себе отчет в том, что, пожалуй, это было единственным, чего она хотела. Но тогда, сидя перед Моникой и смотря на ее растерянное, полное надежды и нежности, лицо, она могла лишь коротко кивнуть головой, подтверждая вопрос девчонки и выпуская ее на холодный вечерний воздух, иронично напоминая о том, чтобы та не забыла о предстоящих классах и дедлайнах, которые в последнее время Моника окончательно срывала. Говорят — любовь вдохновляет. Говорят, что любовь дает силы, новое дыхание, будто бы до этого скованные руки вдруг становятся свободными, что все становится гораздо проще. За свои годы Моника много слышала о любви, но теперь, ощущая это сковывающее грудную клетку чувство, она понимала — все это ложь. Либо же с ней было что-то не так, и любовь действовала на нее совершенно иначе. Никакой легкости, никакого вдохновения, никаких успехов и прорывов в учебе, скорее напротив — Фишер забыла абсолютно обо всем, кроме Эмили. Казалось, словно ее мир сжался до одной женщины, не позволяя заботиться ни о чем вокруг, кроме нее. Вот и сейчас, сидя в небольшой квартирке Ари на окраине Торонто, Моника не могла перестать думать о миссис Стивенс. Все ее мысли были заняты лишь тем, что женщина пытается оградить их совместное времяпрепровождения в институте, объясняя это якобы косыми взглядами в их сторону. Честно говоря, Монику это мало волновало, она никогда в действительности не задумывалась над тем, что будет, если кто-то застукает их целующимися в аудитории, к тому же — что за этим следует. Все казалось какой-то глупостью, выдуманной из-за мнительности Эмили, и теперь, когда женщина жестче обговаривала их уединение в стенах кампуса, Моника злилась. Ари молчала уже несколько минут, напряженно вглядываясь в лицо подруги, искаженное раздражением, когда она с такой нетерпеливостью набирала сообщения. Одно за другим, совершенно не обращая внимания на Ари. Наконец поняв, что подруга замолчала, а в комнате повисла тишина, Фишер подняла голову, тут же меняясь в лице и всем видом показывая свое сожаление. — Прости, я отвлеклась. — Ты слышала хотя бы что-то из того, что я рассказывала тебе? — в голосе Ари скользила нескрываемая обида, и сердце Моники на секунду дрогнуло, насколько болезненным был тон девушки. — Да, ты говорила про запары на учебе, — закивала головой Моника, подтверждая, что прекрасно слышала ту. Ари неспешно опустила ноги с дивана на пол и поднялась, приближаясь к граммофону, чтобы сменить пластинку, наполняющую музыкой комнату. Моника проследила за этим несвоевременным решением и застыла, когда подруга внезапно протянула: — Я понимаю, что твоя интрижка с миссис Стивенс стоит у тебя впереди планеты всей, но… — голос Ари дрогнул, и девчонке показалось, что она вот-вот расплачется, отчего какое-то вязкое чувство страха и стыда скопилось у самого горла. — Я просто нуждаюсь сейчас в друге, и я хотела побыть с тобой и высказаться, а вместо этого я только и наблюдаю за тем, как ты переписываешься с ней, не выпуская из рук телефон. Ари хотелось добавить: «Что она в тебе такого нашла?», но она промолчала, глотая обиду и несколько раз моргая, чтобы прогнать слезы, скопившиеся в уголках глаз. Она слышала напряженный выдох позади себя, а затем неловкое шуршание одежды, прежде чем Моника выдавила из себя: — Извини, — и вновь замолчала на пару секунд. — Правда, извини. — С тех пор, как вы начали спать, ты совсем забила на все вокруг, — слова Ари резали по сердцу, и в какой-то момент Моника словила себя на мысли, что даже заслуживает этого. Чувствовалось, будто бы атмосфера накалялась, и теперь обида в голосе Ари сменилась нотками раздражения, впрочем, как ей казалось, она могла упрекнуть подругу в нехватке внимания. В грудной клетке становилось необъяснимо горячо, словно все чувства, тщательно скрываемые долгое время, неожиданно всколыхнулись, и теперь острыми шипами врезались во внутренности. Моника была растеряна от подобного положения вещей и даже интуитивно сжалась под пристальным взглядом подруги. Она не знала, что могла бы ответить, и, может, именно поэтому Ари продолжала налегать. — Но к кому ты побежишь, когда она бросит тебя, как ненужную вещь? Кому ты напишешь, как она хороша, когда… — Не надо, — внезапно залилась краской Моника, не то от нарастающей злости, не то от смущения. Она бы никогда не стала обсуждать с Ари их интимные подробности! — Ты никогда не думала, почему такая принципиальная миссис Стивенс вдруг решила поразвлечься со студенткой? — слова, словно яд, сочились из губ Ари, а темные глаза с хитрым прищуром изучали Монику, цепляясь, подобно репейнику за одежду. — Ты думаешь, что она влюбилась в тебя? Да ей просто стало скучно, а играть с девчонкой, которая бегает за тобой со взглядом преданного щенка — одно удовольствие. Вряд ли бы кто-то не воспользовался этим. Чувствуя, как от крови покалывает щеки, как кончики ушей буквально горят, Моника быстро встала с дивана, попутно засовывая телефон в карман. Понимая, что она больше не может оставаться здесь, девчонка быстрым шагом направилась к выходу. — Думаю, мне пора. — Конечно пора, — съязвила Ари, складывая руки на груди, не в силах контролировать ревность, льющуюся наружу. — Передавай привет Эмили от меня и не забудь уточнить, что это та самая «твоя девушка», наверняка секс из ревности выйдет фееричным. — Заткнись, Ари! — неожиданно вспылила Моника, уже натягивая на себя ботинки. — Прекрати нести эту чушь! Слушай, мне правда жаль, что я стала уделять меньше времени на все остальное, но таковы отношения… — Знаешь, что я думаю? Что подобные «отношения» сгорают слишком быстро, и когда тебе надоест, я буду ждать тебя здесь, — жестом указав на комнату, Ари саркастично улыбнулась, окончательно выбивая воздух из легких Фишер. — Да ты просто завидуешь! — захватив с крючка куртку, девушка быстро открыла входную дверь и, не тратя времени на одевание, выбежала на лестничную площадку, желая как можно скорее оказаться у себя дома.

***

Ари права. Ари всегда оказывается права: Моника забивает на все. Учеба пошла под откос уже несколько недель назад, смен на работе стало меньше по ее собственной инициативе, разговоры с матерью свелись к какой-то напряженной банальщине, поскольку Моника уже не знала, какие вещи могла и хотела бы обсуждать с ней, и только Эмили оставалось много в ее жизни. Чувствуя нервную пульсацию венки на шее, Моника признавала свою одержимость. Даже несмотря на тот факт, что в университете они свели к минимуму свое пересечение, Моника не могла подавить свои эмоции во время классов ровно так же, как и Эмили. Казалось, будто бы их нежные улыбки были такими откровенными, сдающими все с потрохами, но в то же время глубоко интимными — видными только для них самих. Моника знала — верила, что на таких отношениях можно прожить и дальше, ведь это стало входить уже в привычку: незаметно пробираться в маленькую подсобку или залезать в машину Эмили после занятий, или встречаться с ней после работы, и, казалось, никто вокруг не замечал этого. Так думалось Монике ровно до тех пор, пока Джейн неожиданно не прислала ей эсэмэс, стоило только девчонке забраться в учительскую машину. Джейн, [15:22]: Что ты делаешь в машине миссис Стивенс? Моника нахмурилась, явно не пребывая в восторге от того факта, что ее кто-то заметил, даже если это была ее подруга. Наспех сжав руку женщины, лежащую у нее на колене, девчонка быстро скомандовала: — Поехали. — Что-то случилось? — обеспокоенно спросила Эмили, вырулив со стоянки. — Неприятности на учебе? Джейн, [15:29]: Прием! Я только что видела, как ты залезла в ее машину! Сердце Моники пропустило удар. Тогда, на Хэллоуине, она видела взгляд подруги — растерянный и заинтересованный, когда та вышла на улицу, увидев миссис Стивенс и Монику вместе, и теперь, заметив, как Фишер залезает в машину преподавательницы, у Джейн явно было много вопросов. Моника прекрасно понимала этот факт, учитывая то, что она до сих пор не говорила подруге ничего об их отношениях с Эмили. — Ничего, — быстро улыбнулась Фишер, оборачиваясь к женщине. — Куда мы поедем? Моя смена только через два часа. Моника, [15:30]: Я опаздывала на работу, и она любезно согласилась меня подвезти. Эмили приподняла бровь, она видела, что Моника была чуть напряжена и хмурилась каждый раз, когда смотрела в свой телефон. Поджав губы, женщина самым непринужденным тоном поинтересовалась: — С кем переписываешься? — Это Джейн, — тут же ответила девчонка, но поняв, что Эмили уже заподозрила неладное, сдалась. — Да она просто увидела, что я залезаю к тебе в машину, и я сказала, что ты довозишь меня до работы, потому что я дико опаздываю. Эмили тут же почувствовала подкатывающее к горлу волнение, ведь они договаривались! Не зря каждый раз Моника проскальзывала в машину лишь после того, как основной поток студентов уже покидал кампус и начинался очередной класс. Она понятия не имела, как и почему Джейн оказалась на улице, но, так или иначе, Фишер не чувствовала из-за этого достаточного повода для волнения. У нее просто нет причин для этого. Джейн — ее подруга, Джейн поверит в то, что Моника опаздывает на работу, и забудет об этом в следующую же минуту. Джейн, [15:32]: И давно это происходит? — Мы же договаривались. Никто не должен об этом знать, — настойчивым тоном повторила Эмили, глядя на девчонку. — Ты кому-нибудь рассказывала? — Нет, успокойся, — быстрее, чем подумала, заверила ее Моника, не желая лишних проблем. — Все будет в порядке, Джейн не станет докапываться. Моника, [15:34]: Что ЭТО? Джейн, [15:34]: Я не знала, что вы с миссис Стивенс теперь такие подружки. Вы же тогда на Хэллоуине тоже были вдвоем. Моника, [15:35]: Мы не подружки, просто столкнулись на улице, когда я вышла покурить. Что-то не так? Машина плавно притормозила у небольшого парка, что располагался в десяти минутах от работы Моники, и Эмили, выключив мотор, обернулась к Фишер. Та сидела, раздраженно глядя в телефон, но боковым зрением заметив, что женщина пялится на нее, тут же смягчилась. — Что? — с усмешкой протянула Моника, и ее губы вытянулись в мягкую улыбку. Ей нравилось, как смотрела на нее Эмили. В этом взгляде всегда было столько теплоты и заботы, в отличие от тех моментов, когда Эмили убеждала ее в том, что между ними исключительно секс — тогда ее взгляд был пропитан похотью и каким-то вызывающим безразличием, этой показательной незаинтересованностью в том, чтобы встречаться, а не просто удовлетворять свою плоть. Впрочем, за прошедшее время Моника еще ни разу не касалась Эмили, она и сама не понимала, почему женщина так препятствует этому, но начинать серьезные разговоры на эту тему все же не решалась. — Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — приложив тыльную сторону ладони к щеке девчонки, Эмили осторожно погладила ее. Моника любила подобные моменты, наполненные такой трогательностью, что ее сердце замирало, а затем начинало колотиться, как сумасшедшее. Любила, с каким обожанием миссис Стивенс смотрела на нее, с каким трепетом прикасалась к ней, и каждый раз, когда женщина пыталась убедить Монику в том, что между ними исключительно секс — Фишер лишь улыбалась. — Я хочу поцеловать тебя, — нагнувшись, Моника уперлась носом в чужую щеку, глубоко вдыхая уже привычный запах. — Знаю, что ты тоже хочешь. — Кругом люди. — Люди всегда кругом, но мы не бываем в таком уж уединении, а в университете ты еще категоричней, — настойчиво протянула Фишер, покрывая мелкими поцелуями щеку женщины. — Не подумай, что это тебе в укор, но… Я так сильно хочу тебя поцеловать. — Мы и так спим, тебе мало? — женщина невольно улыбнулась, когда Моника была уже так близко к ее губам, а затем переместилась ниже, целуя подбородок. — Нет, ты трахаешь меня. Это разные вещи, — неразборчиво пробормотала та и провела языком вдоль сомкнутых губ. — Помнишь, когда я поцеловала тебя в Монреале? Тебе понравилось? И Эмили совершенно не хотелось отвечать на этот, и так очевидный, вопрос. Ей понравилось. Более того — она не могла перестать думать об этом некоторое время после, и даже сейчас нередко вспоминала о случившемся. Воспоминания буквально затопили ее разум, возвращая в тот самый вечер, когда голова была чуть мутной от выпитого, а все тело было таким податливым, что оттолкнуть Монику не было никаких сил. Впрочем, в этом не было нужды. И пока Стивенс утопала в приятных воспоминаниях, Моника восприняла ее молчание вполне очевидно, осторожно ведя пальцами по теплой щеке и едва ощутимо касаясь чужих губ. Прикосновение было совсем робким, почти невесомым, но внезапный выдох, обдавший губы Моники, казалось, послужил каким-то катализатором для продолжения — и Эмили чуть приоткрыла рот, позволяя девчонке прижаться к ней чуточку плотнее. Люди любят преувеличивать и романтизировать подобные моменты близости, и при рассказах друзьям обязательно говорят про бабочки в животе и сладкий привкус губ. Но Эмили — с ее обыкновенной человечностью и простотой — совершенно не подходила под все возможные описания. Губная помада женщины оказывалась на губах Моники, и на вкус она была такой же, как и вся ее кожа — и это ни в коем случае не делало ситуацию хуже. Живот девчонки моментально скрутило от нахлынувшей эйфории, когда Эмили, наконец, позволила поцеловать ее — вот так, без особой на то причины. Она приоткрыла губы, ощущая, как язык Моники неловко исследует ее рот: касается нижней губы, проходится по ряду зубов и нежно скользит вдоль ее языка. — Ладно, — наконец оторвавшись от Моники и чувствуя, как от улыбки буквально сводит щеки, Эмили игриво закусила губу. — Ладно? Серьезно? — смущенно улыбнулась Фишер. — Это все, что ты хочешь сказать? Аккуратно схватившись за щечку девчонки, Стивенс погладила ту пальцами, пытаясь перевести дыхание. Она и сама не помнила, когда в последний раз целовалась так. По-серьезному. По-настоящему. С мужем всегда выходило как-то скомкано, скорее вынуждено, и чаще всего они просто пыхтели друг другу в шею во время очередной близости, но Моника… С Моникой все было иначе. С Моникой — Эмили чувствовала себя молодой. Она чувствовала себя любимой и нужной, и, пожалуй, это то, чего ей так не хватало. — Тебе всегда нужна оценка твоих действий? — женщина по-доброму усмехнулась, а затем потянулась к двери, чтобы выбраться из салона. — Пойдем прогуляемся, у нас осталось мало времени.

***

Зима подступала все настойчивей, пока деревья теряли последнюю листву. Моника и сама не понимала, отчего становилось так грустно, когда во время работы она выглядывала в окно и наблюдала совершенно серую, голую улицу. Уже долгое время она пыталась уговорить Эмили заехать к ней на работу, но у той всегда находилась куча работы, из-за которой она никак не могла удовлетворить желание Моники. Их отношения развивались плавно и равномерно, и прошло достаточно времени до того, как Эмили перестала твердить об исключительном сексе между ними. Сексом так не занимаются — разве что любовью. Впрочем, любовь их была извращенной: у привычной четыреста второй аудитории, в дизайнерской коморке на том же столе, в машине, и иногда, когда Моника очень настаивала, они могли оказаться в закрытой туалетной кабинке. Конечно, вопросы о том, почему они не могут снять номер или поехать к Эмили — всплывали, но чаще всего тут же закрывались под внимательным взглядом женщины. — Ты же знаешь, я не могу остаться на ночь в гостинице, а дома — это слишком опасно, — говорила Стивенс, и Моника с ней соглашалась. В конечном итоге, для нее это не играло огромной роли, но к середине декабря, когда все стало принимать более серьезную стадию, она задумалась о том, что они еще никогда не видели друг друга полностью обнаженными. Это всегда было одинаково, и не сказать, что кто-то из них не был доволен, но они хотя бы могли попытаться что-то изменить. Эмили помнила, как в один из дней Моника нарочно дразнила ее слишком долго, чтобы потом, оставшись наедине в тесном салоне машины, получить свое. Девчонке нравилось чувствовать себя важной, нравилось чувствовать себя желанной — и Эмили, фактически срывающая с нее одежду, была тому доказательством. В тот день она мало беспокоилась о чем-либо, думая лишь о том, как бы почувствовать все возбуждение Моники, липнущее к ее пальцам, и за этой мыслью она совершенно не уследила, как оставила багровое пятно прямо у ключицы девчонки. — Мне досталось от начальства, ты знаешь, — тем же вечером позвонила Фишер, волочась до общежития. — Мне, конечно, приятно, что ты меня так любишь, но мы вроде договаривались, и я, заметь, держу себя в руках. — Прости, я не хотела, — извиняющимся тоном пробормотала Эмили, закрываясь в ванной и включая воду. — Сильно влетело? — Да не особо, но мой менеджер посочувствовал мне с парнем-вампиром… — Ммм… — улыбнувшись, она осторожно провела пальцами по своей шее, предполагая, где могла бы оставить краснеющее пятно. — Извини. И даже следующим днем, когда они встретились до смены Моники, гуляя по парку, девчонка просто не могла отпустить эту тему, задумчиво поправляя свой шарф и звонко смеясь, вновь воспроизводя ту ситуацию. — Хотела бы я видеть его реакцию, если бы он знал правду, — глаза Моники заблестели, а губы тронула лукавая улыбка. Эмили всегда чувствовала себя как-то по-особенному в эти моменты, ощущая, как живот скручивает от волнения, а в голове витает лишь одна настойчивая мысль:«Это не одержимость». Ложь окружала Эмили повсюду, и, казалось, она впитывалась в кожу, окутывая сердце, казалось, будто бы женщина сможет продолжать убеждать себя в том, что происходящее между ними — совершенно нормально и что подобная реакция собственного тела — лишь реакция на редкие проявления нежности со стороны Моники. Но Моника была у нее, и от Моники голова шла кругом, рождая тяжёлое чувство в области груди, когда вздох застревал где-то в горле и разносился настоящей паникой по телу. Эмили не хотела это признавать, но Моника стала ее слабостью. Ее зависимостью. Ее необходимым звеном в серой жизни. И с Моникой хотелось быть нежной и страстной, с Моникой хотелось ходить в кино, рассыпая огромные ведра попкорна во время поцелуев, с Моникой хотелось делить один зонт на двоих и спорить о том, что приготовить на ужин — черт возьми, для девчонки хотелось готовить — и это выбивало почву из-под ног Эмили. Она понимала насколько неправильно и опасно пускаться в такой омут, зная, что сказка закончится, рождая за собой тотальную пустоту. Поэтому всеми силами Эмили старалась отрицать всякую привязанность к Монике, в то время как девчонка, напротив, была излишне близка к женщине. Моника, в отличие от Эмили, все чаще проявляла свою нежность и заботу, всеми силами показывая, что секс для нее не самое главное, хотя и приятное дополнение к имеющимся отношениям. Она никогда не воспринимала слова преподавательницы о том, что между ними только секс, всерьез, но глубоко обижалась, когда Эмили старалась доказывать ей эту абсурдную мысль. Монике — юной и влюбчивой, хотелось романтики во всех ее проявлениях, но стоило ей пытаться хоть как-то поспособствовать этому, например, взять Эмили прилюдно за руку или, не дай бог, поцеловать, как она тут же встречалась с непониманием и грозным взглядом, и подобная реакция болезненным ощущением оседала внутри девчонки. Так и в очередной раз, пытаясь взять Эмили за руку, женщина неловко убирает ладонь в карман, не позволяя сделать этого. И Моника хмурится, раздражённо пиная листву под ногами и совершенно не понимая, почему Эмили настолько категорична даже на такую мелочь. Она пыталась поговорить с ней тысячу раз, но каждый раз это заканчивалось лишь обыкновенным опасением: «Я не хочу лишних взглядов». Однако взгляды были везде: и в аудитории, когда многие студенты, кажется, начинали задумываться о теплых отношениях между преподавательницей и студенткой, и на кафедре, где Монику спрашивали напрямую:«Миссис Стивенс не перезагружает вас после занятий?», и на улице, когда они просто шли плечом к плечу. Взгляды были везде и всегда — Эмили об этом знала, но все же не позволяла девчонке перевести их отношения на другой уровень, словно это так несерьёзно. — Снова будем трахаться в машине? — смеётся Моника, стараясь игнорировать раздражение от того, что Эмили вновь отдернула руку. И Стивенс вздыхает, тяжело и удручённо, словно Моника лежит тяжким грузом на ее плечах, словно нет в ней никакой любви или теплоты к сдвинутым бровям и выцветающим веснушкам на юном лице. Эмили и сама поджимает губы, глубже просовывая руки в карманы и, не глядя на девушку, тянет: — Мы не будем снова трахаться, — делая акцент на последнем слове, она хочет показать, насколько сильно задевает ее тон Моники, ведь никто из них не делает из этого одолжение. — Да ладно тебе, я же шучу, — чуть толкая локтем женщину в бок, Моника беззаботно улыбается. — И я все пойму, если я тебя больше не привлекаю. — Почему ты мне это говоришь? У Эмили скручивает желудок, и какая-то внезапная паника буквально наполняет ее грудь. Она старалась не думать о том, что момент, когда они перестанут привлекать друг друга, настанет так быстро, но, вероятно, все ее поведение интерпретировалось Моникой именно так. — Ну, ты противишься любым проявлениям нежности, отвергаешь мои попытки снять отель, а мы, между прочим, даже никогда не были полностью обнажены и даже никогда не лежали просто так… Вместе. — Разве всего, чего ты добивалась, был не секс? — вопрос, внезапно слетевший с губ Эмили, был неожиданным для обеих. Почему-то они никогда не обсуждали это. Моника не говорила о своих мотивах, а Эмили не рассказывала, почему сдалась. И молча моргая, Фишер, казалось бы, вовсе забыла все слова от паники, засевшей в солнечном сплетении. Щеки налились краской, а губы чуть приоткрылись, выпуская облачко пара. Она знала, что этот разговор когда-нибудь состоится, ведь минуло уже достаточно недель с тех пор, как они перешли эту непозволительную грань и, тем не менее, предпочитали не обсуждать ситуацию. — Я думала, ты знаешь, — несмело произнесла Моника, и это оказалось куда труднее, чем говорить о сексе или всех грязных штучках. Что-то настоящее, трогательное и горячее у нее внутри, все эти не вымещенные чувства — они делали ее маленькой девочкой, робеющей перед взрослой женщиной, в которую она была влюблена. И сердце забилось так быстро, что Эмили, не выдержав, отвела взгляд, стараясь не выдать своё ответное смущение. — Не думаю. — А я думаю, ты врешь. Снова, — Моника не пыталась приблизиться, хотя и очень хотела. — Потому что те, кто питали к тебе только желание, едва ли выдерживали столько времени и вряд ли были недовольны перепихоном в аудитории. — Просто к твоему сведению, я никогда не спала со своими студентами, — Эмили двинулась вперёд, так что Монике пришлось плестись за ней следом. — И не спала бы, если бы не твоя… Настойчивость. Какая-то часть Моники хотела съязвить о том, что неужели женщина осталась недовольна подобным раскладом. Но другая — чувствовала разочарование от того, что Эмили будто бы сделала это не по собственной воле, а сдавшись, и про себя полагая, что, получив своё, Моника отстанет от нее. Впрочем, обижаться на эту мысль было грех, если бы девчонка не чувствовала, как ее буквально засасывает в эту трясину любви. — Я думала, ты хотела этого. — Ты не оставила мне выбора, — Эмили дернула плечом, прекрасно осознавая, как ее слова действуют на Монику, но осознание того, что вся эта игра заходит слишком далеко, не давало ей продолжать это. — Вот как. — Не думала, что для тебя это сюрприз. Ты давила на меня. С самого начала и до конца. Грудная клетка Моники сжалась до таких размеров, не давая вздохнуть, что, казалось, она вот-вот расплачется. Слова Эмили ранили ее в самое сердце, и это после того, как она практически отказалась от всего ради того, чтобы быть с женщиной, которую она полюбила. Ее учеба до сих пор оставляла желать лучшего, а отношения с Ари так и не наладились и казались ужасно натянутыми, даже несмотря на их старания. Моника могла бы отдать Эмили все, лишь бы та чувствовала себя любимой и счастливой, но вместо этого — Моника слышит в свой адрес, что вынудила женщину пойти на это. Слова тяжким бременем отложились в голове, и всю обратную дорогу до машины они не разговаривали. Неловкость и раздражение повисли в воздухе, и казалось, что они обе совершенно не знают, куда им идти дальше и какими именно должны быть их отношения после случившегося. Дойдя до машины, Эмили забралась в салон, ожидая девчонку, но та вдруг притормозила у самой двери, внезапно чувствуя себя абсолютно глупо — словно была не в своей тарелке. Словно машина, в которой она бывала тысячу раз до этого, женщина, с которой она провела несчетное количество времени — были совершенно не тем, чего ей хотелось в данный момент. И неловко поправив рюкзак, сползающий с плеча, Моника нехотя протянула: — Я дойду до работы пешком. Время все равно ещё есть. Мне нужно побыть одной и подумать… — Моника, не глупи, садись, — голос Эмили был мягок, но чувствовалось, что она напряжена происходящим и крайне недовольна выбором девчонки. — К тому же, начинает моросить дождь. — Я как-нибудь дойду, езжай домой, — стараясь сделать вид, что ничего страшного не произошло, Моника улыбнулась, делая короткий шаг назад. — Серьезно… — Нет, правда, Эмили, езжай домой, — настояла рыжеволосая. — Я напишу после работы. И Эмили, хмурясь, уехала, весь остаток вечера анализируя произошедшее. С одной стороны — она должна была радоваться тому, что Моника могла пересмотреть их отношения, но с другой — Стивенс никогда в жизни так не ждала эсэмэс от другого человека. Эсэмэс, которую ей так и не написали.