***
Во время экзаменов было всегда тяжело — Моника помнила это еще из Австрии, когда училась в местном университете и ночи напролет готовилась к сдачам. В такие моменты она особенно остро ощущала себя каким-то ботаником, но хорошая учеба — это залог приличной стипендии, а в Торонто, где она нуждалась в этом больше всего, потерять стипендию было сравнимо со смертью. Времени, чтобы видеться с Эмили, было ничтожно мало. Чаще всего это были небольшие промежутки между классами или время после работы, когда женщина забирала ее из кофейни и довозила до общежития. И Моника понимала, что Эмили скучает — это было вполне очевидно по взгляду, которым она смотрела на девчонку, как провожала ее каждый раз домой и считала дни до того, как у них выпадет несколько Рождественских выходных. Моника знала, что Эмили скучала, и, может, именно поэтому всегда старалась пользоваться моментом. Уединяясь в той самой каморке с чертежами или же наваливаясь на преподавательницу в машине — что совершенно неважно — она чувствовала, как ее сердце буквально выпрыгивает из груди. Дыхания не хватало, и Моника часто смеялась, отрываясь от губ Стивенс и попутно пытаясь протиснуться ладонью под плотную ткань джинсов. Моника думала, что это работает именно так. — Может, нам стоит выбраться куда-нибудь? — предлагает Эмили, когда Моника в очередной раз захлопывает за ними дверь кабинета и жадно прижимает женщину к себе, несдержанно скользя руками по ее телу. Удивительно, что прошло уже достаточно времени с тех пор, как они стали встречаться, а Фишер продолжала на нее набрасываться так, словно делала это впервые. Она делала это неугомонно, мало разговаривая и пропуская практически все прелюдии. Раньше, когда экзамены еще не начались, Моника хотя бы уделяла достаточно времени тому, чтобы убедиться в том, что Эмили хочет ее, а теперь лишь целуется — и то скорее по привычке — пока ее пальцы настойчиво тянутся ниже. — У меня будет выходной лишь в четверг, но я думала, мы проведем его, валяясь в постели? — Моника чуть смеется и игриво ведет носом по щеке преподавательницы. — Честно, я так не хочу нигде ходить, на улице такой холод, что мне хочется укутаться в одеяло и быть с тобой… — Будто бы ты в состоянии просто лежать со мной под одеялом, — иронизирует Эмили и закатывает глаза, тут же ощущая легкий толчок пальцев внутрь нее, и едва уловимое чувство боли тянется внизу живота. Эмили не будет лукавить — ей нравится заниматься любовью с Моникой, нравится, когда Моника позволяет любить ее в ответ, и все это куда прозаичней, когда у них есть время и действительное желание — не так, будто бы они делают это по привычке в учебных классах. Времени на то, чтобы возбудиться достаточно для того, чтобы избежать неприятной сухой боли — катастрофически мало, потому что Моника вновь начнет нудеть о том, что ей нужно бежать, и Эмили старается не думать о том, что подобное напоминает ей времена с мужем, когда тот приходил домой и по настроению требовал с ним секса. — У нас слишком мало времени, чтобы куда-нибудь ходить, но, может, потом… — Моника неразборчиво бормочет в шею и прикрывает глаза. — Может, потом, хорошо? И Эмили молча соглашается, да и есть ли у нее выбор, и расслабляется под девчонкой, позволяя той любить ее.***
Моника сидела в кафетерии, без интереса пялясь в окно и пытаясь понять, как за последние два дня успело выпасть столько снега, что теперь некоторые из студентов дурачились перед кампусом, играя в снежки. Это навевало какие-то сентиментальные воспоминания о детстве, когда не было таких проблем, как экзамены или запутанные отношения с преподавательницей в университете. В последнее время Моника много думала над ее отношениями с Эмили — в перерывах между их встречами, отдавая очередной заказ гостю в кофейне, кропя над эссе и принимая душ. Было ощущение, что вся их связь практически бездумна — спонтанная, страстная, без замыслов о будущем, и стоило Монике лишь на какое-то время задуматься о том, что их ждет потом, как необъяснимый страх накрыл ее с головой. Наверное, в самой глубине души Моника понимала, что всему есть конец, что, скорее всего, ей придется вернуться в Австрию, а Эмили… Эмили не поедет за ней. Она не бросит мужа, сына, работу… Эмили не такая — она не ищет сомнительных решений без каких-либо перспектив, к тому же, маленькая Австрия — это не Канада. У Моники не было сомнений в том, что женщина ее любит, как и не было сомнений в том, любит ли она сама, но почему-то ситуация злобно нашептывала ей о том, что как в сказке быть не может. — Скучаешь? — Шон приветливо улыбнулся, вырывая Монику из пелены мыслей, и поставил свой стаканчик с кофе на стол. — Да так, думаю просто, — неловко повела плечами девчонка, чувствуя какое-то странное ощущение внутри, будто бы ее прервали на чем-то очень важном. — Надеюсь, не о том, что светит миссис Стивенс за совращение студенток? И Моника будто бы резко ожила, пришла в себя. Вздернув голову, она больше не видела этой дружелюбной улыбки, и вместо нее был вполне очевидный оскал. «Думаешь, никто не в курсе?», — шептали его губы. «Ты что, не ожидала этого, Фишер?», — шептал его взгляд. И впервые Моника не знала, что ответить. Секундное замешательство сменилось нарастающим раздражением в солнечном сплетении, и то, как спокойно вел себя Шон — убивало. Казалось, его вполне устраивало положение вещей: и смущение, и злость, и растерянность Моники были в его планах. Что ж, он был непредсказуем, грех скрывать. — Знаешь, мне тебя жаль, — наконец выдавила из себя Фишер, чувствуя, как горло сковывает от страха и отвращения. — Настолько безнадежно влюбленный мальчик, что в своей голове ты наверняка нафантазировал кучу вещей… — Ну, мне совсем не обязательно было фантазировать. Шон ухмыльнулся и спустя пару секунд протянул телефон Монике, показывая фотографию. Фишер готова была провалиться под стол от смущения и стыда, испытываемого в тот момент, хотя на фотографии и не было ничего интимного, лишь она, сидящая в машине Эмили, ведь в этом нет ничего такого, верно? — Я очень рада за тебя, что ты смог запечатлеть такой потрясающий момент, как миссис Стивенс подвозит меня до работы. Вау, это потрясающе, Шон! — наигранно воскликнула девчонка, демонстративно захлопав в ладоши. — И многих миссис Стивенс довозит до работы? — Бедный, — сочувственно вытянула губы Моника, покачав головой. — Я понимаю, что нелегко справиться с отказом, но что б это было настолько… И, знаешь, дизайнер из тебя получится лучше, чем фотограф, поэтому на твоем месте я бы занималась чем-то более полезным, чем сталкерство. Как думаешь, за него ведь тоже сажают? Улыбнувшись и встав из-за стола, Фишер обошла парня, физически ощущая, как ее сердце колотится где-то на уровне горла, а голос едва ли не дрожит. Но главное — не показывать слабость, не дать ему почувствовать, что он ткнул иглой в нужное место, делая ей больно. Моника не дура — понимает, что если все это всплывет наружу, то скандала не избежать. Что все, от чего так усердно бежала Эмили, вновь вернется и уже не пройдет так бесследно. От этой мысли зашкаливал пульс, а виски покрывались испариной, еще немного и Моника могла бы стать параноиком, еще немного — и она отступит сама. Ведь Шон был не первым, кто замечал их тесные отношения с миссис Стивенс, Джейн упоминала об этом тоже, и больше всего на свете Фишер боялась того, что кто-то начнет трепать языком больше положенного.***
Казалось, жизнь с Майклом настолько погрязла в серой рутине, что Эмили не могла даже вспомнить, когда они последний раз ссорились. Утопая в привычном безразличии друг к другу, они никогда по-настоящему не придавали значения тому, что происходит в жизни другого. Эмили закрывала глаза на измены Майкла, а Майкл не заваливал жену вопросами о том, почему она возвращается так поздно и почему запах кофейных зерен въедается в ее волосы так, словно она работает в кофейне. И, честно говоря, сейчас и не вспомнить, да и не особо хочется, почему они стали ссориться прошлым вечером. Темы, до этого не обсуждаемые между ними, будто бы всплыли на поверхность, сменяя друг друга и позволяя эмоциям взять вверх. Эмили только помнила, как кричал Майкл, обвиняя людей на работе в тупоголовости, провоцируя жену признаться в измене и осуждая собственного сына в никчемности. Тот будто бы существовал сам по себе, в своем мире, со своими фантазиями и принципами, не позволяя семье помочь ему. «Ты станешь позором для нашей фамилии», — кричал Майкл несколько лет назад. «Ты просто никчемный подросток», — кричал Майкл, когда тот никак не мог понять, что ему делать дальше. «И если он думает, что я позволю ему вот так заявиться в моей компании, как ни в чем не бывало, то пошел он к чертовой матери», — кричал Майкл прошлым вечером, когда Эмили сообщила ему о звонке. Это был почти единственный раз, когда тот звонил матери первый, жалуясь на свое существование, будто бы они были всегда близки. Но Эмили молчала, долго слушала сына, пока тот не прервал свой поток мыслей, грубо шипя в трубку: «Да скажи же ты хоть что-нибудь!» И сердце женщины вдруг наполнилось такой ненавистью к себе, словно она говорила не с собственным сыном, а с кем-то абстрактным, кого никогда не знала да и слушать особо не хотела. Словно фоном доносились до нее речи парня, и она невольно думала о том, как они умудрились к этому приплыть. Как из единственного ребенка, на которого возлагались все надежды, он превратился в того, о ком предпочитали молчать за семейными ужинами. — Я уезжаю в командировку после Рождества, — уже спокойней сообщил Майкл, прекратив орать и удаляясь в комнату. — Снова? — Эмили развела руками, но не могла не отметить, как эта мысль все же порадовала ее. — Всего на три дня, летим в Амстердам на переговоры, — обернувшись, мужчина усмехнулся и понимающе подмигнул жене. — Целых три дня можешь водить любовников сюда, только, будь добра, смени постельное белье, я не хочу спать на пятнах от чьей-то спермы. Эмили едва не задыхается от стыда, слушая, как Майкл говорит об этом с совершенно спокойным лицом, ничуть не смущаясь. Казалось, его даже устраивает такое положение дел, что было бы вовсе не удивительно. — Ты отвратителен, — без тени смущения произносит Эмили, ложась рядом. — Мы определенно стоим друг друга. «И правда, стоим», — крутится в голове у женщины, когда она пытается заснуть, думая о том, куда бы они могли сходить с Моникой, когда муж уедет, и что подарить ей на Рождество, и что, наверное, как-нибудь стоило бы заглянуть к ней в кафе. — Но, верь мне, я убью его, если узнаю, — бормочет Майкл в спину женщины, и она тут же ощущает холодок, ползущий к ее пояснице. Эмили верит.***
Пора перед Рождеством, пожалуй, самая чудесная: все носятся как сумасшедшие по магазинам и торговым центрам, скупают самую ненужную ерунду, радуются редким снегопадам и с упоением слушают специально подготовленные трек-листы с подходящими песнями, к чему особенно трепетно относятся в местах больших скоплений людей. Все становится таким сказочно-прекрасным, что в какой-то момент можно и правда подумать, будто бы ты находишься в какой-то сказке, только в современном мире. Моника и сама не понимала, отчего это время рождало настоящий трепет в груди, но песня Wild Heart от одних из ее любимых исполнителей Saint Raymond, определенно создавало то самое настроение. До Рождества оставались считанные дни, и Фишер, умоляя начальство выделить ей выходной, отправилась на поиски подарков. К тому же, этим же вечером в университете намечалась едва ли не самая крупная вечеринка по этому поводу, и даже несмотря на то, как сильно студенты любили Хэллоуин, Рождество всегда было чем-то особенным. В то время Эмили возилась дома, заметно нервничая и даже готовя завтрак, чтобы хоть как-то попытаться отвлечься от мыслей, преследующих ее. В груди, казалось, все обволокло чувством страха, и в голове было столько нехороших мыслей, что это вполне можно было счесть паранойей. Она была практически на каждой студенческой вечеринке, происходившей в стенах университета, но именно сейчас нервничала особенно сильно. Из головы все еще не выходил образ подруги Моники, и то, как она исподлобья мельком смотрела на нее. Эмили могла бы сделать вид, что не заметила, но не стала. Она прекрасно понимала, что не стоит накручивать себя лишними мыслями о том, было ли у Моники что-то с Ари или нет — хоть даже Фишер и отрицала любые подтексты в их отношениях — но все же справиться с этим не удавалось. Хуже всего, что Майкл накручивал себя тоже. Эмили давно не видела его таким взвинченным и напряженным, хотя тот и пытался выгородить все так, словно ему действительно плевать. «Ты можешь приводить любовников сюда», — говорил он, и его губы искажались в улыбке, но чем больше Майкл затрагивал тему измены, тем больше Стивенс могла наблюдать за тем, насколько зол и раздражен этим ее муж. Все это, конечно, было смешно ровно до того момента, пока Эмили не поняла, что Майкл не шутит. Он и правда подозревает ее в изменах, и пару дней назад, когда она застала его, копающимся в ее телефоне, все встало на свои места. Он ревновал. Неясно к кому — к призрачным догадкам или кому-то конкретному — но это чувство буквально вязким воздухом обволакивало Эмили. Вечеринка была уже в самом разгаре, когда Моника настигла Ари у импровизированного бара. Стоит отметить, что подруга выглядела потрясающе: привычные кучерявые волосы, огромные круглые очки, какой-то легкий комбинезон с геометрическим орнаментом и кардиган, очень схожий с тем, что любила носить сама Моника. Широко улыбнувшись, Фишер обняла подругу, крепко сжимая в объятиях и почему-то представляя, будто бы они разделенные сестры — настолько сильно они были похожи. Щеки Ари были теплыми и мягкими, что Моника не могла отказать себе в удовольствии чуть потискать их, вызывая недовольное бормотание девчонки. — Ты выглядишь чудесно, — улыбнулась Фишер, подхватывая красный стаканчик со стойки и делая быстрый глоток. — Ты тоже, — Ари усмехнулась, игриво склоняя голову на бок. — Платье — это что-то новенькое, решила свести кого-то с ума? Щеки Моники залились краской, ведь она действительно так редко носила платья, что эти дни впору было отмечать крестиком в календаре. К тому же, мысль о том, что Эмили может это понравиться — сводила ее с ума, и от этого чувства ее сердце начинало биться быстрее. — Я думаю, вполне определенного человека. Ты идешь танцевать? — Для этого мне нужно выпить еще, по меньшей мере, три стакана, — засмеявшись и допив содержимое стакана, Ари кивнула в сторону танцпола, показывая Монике, что присоединится к ней позже. Моника обожала танцы, даже несмотря на то, что не особо приветствовала клубы и шумные вечеринки — да-да, она ходила на них, но все же не злоупотребляла, понимая, что в целом ловить там нечего, особенно если ты в отношениях и не хочешь спонтанного перепихона на ночь. Забывшись в танцах, Моника совсем потеряла счет времени, периодически общаясь с ребятами, ошивающимися рядом. В этот вечер думать ни о чем не хотелось, лишь наслаждаться моментом в преддверии Рождества и позволить себе, наконец, оторваться. Взмокшая и уставшая, так и не найдя Ари на танцполе, Фишер вышла из толпы, жадно глотая воду и ища взглядом знакомые лица. Ари вообще вполне могла отказаться от идеи танцевать и просто продолжать пить, но вот Эмили, на удивление, не было видно. Обычно она стояла где-нибудь в углу, общаясь с кем-то из преподавателей или просто наблюдая за студентами. Однако, пройдясь по периметру здания, Моника нигде не могла найти ее. Набросив легкую куртку и выйдя на улицу в попытке найти женщину, она лишь оказалась в компании других студентов, курящих у входа. Спрашивать о миссис Стивенс было глупо, к тому же весьма опасно, учитывая то, как некоторые изучали Монику взглядом, словно она скрывает какие-то грязные секреты, о которых так упорно говорил ей Шон. К слову, она была удивлена, не увидев и парня, который, хоть и не любил подобные мероприятия, как и Моника, но все же никогда не пропускал их. И только у Джейн, отчаянно отплясывающей с каким-то старшекурсником, все было стабильно. И пока Моника пыталась понять, где пропала Эмили и где, черт возьми, носило Ари, ее взгляд случайно упал на две фигуры, стоящих неподалеку от столика с закусками. Присмотревшись, она разглядела знакомый комбинезон, и сердце Моники вдруг пропустило удар, различив во второй фигуре миссис Стивенс. Она сама не понимала причину вдруг родившейся паники, но какое-то смутное чувство подсказывало ей, что Ари, разговаривающая с Эмили, как минимум, странно. И Моника не могла сдвинуться с места, чтобы, подойдя к этим двум, спросить, о чем они разговаривают. Воздух будто бы стал густым и тяжелым, и прошло по меньшей мере несколько минут, прежде чем Фишер неловко шагнула в сторону Ари, и Ари заметила ее взгляд — взволнованный и непонимающий. — О чем ты разговаривала с ней? — совсем не так, как предполагалось, спросила Моника. Вышло уж слишком жестко, будто бы какая-то бывшая подкатывала к Эмили, и это невыносимо злило девчонку. Но это была всего лишь Ари, стоявшая напротив и хлопающая глазами в полном замешательстве. — Ты чего так разозлилась? — непонимающе забормотала Ари и, дернув подругу за руку, потащила в сторону. — О чем ты говорила с Эмили? — еще раз повторила Моника, дергая ногами, подобно непослушному ребенку. — Ты же, вроде как, не особо любишь ее? Зрачки Ари забегали, и она, явно не понимая, почему подруга так ведет себя, глубоко вздохнула. Оглянувшись, будто бы стараясь убедиться, что Эмили не смотрит на них, она быстро обвела пересушенные губы языком и тихо протянула: — Это вообще-то был сюрприз. Только не мой. Она советовалась на счет Рождественского подарка для тебя, вот и все. Заметив, что Моника заметно успокоилась и опустила плечи, Ари аккуратно погладила ее руки, стараясь успокоить. Она не была уверена, ревнует ли Моника или подозревает их в чем-то, но ее реакция буквально выбила девчонку из колеи. И уже позже, этим же вечером, Фишер смотрела на Эмили так, словно пыталась уловить какую-то ложь в ее словах или действиях, однако та была, как и всегда, нежна и заботлива, отчего Моника чувствовала себя еще хуже. Какое-то неясное чувство вины засело в ее сердце, будто бы она такая подозрительная и никак не может поверить в то, что Ари действительно общалась с Эмили. Конечно, Ари не была настроена против женщины так категорично, в то время как Эмили вообще вряд ли питала какие-либо чувства к девчонке, кроме безразличия, но все же, Моника паниковала. — Ты сегодня какая-то тихая… — задумчиво бормочет Эмили, нежно целуя под коленкой и замечая, что, будто бы, Фишер напряжена. — Что-то случилось? Но Моника вздрагивает, когда чужие пальцы скользят по ее животу, заставляя глубоко дышать и подаваться навстречу прикосновениям. Это все абсолютно неправильно, и ее мысли лишь раздражают, не дают сосредоточиться на нежности Эмили. Просто отвратительно. — Ничего особенного, — натянуто улыбается та. — Ничего, правда… Моника не такая, как Эмили. Эмили взрослая, ей хочется выяснить все и сразу, чтобы не таить обиду, чтобы не быть непонятой, чтобы не было неловкостей, а Монике проще смолчать, перебороть все внутри себя и сделать вид, будто бы все идет как надо. И на удивление, даже неясно, как так происходит, но миссис Стивенс верит ей или делает вид, что верит, и губы ее ползут выше, буквально заставляя Монику вцепиться в ее плечи. Эмили с ней мягкая, совсем не такая, как в аудитории, и от ее прикосновений хочется таять, от ее губ тихо мычать в протесте, когда она отстраняется, и в Эмили лишь одна недосказанность — в любви. Но она и не считает нужным говорить об этом, ведь это вполне очевидно, что она влюбилась. Сама того не подозревая, не чувствуя никакой угрозы или угрызений совести, она позволила себе влюбиться в студентку, с которой не могло быть будущего по определению. Но вот они здесь — вновь лежат, взмокшие, под легким покрывалом, и обсуждают прошедшее Рождество. И Эмили в очередной раз чувствует себя виноватой за то, что Моника была не с ней, а отмечала праздник вместе с Ари. Эмили бы до одурения хотелось иметь маленький частный дом на окраине Торонто, чтобы иметь в нем камин и большую Рождественскую елку, которую бы они украшали с Моникой, и Моника бы обязательно била елочные игрушки из-за своей неловкости, а затем они бы дарили друг другу кучу подарков и до вечера валялись в постели, пересматривая Гарри Поттера, которого Моника не особо любит, но ради Эмили обязательно согласилась бы. — Перестань извиняться, иначе я больше не выдержу этого, — Моника, смеясь, наваливается на женщину, ощущая под собой горячее, влажное тело. — По крайней мере, мы сейчас тут, вдвоем. — Мой муж скоро уезжает в командировку, — Эмили вновь целует девчонку, поглаживая ее спину и прижимаясь ближе. — Мы сможем проводить больше времени друг с другом, к тому же, твои экзамены позади. — Изменять мужу, пока он в командировке — такое клише. Женщина усмехается этой мысли, чуть прикусывая губу Моники и потягивая на себя. Монике вообще нравится ее дразнить, выдавать провокационные фразы и наблюдать за реакцией, и она едва стонет, когда рука тянется между их телами, нащупывая влажное тепло. — Хватит тебе, — Эмили приходится вытянуть шею, подставляя ее под тянущие поцелуи девчонки. — Вся эта ситуация с Майклом, она вообще… Очень сложная, ты знаешь… — Да? Перекатившись на бок, Моника перевернула женщину на живот и подтянула к себе за таз так, что Стивенс пришлось встать фактически на колени. Отбросив одеяло, Фишер короткими поцелуями прошлась по позвоночнику, ощущая солоноватый привкус на языке и довольно хихикая, когда Эмили задрожала, стоило девчонке скользнуть пальцами по пульсирующему комку нервов. — Да… Довольно приподнявшись, Моника неожиданно застыла, глядя на ягодицы женщины. Какой-то немой ужас сковал ее легкие, что Эмили, моментально почувствовав какую-то паузу, тут же обернулась. — Откуда это у тебя? — едва слышно пробормотала Фишер. На ягодицах красовались пару синяков, почти зажившие, но, очевидно, что несколькими днями ранее они были свежими. Эмили не рассказывала ей о том, что падала или делала какой-нибудь баночный массаж, или что-то в этом роде, и поэтому Моника даже боялась представить… Тут же перевернувшись на спину, Эмили закусила губу, глядя на девчонку практически исподлобья. — Тебе не понравится мой ответ… — Мне уже не нравится, — чуть повысила голос Моника, нахмурив брови. — Майкл что-то подозревает. Он постоянно шутит на тему, что я изменяю ему, но я вижу, что он буквально взбешен этим, — туго сглотнув, женщина даже боялась представить себе реакцию Фишер. — Ты не представляешь, на что он способен, и больше всего на свете я не хочу, чтобы он узнал. — И как это… относится к твоему синяку? — пытливо поинтересовалась та, словно не понимая. — Черт, да почему ты задаешь эти очевидные вопросы, — внезапно разозлилась Эмили, действительно не желая обсуждать это. — Пару дней назад ему приспичило заняться сексом… — И ты, конечно, не могла ему отказать? — ехидно протянула Моника, чувствуя, как ее сердце с болезненным ощущением бьется о ребра. Тяжело вздохнув и пытаясь хоть как-то унять раздражение, Эмили подтянулась по кровати выше, поправляя волосы и стараясь найти нужные слова. Очевидно, что Моника не понимала всей ситуации или вообще не верила в то, что Эмили спит с мужем. Ведь не зря говорят о том, что человек, однажды изменивший, не факт, что не изменяет и своему любовнику. Эта мысль почему-то так прочно засела в голове Фишер, что буквально сводила ее с ума, и какое-то невероятное чувство собственничества, что Эмили лишь ее, заставляло вскипать. — Нет, не могла! — вскинула руками Эмили. — Разве ты не понимаешь… Разве ты не можешь понять меня, что я должна была это сделать, чтобы хоть как-то отвести подозрения, что я изменяю ему? — То есть, следуя твоей логике, если ты спишь с ним, то не спишь больше ни с кем? Резко спрыгнув с кровати, Моника нагая подошла к окну, пытаясь унять нервную дрожь в теле. Наверное, даже если бы она сильно хотела, не смогла бы понять Эмили и ее поступка. Разве нельзя было просто игнорировать желание мужа? Сослаться на головную боль или усталость, или, в конце концов, на месячные, или что еще может хоть как-то остановить мужчин? Быть может, если бы Моника знала Майкла, она бы поняла, что ничего. — Пожалуйста, — взмолилась Эмили, тут же следуя за девчонкой и пытаясь приобнять ее. — Слушай, пожалуйста, давай мы не будем ругаться из-за этого. Просто поверь мне на слово, что это лучшее, что я могла сделать, чтобы избежать печальных последствий. — Да каких последствий, Эмили? — в отчаянии закричала Моника, чувствуя, как слезы подкатывают к ее глазам, а в груди становится невыносимо тесно. — Каких последствий? Развода? Разве ты не этого хотела? — Я хотела, и я хочу, но… Я просто не могу сделать это сейчас, ты понимаешь? Сбросив с себя чужие руки, Моника принялась одеваться. Она не любила драмы, а тем более не любила участвовать в них, но сейчас лучшее, что она могла сделать — это уйти. Смахнув едва пролившиеся слезы, она быстро начала натягивать свитер, даже не заморачиваясь с лифчиком, искоса наблюдая за тем, как Эмили вновь подходит к ней, усаживаясь рядом с креслом и опуская руки на ее колени. — Пожалуйста, не уходи. — У меня нет настроения сейчас обсуждать это, — буркнула Фишер, продолжая собираться. — Если тебе до сих пор хочется трахаться, то можешь вернуться к своему мужу. Вздох застрял где-то в груди Эмили, и она, задетая до глубины души, порывисто встала, молча удаляясь в ванную и хлопая дверью так, что даже Моника, вполне ожидавшая этого, вздрогнула. Закрыв за собой дверь, женщина включила воду в душевой, но по-прежнему оставалась снаружи, чувствуя, как слезы заполонили ее глаза, а горло будто бы сковало колючей проволокой, делая так больно, что хотелось избавиться от этого ощущения как можно скорее. Она знала, что Моника иногда бывает безрассудна, она вспыльчива и импульсивна, и иногда она может не следить за своим языком, но последние слова, сказанные в ее адрес, буквально выбили весь воздух из груди Эмили. Было чувство, будто Моника резко вогнала нож куда-то под сердце, а затем, с этим мазохистским удовольствием, медленно прокрутила рукоятку, образовывая зияющую дыру. Моника могла быть зла, и Эмили понимала это. Моника могла ревновать, и Эмили это понимала. Но думать о том, что Эмили все это время встречается с Моникой из-за секса — было настолько унизительно и обидно, что женщина просто не нашла в себе слов, чтобы ответить Фишер. И ее сердце упало куда-то в желудок, практически переставая биться, когда она уловила хлопок входной двери. Моника ушла.***
Моника долго думала над случившимся и хотя уже глубокой ночью осознавала, что, возможно, где-то перегнула палку, но тут же бежать обратно к Эмили была не готова. Раньше у них бывали недопонимания и мелкие ссоры, но подобное было впервые и давало понять, что они на самом деле значат друг для друга. И вместо того, чтобы принять тот факт, что Моника была груба, девчонка продолжала искать оправдания себе. В конце концов, Эмили могла бы сказать ей сразу про ситуацию с мужем. И самое паршивое то, что Моника даже не могла поделиться переживаниями с Ари, считая это слишком интимным и тем, что не следовало знать подруге. Проверяя свой телефон, она все надеялась, что Эмили напишет ей первая, но эсэмэс не было, как и звонков, как и любых других сигналов, которые свидетельствовали бы о том, что женщина готова к миру. К концу третьего дня Моника готова была лезть на стену в осознании того, что скучает, даже Оливер, чуть притихший на работе, вновь стал подкалывать ее: «Что, любовничек не пишет?». И даже на это Моника не злилась. Она перестала реагировать на любые выпады парня, поскольку кроме раздражения он бы все равно ничего не смог вызвать у нее. Тихо застонав и опустив голову на руки, Фишер быстро набрала сообщение. Моника, [21:48]: Я скучаю. И не получив скорого ответа, написала еще одно. Моника, [22:12]: И я была идиоткой, прости меня. Миссис Эс, [22:16]: Хоть в чем-то мы солидарны. Моника, [22:17]: В том, что я идиотка? Миссис Эс, [22:17]: В том, что я тоже скучаю. Они встретились следующим же днем, вновь оказавшись в машине Эмили после работы, и женщина, не сдерживая эмоций, тут же доверчиво прильнула к девчонке, заранее прощая ей всю боль, затаившуюся в сердце. Мягко целуя ее щеку, Эмили просто крепко обвила руками Монику, позволяя им немного так посидеть, не говоря ни слова. И в том моменте было что-то чудесное, такое же сказочное, как атмосфера Рождества, такое же хрупкое, как любовь Эмили. Стивенс буквально могла ощущать, как все ее тело переполнено этой невыносимой нежностью и какой-то зависимостью — странной, пугающей, но такой приятной. Они просидели в кафе несколько часов, пока не остались последними гостями и их не попросили покинуть заведение из-за закрытия, и они говорили вновь так много, словно делали это впервые. Наверное, со стороны Эмили напоминала влюбленного подростка, который, подперев голову рукой и тяжело вздыхая, смотрит на предмет своего обожания и даже не знает, как с этим жить. — Я больше не буду спать с ним, — глотки горячего чая обжигают горло, и Эмили хочется казаться сильной, но слезы скапливаются в уголках ее глаз. — Я больше не буду делать этого, обещаю. И у Моники не находится сил, чтобы что-то сказать. Что-то внятное, достаточно убедительное и правильное. Она не находит в себе смелости прикоснуться к щеке женщины, чтобы убрать пальцами ее слезы, и все ее внутренности сжимаются в один тугой комок, когда Эмили смотрит на нее так, что ждать от нее признаний в любви — глупо. Ее взгляд говорит о том, о чем не скажут ни одни слова, и от этого Фишер становится практически дурно, так что какое-то невероятно мерзкое чувство тянется под ее кожей. — Я люблю тебя, — растерянно бормочет она, неловко переплетая их пальцы и ловя недовольные взгляды пожилого кассира, то ли не разделяющего подобных чувств, то ли ожидающего, когда они уйдут. — Я тоже, — впервые слетает с губ Эмили совсем робко. А затем они танцуют, как малые дети под редким падающим снегом, когда их выгоняют, и Моника, хохоча, пародирует «Ла Ла Лэнд», крутясь вокруг фонаря под довольное улюлюкание Эмили. Они впервые оставляют машину далеко позади, бродя вдоль пустеющих улиц и вспоминая Монреаль, о том, как они готовились, и, кажется, Моника тогда впервые признается в том, как была влюблена в Эмили. Как тогда ей хотелось послать куда подальше проект, который не приносил особого удовольствия, и просто говорить с миссис Стивенс о чем-то, кроме учебы. И Эмили смеется, приобнимая Монику, доверчиво льнущую к ней. — Через пару дней муж уедет, а я очень хочу приготовить нам ужин, — довольно улыбается женщина, на что Моника лишь утвердительно кивает головой. — Вау, это похоже на свидание! — Мы уже были на свидании, — закатив глаза, Эмили чуть ущипнула девчонку, игнорируя ее подкол. — Тут другой уровень, это тебе не покупные стейки в ресторане, — пояснила Моника с таким видом, словно защищала научную работу по нейробиологии. — Даже если ты сделаешь обыкновенный омлет с тостом, это будет едой богов. — Ты издеваешься. — Вовсе нет, — заверила та, смеясь. — Я правда очень жду этого, к тому же, будет здорово, наконец, посмотреть, где ты живешь. — Тогда в среду в семь, хорошо? Довольно поцеловав женщину, Моника кивнула.***
— Слушай, ну прости, я же не знала, что у тебя аллергия, — глядя на то, как Эмили не может перестать чихать из-за букета цветов, Моника не могла сдерживать смех. — Это, должно быть, самое романтическое свидание в моей жизни, — шлепнув девчонку по руке, Стивенс подняла бокал. — За то, чтобы в жизни было больше таких свиданий. Они обе как-то по-особенному готовились к этому дню, будто бы зная, что произойдет нечто важное и значимое для них обеих. Эмили приготовила действительно впечатляющий ужин, что Моника даже изначально усомнилась в том, сделала ли это она сама или заказала из ресторана, но, попробовав чуть пересоленную закуску, девчонка точно убедилась, что это дело рук Эмили. В свою очередь, Фишер озаботилась предстоящим вечером не меньше: она крутилась у шкафа с одеждой около часа, выбирая, в чем ей стоит пойти, а затем еще около часа провела в цветочном, долго споря с продавщицей о том, какие цветы слишком банальны для того, чтобы дарить их состоявшейся взрослой женщине. Оказавшись дома у Эмили, Моника с интересом разглядывала ее квартиру. Она не выглядела так, как апартаменты, скажем, из «50 оттенков серого», но выглядела вполне современной и совсем не дешево. Понимая, что преподаватели в университетах вряд ли могут позволить себе подобные квартиры, Моника мысленно проглотила мысль о том, что, наверняка, большая часть интерьера была куплена за счет Майкла. Она не очень много знала о его работе, но помнила, что он достаточно влиятельный и при достойной должности, поэтому на этот счет у нее не было сомнений. Эмили даже позаботилась об атмосфере, откопав в кладовой несколько больших свечей, которые покупала еще на распродаже в прошлом году, и включила фоном тихую музыку, играющую обычно у нее в машине. За ужином они много смеялись и обсуждали всякую ерунду, и никто из них двоих почему-то так и не решался обсудить слухи, постепенно набирающие оборот в университете. Почему-то они обе закрывали на это глаза, будто бы этого не существовало: Моника не вспоминала слова Джейн и последнюю встречу с Шоном, а Эмили и вовсе предпочла не обращать внимания на слова студента, который был вполне смышленым парнем, чтобы не болтать лишнего, даже если сильно ревновал. — Как думаешь, что будет, когда все закончится? — напившись вина и откинувшись на спинку стула, Эмили улыбнулась кончиками губ. — Что ты имеешь в виду? — поднявшись с места и перебравшись поближе к женщине, Моника аккуратно положила голову ей на плечо. — Ну, когда ты закончишь следующий семестр. Что будет потом? Они говорили о многом. Они всегда находили достаточно тем, чтобы разговаривать, но эту тему Моника, пожалуй, не любила больше всего. Несмотря на то, что она понимала, что рано или поздно им придется обсудить это — ей не хотелось. И она тысячу раз спрашивала саму себя, почему не готова говорить об этом, но так и не смогла найти честного ответа. Потому ли, что безумно любила Эмили и не хотела думать о том, как все сложится дальше? Или же потому, что подозревала, что ей придется вернуться? Смириться с этой мыслью было подобно самоубийству, поэтому Моника настойчиво питала совершенно другие фантазии. — Я поступлю учиться дальше, ты разведешься с мужем, мы снимем где-нибудь дом или квартиру и будем жить вместе. Эмили искренне рассмеялась этой идее, поскольку видела, что Моника и сама не особо верит в говорящее. — Ты хочешь детей? — внезапно спросила она, чувствуя какое-то странное ощущение легкого возбуждения. Это было странно — чуть заводиться от мысли, что они действительно планируют все это. Что собираются жить вместе, иметь общий быт и изредка готовить друг другу завтраки, а по выходным ходить в кино на премьеры, чтобы потом весь оставшийся вечер возмущаться предсказуемости фильмов. — Да, когда-нибудь… Может, чуть позже, но хочу. А ты бы хотела иметь еще ребенка… Со мной? Эмили вновь усмехнулась, чувствуя, как мурашки ползут по ее рукам, то ли от всего этого разговора, то ли от мягкого поцелуя в уголок губ. Это было странно — говорить на такие серьезные темы, но почему-то Стивенс ощущала какое-то лукавство, ложь самим себе. Придумывать идеальную жизнь всегда увлекательно. — Только если рожать будешь ты. Моника засмеялась в ответ, обнимая женщину и утыкаясь той в шею, закрывая глаза на какое-то мгновение. — А еще у меня детская мечта завести кота. А лучше двух. У мамы всегда была аллергия, и мне приходилось страдать… — А мне бы хотелось иметь отдельный кабинет для работы, ну, знаешь… Хотя бы какой-то маленький, мне бы было достаточно. — И чтобы на кухне всегда стояла ваза со свежими фруктами. — Я жду того момента, когда мы пойдем покупать ланч боксы для наших детей. Они обе смеялись, но что-то в этом моменте было таким болезненным, несправедливым и таким жизненным, что трудно было понять, счастливы ли они по-настоящему. Лишь одно Эмили знала наверняка: она любит Монику и не позволит случиться ничему плохому. Перебравшись уже позже в комнату, Моника старалась не думать о том, что на этой постели спит Майкл, а теперь — совершенно бесстыдно — она ложится на новые простыни, ощущая аромат кондиционера. В какой-то момент она даже ловит себя на мысли, что завидует самой себе, потому что Эмили целует ее, касаясь языком ее языка и позволяя сминать ткань ее ночнушки. Монике всегда было интересно, в чем спит женщина дома, и когда та появилась в легком шелковом одеянии, Фишер могла лишь улыбаться. Они почти засыпали, разговаривая о том, каким бы могло быть их будущее: как бы назвали детей и где путешествовали, какими цветами засадили бы задний дворик и в каком стиле был бы их интерьер — и это был идеальный вечер. Моника готова была поклясться, что могла бы разговаривать об этом вечно, вот так, закрыв глаза и слушая приглушенный голос под ухом, вгоняющий в сон, но не позволяющий окончательно заснуть. Эмили ласково водила пальцами по ее руке, словно успокаивая, и говорила о том, что никогда не могла мечтать о подобном. Но внезапно Моника вздрогнула и обернулась к Эмили, чтобы проверить, слышала ли женщина то, что слышала она. Глаза Стивенс лихорадочно забегали, а сердце заколотилось так сильно, что она нашла бы лучшим выходом умереть в ту же секунду. — Майкл ведь уехал утром в командировку? — едва шевеля губами, спросила Фишер, отчетливо слыша шаги за дверью. — Он уехал… Казалось, будто бы секунды растянулись в бесчисленные минуты, и Эмили перебрала уже тысячу вариантов развития событий. Возможно, Майклу пришлось вернуться из-за отмененного рейса или типа того, или что-то случилось, или, быть может, он действительно подозревал, что жена изменяет ему и додумается привести в дом любовника. Додумалась же! И момент, когда дверь в их спальню распахнулась, остался навсегда в памяти Эмили, когда сердце с тяжелым стуком подскочило к горлу, а Моника, дернувшаяся рядом, застыла с дрожащим от ужаса шепотом: — Оливер? — Мама?