***
Какой бы непутевой матерью ни была Эмили — она продолжала любить Оливера той самой бескомпромиссной любовью, которой он, очевидно, не заслуживал. Их отношения всегда были сложными и конфликтными, и сколько бы Эмили ни пыталась разобраться в глубинной причине этого — никак не выходило. То ли Оливер был слишком похож на отца: такой же гордый, свободолюбивый и резкий, то ли Эмили умудрилась избаловать любимого сына так, что он перестал считаться со всеми, кроме себя. Но, так или иначе, она скучала, и мучительной болью резало по коже его безразличие, эта постоянная тишина, словно мать не заслуживает знать того, что у него все в порядке. Оливер никогда не жаловался на свои проблемы, предпочитая решать их в гордом одиночестве, даже если это получалось не очень — или и вовсе не выходило — но обратиться за помощью казалось для него чем-то непозволительным, особенно после того, как его выгнали из университета. В силу своей гордости Оливер никогда не говорил об этом так, предпочитая рассказывать историю о том, что из университета он ушел добровольно, мол, понял, что практически все великие люди и вовсе не заканчивали его, а чем Оливер хуже? Эта история, по крайней мере, не вызывала жалости в глазах и сложившегося мнения о том, что Стивенс-младший не так уж и хорош, как его отец. Нет, напротив, люди смотрели на него почти с восхищением, даже если он работал в обычной кофейне, протирая разлитое молоко и перемалывая зерна — это вряд ли пахнет чем-то великим. «Я пока ищу свой путь, — говорил он, задирая подбородок. — Это сложно, но у меня уже есть куча гениальных планов». У Оливера всегда был подвешен язык, особенно чтобы нести полнейшую чушь с умным видом, и что самое интересное — ему верили. Руководство, друзья, девочки на вечеринках, работники в ларьках с хот-догами — ему верили, пожалуй, все, кроме отца, который был достаточно умен для того, чтобы верить в восхваленный бред своего сына. «Так ты приедешь?», — пишет Оливеру мать, чувствуя себя практически унизительно — умолять собственного сына. «У меня смена», — и Оливеру почти безразлично на все эти жалкие попытки. «Я заберу тебя после. Можем съездить куда-нибудь неподалеку», — а затем, зная, что он вряд ли оценит, добавляет. — «Я, правда, очень скучаю». Наверное, глупо было полагать, что они сблизятся после того, как он застукал их с Моникой в постели, но все же восстановить отношения можно было попытаться. И сердце Эмили практически выпрыгивает из груди, когда на телефоне высвечивается сухой ответ. «Ок. В 8.» Она приехала к кафе в половину восьмого, на всякий случай, чтобы не упустить из виду выходящего сына. Снег хлопьями валил на землю, ухудшая видимость, но Эмили не спускала взгляда с кафе. Ей действительно нравилось это маленькое уютное местечко, затерянное среди домов и забившееся в самый угол какого-то офиса, из-за чего поток клиентов всегда был стабильным. Сердце билось гулко и учащенно, осознавая, что, наверное, внутри находится и Моника, работает рядом с Оливером и терпит его шуточки — она всегда жаловалась на это — и вместо улыбки, почему-то рвущейся наружу, Эмили лишь поджала губы, вновь поглядывая на часы. Наконец, когда знакомая фигурка выскользнула из-за двери и завертела головой в поисках нужной машины, женщина коротко нажала на сигнал, мигая фарами. Оливер, поджав плечи, заторопился к машине, он терпеть не мог снег и то, как тот таял на его одежде, коже и волосах, создавая отвратительную влагу. Запрыгнув в салон, он практически тут же уставился в окно, неясно бормоча, что они могут ехать. Разговор в ресторане никак не клеился, и неловкое молчание Эмили старалась забить рассказами о работе и Майкле, о его делах в компании, прекрасно зная о том, что Оливер общается с отцом еще меньше, чем с ней самой. — Мы могли бы собраться как-нибудь за ужином, все вместе, — предложила женщина, с надеждой глядя на сына. — Например, в эту субботу или, скажем, в следующую среду. Что скажешь? — И что, будем притворяться счастливой семьей? — усмехнулся Оливер, отодвигая от себя бутылку пива. — Может, и подружку твою еще пригласим? — Оливер, не начинай, прошу. Я очень скучаю по нашему нормальному общению, когда ты делился с нами тем, что происходит в твоей жизни… — А отец высмеивал меня, как последнего кретина, — грубо прервав мать, парень сжал челюсти. Наверное, идея приехать сюда с ней была совершенно дурацкой. — Но… это ведь не моя вина. Я всегда поддерживала тебя, ты же знаешь. — И поэтому всегда молчала, когда он продолжал смешивать меня с дерьмом, — Оливер иронично усмехнулся, и было видно, что его по-настоящему задевала эта ситуация. Казалось бы, давно забытая детская травма, которая напоминала о себе в самые спонтанные моменты жизни. Эмили смотрела на сына извиняющимся взглядом, она прекрасно понимала, что он прав, и она действительно практически никогда не вступалась за него, хотя, когда они были одни, она всегда говорила, что верит в него. Спорить с Майклом было опасно, он размажет по стенке и не заметит, и даже мокрые от обиды глаза собственного сына никак не смягчали характер Стивенса-старшего. — Я люблю тебя, правда, всем своим сердцем, — поджала губы Эмили, чувствуя, как в глазах начинает резать от боли. — И может, я не такая смелая, как ты или твой отец, но ты знаешь, что я всегда была на твоей стороне, ты же знаешь об этом. Помнишь, когда на выпускной отец не разрешил тебе взять его машину и велел вызвать такси? Ты помнишь это? Мы взяли тебе такую же машину в тайне от отца. Или когда тебе было десять ты разбил какую-то дурацкую подарочную тарелку, которая стояла у нас в холле? Ты прибежал ко мне заплаканный и дрожащий от страха, что отец убьет тебя, и я взяла эту вину на себя. Оливер опустил взгляд, не зная, что сказать. Эмили, как мать, всегда была мягче, она всегда находила тысячу оправданий его поступкам или всегда придумывала, что можно сказать Майклу, чтобы тот не был слишком зол на что-то. Разговор как-то сам стал не таким напряженным, и женщина практически ликовала от осознания того, что, кажется, она смогла пробить броню Оливера. Он говорит немного и все еще неохотно, но было видно, что он старается. В основном он говорил о планах на будущее, рассказывая о последнем разговоре с отцом, из-за чего они сильно поругались, и Эмили невольно вспомнила тот вечер, когда Майкл взмыленный влетел в квартиру, крича о том, как вообще Оливер смеет проситься в его компанию. Никакие попытки не смогли переубедить мужа. Вечер перестал быть таким напряженным, каким он начался, и может, этому способствовала вторая бутылка пива, выпитая Оливером, а может, откровение его матери, но в конечном итоге это не имело никакого значения. Они оба сделали этот небольшой шаг вперед к тому, чтобы наладить их отношения. Уже в машине, когда Эмили везла сына домой, она никак не могла перестать думать о Монике и ее страхе, что Оливер расскажет все отцу, хотя, после проведенного вечера Эмили была уверена в том, что этого не произойдет, и все же неловко прочистила горло, прежде чем заговорить. — Ты знаешь, мы с Моникой переживаем не лучшие времена, — чувствуя, как тело рядом напряглось, она старалась говорить как можно непринужденней. — Навалилась куча проблем, и все это очень непросто… И я просто хотела быть уверена в том, что ты ничего не сказал отцу. Оливер едва не задохнулся от раздражения, внезапно нахлынувшего на него за долю секунды. — Так вот в чем дело! — шумно ударив себя по колену, он ухмыльнулся. — Боже, а я-то подумал, нихрена себе, какой шикарный семейный ужин за такими душещипательными разговорами, и все это для того, чтобы ты узнала, не рассказал ли я отцу о твоей маленькой шлюшке? — Оливер, о чем ты говоришь? Я пригласила тебя на ужин, чтобы узнать, как у тебя дела, и просто поинтересовалась о том, не рассказал ли ты… И не нужно называть Монику таким образом, она, в конце концов, твоя коллега. — Поверить, блять, не могу! — зло пнув ногой машину, парень отвернулся к окну. — Эта Фишер волнует тебя больше всех! Господи, да что ты в ней нашла? Она же годится тебе в дочери! Ты хотя бы в курсе, что это нездорово, и как нелепо вы смотритесь? Ты в курсе, что будут говорить люди за вашими спинами? — Да, Оливер, я в курсе, — сцепила зубы женщина, чувствуя себя униженной. — Но, знаешь, я не стану спрашивать ни одного человека на свете, можно ли мне быть с тем, кого я люблю. Так что ты можешь либо смириться с этим, либо просто не пропускать свои замечания. Я взрослый человек, который отдает себе отчет в собственных действиях. В машине повисла гробовая тишина, и остальную часть дороги они больше не разговаривали.***
Ари бы соврала, если бы сказала, что не знала, как это закончится. Ари никогда не тешила себя ложными ожиданиями, даже когда, сидя на классе, восхищенно вздыхала по миссис Стивенс. Женщина была словно из другого мира: такая же недоступная, далекая, временами холодная. Миссис Стивенс была и дружелюбной, она всегда старалась уделить время проблемному студенту и объяснить всю суть работы, но в то же время она никогда не давала перейти ту самую грань, разделяющую учебные и личные отношения. Ари не тешила себя ложными ожиданиями, когда на выпускном ринулась за женщиной, смеясь про слишком крепкий пунш. «Вы уже уходите?», — уже не зная причины, хохотала Ари, и ее раскрасневшиеся щеки выглядели слишком мило, чтобы не улыбнуться в ответ. «В зале слишком душно», — добродушно пояснила Эмили, когда девчонка нагнала ее в считанные секунды. — «Захотелось проветриться». Ари любила болтать не по делу, и всегда говорила слишком много, когда нервничала, на что миссис Стивенс лишь снисходительно улыбалась. Но, нет, Ари не тешила себя ложными ожиданиями, когда, обхватив плечи женщины, внезапно прижалась к ее губам в каком-то неестественном скованном движении. Эмили успела лишь порывисто вдохнуть воздух и замереть с широко раскрытыми глазами, когда теплая волна дыхания окутала ее губы. Эмили никогда не испытывала к девчонке ничего такого, что могло бы заставить ее хотеть этого, но в тот момент — совершенно неправильный и неловкий — она почувствовала внезапную слабость в коленях. Она знала, что нравилась многим студентам, но еще никогда и никто не действовал так открыто, так безрассудно и нахально, и может, из-за того, что Эмили растерялась, она на секунду приоткрыла рот и вжалась в стену позади. «Не нужно», — в нелепом замешательстве миссис Стивенс отстранилась лишь через несколько секунд, когда сердце Ари успело сделать несколько кульбитов, а желудок сократился до невозможности дышать. Тешила ли Ари себя ложными ожиданиями после случившегося? Едва ли. Когда Ари узнала, в кого именно влюблена Моника, она чувствовала жалость — ту самую, что испытывала и к себе после поцелуя с преподавательницей. «Да она просто разобьет Фишер сердце», — крутилось на языке, но вместо этого Ари изображала из себя хорошую подругу, хотя и пыталась приободрить Монику. А потом они внезапно стали встречаться, и тогда для Ари все стало вполне очевидно — Моника не одна из, она та самая. Эмили никогда бы не стала делать этого, рискуя всем ради случайной связи, и может, даже если сама Фишер не до конца осознавала эту простую истину, то Ари ни на секунду не сомневалась в искренности миссис Стивенс. И от этого простого вывода почему-то хотелось вывернуть кожу наизнанку, хотелось ворваться в четыреста вторую аудиторию с обвинениями и обиженным лицом, словно Эмили ей чем-то обязана. Обида и ревность внезапно вырвались наружу, лишая всякой рассудительности, и вот — Ари уже не контролировала, что говорила Монике. За это время Фишер действительно стала ее хорошей подругой. Самой близкой подругой, если быть точным. И знала ли Ари, во что это выльется? Догадывалась. Правда вскрывается — рано или поздно, но все же — и та правда едва ли понравилась Монике. Ари любила ее, по-своему, но все же, и чем больше та трепалась об Эмили, тем сильнее гудело под ребрами и жгло в груди от обиды и ревности. И чем больше Моника отказывалась от вечеринок и встреч в пользу Эмили, тем сложнее Ари было оставаться рассудительной. Это вышло случайно: то ли текила слишком быстро ударила в голову, то ли Моника вынудила ее своим поведением — Ари и сама не могла понять, но, слово за слово, и злостный язык уже нашептывал грязные тайны о миссис Стивенс в кругу пьяных подростков. Возможно, к утру бы они все забыли, но этого, парадоксально, не случилось, а Ари лишь в растерянности могла наблюдать за тем, как слухи, подобно какой-то чуме, ползут по университету. Она любила Монику всем своим сердцем, и в глубине души она знала, что поступила неправильно, но что-то совершенно мерзкое нашептывало ей о том, что, быть может, если Моника расстанется с Эмили, то всем станет от этого лишь лучше? Ари не придется ревновать, Монике не придется притворяться, а Эмили не будет врать своему мужу. Почти… Почти все так, за исключением того, что Ари едва ли думала об Эмили или Монике — она думала лишь о своем собственном ощущении, о своем собственном счастье и комфорте, и это было правдой. Той единственной правдой, которую она не озвучила Монике, разговаривая с ней дома. «Я не хотела, чтобы это произошло», — клялась Ари, и Моника, сама не зная, почему, верила ей. Ведь Ари рассказала ей всю правду? Ведь Ари не хотела, чтобы Моника разорвала отношения с Эмили? Ведь Ари была просто пьяна? Они больше не разговаривали. Пытались, но не выходило, и все казалось таким нелепым и напряженным, словно они никогда не были знакомы раньше и в очередной раз пытались наладить хотя бы какой-то разговор. «Ты знаешь, я думаю, нам не стоит пока общаться», — наконец осознала Моника, чувствуя себя разбито и нелепо. — «Мне нужно побыть одной, чтобы переварить всю эту ситуацию». Ари никогда не настаивала.***
Эмили крутила в руках телефон уже битые полчаса, прекрасно понимая, что это решение не должно быть спонтанным. И оно не было. Они с Моникой были вместе уже на протяжении нескольких месяцев, а с разбитыми ожиданиями Эмили провела годы, встречая Майкла с работы и не чувствуя ничего, кроме безвкусной пустоты. Это продолжалось из месяца в месяц, так что Эмили поняла, что больше не может так жить. Не хочет. Набрав номер из телефонной книги, она почувствовала, как ее сердцебиение ускорилось, а ладони вмиг стали влажными от волнения. Может, в глубине души она давно мечтала об этом — о необъятной свободе, получая наслаждение от каждого глубокого вздоха, о новом опыте, кто был младше, смелее ее самой. Эмили думала о Монике и улыбалась, подобно влюбленной девчонке. Она вспоминала о том, как они мечтали об их будущем: о домике со скандинавским дизайном, о пушистой кошке, о детях и совместных завтраках, и все это в данную секунду казалось реальным. — Алло, Марк? Да, это Эмили. Мы можем встретиться? Да, но это не телефонный разговор. Здорово, да, отлично, в следующую пятницу будет отлично! Это еще не было точкой невозврата, но было огромным шагом, ради которого Эмили пришлось прожить несколько лет, совершенно не чувствуя себя счастливой. Вокруг всегда было лишь сплошное осуждение: не делай так, не ходи туда, не общайся с теми, и когда Моника буквально ворвалась в жизнь Эмили — она чувствовала то же самое. Это осуждение внутри себя: «Она ведь младше тебя! О чем вы будете разговаривать?», «Не смей реагировать на ее провокации, ты взрослая женщина», «Она наиграется и ей надоест, а что будешь делать ты?», но, в конечном итоге, Эмили сдалась. Бросаясь в этот омут с головой, она понимала, что поступает безрассудно, но еще никогда в жизни она не чувствовала себя настолько правильно, как с Моникой. Переполненная трепетом от предстоящей встречи с Марком, она не удержалась, набирая знакомый номер. На том конце трубки послышался знакомый голос, а затем раздраженный голос Моники. — Оливер, отвали, я тебе сказала. Алло? — Оливер рядом с тобой? — туго сглотнула Эмили, словно это было дикой неожиданностью для нее. — Ну да, мы, вроде как, работаем вместе, — усмехнулась Моника такой озадаченной интонации. — И твой сын ведет себя как полный мудак. Я не хочу жаловаться, но, кажется, у него проблемы с воспитанием. Фраза девчонки резанула по сердцу, но Эмили решила оставить это без внимания, понимая, что звонила совершенно не за тем, чтобы выяснять отношения и уж тем более говорить о ее воспитании Оливера. — Ты работаешь в среду? Можешь взять отгул? — поинтересовалась женщина, улыбаясь в трубку. — Могу попробовать, — нахмурилась Моника, выискивая глазами менеджера. — А что? Что-то случилось? — Ну… — внезапно Эмили почувствовала себя очень глупо и неуютно, словно она впервые пыталась пригласить Фишер на свидание. — Обычно в этот день город завален влюбленными парочками, и я подумала, что тебе… Что мы могли бы куда-нибудь сходить? — Черт! Четырнадцатое февраля! Моника хлопнула себя по лбу и широко заулыбалась, буквально ощущая на себе взгляды Оливера, который наверняка подслушивал весь разговор. Она даже не помнила, когда в последний раз по-настоящему отмечала этот праздник. Это было лишь однажды, когда Фишер встречалась с каким-то парнем, который в День святого Валентина подарил ей плюшевого медведя — какая банальность — но именно после этого Моника позволила ему поцеловать себя и даже впустить мокрый язык в ее рот. — Ну так что? — прервала все размышления девчонки Эмили, нетерпеливо сжимая трубку в руке. — Я могла бы заказать нам столик в ресторане или придумать что-нибудь… — Да, я попробую придумать что-нибудь. Ничего обещать не могу, конечно, но если менеджер меня отпустит, я дам тебе знать. Эмили чуть поджала губы, принимая во внимание тот факт, что раньше Моника сказала бы совершенно иначе. Она бы придумала любую авантюру, чтобы уйти с работы и встретиться с ней, она бы наверняка предложила сама отметить вместе день всех влюбленных, но теперь… Эмили сама не понимала, почему думала, что Моника отстраняется. Может, она не уверена в том, что Эмили захочет остаться с ней? Что готова бороться за нее? Благо что мысль о встрече с Марком приятно грела ее сердце, ради девчонки она готова была пойти на все. — Хорошо. У тебя все в порядке? — Да, в полном, — заверила та и тут же засуетилась. — Ладно, мне нужно бежать, клиенты зашли. — Хорошо, беги, милая, це… — тяжело выдохнув и не успев договорить, Эмили с досадой положила трубку, услышав короткие гудки.***
Снег проворно путался в волосах и таял на еще не остывшей на морозе коже, отчего Моника недовольно морщилась, сильнее укутываясь в огромный шарф, подаренный Эмили. Все-таки с подарком она не прогадала, и теперь, когда девчонка каждый раз опускала нос в мягкую ткань, она могла чувствовать запах женщины, словно не Моника носила эту вещь, а сама Эмили. Договорившись встретиться к шести, Моника уже спешила в метро, чтобы успеть привести себя в порядок перед свиданием, однако, стоило ей приблизиться к перекрестку, через дорогу от которого было уже метро, как кто-то громко засигналил ей в спину. Едва не упав в слякоть от неожиданности, девчонка обернулась, и уголки ее губ потянулись вверх, заметив знакомую машину. Тут же развернувшись, она подбежала к той, открывая дверь. — Запрыгивай, — весело скомандовала Эмили, кивая на сидение. — Но я еще не успела переодеться после университета, — чуть запротестовала Фишер, но все же залезла в салон, оказываясь в приятной сухости и тепле. Чувствуя, как ремень безопасности стягивает тело, женщина наклонилась вперед, мягко захватывая в плен губы Моники. Улыбаясь сквозь поцелуй, Эмили обхватила щеки девчонки, не желая отстраняться, и тут же почувствовала слабую вибрацию в животе. — Я не смогла дождаться шести и решила тебя подвезти до общежития. Тебе понадобится много времени, чтобы привести себя в порядок? — Справлюсь за пятнадцать минут, — широко улыбнулась Моника, вновь нагнувшись для короткого поцелуя. — Заодно можешь оставить кое-что в комнате, — потянувшись на заднее сидение, Эмили достала внушительный букет цветов, протягивая его Фишер. — Я не знала, какие ты любишь, поэтому купила разных. — О мой Бог, Эмили! — почти повизгивая от восторга, Моника схватилась за букет, крутя его перед лицом и рассматривая целую охапку различных цветов. — Это просто… Они такие красивые! Никто в жизни не дарил мне столько цветов! — Я рада, что ты довольна. С выпрыгивающим из груди сердцем Моника снова поцеловала женщину, прежде чем они выехали к общежитию. Эмили безумно волновалась, словно это было первым ее свиданием, она даже не помнила, когда последний раз так долго крутилась перед зеркалом, выбирая платье, и благо что Майкла не было дома — он бы точно увидел, как лихорадочно блестят ее глаза и краснеют щеки. Эмили чувствовала, как ее грудная клетка наполняется теплом и необъяснимым счастьем, когда Моника вынырнула из здания общежития и улыбнулась в ответ. Переодетая в простенькое темное платье и кружевные колготки, она выглядела совсем юной и женственной, что каждую минуту, находясь за рулем, Эмили хотелось целовать ее и клясться в любви. Ее сердце стучало так громко и волнительно, что она и сама не могла понять, что на нее нашло. Эмили чувствовала себя подростком, когда покупала билеты в кино и наблюдая за тем, что в основном ее окружали школьники и студенты. «Ну да, взрослые люди наверняка сидят в каком-нибудь ресторане», — думалось ей, но все сомнения вмиг пропали, когда Моника возбужденно затрясла ее за руку с криками о том, что в фильме снимается ее любимая актриса. А может, и не было ничего плохого в том, что Эмили вновь чувствовала себя молодой и влюбленной, в конце концов, девчонка держала ее за руку на протяжении всего сеанса, изредка нашептывая на ухо комментарии о фильме, тем самым посылая приятные вибрации вдоль позвоночника. Эмили просто не могла оторваться от нее. Даже если бы хотела — не смогла, и она лишь отчаянно прижималась к Фишер, поглаживая ее теплые пальцы и мечтая как можно быстрее встретиться с Марком. Все должно было закончиться. Все должно было закончиться в их пользу. — Это лучшее свидание, на котором я была, — призналась Моника, чувствуя себя немного пьяной и абсолютно расслабленной. — Что, даже лучше того, на котором мы впервые переспали? — ухмыльнулась Эмили и тут же встретилась взглядом с девчонкой. Рассмеявшись, Моника игриво склонила голову набок. Ей нравилась такая Эмили — бесстыдная, раскрепощенная, чуть напористая, что тут же хотелось послать к черту весь ужин и остаться наедине с этой женщиной. — Разве то было свиданием? — Да, ты права, — тут же согласилась Стивенс. — Я просто отвезла тебя в отель. Вряд ли это можно назвать свиданием. Они обе рассмеялись и еще долго вспоминали, как все только начиналось, но ни одна из них не смела заговорить о том, что фактически через четыре месяца у Моники заканчивалась учеба и нужно было делать что-то дальше. И Эмили готова была рискнуть всем, что у нее было, готова была пойти на отчаянный шаг ради той, с кем хотелось быть постоянно. Чувствуя сладость от шампанского под языком, женщина взглянула в родное лицо Моники, чувствуя, как ее желудок буквально скручивает от любви и волнения. — Я знаю, что, может, рано еще говорить об этом, — неловко начала она, нервно облизывая губы. — Но, как ты смотришь на то, если бы мы жили вместе? Какая-то тень страха и растерянности мелькнула в глазах Моники, и она тут же опустила взгляд, обращая внимание на маленькие шипящие пузырьки шампанского. Она чувствовала неловкость и собственную незрелость за то, что совершенно не думала об этом, она даже с трудом понимала, что будет, когда все закончится. Когда придет май, она закончит последнюю сессию, получит диплом и заберет документы из университета. Она знала, что должна была позаботиться об этом раньше, но месяцы неслись так беззаботно, и у Моники было все, о чем она мечтала, кроме реального представления о ее будущем. Да, они вместе с Эмили фантазировали об идеальной семейной жизни и представляли, как это было бы здорово, но реальность падала на плечи тяжелым грузом, и может, в самой глубине души Моника знала, что ей не справиться. Знала, но продолжала врать — прежде всего самой себе — что справится. Но реальность такова, что она лишь маленькая девочка с неподдельным интересом к тому, что недоступно ей. Реальность такова, что она в чужой стране, откуда придется уехать, если не озаботиться этим заранее, и Моника, чувствуя, как горечь оседает в ее легких, понимает, что не знает, что делать ей дальше. — Я не знаю… Наверное, да, — пробормотала Фишер, сбитая такой неожиданной мыслью. — Я имею в виду, да, это было бы здорово, мы бы могли готовить друг другу завтраки, а вечером смотреть комедии, я бы могла купить целую стопку DVD или… — Моника, — мягко прерывая девчонку с ее вечным энтузиазмом, Эмили чуть улыбнулась. — Ты действительно этого хочешь? — Да, конечно. Я хочу этого, — теплая рука поймала руку женщины, а улыбка растянулась по лицу шире. Но весь оставшийся вечер Моника не могла отделаться от какой-то навязчивой мысли о том, что делает что-то неправильно. Не так реагирует, не так говорит, и вообще все то, что происходит — странно. Возможно, она сама не ожидала того, насколько серьезным это станет для Эмили, или то, что она сама окажется не готовой к этому? В ушах все гудело, и сердце отбивало бешеный ритм, когда женщина смотрела на нее так, словно готова была отдать весь мир. Могла ли Моника вынести весь мир? Справиться с этой ответственностью, давящей на позвонки? В какой момент это стало таким серьезным? Моника чувствовала себя неуютно, когда Эмили возилась с ее курткой, разогревала кожу рук своим дыханием и заказывала в номер чай вместо очередной бутылки шампанского. Эмили привезла ее сюда не ради ежесекундного наслаждения — ведь не Эмили накинулась на нее, как только они перешагнули через порог. Монике было неловко за то, что она чувствовала возбуждение меж плотно сжатых колен, в то время как женщина смотрела на нее так, словно Моника — ее дом. И в этих глазах было столько любви, будто бы синий был самым теплым цветом, в этих глазах читалось: «Даже если ты перестанешь любить меня, я буду любить тебя вечно», и почему-то Фишер впервые захотелось уйти. Она чувствовала себя неспособной отдать столько любви, сколько предлагала ей Эмили — женщина, которая сдалась и пошла на поводу у студентки. Женщина, которая на самом деле боролась. Сильно зажмурившись, чтобы Эмили вдруг не увидела блестящих глаз, Моника чувствовала влажное тепло, скатывающееся по щекам. Она чувствовала, как кожа ее горит: и щеки, и шея, и грудная клетка — от стыда хотелось свести колени, и всего стало так много, что Моника действительно боялась разрыдаться в голос. Эмоции, скопившиеся в какой-то тугой комок, теперь гудящей болью отдавались в солнечном сплетении, ведь Эмили была с ней так нежна, как не был никто раньше. И даже много лет спустя Моника осознавала, что никто не был с ней так нежен позже. Ее знобило от легких прикосновений, томных и плавных, из-за чего бедра крупно дрожали, а внизу живота было непозволительно влажно, и ноги метались по простыне, сбивая ее, когда Эмили едва уловимо скользила языком вниз-вверх, пытаясь найти нужный ритм. На чужих плечах красовались алые отметины ногтей, за что Моника бесконечно долго извинялась, а позже вновь извивалась под желанным телом, покрытая испариной, с прилипшими к коже волосами.***
Эмили нервно поглядывала на часы, ожидая Марка и желая, чтобы это поскорее закончилось. Ее сердце не прекращало ускоренно биться последний час, и ожидание лишь усугубляло ситуацию. Ей хотелось рассказать Монике о том, на что она решилась ради нее, хотелось увидеть искреннюю радость в ее глазах, сказать, что все это было не зря. — Эмили, привет! Давно ждешь? — наконец, в кофейню зашел Марк, дружелюбно распахивая объятия и присаживаясь к женщине. — Нет, — соврала она и, не желая мучить друга долгими прелюдиями, вывалила все то, ради чего пригласила его на встречу. — Ты же занимаешься семейными делами? Я решила развестись. Телефон на столе завибрировал, показывая входящий звонок от Майкла, говорить с которым сейчас крайне не хотелось. Взглянув сначала на телефон, а затем на женщину, Марк коротко кивнул, складывая руки перед собой и собираясь выслушать Эмили. Майкл, [17:14]: Ты уже дома? Почему ты не берешь трубку? Эмили, [17:15]: У меня собрание в университете, я чуть задержусь. Закажи что-нибудь на ужин.***
Моника знала, что Эмили должна была вот-вот вернуться из университета, она давно уже выучила ее расписание, с учетом того, что они часто встречались до ее работы и проводили пару часов в парке или кафе. Она могла бы позвонить или предупредить о своем приезде, но это решение было настолько спонтанным, что Моника и сама не до конца осознавала, как оказалась здесь. В груди все клокотало от страха и нервозности, и она понимала, что не сможет и дальше жить так, словно ничего не знает об Эмили и Ари. День Святого Валентина прошел просто удивительно, и Фишер была безумно благодарна женщине, но оставлять тему с Ари, словно это не имело место быть, она была не намерена. Они должны были быть честными друг с другом, но Моника до сих пор хранила затаившуюся обиду на то, что Эмили не рассказала ей про тот случай со студенткой. Эмили знала, что это была Ари, она разговаривала с Ари на университетской вечеринке — и обо всем умолчала. Моника уже достала было телефон, чтобы все же написать женщине о своем визите и узнать, где та, поскольку никто так и не отвечал ей у главной двери в подъезде, как за ее спиной остановилась машина, и девчонка замерла, увидев Майкла. Ее сердце чуть не пробило куртку, заколотившись так быстро и больно, что осознание о том, что бежать некуда — пришло почти моментально. Она поймала взгляд мужчины, направленный точно на нее, и поняла, что это конец. В мыслях прокручивался миллион сюжетов, но ни один из них не сбылся — Майкл чуть улыбнулся ей, будто увидел старую знакомую, а затем, махнув рукой, быстрым шагом дошел до двери, у которой топталась девчонка. — Привет, ты к Эмили? — совершенно буднично поинтересовался тот, и план того, что Моника собиралась сказать, тут же рухнул. — Да… Я... эм… забыла свой рабочий планшет в ее классе, и он очень нужен мне для работы, поэтому она сказала, что я могу заехать и забрать его, но ее еще нет дома. — Когда я учился, со мной всегда случались казусы, что в группе я считался ходячей катастрофой, — Майкл искренне усмехнулся, открывая входную дверь и жестом показывая, что Моника может войти. — Заходи, Эмили как раз едет домой. Она много о тебе рассказывала и, думаю, будет только за, если ты останешься на ужин. Все представление о Майкле рушилось на глазах, и Моника несколько раз моргнула, словно пытаясь убедиться, что перед ней тот самый человек, о котором рассказывала Эмили. Он улыбался с ней и шутил, он приглашал ее присоединиться к ужину, разве Майкл был способен на такое? Тот Майкл, о котором говорила Эмили. — Мне безумно неловко, я не хочу навязываться к вам своим визитом, — запинаясь, пробормотала Моника, пропуская мимо себя какую-то женщину, выходящую из подъезда. — Возможно, будет лучше, если я заберу планшет завтра. Ничего страшного. — Да брось, Эмили вот-вот приедет, — отмахнулся тот и смешно поморщил нос. — А вот мне попадет за то, что я не пригласил тебя хотя бы на чашку чая. Все в порядке, заходи. И Моника, сама не понимая почему, зашла. Всю дорогу до квартиры Майкл шутил и хвалился тем, как много слышал о Монике от жены, и Фишер все никак не могла понять, почему Эмили вообще рассказывала ему об этом. В голове все перемешалось, и все стало таким сумбурным и непонятным, что девчонка не могла сконцентрироваться на происходящем, пытаясь анализировать, кто именно ей врал. Майкл не выглядел опасным или сумасшедшим, напротив, он выглядел идеальным мужем — заботливым, смешным и гостеприимным. В доме все выглядело по-прежнему: уютно и чисто. Майкл обронил эту привычную фразу: «Чувствуй себя как дома», а затем захлопнул входную дверь, включая свет. И Моника даже не успела до конца расстегнуть куртку, как сзади на нее обрушился леденящий кожу тон: — И как давно вы трахаетесь с ней? Девчонка почувствовала, будто бы ее стопы приросли к полу, а внутри все напряглось так, что ни развернуться, ни вздохнуть — ничего. Туго сглотнув, она поняла, что находится в ловушке, и озноб коснулся ее тела в долю секунды, заставляя крупно дрожать и судорожно размышлять над тем, что ей теперь делать. — Я не знаю, о чем… — Ты, маленькая шлюха, — подскочив к девчонке, Майкл схватился за ее шею, волоча ее тело вглубь квартиры. — Кто дал тебе право трахаться с моей женой? Слезы мгновенно выступили на глазах, и задыхающимся голосом Моника умоляла отпустить ее. Воздуха катастрофически не хватало, а пальцы так сильно сжимали кожу, что грех было сомневаться в том, что на месте останутся синяки. Если, конечно же, Моника выйдет из этого дома живой. Единственное, что она видела — это дикие, наполненные кровью, чужие глаза, она ощущала чужое рваное дыхание на своем лице, а затем — тяжелый удар. Вся боль тут же переместилась куда-то в затылок, и слезы бесконтрольным потоком хлынули из глаз, застилая перед собой все. Сжавшись в комок, Моника боялась пошевелиться, повторяя вновь и вновь: — Я ничего не делала, пожалуйста… Пожалуйста, Майкл, не трогай меня! — Ты трахалась с моей женой! Она трахала тебя тоже? — грубым движением закинув девчонку грудью на диван, Майкл потянул ее за волосы, заставляя оторвать лицо от подушек и сдавленно застонать. — Умоляю, прекрати, — понимая, что это не кончится само собой, Моника забрыкалась в его руках, пытаясь вырваться. Вся взмокшая от жары и борьбы, заплаканная и с дико колотящимся сердцем, она пыталась увернуться, ощущая, как мужчина силой давит на ее позвоночник, едва ли не ломая позвонки, не позволяя ей встать. Одним движением задрав выше ее куртку, он с размаху ударил девушку по ягодицам, заставляя ее ноги расползтись в неестественной позе. Она тряслась, как при припадке, и рыдала так громко, что Майкл еще раз с силой ударил ее по макушке. — Заткнись, шлюха! Ты орешь, будто тебя режут. Так что, она трахала тебя тоже? Его правая рука неловко протиснулась меж ее ног и прижалась к лобку, отчего Моника вновь задергалась, пытаясь хоть как-то оттолкнуть тушу, нависшую над ней. Она чувствовала тяжесть не только мужчины, но и в груди, будто бы все проблемы, все эмоции и переживания сдавили ее тело, мешая двигаться. Он грубо шарил своей рукой, пытаясь расстегнуть ее штаны, в то время как вторая рука с силой давила на ее голову, практически не давая дышать. — Умоляю, не делай этого, прошу, я сделаю все, что ты хочешь… Пожалуйста. — Тогда заткнись и получай удовольствие, — зарычал тот, прижавшись к ней пахом. — Клянусь, тебе понравится ничуть не меньше, если ты прекратишь вырываться. — Прошу… — чувствуя, как тошнота буквально накрывает ее с головой, Моника, что есть силы вздохнула, пытаясь не вырвать. — Или, может, тебе нравится, когда берут силой? Его рука проникла под джинсы, и Фишер задрожала еще больше, забилась в агонии, громко крича о помощи. Понимая, что на сострадание Майкла ей рассчитывать не приходится, она ощущала, как болят ее связки, как ноет шея, когда Майкл вжимал ее голову сильнее в диван, и мял пальцами там, где давно должно было быть влажно. Моника потеряла счет времени, слыша, как пульсирует кровь в висках, чувствуя, как вдоль спины бежит струйка пота, как собственные ноги кажутся чужими. Моника будто бы чувствовала, как прежняя жизнь покидает ее тело. А где-то сидела Эмили — с широкой улыбкой и надеждой на скорую счастливую жизнь вместе с Моникой.