Глухая Методика Надежды

      На утро он проснулся в своем номере, с невинным приличием запертом изнутри. Все хитроумные защитные механизмы стояли на месте, словно бы никто их не трогал, а вложенный в петли двери целый грифельный стержень это подтвердил: если бы дверь открывалась, тот оказался бы сломанным. Никаких следов чужого присутствия. Бесценные маски лежали спокойно, никто их даже не касался, ровно как и дорогущего ноутбука.       Сгорбившись, Джим просидел без движения пару минут. Он раскладывал по порядку суетливо мелькающие, встревоженные мысли и одновременно рассматривал свои руки. Ногти были нормального здорового цвета, в кои-то веки.       Все вчерашнее казалось полупрозрачным рваным сновидением, однако голова — почти забытое ощущение — не болела. И в ушах не стояло гула. Эванс не чувствовал себя настолько бодрым и отдохнувшим с хрен знает каких далеких времен, хотя упаковки таблеток подсказали, что перед сном (перед сном?) он ничего не принимал.       Неожиданно его настиг удивительно приятный, обычный, здоровый человеческий голод — и это было дико. Запихивать в себя пищу последние несколько месяцев приходилось исключительно силком.       Когда он поднялся, он сразу же ощутил: что-то не так. Ему пришлось неуклюже замереть, прежде чем пришло осознание.       У него попросту ничего не болело. Совершенно ничего. Когда он встал, ни колени, ни рёбра, ни лёгкие не отозвались дискомфортом. Надо же, он и не помнил, каково это.       «Какого черта?» — мрачно спросил себя Джим.       В душе обнаружилось, что ожоги на его теле потускнели и не выглядели столь жутко, как это было. Даже шрамы, кажется, побледнели и не были настолько заметными. Он рассматривал себя долго, с таким пристальным вниманием, какого уже давно не получал от самого себя.       Так вчерашнее все-таки произошло на самом деле?.. Если да, то эффект от плясок на кладбище оказался чертовски неожиданным.       Либо его крыша все-таки поехала окончательно, что в принципе было вопросом времени, либо Джим и впрямь столкнулся с чем-то, близким к призрачной грани. В конце концов, он знал, что эта грань есть и за ней, скрытое во мраке, заблуждениях и предрассудках, действительно что-то лежит.       Однако цифры на часах намекали, что пора бы озаботиться кое-чем вполне обыденным. Конкретно говоря: очередным перемещением, скоро ему предстоящим.       Самолет улетал в пять, а сборы были недолгими. Несмотря на все разительные изменения к лучшему, Джим чувствовал себя омерзительно… ну, собственно, как идиот, который что-то очень важное прошляпил, при том бездарнейшим образом, он себя и чувствовал. Он ненавидел бросать что-то, даже не приблизившись к результату.       Джим несколько проклятых часов слонялся по улицам, в пустой надежде на случайную встречу, — побывал и везде, куда они успели сходить вместе, и в тех местах, про которые ему сказали кое-что знающие люди. Они ведь так и не обменялись никакими контактами. Справедливости ради, Джим никак не ожидал, что настолько сложным окажется найти достаточно приметного человека в большом городе, где всюду глаза. Однако предприятие оказалось бессмысленным. А «человека» ли он искал?..       Пока такси — похожий на большую игрушку желтый «опель» — тащилось по улицам, Джим с незаметной тихой яростью дергал себя за рукав. Варианта, как ни крути, было всего два. Первый: назначенную ночью встречу он просто продрых у себя, придаваясь сновидениям о танцах, кладбищах и полнолунии. Поверить сложно. Это было совершенно на него не похоже, он бы не позволил себе такого. Второй вариант прекрасно объяснил бы изменения в его самочувствии: ему ничего не приснилось, и вчера ночью произошло нечто, вроде ритуала. Но тогда повалялось ещё больше вопросов.       Сдать билет? Задержаться еще?.. И, может, пусть горит все синем пламенем, а?       Когда он вылез из машины, кажется, едва не задохнулся. Оказывается, у входа в аэропорт его ждали.       Ночной полумираж, явившийся к нему в напитанном магией сновидении или в подозрительно похожей на бредовой сон реальности, сейчас от человека не отличался совершенно ничем. В его глазах не было никакого потустороннего сияния. Более того, он выглядел хуже, чем когда-либо за все время их знакомства. Он был бледнющий, нервный, какой-то весь дерганный, а губы казались синевато-белыми.       И тем не менее он поприветствовал Джима дежурной самоуверенно-насмешливой гримасой. — Твою мать… — А я-то думал, что ты принципиально не материшься, зайка, — оскалился Ветер, подходя к нему вальяжной походкой хозяина ситуации. Он хлопнул его по плечу и, чуть понизив голос, уточнил вкрадчивым тоном. — Что так уставился, сладкий? Не веришь счастью меня видеть?       Он него пахло сладковатыми духами, пеплом и усталостью. В некрасиво растрёпанных чёрных прядях путался осенний холод.       Рука, мимолетно задевшая, ощутилась так же, как порыв резкого октябрьского ветра.       Джим закашлялся — не так сильно, как обычно, но люди все равно косились с подозрением. — Что с тобой? — тихо спросил он, когда удалось справиться с собой. — Ты выглядишь нездорово. Что случилось?       Ветер отрывисто фыркнул и встряхнул волосами. — Пф, неудивительно, что девушки у тебя не было. Комплименты делать ты не мастер, золотко, — язвительно выдал он. — Ничего, я-то знаю, что, как и всегда, выгляжу потрясающе. Давай-ка лучше проводим тебя, как полагается.       На его пальцах был пластырь. Как будто что-то случилось буквально этим утром.       С минуту Джим неподвижно вглядывался в выражение на чужом лице. Они пялились друг на друга, как две маски, висящие напротив: Ветер все скалился, как демон-лисица. — Я сдам билет, — сказал Джим. Он был человеком. И все-таки он умел кое-что понимать. — Днем позже ты улетишь или днем раньше, ничего не изменится, — ответил ему Ветер. Он едва ли был человеком. — Пошли, говорю, вафель поедим, пока ты еще здесь. Кофе мне купишь.       Джим поджал губы.       Он покидал Прагу не потому, что ему этого хотелось. Не потому, что ему нужно было куда-то возвращаться, что его кто-то где-то ждал. После смерти сестры у Эванса не осталось ни одного близкого человека, даже друга или приятеля, не говоря уже о родственниках. Он покидал Прагу не потому, что носился по миру, опасаясь за свою жизнь, — нет. Его жизнь уже очень давно волновала его преступно мало.       Он не стал сдавать билет по одной простой причине: если он все-таки останется, рано или поздно его найдут. А когда найдут — последнее, чего он хотел бы, так это чтобы рядом оказался кто-то, важный для него.       «Петля на шее — это Алая Нить. Трупы стелятся под праздничным коттеджом, и конец ведёт к началу, а начало движется к концу. Даже если вырвем с корнем все надежды, предотвратить невозможно…»       Они зашли вместе, и торопящиеся люди, волокущие чемоданы, продолжали поворачивать на них головы. Неизвестно почему, они не так уж шумели и выглядели — на сей раз даже Ветер — не столь экстравагантно.       Они повернули в кофейню с полупрозрачными стенами и яркой желтой вывеской. Джим отлично помнил, что кофе там скверный, отдающий пластиком и дешевизной, но его это совершенно не волновало. Политые карамелью вафли выглядели неплохо. — Я могу спроси… — начал было Эванс, когда они уселись за низкий столик, опасно покачивающийся от резких движений. — Нет, ты не можешь, — коротко отрезал Ветер, глянув как-то совсем злобно. На секунду Джиму померещилось, что он снова увидел отблеск потустороннего пламени. Но, вероятно, ему и впрямь лишь померещилось. — Вчера мы не виделись. Должно быть, ты со своими болячками просто заснул в номере, как старая ветошь. Поезжай отсюда подальше и оглядываться не надо, — он невоспитано ткнул пальцем в висящее над стойкой меню. — Возьми мне ещё вот это. Это-то ты уж точно можешь.       Джим проследил, куда он показывал. Удивительно, но буквы ничуть не расплывались. — Знаешь, тебе стоило бы прежде получить мое разрешение, — пробормотал Эванс себе под нос. Впрочем, без осуждения. На осуждение он не находил в себе решительности.       Ветер его проигнорировал, как будто его гораздо больше интересовало сладкое.       В итоге все оставшееся время они играли в морской бой, рисуя на салфетках жирными мажущими ручками. Первую, видимо, забыл один из предыдущих посетителей, а вторая откуда-то нашлась у Ветра. Обе были дешёвые и с трещинами, а Джим криво нарисовал свое поле и в итоге у него все клетки были разного размера. — И снова мимо, зайка. — Да не может этого быть, — уверено возразил Джим. — Ты врешь.       Ветер оскалился. — Я думал, что в этом и смысл, золотце. Да ты ведь и с самого начала знал, что я мухлюю.       Джим фыркнул. Он в кои-то веки мог сделать это, не опасаясь боли в висках. — Вот именно, что знал. И последние три хода ты мухлюешь совсем уж худо, Ветер. Сделай с этим что-нибудь.       Он глянул на него весело и безнадёжно, и в зелёных глазах смутно отразилось их общее сновидение о танце среди могил. Он был до омерзительности решительным. На секунду — совсем короткое мгновение — Джим почти смог пожалеть, что они встретились той холодной ночью.       Когда посадку все же объявили, у его странного знакомого сделался какой-то очень странный, растерянный, почти беспомощный вид. Такого раньше никогда не случалось. Ветер снова посмотрел на него — и этот короткий взгляд, проклятие, был почти испуганным. Всего секунда, но Джим успел поймать это выражение. И ему стало в конец плохо. — Удачи, Джим Эванс, — он впервые слышал его голос таким. Таким спокойным, почти лишенным бахвальства и фальшивой наглости. Ветер все еще выглядел чуть растерянным, будто так и не мог понять, что да, они вот прямо сейчас расстанутся. — Как бы тебя ни звали на самом деле. Ты и впрямь был лучшим, что случалось со мной.       На губах заиграла сухая горечь. Ни один из них не имел правила говорить нечто подобное, но промолчать здесь и сейчас — явно кощунство. Поэтому Эванс, сильно закусив щеку, тихо отозвался, про себя усмехаясь нелепой неуклюжести своих слов: — Ты замечательный.       И, не дав себе опомниться, быстро обнял его за плечи — так, просто по-дружески или вроде того. Чужая спина моментально вытянулась в струну. Кажется, кто-то перестал даже дышать. Так удивился?.. — Я вернусь, — пообещал Джим. — Через пару месяцев. Я тебя не брошу, не думай. Я обязательно вернусь.