***
— Блять, — ругнулся он, неловко пытаясь наощупь вернуть в правильное положение раздробленные кости в левой кисти. — Ну я же попросил тебя руки не трогать. Барбара закурила — судя по запаху, обычные дорогие сигареты. — Ну извини, сладкий, — хмыкнула она, откинув назад копну волос. — Не могу удержаться, когда вижу пакостные мужские гримасы. Прямо бешенство берет. — Охренительно! Только вот ходить с этим теперь мне! — он коротко ругнулся себе под нос ещё пару раз, кривясь от боли. То, что он к ней привык, или то, что все увечья относительно человеческих темпов регенерации проходили быстро, не означало, что он ничего не чувствовал. Он, черт побери, чувствовал. «Так и знал, что так будет», — угрюмо подумал он. Для общения живых с мёртвыми ему приходилось одалживать последним свою собственную жизнь, то есть по крайней мере свое физическое тело. Он не сомневался, что Барбара захочет как следует допросить ублюдка, повредившего ее ковену. Что уж тут сделать, если этот ублюдок был в его тушке: иного варианта ритуалами не предусматривалось. — Ну я же извинилась. Зуба, заметь, ни одного ни выдрала, — ну офигеть как благородно и самоотверженно с ее стороны. — Косячок будешь? Угощу. — Давай, если обычный, — хрен ли нет. Все равно действие на него будет полегче, чем на человека, а ему, на секунду так, больно. Он попробовал встать, но едва не свалился обратно. — Блять!.. Она нехорошо улыбнулась. — Про колени ты не говорил ничего. Он, матерясь вслух и про себя, устроился поудобнее. Сеанс общения с безвременно ушедшими они проводили в каком-то пахнущем сыростью прескверного вида подвале на территории ковена, почти неделю спустя после разговора в том клубе. Была только сама Барбара, ее мрачная, как палач, помощница да ещё ждущая в магазинчике этажом выше рыжеволосая красотка. Угрюмая помощница, на одежде которой остались брызги крови, прелюбезно подала ему уже скрученный косяк. Первая же затяжка принесла некоторое облегчение. Он опустил веки, почувствовав, как тёплая волна расслабляет мышцы и замедляет беспорядочные мысли. Он выдохнул дым и, немного успокоившись, спросил уже более адекватным тоном: — Благополучно пообщались? — О, вполне, — она махнула рукой и ненадолго замолчала, словно размышляя о чём-то. — Деньги заберёшь у Кристи. Она тебя подлечит, если вежливо попросишь. — Это та красотка, с которой ты обжималась? — Она самая. — Спасибочки. Она, все ещё задумчивая, отошла, неопределённо дёрнув головой. Он посмотрел на неё со слабым интересом, но гораздо больше его интересовал дым, оседающий в лёгких. Он не стал торопиться, рассудив, что имеет полное моральное право на неспешность. Лампа под потолком моргнула. Он подумал, что это походит на кадр из низкопробных ужастиков, и почти рассмеялся. Тёмные кирпичные стены чуть поплыли, но закончилось это быстро. Он быстро собрался с силами, чтобы встать. — Винс, — вдруг окликнула его Барбара. — Чего?.. — улыбнулся он. — Нильс — ублюдок, — коротко сказала она, затушив бычок об каменную стену. — Нечего с ним вертеться. Заканчивай. Он ничего на это не ответил. — Про слово не забудь, — напомнил он. — С тем человеком-то? Сделаем. Ему захотелось чего-нибудь сладкого. И ещё он внезапно понял, как чертовски сильно успел соскучиться по Джиму Эвансу. Если бы только… если бы ещё раз поцеловать его запястье. Ветер тогда, провожая его, в аэропорту, набрался наглости и на вопрос Эванс о том, чем он действительно может помочь, ответил честно: «Позволь мне поцеловать твою руку». И он правда позволил. Почувствовав, что его до обидного быстро отпускает, Ветер потащился наверх. Кристи оказалась очень даже ничего. Бойко щебеча, она без всяких выкрутасов передала наличные и полезла под прилавок за зельями. Он сомневался несколько мгновений, глядя на то, как она суетится, но справиться с собой не смог. «Просто проверю, что у него все хорошо», — неуклюже оправдался он. — Слушай, зайка, — насмешливо заговорил он вслух. — Можешь ненадолго одолжить телефон? — А у вас, что, и правда запрещено? — искренне удивилась она. — Пиздец как строго. — Ужасно! Я жить не могу без своей инсты, — он хмыкнул. — Сейчас. Он на пару секунд подзавис, вспоминая пароль от своей столетней почты. Пальцы целой руки — правой, к счастью — казались чудовищно неловкими. Первые две попытки ввести пароль вышли провальными. Он, походу, банальным образом разучился печатать. «Джим, у тебя все хорошо?» — наконец ценой огромных усилий набрал он. Это было… просто ужасно тупо. Тупо на сто баллов из десяти. Может, Джим вообще сейчас в самолёте, без связи. И не может же Ветер долго сидеть с чужим телефоном, ожидая. И толку тогда от этого? Тем не менее, к его удивлению, ответ пришёл буквально моментально. «Кто это?» Его затопило крайне дебильной радостью. По крайней мере, Эванс достаточно в порядке, чтобы сидеть за компьютером. «Твоё счастье» «Ох. Да, Ветер, у меня все в порядке. А у тебя?» Он улыбнулся. Печатные буквы перед ним слегка скакали: то ли из-за выкуренного, то ли из-за большой растраты сил. «У меня все как и всегда: отлично». «Мне так тебя не хватает» — печатал Эванс с какой-то поистине космической скоростью. Винс и моргнуть-то не успел, как на экране появилось новое сообщение. «И мне тебя не хватает, Джим. Но я с чужого телефона», — он, наоборот, писал очень медленно. «Думаю, буду где-нибудь через неделю» — недолго! «Мы тебя ждём: и я, и Прага». Он тыкнул напоследок в дебильного вида смайлик с сердечком и поспешно удалил переписку. — Спасибо, зайка, — поблагодарил он, возвращая телефон. И внезапно, несмотря на то, что и левая рука, и ноги ныли отменно, Ветер почувствовал себя хорошо. Это просто небольшие затруднения, это все пройдёт. Зато впервые за черт знает сколько времени прочная опора, которой так не хватало, помогала держаться. Он был нужен кому-то; кто-то был нужен ему. Стараться с этой мыслью было в разы легче, а будущее не могло быть безысходно, хотя бы потому что обещало новую встречу. Да, до «отлично» в любом случае было как до луны пешком, но прямо сейчас все было… почти «в порядке».***
— Сначала танец без моего разрешения, — голос был ровным. В нем не было мелочного упоения грошовой властью, как у мелких сошек. Он звучал с беззлобным, почти невозмутимым, полушутливым сожалением. — Потом тёмное благословение. Потом два призыва и, надо же какая досада, снова без моего разрешения! — он отпил бренди, выдержал паузу и только после этого развернулся, глядя почти снисходительно и чуть любопытно. — Ты, что, в конец рехнулся, милый мой? Ветер фыркнул, скрестив руки на груди. Сейчас злости в нем было столько, что она готова была выплеснуться, — он всей своей сущностью ощущал, как внутри яростно клокочет густая мгла. Он ведь отлично знал, что этим закончится. Это не могло закончиться как-то иначе. И все-таки он никак не сумел справиться с едкой, как кислота, внутренней паникой, когда Нильс позвал его. Буквально через день после ритуала. Это, разумеется, было неизбежно. Но все-таки иногда для сердца, охваченного порывом, завтра не существует. Ветер шёл в шикарные апартаменты в центре, приблизительно так же, как на казнь. Однако с каждым сделанным шагом возрастала и злость. И сейчас, глядя на чужую спину, обрисованную тканью великолепного пиджака, светлеющего во мраке, он испытывал злости больше, чем чего-либо ещё. Ветер был этому даже рад. — А что такое? — в кои-то веки голос хрипел не от сигарет. Он вскинул брови с надменностью, оказавшейся для него самого немалым сюрпризом. — Не этим ли ты привлекаешь в круг? «Вы можете быть собой, не бояться собственной природы, не отрицать ее». Мне все это рождения дано, я этим распоряжаюсь, прямо как ты задвигаешь. Нильс снял очки в дорогущей позолоченной оправе, убрал их в чехол и покачал головой. — Тебе надо что-нибудь узнать про то, как работает маркетинг. Например, о разнице слоганов и надписей, сделанных мелким шрифтом. Очень любопытная человеческая область, — он, подходя шаг за шагом, совершенно точно намерено растягивал экзекуцию. — Мне искренне казалось, мы с тобой уже давно прошли этот этап. Ветер оскалился и не отстранился назад. Остался стоять на месте, хотя его отменно морозило. «Ничего, ничего, — упрямо повторял он. — Главное, чтобы он не полез ко мне в голову. Не увидел там что-то, связанное с Джимом, и не заинтересовался. А все остальное… ну что он ещё со мной сделает? Он уже сделал все, что мог, и я же сейчас живой, даже относительно в своём уме». — Думаешь, я тебя боюсь? — хрипло выплюнул Ветер. Нильс улыбнулся. Его лицо скрывала чернота: несмотря на позднее время, тяжёлые шторы были плотно задернуты, а свет — не включён. — Ну разумеется, — просто ответил он, как будто разъясняя что-то до крайности очевидное. — Разумеется, ты меня боишься. Ты очень сильно меня боишься. Ты же знаешь, что я могу сделать все, что угодно. И ты совсем не хочешь повторять некоторые вещи. Молчание было столь плотным, что вибрировало натянутой струной, — болталось туда-сюда на беззвучно поскрипывающей петле. Они смотрели друг на друга, и один взгляд был насмешливым, а второй — злым до глухого исступления. Магия растеклась вокруг них: её было много, она буквально сгущала воздух, она напитывала душную темноту. «Ты заслуживаешь спасения». — Пошёл бы ты нахрен, сукин ублюдок, — решительно выпалил Ветер. Он сам не различал своих слов, но не позволил себе отодвинуться назад ни на миллиметр. Напротив, он, скалясь, подался вперед. — Услышал? Иди ты нахрен! И злость, одна только до дрожи решительная злость, укоренила безотчетное намерение: сражаться. Защитится. Защитить себя. Да, черт побери! Он ведь имел, имел это трижды неладное право защищать себя! Он, в конце-то концов, заслуживал того, чтобы себя защищать! И это внезапное намерение вспыхнуло как порох — и все, все в нем откликнулось. Он как никогда ясно ощутил в себе силу, огромную силу, — она взвилась, как волна, пробежалась под кожей и хлынула в окружающее пространство. Ветер не знал, что со всем этим делать. Его никто не учил ни заклятиям, ни колдовским печатям. Он просто чувствовал, как что-то, являющееся его частью, бесплотное продолжение его самого, бешено рванулось, взвилось вверх, как разожженное пламя, только смертельно холодное. Оно пылало, клубилось. Оно хотело уничтожить. Уничтожить. Разорвать эти проклятые цепи. …и почти тут же невидимые оковы дали о себе знать. Другая магия, тоже черная, но чужая, удушливая, тяжёлая, надавила откуда-то сверху. «Прекращай». «Прекращай» двумя винтами ввернулось в виски. Оно было не только снаружи, оно было внутри. Оно было в каждой клетке. Во всем. И Ветер ничего не мог с этим делать. Он старался; он правда старался изо всех сил — это не помогало. Под напором чужой воли его магия, обреченно огрызаясь, неуклонно гасла. Они все еще были очень близко. Нильс смотрел на него с некоторым любопытством. — На колени, вниз, — просто сказал он. Задавившее его магию теперь незримым грузом обрушилось на него самого. Кровь в жилах будто бы вскипела. Он, пытаясь удержать себя на ногах, все-таки шарахнулся назад. «Да хрена бы с два! — яростно мелькнуло в бьющемся сознании. — Ублюдок!.. Ненавижу гребанную суку!» Ветер слепо зашарил непослушной, как ватой набившейся, рукой вокруг. Он уж точно собирался защищаться любым возможным способом. Совершенно любым. Если не магией, то как угодно ещё… Пальцы уцепились за тяжеленную лампу, громоздящуюся на прикроватной тумбе. Ухватив ее поудобнее, он со всей остающейся надрывной злостью врезал ею по ненавистной роже. Сила удара оказалась такой, что голову вывернуло набок: кости хрустнули. Человека это уж точно убило бы. Нильс с недовольным вздохом вернул голову в правильное положение, что сопровождалось сухим треском костей. Пару раз покрутил шеей, будто разминаясь, повел плечами, убеждаясь, что все работает правильно. Ему для подобных вещей даже ждать не приходилось, как другим. — Эффектно, — скромно констатировал он. — Но бесполезно. Теперь вниз, на колени. И ноги все-таки подогнулись. Как же он это… ненавидел, черт побери! «Видишь, Джим! — он сам не понял, почему обратился именно к нему в этот момент. — Я ведь правда… правда стараюсь изо всех сил! Но это, черт побери, не помогает. Это всегда, всегда оказывается бесполезно». Во всех немногочисленных книжках, где условное добро выигрывало, требовалось какое-нибудь героическое усилие для победы над главным гадом. Это всегда работало. Но Ветер не то что победить, он банально защититься не мог, какими героическими усилиями бы это ни сопровождалось. Ничего не менялось. — Давненько ты у меня так не дергался, — с некоторым удивлением отметил Нильс. И впервые улыбка, появившаяся на его губах, заиграла смутным воодушевлением. — В последнее время мне даже стало не хватать такого огонька. «Проклятый ублюдок!» — ярость вытесняла даже отчаяние. — Сдохни, тварь! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. Он подумал, что если гребанный Нильс решит сунуть что-нибудь в его рот — свой язык, например, свои пальцы или что-то ещё — он это к чертовой матери отгрызет. — А вот это неоригинально. Было раз тысячу, — он опустился рядом с ним на корточки и насмешливо похлопал по лицу. — Ну давай-давай. Удиви меня еще чем-нибудь. Ветер, едва дыша от бессильной злости и мучительного внутреннего стыда, не сообразил ничего оригинальнее, чем схватить за ножки чайный столик и разломать его об гребанного Нильса. Щепки брызнули во все стороны. К сожалению, получилось уже изрядно слабее: руки так и норовили обвиснуть, слушались неохотно, как будто уже не ему принадлежали. — Жаль-жаль, — прокомментировал иной, покачав головой на усеевшие ковёр обломки. — Он изрядно добавлял уюта этим апартаментам. И, в миг утратив игривый настрой, крепко схватил его за подбородок. Эта рука была как стальная: она не давала отвернуться, держала так крепко, что рисковала повредить челюсть. Неотрывный взгляд окутал его глаза — и в этом тёмном взгляде воля окончательно увязала. Ветер, содрогаясь от ненависти, яростно пялился в ответ, мысленно повторяя одно и то же: «Не боюсь, тварь, я тебя нисколько не боюсь. Подавись! Я все равно убью тебя однажды, непременно убью!». Ветер рванулся — уже не атаковать, так хотя бы просто немного отползти. Обречённая попытка: кровь превратилась в остывающую глину. Он стиснул рукой чужое запястье, силясь отодрать стальные пальцы от себя, но выходило слабо. — Подавись, — наконец выплюнул он. Ответом послужила лишь лёгкая улыбка. — Давай-ка лучше ещё раз обсудим твоё дурное поведение.