На этот раз Джима не заставили ждать столь долго — очередная улыбчивая босоногая японка в красивом кимоно проводила его «к господину» буквально спустя десять минут. Ну, оно и понятно — флэшка с чудовищным грехом холодным углем тлела во внутреннем кармане пальто Эванса.
Это заняло почти два месяца, но он сделал это. Да, он действительно сделал шаг к грани, отделяющий от абсолюта, — к грани, за которую людям уже никак нельзя выходить. Ни капли удовлетворения, ни капли гордости за сотворение несотворимого после завершения первого этапа работы не возникло. Хотелось просто упасть и умереть.
Замелькали сверкающие роскошью и надменным лоском коридоры: зелено-коричневые, просторные, слегка пахнущие лаком и почему-то нафталином. Отель был другой, в другом месте, — и не лень же им постоянно переезжать?.. Вообще, было похоже на дорогу в ад — вязкий мягкий пол и стены в больном восприятии изгибались в спирали, спирали складывались в знак дурной бесконечности.
Да-да.
Вперёд, к самому аду, — туда-то и дорога всем, когда-либо создававшим чудеса.
Господи, и правда. Его присутствие в этом мире всегда было настолько неуместным. Умереть бы уже наконец.
Ну или хотя бы… хотя бы увидеть Ветра. Коснуться его руки. Снова ощутить горькое тепло ускользающих крепких объятий, поймать взглядом необыкновенные искры в этих необыкновенных глазах цвета магии. Но это отдавало флером все тех же историй в мягких обложках, которые глотают вместе с попкорном, чтобы потешить рецепторы. Желание сдохнуть, оно, пожалуй, все-таки чуть более реалистично, логично и приближенно к действительности.
В комнате, обставленной богато и даже почти со вкусом, оказался накрыт стол — на три персоны. Даже не на японский манер. Посреди стоял пышный букет с роскошно вянущими цветами, и в нем наверняка была злая насмешка на соответствующем языке, но у Джима не было желания заглядываться и различать пурпурные бутоны.
Нильс, который довольно неформально сидел в расстегнутом шёлковом халате, улыбнулся и поднял руку в знак приветствия, словно они с Джимом успели сделаться закадычными приятелями. Располагающая улыбка вызвала тошноту.
Эванса деликатно препроводили к свободному месту. Отодвигаемый стул препротивно протрещал.
Когда Джим устроился, в его глаза жадно вцепился чужой взгляд: человеком, сидящим ровно напротив, совершенно неожиданно (какой подлый удар, однако) оказался его Ветер.
…ну черт возьми. Джим хотел его увидеть, но совсем ведь не так. Не таким злющим от безысходности и унижения, не таким потрепанным, просто не таким, — он вообще никогда не должен был быть таким!
Это простое обстоятельство — демонстративное присутствие Ветра — странным образом абсолютно сбило с толку, спутало все размышления и прикончило на корню все попытки рассуждать адекватно и последовательно — и Джим, черт побери, прекрасно осознавал, что это сделано намеренно, с целью отнять у него остатки беспристрастности. Как он мог быть объективным, видя эти бинты, неуклюже намотанные на правую сторону лица, синяки, разбитые губы? Да какие железные, логичные, правильные аргументы вообще станут достаточно весомыми, когда его Ветер настолько близко, что знакомый запах смутно касается восприятия?.. О чем тут можно думать, над чем колебаться?
Джим пялился на разложенные у края чёрной тарелки приборы: они были начищены так, что бледно посверкивали в тусклом освещении. У половины Эванс даже не знал названий.
— Устрицы, мистер Эванс? — предложили ему.
— Спасибо, не люблю, — он и открывать-то их почти не умел, хотя Элли однажды бралась его обучить. Но они просто ржали большую часть времени, а Джим решил, что вкус усилий не стоит.
На него осуждающе поцокали языком.
— Ничего-то вы не любите, мистер Эванс! Нельзя упускать небольшие радости человеческой жизни.
…Ветер, разумеется, тоже отлично понимал, какая роль ему отведена в разворачивающемся фарсе, и ожидаемо беспомощно бесился, не смея смотреть на Эванса. Вместо слов, укоряющих или дерзких, аманодзяку предпочитал есть — много, поспешно, с демонстративной бесцеремонностью, словно его неделю или того больше не кормили. Жалкая потуга хоть что-то скрыть.
Не имея желания растягивать тишину страшного молчания, Джим беззвучно выложил флэшку на стол, чуть-чуть двинув ее вперёд. Дежавю издевательски дернуло край его сознания.
Да-да, мы снова здесь. Прыгаем на грабли прямо с размаху.
— Как мы договорились, — сухо сказал Эванс вслух. — Первая итерация.
Нильс при этом заметно оживился, но брать не поспешил, щедро растягивая момент. Принялся неспешно протирать очки, замурлыкав себе под нос.
Вот ведь ублюдок.
Эванса снова посетило чертовски реалистичное представление о том, как он запихивает острые стекляшки в глазницы.
— Вы дали имя этой программе? — с любопытством увлечённого юного исследователя уточнил радушный хозяин вечера.
Джим уставился на угол, не видя ничего, кроме пустоты. В голове что-то с отвратительным скрежетом царапалось, мертвое лицо сестры широко, приглашающе улыбалось на дне сознания, неопределенная тьма во внутренней стороне черепа кипела багровым.
Эта проклятая программа, кажется, сожрала все то, что ещё оставалось от Эванса.
— Да, — коротко ответил он наконец. Неуместная сухая насмешливость пеплом присыпала безразличный тон. — «Ракшаса» .
Кукловод рассмеялся, видимо, оценив степень мрачной иронии. Ненависть заклокотала в горле, но Джим благополучно ее проглотил. До зуда хотелось посмотреть на Ветра, но Эванс никак не находил в себе смелости, догадываясь, на какое беспощадное чувство вины и собственной никчёмности он обрёк и без того глубоко несчастную стихию.
Как же больно.
— Я не сомневался в ваших возможностях, — неформально, почти панибратски поделился Нильс. — Дитя-феномен, как-никак, искусственно созданная для подобных задач тварь…
Ветер вскинул взгляд, который обжигал не хуже огненной плети.
— Тварь тут только одна, — без капли уважения или страха, со своим обычным волчьим оскалом огрызнулся он. — И это ты.
И в тот же миг левая рука Ветра, дотянувшись до вилки и крепко сжав её, со всей силы всадила столовый прибор в послушно подставившуюся правую ладонь. Винс наклонил голову ещё ниже, сжимая челюсти, — видимо, осознание присутствия Джима или, что даже вероятнее, собственная гордость не позволила ему издать хотя бы вскрик. Он уже спустя мгновение фыркнул разве что не презрительно. А вот Эванс дернулся — так, словно его ударили.
Добрые слова милосердного Бога: «Ты можешь опустить веки и больше ничего не чувствовать, приятель».
— Надоел уже, — дружелюбно отмахнулся Нильс, без капли смущения налегая на угощение. Вид крови, видимо, ни капли не портил ему аппетита. — Тем более, что я не имел в виду что-то дурное. «Тварь» не так уж отлично от «сотворенный». Ты-то, конечно, не знаешь, но наш дорогой мистер Эванс — существо, которое является результатом совместной работы одной экстремистски настроенной группы иных и человеческих ученых. Они хотели, если память меня не подводит, создать нечто, сходное по вычислительной мощности с самыми совершенными компьютерами, но при этом обладающее человеческой способностью к абстрактному мышлению, фантазией. Закончилось все для них, правда, очень плачевно…
Лампы перемигивались под абажурами с золотистыми узорами. Пряно курились благовония, и их запах смешивался с цветочным. Слишком уж насыщено.
На Джима смотрели бесцеремонно неотрывно, как будто лукаво призывая не скромничать и немедленно поделиться всем. Но ему было нечего сказать или добавить. Он сам об этом почти ничего не знал.
Окно мерцало рассеянным светом: полупрозрачный квадрат растёкся на дощатом полу, почти соприкасаясь с босыми ногами. Джим… впрочем, нет, ещё не Джим и не Ричард, просто ребёнок без имени смотрел на это окно снизу вверх. Он все ждал чего-то, чувствуя, что с каждой секундой холод все больше и больше заполняет его. Таинственные предметы в комнате ехидно скалились и беззвучно смеялись: «Ты — то же самое, что и мы. Ты — просто одна из множества вещей, забытых здесь. Никто никогда за тобой не вернётся».
Он молчал и смотрел на окно.
— А вообще-то, — лукаво продолжил Нильс, не дождавшись от Джима никакой реакции, — их было двое таких. Два крыла дракона. Чуть-чуть отличались: старший брат был «разумом», а младшая сестра — «человеческим сердцем». Она была гораздо ближе к совершенству, но и сгорела быстрее. Такова расплата: феномен просто не может существовать слишком долго. Либо он вспыхивает ослепительным огненным цветком и рассыпается в считанные годы, либо перестаёт гореть ярко и год от года тлеет все слабее, скатываясь от «феномена» к простому «таланту».
Это точно.
Джулия явно была намного ближе к совершенству.
— Вы чувствуете, верно?.. — насмешливо спросили у Джима. — Чувствуете, что жизнь день ото дня струится сквозь ваши пальцы? Что вы уже угасаете? Вам следовало поблагодарить меня. В противном случае, возможно, что вы и не успели, не смогли бы последним рывком гаснущей гениальности сделать нечто подобное…
— Я, пожалуй, на сей раз воздержусь от благодарности.
Нечеловеческие глаза Ветра опасно прищурились, — он явно вознамерился выдать очередную едкую колкость, но Джима перспектива снова увидеть нанесение травм испугала. Простите, но сие явно выше любого предела.
— Давайте не будем об этом, пожалуйста, — почти неслышно пробормотал он с некоторой поспешностью. В данный момент Эванса очень мало интересовали темные тайны собственного происхождения, а вот ладонь, фантомно воскрешая чужую боль, пульсировала. — Сейчас это правда… не имеет никакого значения. Я сделал то, о чем вы просили, — это было сродни тому ощущению, как все внутри превращается в ледяной камень. — Теперь вы. Отдайте мне его.
Нильс, однако же, снова не счёл нужным спешить. Он ловко подцепил злосчастную флэшку, зачем-то тщательнейшим образом осмотрев ее, будто бы это была фантастическая диковинка (она выглядела максимально заурядно). Джим ждал, мечтая о сигарете или смерти: что ему ещё оставалось? Ветер, ни на что не обращая внимания, ел дальше, презрительно выдернув вилку из руки.
Наконец Направляющий, видимо, вполне удовлетворённый произведённым эффектом, с довольным видом убрал электронный носитель. Улыбнулся.
— Да пожалуйста, — дружелюбно мурлыкнул Нильс.
И воздух разрезала стремительная вспышка — скатерть тут же загорелась, запылал, вроде бы, сам воздух. Второй раз за вечер, это был подлейший неожиданный удар.
Джим шарахнулся назад, неуклюже закрывшись рукой, оглушенный и ослеплённый не столько самим жаром, сколько всеобъемлющей силой своего ужаса.
Нет, нет, нет… Только не огонь, только не пламя! Что угодно, но только, пожалуйста, не огонь!..
Он плохо понял, что именно произошло, потому что в восприятии спуталось, скрывая все сплошной мешаниной страха и боли. Прошлое и настоящее переплелись между собой.
Дезориентация.
Ошибка.
Только не огонь, пожалуйста…
Не надо!..
Смазано, нечетко, в потерявшееся в ужасе сознание постучалась мысль о том, что кто-то закрыл его собой.
Сердце бешено билось в голове. Во рту было сухо и горячо. Он ничего перед собой не видел.
Пожалуйста, только не огонь.
Что угодно, но только не огонь.
Пальцы инстинктивно вцепились в ощущение спасительной защиты.
Когда Эванс, проглотив наконец приступ паники, опомнился, Нильс, уже ничуть не стесняясь, в голос хохотал. Противопожарные датчики добросовестно отмалчивались, не проронив ни звука, хотя в комнате и висел удушливый запах паленого. На столе неохотно гасла обуглившаяся скатерть, кое-где оставившая после себя черное пятно копоти, дымили пресловутые цветы.
Ветер, как-то успевший закрыть Эванса собой, с раздраженной торопливостью потушил руками свои загоревшиеся на концах волосы и обеспокоенно уставился на Джима. Тот не без стыда заставил себя разжать пальцы, неосознанно стискивающие чужие предплечья.
— Нормально, Джим?.. — едва слышно уточнил он.
— Н-нормально, — хрипло, будто совсем другой человек заговорил, выдавил Эванс, едва не содрогнувшись от накатившего моментально, чуть отступил дурной ужас, презрения к проклятущей фобии. Сколько лет прошло, Джим так и не научился брать ее под контроль. Зараза!.. Он судорожно встряхнул головой ー виски отозвались звенящей ломкой болью. И, мать твою, ведь до сих пор же страшно до неприличия, до глухого внутреннего оцепенения, наливающего свинцом каждый нерв… — Спасибо, Ветер. Не стоило. Оно ведь, наверное, и не нанесло бы мне вреда, — в конце концов, он видел в прошлый раз, что чужое колдовство на него не действует из-за темного благословения.
… и Джим противно раскашлялся, стыдливо отвернувшись. С сигаретами в последние дни он явно переборщил.
— Ерунда, — Ветер наконец отвёл взгляд. Впрочем, лишь для того, чтобы окатить кукловода новой порцией ненависти. — Сукин же ты сын. Он сделал, что ты хотел. Чего ты его мучаешь?
Нильс, отсмеявшись наконец, сел прямо и слабо всплеснул руками, будто до сих пор будучи под впечатлением от добротной, долгоиграющей шутки. За очками искрилось непритворное веселье.
…а в глубине радужки, такой же чёрной, как и зрачок, гнездилось безумие вечности, — там мелькала, показываясь лишь короткими бликами, уже пересеченная граница человечности.
Джим почувствовал холод, волнами обвивающий позвоночник.
Он знает?..
Этот самый сукин сын, черт побери, знает?
Нильс, словно отвечая на мысли, лукаво прищурился и отпил глоток какого-то алого сока:
— Вы, должно быть, и впрямь поразительны, и впрямь феномен, раз даже проститутку довели до таких самоотверженных жестов, — снисходительно заметил он, между делом почти игриво подмигнув. — Но только вот вы юны. И, вопреки недавним заявлениям, пока слишком уж человечны, мистер Эванс, — и он, выразительно приподняв бокал, чокнулся с кем-то невидимым. —Берите этого мальчишку, пожалуйста. Только вот если открыть шкафы, то лавина скелетов оттуда погребёт заживо, — выдержав паузу, Нильс доверительно обратился к Ветру: — А ты, милая маленькая шлюшка, не рассчитывай, что дракон убит и тебя спас прекрасный принц. Ты принадлежишь мне, и этого уже ничто не изменит. Впрочем, ты и сам отлично знаешь, да?
***
Когда они шли по ветряным сырым улицам, их пальцы были переплетены. Может, по этой причине Джим не взял такси. Никто не акцентировал внимания на этом, но никто и не решался бросить чужую руку. Ветер был очень холодный, сам Эванс — ледяной. Трудно ответить, кто кого старался согреть.
Закатное небо было кроваво-красным, оно оделось в алый шёлк, украсившись грязным кружевом облаков, а темная мерзлая земля, затянутая тенями, нарядилась в синий бархат.
Никто не радовался — обоим, человеку и иному, «феномену» и «проводнику между живыми и мертвыми», кажется, было одинаково отвратительно.
Лишь только когда красивые улицы отделились дверью и повернутым в замке ключом, Ветер, отвернувшись, едва слышно уронил скорее самому себе:
— Ну я же просил.
Четыре слова — четыре тонны надрывной скребущей боли. Джим с ускользающим сожалением отпустил его ладонь. Ветер так близко — и снова, будто бы неизмеримо далеко.
Проклятая программа.
Проклятое появление его — того, кто смог ее создать — в этом мире.
Ничего ему эта способность создавать невероятное не принесла, кроме омерзительного детства, потери близких и одиночества. Да, пожили недолго с Джулией лучше среднего, но оно того явно не стоило.
Колючий горький ком во рту помешал дышать. И в конечном итоге, Эванс не нашёл ничего умнее, чем прошептать короткое:
— Прости.
Каким пустым и глупым это слово. Как издевательство. Но а что ещё?..
Ветер махнул рукой. Это было из разряда: «Да чего уж там». Джим был искренне благодарен, что он хотя бы не выдал чего-то в духе: «Да я сам виноват».
Они молчали, и это явно продолжалось слишком долго. Молчание вязко звенело звуком рвущейся струны. Солнце медленно сползало за горизонт, и в маленькой комнате на окраине стало уже почти совсем темно.
— Что с тобой? — наконец едва себя слыша, слабо спросил Джим. Вопрос был преглупый. — Почему ты вообще такой… — он, не найдя нормальных выражений, неуклюже дернул головой. — В таком состоянии. Это из-за тех разговоров со мной?
— Нет, не из-за них. Я просто в принципе довыделывался, как обычно, — он хрипло фыркнул и досадливо потеребил бинт на лице. — Не обращай внимания. Это правда быстро пройдёт. Выглядит не очень, но по-настоящему мне навредить сложно. Я же чертова волшебная фауна.
Надо было спросить что-нибудь в духе, мол, не собираются ли они, например, дотащиться до человеческой больницы. Но вместо этого Джим совершенно дурацки выдал, понятия не имея, чего он собирается этим добиться:
— Можно мне посмотреть? — и идиотизм этого вопроса благополучно побил рекорд предыдущего.
— Нет, не надо.
Ветер наконец, спустя звенящую неловкую паузу, долго выдохнул и обернулся. Джим почему-то немного потерялся от того, что Винс теперь вовсе не выглядел злым. Даже раздражённым не выглядел.
— У меня-то пройдёт, а вот с тобой чуточку посложнее. Ты вообще ел эти два месяца или только курил, а?
— Я… — Джим осекся, а потом, мимолётно поджав стянутые сухостью губы, договорил честно: — С переменным успехом, — почему они сейчас вообще говорят об этом? Глупо как. Но все-таки чуть лучше, чем продолжать напряжённо молчать. — Я старался. Но, кажется, я снова начал… падать. Извини.
Ветер покачал головой, бросив совсем тихое: «Не извиняйся, хватит уже», — и, довольно внезапно, сел ему под ноги, совсем как побитая собака.
Джим потерянно уставился на него, ощутив расходящуюся трещину в своей груди.
Он — весь такой гордый, резкий, вызывающий там, рядом с кукловодом, — сейчас вдруг сделался каким-то совсем пришибленным, глядя снизу вверх.
— Ветер, ты что?..
— Ничего. Ничего ты ни хрена не понимаешь, Джим Эванс, — и, в противовес смыслу и тону высказывания, он практически неощутимо, даже, наверное, испуганно обнял его колени.
…и замолчал. Снова надолго замолчал, просто тихо дыша.
Джим видел сотни сценариев для их разговора — сотни и тысячи. Ветер бесился, Ветер игнорировал его, Ветер просто исчезал. Но, мать твою, вот такого не было решительно ни в одном!
Эванс неуклюже замер, не смея втягивать в лёгкие воздуха, — кашель кольцом обвился вокруг горла.
Зеленые глаза горели в наступающем мраке, и осознание реальности, танцуя и прыгая, стиралось.
— Перестань, — потерянно пробормотал Эванс. Ко рту не шло решительно ничего. — Не надо так унижаться, пожалуйста. Встань.
— Это скорее честь, чем унижение, — он не поднялся и не разжал своих рук. — Касаться чего-то чистого. Только вот, Джим, ты все равно идиот. Благородный идиот. Тебе не стоило этого делать. Почему, мать твою, ну почему ты меня не послушал?.. Ты и в самом деле полагал, что все столь же честны в обещаниях, как и ты?
— Я и не был честен, — ровно признал Эванс. — «Ракшаса»…
— Да-да, с дефектом, — он криво, яростно, горько ухмыльнулся с каким-то судорожным подобием язвительности, так и продолжая смотреть снизу вверх. Вроде как раздраженно (наконец), а вроде как беспомощно. — Я догадался. Даже я. И Нильс, разумеется, тоже. Только, Джим, ты же не думал и в самом деле, что он отпустит меня после этого?..
— Наверное, — он вновь почувствовал короткий укол мрачного веселья. Он усмехался над собственной наивностью, какие-то крохи которой, оказывается, оставались. Все-таки как отменно люди тупеют, когда чувства кружат им голову. — Наверное, я и впрямь на секунду это допустил. Просто потому что мне этого очень хотелось, — он потёр веки и тихо повторил с кривой недоулыбкой: — Всего на секунду, — да, дольше никак не удалось бы. Он слишком ясно представлял логику течения жизни.
Однако… мимолётная радость этой секунды, полной надежды, — оно ведь стоило того, чтобы ощущать, как все снова дробится?
— Это невозможно, Джим, — на грани шепота. Он прокашлялся и продолжил более досадливо: — Я имею в виду… это буквально невозможно. Ты полагаешь, я тебе на пустом месте, просто ради драматичной позы, говорил, что дело здесь совсем гиблое?..
Джиму показалось, что он ослышался. По крайней мере, он очень надеялся, что первая фраза и впрямь была обманом его слуха.
Ну нет.
Эванс собрался, волевым усилием стягивая обратно к себе мысли, рассыпающиеся в какую-то комкастую мокрую пыль.
— Объясни, пожалуйста, — он сказал это довольно мягко, наконец слабо касаясь чужого плеча. Да, с ним в комнате и впрямь был не бесплотный мираж. — Что ты под этим подразумеваешь?
— Когда Направляющий подчиняет существо полностью, возникает ментальная связь. Раз и навсегда возникает, рвётся только после смерти, но, вот беда, блядский Нильс-то бессмертный. Даже если бы он вдруг и захотел освободить меня от такого подчинения, он бы просто не смог. Я это точно знаю, потому что из-за этой связи я тоже его немного… чувствую, — и тут Ветер чуть ли не впервые на его памяти сбился и неуклюже, даже слегка нелепо затараторил, сидя на полу: — Я пытался тебе сказать. Правда, я пытался!.. Но он запретил, и у меня никак не получилось!.. Даже когда мы разговаривали не словами — даже там не вышло!..
Джим едва не свалился от таких потрясающих новостей.
Да, он это отлично помнил. То, что ему каждый раз во время разговоров пытались что-то очень важное донести, но оно гасло, перехваченное чужой стальной волей, не успев достичь его восприятия.
— А сейчас, значит?.. — кое-как удерживая нить, ровно переспросил он. Он все и так понял, за считанные мгновения понял, но продолжал спрашивать, как будто отчаянно надеясь. Как будто до последнего ведя заведомо проигранное разбирательство в суде.
— А сейчас разрешил, да, — вот здесь Ветер оскалился, но это выглядело жалким подобием его обычной гримасой. — Вишенкой на торте. Гребаная тварь!.. Он просто издевается. Всю жизнь надо мной издевался, а теперь ещё и над тобой тоже!
Джим уже почти не слышал, как Ветер грязно матерится. В ушах у него загрохотало.
Давненько он не ощущал себя таким круглым идиотом. Мир качнулся, и стены сжались, сжались как петля.
Ну конечно, черт.
Конечно.
Просто ведь как дважды два.
Разыскивая информацию, он не так много нашёл о Направляющих, просто потому что это был очень редкий дар. Он знал лишь то, что более десяти существ в полном подчинении им тяжело удержать. И все. Джим даже близко не слышал, что действие таких их чар в принципе необратимо.
Что ж, все встало на свои места. Едва в программе что-то будет не так, Нильс опять потянет за веревочки, напоминая, что Ветер остаётся его марионеткой. И капкан с треском захлопнулся.
И впрямь. Идиот, Джим Эванс.
Ну что за идиот.
