Глухая Методика Надежды

      Он впервые увидел, как взрослый человек плачет так.       Джим лежал на его коленях, куда сам попросился, молча — он смотрел в одну точку, его застывшее выражение было по обыкновению сдержанным, а почти не мигающие глаза казались даже злыми, колючими. И из них катились слезы. Катились и стекали на бок — он их не стирал, а Ветру было стыдно его трогать. И ни одного звука в неслышно хрустящей пеплом тишине: ни всхлипа, ни хрипа, ни даже судорожного частого дыхания.       Эти злые слёзы напоминали скорее ледяную ртуть, вытекающую из повреждённого прибора, чем безмолвный крик раненного сердца.       Ветер его не останавливал. Не просил перестать. Он вообще не понимал, что он должен делать, и поэтому просто сидел, почти не шевелясь, — его будто бы кипятком ошпарили с момента, как Нильс произнёс: «Забирайте этого мальчишку». Ветру чуть ли не впервые в жизни хотелось занимать как можно меньше места, не издавать никаких звуков и вообще слиться с мебелью. — Джим, — наконец решился он спустя, наверное, целую зябкую вечность. В маленькой квадратной комнате уже стало совсем темно — и ладно. Хотя бы выражения не видно будет. Ветер коснулся самыми кончиками пальцев чужого плеча, безуспешно попытавшись проигнорировать тотчас взревевшее: «Да как ты только смеешь касаться!..»       Блять, ну как же это было сложно. Такая мелочь — а так сложно!.. Джим же попросился на его колени: очевидно, что он сейчас нуждается в присутствии. Ему тяжело. Собственную самоненависть можно хоть в задницу засунуть — легче от неё сейчас никому не станет. Джиму уж точно не станет.       Эванс чуть дернулся и слабо поймал его руку. Все так же молча. — По крайней мере, у нас есть время. Ты больше не один. Я с тобой. Что я могу… — Ветер осекся, но все-таки договорил: — Что я могу сделать для тебя?       «Сдохнуть, — тут же язвительно напомнила вязкая гниль внутри. Гниль говорила его собственным голосом. — Если бы ты, дрянь безвольная, к нему не лип с самого начала, как пиявка, всего этого не было бы». — Ну нет, — вдруг тихо и зло выдал Эванс, садясь на скрипнувшей кровати. Он тоже отвечал скорее какому-то голосу в черепной коробке. Он наконец стер слёзы и посмотрел на Ветра со спокойной решительностью, лишь едва-едва окрашенной свинцово-стылым гневом. — Нет. Мы с самого начала знали, что это не будет просто. Это… дополнительные трудности. Они всегда возникают, когда решаешь сложные задачи. Мы придумаем что-то.       Пытки, вымогательство, убийства и сексуальное желание — под ногами целая лестница рабов. Хохочет монстр с человеческим лицом, дробя их шеи: «Душу, душу, душу в дар мне принесёшь!». Это — весёлый танец! Быстрее и быстрее! Быстрее и быстрее, пока не запылают небеса!       Ну же, ну же! Проходите, садитесь удобнее — добро пожаловать в беспросветную печаль!       …Ветер реально не знал, что ему сказать на это. У него как будто язык отнялся — как будто все вены вскрыли и выпустили оттуда кровь, бег которой должен был приводить мышцы в движение.       Он ему действительно вот аж настолько сильно занадобился? Настолько, что он все ещё намерен… да сражаться за него с монстром, господи блять, прямо как дурному рыцарю положено.       «И с какого бы черта, а? С какого? — потеряно спросил у себя Ветер. — Типа я целуюсь так круто или про часы рассказываю?..» — Хорошо, — наконец вполголоса согласился Ветер. В горле пряно-остро першило, и на Джима он не смотрел. Это прозвучало как-то уязвимо, так что что он поспешно продолжил, постаравшись совладать с голосом: — Ладно. Давай продолжим пытаться.       Не мог же он и сейчас сказать: «Да забей ты уже!» — когда Эванс зацепился за край обрыва, в который уже начал падать? Не мог бы? Его решительность в любом случае стоила уважения, правда?       И почему только сам Эванс никак не поймёт, что не стоит всех этих жертв его ничтожный главный приз? — Кажется, мы договорились, что ты заслуживаешь спасения, — ровно ответил Джим. Он сидел к нему совсем близко, полубоком, их колени даже слегка соприкасались. — А я заслуживаю того, чтобы помочь тому, кому хочу помочь. Сейчас ничего не поменялось. Хуже, чем есть, не станет, если мы продолжим пытаться, — он ещё раз потёр глаза. — Пусть на время, но пока он условно тебя отпустил. Я сыт по горло этим городом. Что насчёт того, чтобы двинуть отсюда? — Этот ублюдок всегда будет примерно знать, где я, и в любой момент может приказать мне вернуться к нему, — Ветер приложил все силы, чтобы сказать об этом только как об обстоятельстве, которое необходимо учесть. И без этой припадочной насмешки над намерением продолжить двигаться после того, как обстоятельствами хорошенько перемололо общую восторженность. — От расстояния совсем не зависит? — его тон почти не менялся. Он, видимо, действительно думал, что здесь можно сделать, во всяком случае вид у него был серьёзный. — Зависит, но не то чтобы очень. Если он и впрямь пожелает, то расстояние там не поможет. Хоть в бункер залезай, связь не пропадает, — он досадливо хмыкнул себе под нос. Ему жгло колено и бедро, где они соприкасались. — Интернет бы так везде ловил, как эта хрень. — В любом случае, предлагаю вернуться в Штаты. Как ты на это смотришь?       Так сказал, как будто они там вместе всю жизнь прожили, чуть ли не на соседней улице. «Возвращаются» ведь к чему-то общему. — Давай вернёмся в Штаты, — если Джим хочет туда, он не видел смысла возражать. Насколько он соображал, издевательская подачка в виде «можете забирать» освобождала от денежной дани «кругу».       Где-то то ли этажом выше, то ли ниже, то ли в комнате сбоку что-то заскрипело и недовольные голоса обменялись несколькими фразами. Улицы за окном тоскливо моргали черно-серым снегом. — Но мысли же твои он не нон-стопом читает, я надеюсь? — наконец спросил Джим, вновь цепляясь взглядом за его глаза. Взгляд этот был тяжел и малоподвижен. — Иначе совсем прискорбно.       Ветер хрипло фыркнул. — Нет, слава тьме, — покажите кого-нибудь, кто смог бы выдержать его мысли нон-стопом. Чокнешься же! — Но хорошо ощущает, когда я… типа магичить чего-то пытаюсь. Не по его указке, — и звездюлей отвешивает. Собственно, весь звездец последних месяцев произошёл, потому что Нильс почувствовал, как Ветер мыкался с этим новым сильным защитным заклятие для Джима, и решил узнать, что происходит и почему. — И, как я понимаю, эмоции тоже фоном улавливает. В мысли заглянуть может, если захочет. Если прямо сильно захочет, то может и смотреть моими глазами, и слышать через меня, и чувствовать все, что я. — Какой пиздец, — исчерпывающе констатировал Эванс. Он прикрыл глаза, слегка сжав переносицу. Видимо, у него болела голова, но ничего, кроме этого жеста, боли не выдавало. — Ты хоть узнаёшь, когда он вот так в голову тебе лезет? — Уведомления не всплывает, но в общем-то да, — он поморщился, ощущая себя с головы до ног измазанным вязким вонючим дёгтем. Он будто бы тёк и с рук, и с лица. — Чувствуется. — И как ты сам-то не чокнулся?       «А с чего ты решил, что я «не»?» — мысленно хрюкнул Ветер. Но вслух решил не валять дурака, когда Джиму тоже сложно, и ответил нормально: — К счастью, он мной совсем не двадцать четыре на семь занят. Я так только, — «…вроде игрушки». — Время от времени.       Снова повисла звенящая долгая пауза. Из приоткрытого окна тянуло мокрым сквозняком, и выгоревшие грязные занавески слабо колыхались.       Джим обнял его. Вообще Ветер был повыше, но в таком, сидячем, положении получилось, что это его голова оказалась где-то в районе чужого плеча, ближе к шее.       От Эванса на сей раз здорово тащило куревом, но во всяком случае от него все ещё пахло им самим. И его сердцебиение ощущалось. И слабое, почти неуловимое тепло.       …и его снова как по голове ударило. Или новой порцией кипятка окатило.       Проклятие.       Они всего-то два месяца не виделись, а он, оказывается, благополучно забыл, как это ощущается: как это ощущается, когда делается по-доброму, мягко, с безмолвным обещанием безопасности. Насколько это обезоруживает.       «Милосердный Бог, что жалеет грешников, утешает страдающих и дарит надежду тем, у кого ее нет, смотрит на меня с пожелтевших страниц. Вижу его светлый облик во всех этих словах и фразах: «Доброта» и «Сострадание», «Мораль» и «Сочувствие», «Любовь» и «Справедливость». Я осторожно собираю их по крупицам и прячу в шкатулку на дне своего сознания. Они помогут мне, — и Милосердный Бог однажды позволит мне покинуть ад».

      Эй, марионетка, ну-ка живо танцуй! Эй, танцуй! Танцуй, танцуй, танцуй… Эй, танцуй, марионетка!

      …если честно, Джим совсем не должен был сражаться «за него». Да и Винс никогда не мечтал быть принцессой в башне, ждущей спасителя на белом лимузине. Наверное, он бы не спасся, если бы его и впрямь спасли. Ему действительно надо было сделать это самому, чтобы это сработало.       Но вот то, что Джим был готов, несмотря ни на что, продолжать сражаться «вместе с ним», — вот именно это и переворачивало все с ног на голову. Ведь соль в том, что Ветер правда пытался, пытался если не последние пару лет, то большую часть жизни до этого — точно. Он очень хотел это закончить. Он до хрена раз бегал от «круга», до хрена раз старался хотя бы просто пожить более адекватной жизнью.       Но все всегда рассыпалось: его находили, его хватали за горло, Нильс перешибал ему хребет очередным сексуальным или нет экспириенсом — и он сваливался обратно в эту грязищу, потому что у него не хватало сил удержать себя, не хватало сил продолжать верить, что он все ещё заслуживает чего-то нормального, а рядом не было ни одного живого существа.       Его впервые обняли в момент, когда ему плохо. — Винсент?       Ветер настолько отвык от этого человеческого имени, что оно прозвучало, будто колокол. Невесть почему, в этом имени был укор, однако напоминающий сейчас — потому что имя было из уст Джима — не безжалостный бич, а призыв. — Я сейчас, зайка, расплачусь тоже, — слабо засмеялся он, и это правда получилось хрипло и невыносимо неуклюже. — И что ты со мной делать будешь? — Моим примером вдохновился? — он почти неслышно вздохнул. Они были так близко, что Ветер отлично почувствовал этот вдох на макушке. — А вообще не надо пока. Тебе ведь больно будет, — он, вероятно, имел в виду беды с его рожей. И он был прав: корчить гримасы и рыдать пока было проблемно. — Можешь потом, если хочешь, поплакать. — Спасибо, запомню. Ты умеешь делать предложения, от которых сложно отказаться. — Я знаю, — он ещё немного помолчал, прежде чем негромко признать: — А сейчас мне явно надо отдохнуть, — правда, при этом он его не отпускал. Ну то есть, руки не убирал. — Ты со мной ляжешь? — Лягу, лягу, — он опять ответил сквозь ревущее: «Думать даже не смей, подстилка!» — как сквозь судорогу, сжавшую горло. Зараза. А ведь уже было немного получше до того, как вся эта дрянь случилась. — Как такому солнышку отказать! Может, выспишься нормально наконец?

***

      Джим повернулся на другой бок уже, наверное, раз десятый. Ни о каком «спать вместе» речь не шла по той простой причине, что Эванс спать буквально не мог, хотя у него уже глаза слипались, а сил вообще не было. Одеяло ему то мешалось, то кололось, то оно срочно требовалось, чтобы в него завернутся, и голова глухо гудела. С досады он даже пару раз пихнул кулаком пахнущую дешевым порошком подушку. — Я тебе мешаю? — наконец обречённо спросил Эванс, повернувшись в одиннадцатый раз.       Ветер, который тоже не спал, покачал головой. На нем была футболка Джима, и выглядело это почему-то немного странно. — От нервов? — коротко спросил он. — Да я вообще черт знает, отчего эта хрень, — честно признался Джим, попытавшись устроиться на спине. — Наверное. Хотя мне всегда было тяжело заснуть, сколько себя помню. И спал я плохо. Но снотворные пока опасно пить. — Снотворные людям врач выписывает, умник. Ты у врача был? — Да-да… — очень давно. Это в последнее время его почему-то воротило от мысли о любых людях, какие могли быть близко, нарушать пространство и все такое. Однако под чужим недовольным взглядом Джим поспешил примирительно выдать: — Ладно, я схожу, когда вернёмся. Особенно если лучше не станет.       И почему он вообще решил говорить «вернёмся»?.. — Лучше тебе станет, потому что я тебе помогу, — ох. Это как тогда, в Праге? — Но к врачу ты пойдёшь все равно. — Да, мам.       На белом потолке кружевом лежали полупрозрачные тени.       Джим попытался как-то успокоить себя теми же самыми словами, что ему сказали сегодня: он теперь не один. По крайней мере, Ветер рядом с ним. По крайней мере, они будут вместе пытаться что-то делать.       Да, его Ветер здесь. Можно обернуться и посмотреть.       Собственно, это Джим и выполнил.       Это на самом деле внезапно накрыло, хотя и — вполне очевидно — зрело весь вечер, или ещё раньше. Он просто смотрел на Ветра, на край его волос на подушке, — и внутри поднималась эта то ли буря, то ли плач, то ли умоляющий стон. Или все сразу.       И Джим понял, что больше он не готов соображать. Вообще ничего. Совсем. Его гудящая голова только и делала, что считала — она была под завязку набита мыслями. Сейчас она, надо понимать, окончательно перегрелась и все расчёты растаяли, как брошенный на плиту снег.       Он просто отчаянно потянулся к Ветру. Тот весь вечер был как деревянный, и кто бы его в этом обвинил после всего, но… в общем, Джим в очередной раз оценил, насколько же жадный он сам.       На сей раз он даже не дожидался инициативы. Джим сам обнял его и сам же прижался с чуть сбивчатым поцелуем — он постарался нетребовательно и, вроде бы, даже получилось.       Холодные губы оказались мягкими и уступчивыми. Они приняли поцелуй безропотно, хотя Джим почувствовал, что Ветер будто бы слегка напрягся. — …можно? — слегка запоздало спросил Эванс, отстранившись спустя пару мгновений.       Ветер едва слышно фыркнул. — Убьешь меня однажды, — насмешливо отозвался он, мимолётно прикрыв веки. Их колени снова соприкасались, и Джим чувствовал его волосы на скулах и на шее. Хотя Ветер минут сорок возился в ванной и вылил половину дешманского шампуня с запахом ледяного брутального тестостерона (Джим просто взял в магазине тот, на который была скидка), гарью все равно немного пахло. — Ты ведь волшебное существо, у меня никак не получится, — чуть лукаво отозвался Джим. И все-таки горло сковывала робость, а пальцы немели. — Так мне можно? — Если ты хочешь, — если его тон и дрогнул, то почти незаметно. — Только момент ты немножечко не лучший выбрал, я нынче неловкий слегка, зайка. Весь свой скилл не покажу. — Понимаю. Мне просто очень хочется, — Джим едва не сказал, что ему «очень надо». — Просто позволь мне… дотрагиваться губами до твоих губ. — Ну тогда делай, что хочется, — в необыкновенных глазах наконец тускло мелькнули притягательные искры. — Мог бы и раньше сказать, что у тебя фетиши на побитых парней. — Нет у меня таких. У меня, похоже, фетиши только на тебя.       Хотя Джим попробовал это лишь дважды в жизни, он успел чертовски сильно соскучиться по тому, как его целовал. Ему было необходимо… чувствовать его больше. И ещё больше. Да, ему просто нужно было побольше этого человека… да черт с ним, иного, существа, аманодзяку, совершенно неважно. Ему просто нужен был Ветер и все. — Ты чего это, Джим?.. — наконец слабо переспросил Ветер. Неуместная недоулыбка отблеском мелькнула у него на губах, но он погладил его по щеке и по волосам чуть неловкими холодными пальцами.       Он поймал его руку и прижал к своей щеке крепче (бинт слегка впился в кожу). И вторую тоже поймал, положив себе на шею, где наверняка отлично ощущался ускорившийся пульс. — Извини, — тихо ответил Джим. Ему действительно стало немного стыдно. — Кажется… я скучал по тебе куда больше, чем думал сам. С этим… кажется, нужно что-то сделать.       Возможно, это сейчас было не самое мудрое решение. Но он, закрыв глаза, чтобы больше ничего не видеть, больше ни о чем не думать, а только чувствовать, наконец-то чувствовать, снова прижался к этим губам. — Я боялся тебя потерять, — наконец прошептал Джим, почти не отстранившись. — О да, как велика была бы потеря!.. — он снова неуместно усмехнулся, и что-то в этом выражении было почти беспомощным. И тем не менее, его пальцы правда продолжали гладить, путаясь в волосах. Он не спешил его прогнать от себя подальше. — Более чем велика. До сих пор ломает, — чуть устало признался Эванс. — И мне… мне надо ещё. Тебя. Сейчас.       Вероятно, Ветер отлично почувствовал эту отчаянную жадность — эту глубокую внутреннюю жажду. Ну, ещё бы. Это — то, что было только что — все было очень красноречиво. Мда. Стыдно, однако же. — Послушай, зайка, ты уверен, что тебе не… — начал было Ветер. Джим отлично видел тлеющее сомнение в его выражении. — Нет, мне не неприятно. Нет. Мне правда очень… — слова благополучно спутались в какое-то невнятное месиво. — То есть, если ты… если тебе это сейчас не тяжело. Если тяжело, то не надо. Я сам не понимаю, чего на меня нашло. — Я понял, Джим. Хорошо, — слабая улыбка тронула его губы. — Расслабься. Все будет.       Холодная рука медленно скользнула под его футболку: не менее медленно, осторожно, едва касаясь, задела живот, а потом легла на поясницу. Погладила — примерно на этом месте дыхание совсем потерялось.       Ветер касался, всматриваясь в его лицо со странным — и немного неожиданно — ласковым любопытством, пересчитал все позвонки, а потом перешёл на лопатки. Потом прижался губами к его шее, оставляя тлеющие жаром легкие поцелуи.       Джим призвал себе на помощь все остатки здравомыслия. — Это, наверное, не лучший момент, — собравшись совершенно немыслимым усилием, виновато пробормотал он, осторожно обхватив чужую руку за запястье. Пальцы жгло от сильнейшей потребности касаться. — Да, это правда как-то… совсем неправильно делать вот так. Не то чтобы я рассчитывал на свечи и розы, но не вот так же. — Я не буду ничего такого делать, Джим, — совсем тихо выдали ему на ухо. Чужое горячее дыхание немедленно отозвалось волной мурашек, свившихся кольцом вокруг позвоночника. — Если ты правда… захочешь, то мы подождём, когда я буду в нормальном виде. А ты не будешь настолько на нервах. Сейчас тебе надо просто расслабиться. — Я… — Расслабься, Джим. Все в порядке. Я просто чуть-чуть тебя приласкаю и все, — он осекся, а потом неуверенно добавил: — Я бы сказал, если бы для меня это было сейчас невозможно. Только ты можешь… — он с явным усилием, но все-таки договорил: — Можешь позволить мне сделать все самому? — Не трогать тебя, то есть? — слегка ошалевше переспросил Эванс. — Ты точно в порядке для такого?       …блять. Реально, не стоило лезть к нему с чем-то подобным сейчас. — Да точно, точно, — он выдохнул. — Мне просто надо немного времени, — к сожалению, в этот момент его руки все ещё задевали кожу, и на объективности и возможности ведения диалога это сказывалось самым отвратительным образом. — Это нестрашно. Поверь, я и так справлюсь.       И сомнения не то чтобы растаяли, но благополучно померкли примерно в этот момент — рука бессильно разжалась, выпуская чужое запястье, и Джим снова потянулся к нему, чтобы прижаться поближе.       Если от него правда хотят, чтобы на этот раз он изобразил из себя бревно, то с этим не должно быть особенных сложностей. Даже изображать много не придётся, потому что внутри все податливо и беспомощно млело.       Да, Ветер очевидно умел это делать. Ему хватало только этих лёгких касаний, чтобы под кожей все вспыхивало стопами искр, оставляя салюты взрываться под тонким слоем век, — настолько правильно он дотрагивался. Кружащее голову удовольствие окутывало, как тёплая вода, — окутывало неспешно, постепенно, совсем не заставляя напрягаться. Джим уж точно не мог подумать, что рука, в которой столько силы, в ласке окажется совсем легкой.       Он услышал приглушённый стон словно со стороны, и только спустя мгновение до него дошло, что это был его собственный. — Какой отзывчивый, — едва заметно улыбнулся Ветер. И эта улыбка тоже была нежной, черт побери.       Джим благополучно смутился и даже не стал пытаться скрыть это. У него прямо сейчас не было ни сил, ни желания скрывать хоть что-то. — Не издевайся над бедным девственником. — Не буду.       Он вопросительно задержался у края штанов — Джим, сообразив, что на сей раз подтверждения ждут от него, слабо кивнул, отведя взгляд куда-то в сторону. Ему правда было слегка неловко, но… но хотелось ему гораздо сильнее. Да, определенно, он очень хотел, чтобы с ним продолжали делать все эти вещи прямо сейчас.       Помимо того, что неловко, ему никогда в жизни не было настолько приятно.       Джим жмурился и все тянулся хотя бы прижать его поближе к себе, и, собственно, потому что жмурился, он не увидел, как это было, когда чужие губы слегка обхватили его ключицы, когда спустя мгновение ему дали ощутить зубы на обнажившемся плече — даже не куснули, именно что просто дали ощутить, — когда обжигающе горячий, на взрывающем контрасте с ласкающими прохладными руками, кончик языка мимолётно скользнул по коже. Он просто это чувствовал, и его моментами чуть не выгибало на проклятой тесной кровати.       Дышать было тяжело, он буквально физически ощущал, что в его груди не хватает места для воздуха, и он даже ухитрился пропустить в голову мысль, что курить надо опять бросать. Но думать много не удавалось. Удовольствие отзывалось краткими волнами дрожи, и ему потребовалось какое-то время, прежде чем он смог хотя бы приподнять веки.       …только чтобы поймать этот пылающий потусторонним изумрудным пламенем взгляд.       И эти глаза было всем, что существовало, по крайней мере до того момента, когда перестало существовать вообще все.