Глухая Методика Надежды

      С тех пор, как умерла Джулия, Джим ни разу не возвращался сюда. Он не продал дом в самый критичный момент, потому что денег от продажи все равно не хватило бы даже близко, а там сразу же нашлась — стоило только чуть поискать — грязная работка, стоящая как десять таких. Потом было поздно. Для главного — поздно, а для чего-то другого — не хватило решительности продать.       Теперь это здание оставалось пустой скорлупкой от главного сокровища — что-то, вроде высушенной бабочки под стеклянной рамкой. Джим самозабвенно охранял даже останки. Он действительно постарался сделать все, чтобы сохранить эту единственную сомнительную ценность, в материальном выражении не такую уж огромную. В итоге, так и стоял несчастный таунхаус, нетронутый, как памятник или как склеп.       Глядя сейчас на столь знакомый силуэт стен и черепичной крыши, Джим испытывал нечто очень двойственное. Хотелось вернуться туда — ведь это действительно был его дом, настоящий, во всех практических и сокровенных смыслах. Но одновременно, пожалуй, не слабее хотелось развернуться и поскорее уйти. Буквально таки сбежать. Людей ведь недаром пугали склепы, да?       Там ведь, черт побери, ничего и не тронуто: так и оставлено все, как было сразу после ее смерти. Каждая вещь, каждая незначительная деталь. Он принял все возможные меры, чтобы это так и осталось, чтобы никто не сумел влезть, чтобы там не перевернули все вверх дном в поисках его следов.       Чертова священная гробница.       И почему же от этого теперь почти страшно? Почему что-то внутри морозит? — Что-то случилось, лапочка?.. — спустя недолгие минуты его колебаний язвительно врезалось, буквально ввинтилось, в слух. — Если ты не знаешь, как наиболее деликатно меня послать, то можешь не заморачиваться с этим. Я понимаю и короткие формулировки тоже.       Так удивительно странно было то, что он, этот горьковато-сладкий мираж, здесь, в месте, где для Джима не существовало никаких рассеянных теней, где он помнил практически все, вплоть до крошечного камешка. Будто бы два мира — неопределенное настоящее, болезненное в своей таинственности, и утраченное уютное прошлое, ныне холодное и неживое, — столкнулись между собой. Со всей силы врезались друг в друга. — Не болтай ерунду, Ветер, — устало посоветовал Джим, все-таки заставив себя повернуть ключ в неохотно поддавшемся замке. — Просто я давно не был здесь. Но я действительно рад, что ты принял приглашение, — он посторонился, давая гостю проход. Лишь бы в усмешке, ненароком выползшей на губы, не было ничего, что можно было бы истолковать неверно. — Проходи, пожалуйста.       Представить существо, более неуместное в этом царстве очаровательных мелочей и тёплых оттенком, чем Винсент, было попросту нереально. Аманодзяку по обыкновению скалился, напоминая своим злым оскалом недоверчивое дикое животное, растрепанные бинты окончательно придавали ему вид оборванца. Да даже репейный куст в ровно подстриженных рядочках чайных роз смотрелся бы менее неестественно, чем Ветер в этой прихожей с милыми цветными картинками на стенах и пестрыми искусственными иекебанами.       Наверное, Джулия удивилась бы, если бы он привёл домой кого-то… вот такого. Не особенно, но удивилась. Однако улыбнулась бы все равно, разумеется. Пригласила бы зайти поскорее, побежала бы искать сладости. «Какао, кофе, чай — что хотите?..»       Вообще-то она была ласковая. Мягкая, добрая, тёплая, от неё пахло молоком и печеньем. Это только его больной разум породил жуткого призрака: с ее трупно заострившимся лицом, с ее хрипящим от болезни голосом, и невыносимая душащая вина сжимала шею и сердце ее тонкими ледяными руками.       Джиму правда было обидно за это.       Она ведь была совсем не такая. И она этого — смениться в его сознании вот этим, жутким, мертвым, враждебным — совсем не заслуживала.       …на полке все ещё стояли девчачьи сапожки, а на вешалке висела бежевая полудетская куртка. Винсент явно заметил, но ничего не сказал. Эванс тоже промолчал, хотя, очевидно, что-то надо было бы пояснить.       Встряхнув головой, чтобы отогнать навязчивую горечь и оторопь, Джим несколько поспешно подошёл к окну, распахнув створки. С улицы потянуло свежестью, прорезавшей затхлый воздух наподобие лезвия невидимого ножа. Вместе с Ветром впустить сюда ветер — экий, однако же, бестолковый символизм выходит. Полуденное тусклое солнце озарило покинутую гостиную.       Позволив себе с минуту глубоко подышать, Эванс обернулся к своему спутнику — Ветер, вальяжно сложив руки, стоял неподвижно и пялился. При этом пялился он как-то будто бы немного… насторожено? Он словно ожидал какого-нибудь подвоха, хотя подвох на таком этапе — это было бы уже как минимум странно.       Ох, ну да.       На таком этапе.       Абсолютно не кстати вставшее перед глазами воспоминание пощекотало грудь горячей волной смущения, жаром поднявшейся к самым ушам. И долго ещё это будет так не к месту воскресать в голове?..       Но его присутствие так или иначе придало Джиму сил, и он, втянув в лёгкие пыль с воздухом напополам, ровно произнес (вообще-то чтобы успокоить их обоих, но, наверное, по большей части себя): — Установка и запуск «Ракшасы» потребуют времени. И это всего лишь первая итерация. Прежде, чем дефект в ее работе проявится, пройдёт около двух или двух с половиной недель. У нас есть приблизительно месяц для того, чтобы хорошо обдумать, что мы станем делать дальше и каким образом. Пока у меня нет плана, но это не значит, что мы его не сообразим, — он позволил себе паузу и чуть неловко поджал губы, надеясь, что его взгляд не выражает неуверенной вопросительности в духе: «Я же все правильно говорю, да?»       Что такого они вдвоём сумеют сделать, чего не может богатый и влиятельный иной с опытом жизни, вероятно, в несколько столетий?..       Ветер оторвал взгляд от густо облепленной пылью полки, где громоздились трупы растений в горшках и несколько безделушек. Джим мимолётно почувствовал, как его укололо непонятным стыдом. Здесь никогда раньше не было так грязно и неуютно. — Надо вызывать клиннинг и заказать еды, — пробормотал Эванс. — Да. Это в любом случае нужно сделать, так что начнём с самого понятного, — и он, сняв пальто, решил направиться на кухню, где едва ли светило хоть что-то найти. Скажем так, это было небольшое стратегическое отступление. — Тебе вообще безопасно здесь появляться, зайка? — уточнил Ветер ему вслед. — Ещё и звонить отсюда кому-то?       Джим обернулся на него через плечо. И даже коротко улыбнулся. — С тобой, кажется, мне безопасно везде, — и тут он впервые за черт знает сколько времени рассмеялся. Собственный тихий смех царапнул горло с непривычки, а стены, слившиеся с тишиной и запустением, ответили недоумением. — Ты думаешь, я не в курсе, что ты меня защищаешь? Я все знаю, Винс. Я слежу за новостями, где надо. Да и я видел, что теперь для меня даже иные не такая серьезная угроза, раз чужие чары не действуют. — Ладно-ладно, — чуть недовольно проворчал Ветер, дёрнув плечом. — Но всякие магические защиты — вещь сложная. Это не вроде щита в компьютерной игре с определенным набором функций и показателем очков. Эта хрень достаточно непредсказуема в действии.       Да Джим уже понял, что в настоящей магии довольно сложно говорить о какой-то определённости. Она, как и положено магии, оставалась какой-то таинственной материей. И это его отменно нервировало. — Может, начнем с того, что ты все-таки позволишь мне взглянуть на твои травмы и нормально их обработать? — осторожно предложил он. У него, с его-то здоровьем ветоши, аптечка с собой была. Без неё уже не полагалось выходить.       Ветер будто бы немного удивился. После короткой паузы, знаменующей замешательство, он ухмыльнулся, разумеется, но все же без особенной язвительности. — Спасибо, конечно, мой благородный друг, но в этом нет никакой необходимости, — тихо фыркнул он, уставившись себе под ноги. — Ты же знаешь, все пройдёт само. Или тебя так вид моей морды подпаленной нервирует?..       М-да.       Это называется «а теперь сто шагов назад». Прямо как в той русской песне, которая так безумно понравилась Веронике.       Да-да, они двое и впрямь сделали вид, как будто ничего не поменялось. Если чисто по ощущениям, то будто бы шагнули друг от друга назад, увеличивая расстояние. Словно внезапная близость, слишком уж откровенная, как-то испугала, опалила обоих. Сейчас даже просто взять его за руку, например, казалось чем-то странным и даже неуместным.       Ну, собственно, чего Джим ещё мог ожидать в этой ситуации? Он и не думал, что все будет просто.       Эванс потер виски — голова, чтоб ее, у него ужасно, отвратительно раскалывалась. И ещё снова хотелось курить — вот ведь зараза, снова бросать придется. Но, опять же, это не смертельно.       Самое главное, что его Ветер здесь, в зоне видимости. А со всем остальным можно как-то разобраться. — Мне мало что известно об аманодзяку, — аккуратно, ступая по тонкому льду, покладисто согласился он. — И обо всех этих волшебных регенерациях. Но мы с тобой уже говорили, что больно тебе так же, как человеку.       Ответом послужила ещё одна короткая усмешка — по крайней мере, чуть менее вызывающая и резкая, чем обычно. Джиму показалось, что он видит полыхающую бездну на дне чужого зрачка.       Ветер тихо покачал головой и вдруг сказал, смахнув рукавом пыль с одной из фотографий, прежде чем поставить ее обратно: — Ты меня совсем обезоруживаешь, Джим.       …удивительно аккуратно поставить обратно. Беззвучно. Джим даже удивился, что он может быть таким осторожным с вещами. — Я пытаюсь позаботиться, — беззлобно проворчал Эванс. Ему тоже было неловко. — Как умею. Строго судить не надо. — Ты умеешь. Ты хорошо умеешь. Даже слишком.       Джим подумал, что после того, как они… кхэм-кхэм… в общем, он решил, что имеет право спрашивать Ветра о Ветре. Они же уже не просто «едва-знакомцы», связанные только чередой странных встреч над бездной? — Мне просто повезло, что твои стандарты к заботе не так уж высоки. Ты тоже из приюта? — он смутно помнил, что в тот раз, когда они напились в Праге, он благостно выболтал о себе кучу всего. Было справедливо как-то уравновесить, тем более что сведения Весты Норт начинались далеко не с начала.       И ему даже ответили. Даже нормально, в смысле без гримас и сомнительных шуток, как будто признавая за ним право знать, кого он вообще к себе притащил. — Нет, я просто всегда был в «круге», — он осторожно, прямо кончиками пальцев, взялся за очередную стеклянную штуку на полке. Кажется, за какую-то статуэтку: то ли за слона, то ли за медведя. Все это барахло Джим скупал для сестры. — Всякая шваль живет вместе. — Ты так легко отправился со мной. У тебя там нет… совсем никаких близких? — он, чтобы не создавать впечатление, будто он допытывается и мысленно составляет досье, добавил: — Нет, я очень хорошо знаю, что можно прожить с людьми долго, и потом даже лиц не хотеть вспомнить. У меня так и было. Едва ли с иными это работает иначе. Просто мне… — он вздохнул. — …правда любопытно, как это было с тобой.       Ветер довольно непринуждённо пожал плечами. — Да там, знаешь, как-то не принято. Близкие, не близкие. Судя по твоим рассказам, в месте, где рос ты, тоже? — Да нет, — он даже чуть поморщился. Он не очень любил вспоминать этот период. — Там-то как раз было принято. Это не была какая-то нищая богадельная со злыми старухами. Просто именно меня не любили. И дети, и взрослые. — Это, наверное, даже обиднее? — эхом спросил он. Тоже нетребовательно, пока ставил медведя или слона обратно. — Не знаю, — честно ответил Джим, наблюдая за чужим движением. — Тогда я об этом не думал.       Джим продолжил смотреть на Ветра, который так и стоял там, где остановился в первую минуту. Удивительно, но сейчас он как будто бы и не решался ненароком занять больше места, чем ему здесь дали.       Джим поймал себя на том, что совершенно не может представить его ребёнком. Интересно, каким он был. — Винсент?.. — Что? — он оторвался от полки и посмотрел в ответ. Тусклый свет, льющийся сквозь разводы, терялся в его взгляде. — Ты не сочтешь слишком бесцеремонным вопрос, сколько тебе лет на самом деле? — Не сочту, но и не отвечу. Я понятия не имею. А что такое? — он фыркнул. — Не бойся, зайка, не посадят.       Джим понял, что Ветру почему-то все ещё неловко здесь быть. Эванс отвернулся, поджав губы, и зачем-то пошарил по пустым кухонным шкафам. Разумеется, ничего не было, кроме пыли, сахара и каких-то древних макарон. Даже кофе не нашлось. Тяжёлый затхлый запах, отступая крайне неохотно, бил по восприятию. — Тебе… — он кашлянул, не поворачиваясь. Он видел отражение в мутном темном стекле. — Тебя напрягает что-нибудь?       Ветер дернул себя за спутанные волосы и слабо улыбнулся. — Да меня просто нечасто домой приводят после первого свидания, зайка. Как-то не заведено таких, как я, показывать даже семейным фотографиям, не то что самим семьям. — Свида?.. а, — он проглотил ещё один неловкий приступ кашля. Все, что он ещё мог сказать на эту тему, звучало совсем уж слащаво. — Ну, добро пожаловать, будьте как дома. Будь у меня семья, я бы никогда не подумал тебя стыдиться или что-то такое. Но могу показать тебя только фотографиям. Чем богаты.       Ветер промолчал, продолжая чуть рассеянно улыбаться. Это было где-то на грани его вызывающей гримасы и его настоящей мягкой улыбки. Грань колебалась. »…и хватит уже считать себя каким-то отбросом, ну в самом-то деле. Я же знаю, что ты совсем не такой».       Дипломатия никогда не была сильной стороной Эванса. В логичном мире математики и программирования, где есть ноль и один, он ориентировался прекрасно, а вот оттенках и полутонах человеческих ответов несравнимо хуже. Он пытался в свое время, когда были силы и желание, разобраться в этой сложной науке человеческих взаимоотношений, реакций и эмоций, упорядочить, разложить все по полочкам, но успеха не достиг. Так и остановился ближе к началу пути, потеряв стремление и возможность много контактировать с людьми.       И вот, сейчас надо было бы проанализировать, подумать и, исходя уже из полученной информации, выбрать линию поведения, приводить аргументы, говорить конструктивно. Но Джим смотрел на Ветра, как-то рассеянно и беспомощно: было больно от вида его травм и его ухмылки, только и всего. И никакого мыслительного процесса в голове опять не шло. Поэтому Эванс в конце концов просто вытянул руку, осторожно дотронулся, ловя осколки тепла, и, найдя своим взглядом его ускользающий взгляд, выдал один-единственный аргумент, пришедший на ум: — Ну позволь помочь, пожалуйста, Ветер. Я обещаю, что буду осторожен.       Он в ответ засмеялся. Когда он смеялся нормально, а не надрывно-наигранно, это звучало прекрасно. — Каков манипулятор, а? — нестрого пожурили Эванса. А потом подтвердили совсем тихо: — Хорошо, Джим. Делай, как ты хочешь.

***

      Спина горела — скорее от ощущения чужого присутствия, чем от боли. Боль была уже несильная, так что он ее практически не замечал.       Пахло ментолисто-едко. Чужие руки его касались. К чести Джима, он даже ни разу не поморщился.       Это было дико — дико до того, что каждый нерв обратился в колючку. Наверное, у него опять, как у проклятого невротика, вздрагивали бы руки, если бы Ветер не прилагал усилий, чтобы этого не происходило. Это правда жутко раздражало. Ну и что еще за сопливость такая? Роль принцесски так зашла, что ли?.. — Тебе не больно?       Насмешливость получалась совсем хриплой, как простуженной: — Да я все ещё не понимаю, лапочка, какого черта ты вообще… — Ветер, — скорее мягкий укор, чем недовольство в тоне. И мурашки, бегающие по позвоночнику, становятся сильнее, пронзительнее и холоднее. — По правде, я знаю, что это больно. Проверял, как ты ответишь. — Я пну тебя сейчас, хочешь? Экспериментатор.       Конечно, он бы этого не сделал. Он бы никогда его даже пальцем не посмел тронуть. И, кажется, Джим об этом догадывался, если не сказать, что уже знал наверняка. Поэтому он только хмыкнул у него за спиной и продолжил. А Ветер продолжил сидеть и офигевать потихоньку.       Он почти никогда не занимался самолечением. Во-первых, это было бессмысленно: тело относительно приходило в норму само спустя какое-то время, а погулять полностью здоровым все равно не получилось бы, ибо кто-то непременно либо зуб опять выбил бы, либо по морде съездил. Во-вторых, зачастую он находился в таких глубинах самоненависти и самопрезрения, что делать что-то для себя, лечить, становилось просто неприятно физически. Мерзко. Почему не мерзко Эвансу? Да вот хрен его знает, если честно. Он вообще загадка какая-то.       Боль — это была вообще ерунда. Надоедливая мелодия, всегда играющая у соседей через стенку, только и всего. Сквозь нее легко можно расслышать нечто другое, а именно — прикосновения. Они и являлись основной причиной, по которой приходилось сдерживать трижды неладную дрожь, дубасить себе по мозгам.       Рано или поздно, к нему ведь должны отнестись так, как он заслуживает. Одернуть. Напомнить о его месте. Заржать. Головой-то он, вроде, понимал, что от Джима глупо ждать подобного, но то, что в голове было помимо мозгов, продолжало ждать, когда же чего-то этакого, отрезвляющего, прилетит.       …потому что вот так не бывает, блять.       Внутренний голос вопил: «Прекрати, чтоб тебя, не пачкай об меня свои руки», однако же — не позабыть бы ненароком! — он здесь все-таки пытается создавать впечатление существа с немертвой самооценкой. Или не просто создавать впечатление. — Спасибо, Джим, — вслух тихо поблагодарил он. Вспомнил, что это тоже надо бы, да. — Пожалуйста, конечно, но я ещё не закончил, — Эванс несколько лукаво приподнял брови, выглянув из-за плеча. Он был без серых линз, и его глаза, несколько неестественного светло-зеленого, сухого цвета, сонно, но проницательно ловили все изменения в выражении. — Ты стесняешься, что ли?       Ветер рассмеялся, прикрыв рот крепко — почти профессионально, однако — перебинтованной ладонью. Зверское желание закурить заныло на дне сознания. От просторного дивана, где они сидели, несло холодным сыроватым запустением, но его такие вещи не тревожили. Разве что как-то неправильно казалось, что в такой обстановке Джим. — Нет. Просто мне надо заплатить, чтобы я разделся, детка. Жду гонорар.       …на самом деле он просто правда не хотел бы, чтобы Джим видел. Не сейчас.       Эванс коротко вздохнул: — Эти твои шутки… — его рука мягко прошлась по волосам, задев обгоревшие концы. Опять, опять!.. Это слишком, слишком, слишком! Ну так ведь нельзя, так просто нельзя! — Прекрати, пожалуйста, с этим. Я не прошу тебя делать вид, что ничего такого не было. Просто не надо издеваться над собой по этому поводу.       Такое смелое прошедшее время во фразе — и так до нереальности, до тумана перед внутренним взором приятно. Ветер едва не потянулся за его рукой, остановившись лишь ценой новой сильнейшей мысленной пощечины. В голове несколько формулировок последовательно сменили друг друга, но в конечном итоге он решил просто перевести тему: — Эта девочка, которая тоже здесь жила. Фотография которой стоит у тебя на рабочем столе. И здесь повсюду. Она ведь твоя сестра не буквально? — Джулия, — он осекся и как-то почти испуганно дёрнул головой. И замолчал, уставившись на густо-серый от пыли ковёр. Наверное, когда-то бежевый, а теперь почти непонятно какой.       Инстинкты, которые некоторые именуют интуицией, были развиты у него достаточно хорошо, чтобы доступно сообщить: Эвансу сейчас все ещё нужно чьё-то присутствие. Он в этом действительно сильно нуждается. Должен ли он?..       Два противоположных довода яростно сцепились.       Но ведь даже порочное и грязное существо, в конце концов, лучше, чем совсем никто, верно?       И Ветер решился. Ему было сложно и почему-то неожиданно страшно, да, — он, внутренне напрягаясь, только и ожидал, что его оттолкнут, но тем не менее он, вроде как, обнял Джима.       Это вышло так ужасно неловко, чересчур медленно и аккуратно, — ну как будто в первый раз. Сердце прыгало в горле, давясь преглупым волнением. Эванс, очнувшись, посмотрел на него с легким удивлением и… боги, это, что, и в самом деле благодарность? Осуждения или недовольства в этом взгляде вот уж точно не было. Сердце жалобно звякнуло — Ветер прикусил губу. Джим придвинулся. — Ты хочешь говорить об этом сейчас? — наконец спросил Ветер. Он с трудом припомнил правильные формулировки. — Да, — просто подтвердил Эванс. — Хочу. Мне нужно. Просто это… — он закашлялся. — Это очень сложно… — Я понимаю. Не торопись, никуда не опаздываем.       Как ни удивительно, Ветер и впрямь понимал. Примерно с того самого момента, как Джим замер перед этим домом. Это явно было столкновение с тем самым прошлым, от которого Эванс бешено носился по миру более самозабвенно, чем от материального воплощения проблем, вроде ребят с пушками и ножами.       Может, момент был не самый подходящий для того, чтобы поднимать со дна сердца столько боли, чтобы сталкиваться с ней и заново ее переживать, но кто же Ветер такой, чтобы решать, как для Джима лучше?.. в его силах было только попытаться быть рядом. Джим сказал, что хочет вернуться. Значит, наверное, он понимал, что готов. Или что ему нужно это прямо сейчас, чтобы посмотреть в будущее. — Разумеется, она не моя сестра в буквальном смысле, — наконец ровно признал Эванс. — Ты же сам слышал: искусственно выведенная фауна я, тварь. Не думаю, что у меня есть родственники. Я ничего не помню до шести лет, но байки Нильса в этом плане похожи на правду. А Джулия… просто девочка, которая тоже там оказалась. Мы появились там одновременно, она была младше лет на пять. Ее там не любили. Она была слишком пугающе умна для своего возраста, развивалась в несколько раз быстрее положенного. Меня там не любили тоже, так что мы хорошо поладили. Она первая назвала меня братом — мне это оказалось приятно. Я тоже стал звать ее сестрой. В ее глазах тоже были яркие искры, заставлявшие меня чувствовать себя живым.       Ну черт.       Груз чужого доверия оказался и горьким, и сладким. Человеческое тепло слабыми толчками билось в неуклюжих перебинтованных руках никчёмной стихии.       Его слегка мутило от осознания, что Джим так близко, что он все ещё позволяет обнимать себя, что он обнимает в ответ… и ещё в самом деле было больно — от чужого горя, которое присутствовало, тяжело и удушливо висело в воздухе. И как его унять? За сравнительно небольшой срок своей жизни ругаться Винсент научился превосходно; язвить — того лучше; напугать кого-то — да без проблем; соблазнить, — да пожалуйста, даже это. Но вот только не утешать — это, хоть убейте, никак. — Мне очень жаль, что ее больше нет, — выдавил из себя иной, до ужаса злясь на себя за такую пустую никчемную формулировку, и за то, что он не умеет сказать, как нужно. — И, блять, не слушай ты этого ублюдка Нильса. Какая из тебя «тварь», Джим?.. Это не так. Ты… замечательный. Замечательный человек, — искренние слова, спотыкаясь, с языка сползли неохотно.       Джим снова криво ухмыльнулся и ненадолго прикрыл глаза. Несмотря ни на что, он все же не отстранялся, щедро давая шанс продолжить держать ладони вот так, на своих предплечьях. Наверное, это и впрямь была та ситуация, когда лучше даже такой, как Ветер, чем совершенно никто. — Спасибо за сочувствие. Спасибо, — он снова осекся, прежде чем неслышно добавить: — Да, потерять ее было очень больно. Я ее любил. Она была такая маленькая, но такая взрослая и мудрая. Она была моим единственным близким человеком. — Тебе ради неё резко потребовалось много денег? — что ещё могло заставить его шагнуть за грань преступного? — Ради неё, — он медленно отстранился и вдруг сказал на удивление чётко: — Хотя она не просила. Вернее… она просила совсем не об этом. А о том, чтобы я прекратил наконец её мучать. Она могла бы умереть быстро. Я не позволил. Я до последнего пытался её удержать. Из-за меня она страдала гораздо дольше, а в итоге всё равно умерла. А то, откуда были деньги на её лечение, она поняла быстро. Как я и говорил, она была умной не по годам. И совестливой. Мало того, что она умерла, так ещё и умерла глубоко несчастной и измученной. Из-за меня. — Надеяться до последнего — это не грех, Джим. Ведь шанс… он всё-таки правда есть всегда. Лучше уж испробовать все возможное. Даже один из тысячи мог бы сработать, — он закусил губу сильнее и похлопал его по лопаткам. — Всё-всё, не казнись. Ты хотел ей помочь. — Ты правда думаешь так?.. — вдруг глухо переспросил Эванс. Его пальцы вдруг сжались на относительно здоровом плече, да как для вечно деликатного Джима, сжались сильно. Но голос был ровным. — Правда? Скажи, Ветер, меня можно… можно как-нибудь простить однажды? — Да, можно, — подтвердил он. — Тебе будет легче от чужого прощения?.. — Едва ли я скоро наберусь таких сил, чтобы простить себя, — чуть устало признался Эванс. Через паузу он прижался лбом к его плечу и замолчал. — Так что… да. От чужого полегче. — Она бы тебя тоже наверняка простила. — Может быть. Но мне так больно, — у него была немного пугающая манера говорить об этом вслух каким-то отстранённым спокойным тоном. Почти без эмоций. — Очень больно.       Ожидаемо. Как-то иначе и не могло бы быть. — Чем мне помочь тебе?.. — Ветер замолчал на пару мгновений, а потом неуверенно выдал едва повинующимися губами: — Хочешь поговорить с ней?       Джим будто бы окаменел. — С кем? С Джу? — не своим голосом переспросил он.       Ветер медленно кивнул. — Ты правда это можешь? — как-то чуть потеряно переспросил Джим. — Это моя специальность, Джим. Разговоры с мертвецами. Но это, — он собрался и все-таки взял на себя наглость выразить собственное мнение: — Это может быть очень сложно. Не для меня, для тебя. В момент столкновения… ещё больше, чем сейчас. Просто пока подумай об этом, хорошо?