Цивилизованные люди

— Эй, Харт, слышишь меня?! Как слышно, Харт?! Барабанные перепонки болезненно вибрируют и кажется, сейчас лопнут, как при перегрузке во время ускорения, только вокруг всего-навсего оглушительно гремит музыка. Звук давно уже не носится оголтелыми порывами — он заполняет огромный зал полностью, распухает лихорадочно дрожащим пузырём. Вокруг трясутся в пляске тела, затянутые в строгие рамки курсантской формы — фантасмагория как она есть, или сущий бред с привкусом алкоголя, который сегодня полностью разрешён. К чёрту. Сокурсники дрыгаются в рвущем пространство свете; синие, красные, ядовито-лиловые и токсично-зелёные лучи пластают их тела на неровные куски, будто не людей вовсе, а отражения в осколках вдребезги разбитых бронестёкол. — Харт, очнись, я к тебе обращаюсь! — еле слышно выкрикивает кто-то прямо в ухо. Мэл морщится, сжимает челюсти, чтобы резонанс не разорвал череп к чертям. Мысли или музыка? Скорее, второе — Мэл совершенно не разбирается в этом гремящем компьютерном дерьме, хоть все вокруг считают его смесью голосов самой Вселенной. Эти голоса заставляют внимать им с выражением экстаза на застывших лицах, в то время как тела трясутся, трутся друг о друга сами по себе, будто звёзды, попавшие в плен взаимного притяжения. — Мэл, ну посмотри на меня! Мы без пяти минут офицеры! Слышишь, Харт, мы — офицеры! — то ли глухо, то ли звеняще ликуют рядом. Неугомонно толкают в плечо, плещут на обшлага кителя и кисти рук каплями принесённого алкоголя. Два высоких стакана, наполненные до краёв. Густая непрозрачная жидкость голубого цвета, сладкая, с мятным оттенком — Мэл чувствует привкус, хоть этот коктейль ещё не успела пробовать. Убойная штука, обманчиво мягкая — Рич вон успел уже накидаться, в расползшихся до предела зрачках мечутся фиолетовые огоньки, а голову будто обмакнули в краску, придав огненной шевелюре вид пропущенных сквозь светофильтры звёздных протуберанцев. — Харт, осознай: мы офицеры! Завтра получим по номеру в реестре! — под переменчивый ритм бушует Рич прямо со стаканами в руках, чудом не расплескав ещё содержимое до дна в немыслимых для подвижного тела па. Рич, Рич, никогда ты не мог усидеть на месте, даже в лётных упражнениях всегда выкидывал что-то далёкое от стандартных манёвров, тому свидетель операционная система чуть не сгоревшего на третьем курсе модуля-симулятора. Лихой пилот Ричард Рейд, рыжий вихрь всея Академии. — По номеру в реестре… — эхо собственного голоса теряется в неземных трелях звёзд и грохоте каменистых обвалов сейсмически активных планет. На доли секунды почти космическим беззвучием опускается тишина, затем музыка гремит с новой силой, свет продолжает мельтешить, кромсая пляшущие тела на сотни бескровных лоскутов. Реестр. Личный номер, вживляемый офицеру флота в левое запястье на всю жизнь: специальность, группа крови, генетическая карта для идентификации останков… — Только на это твоя ДНК и годится… — зло шипит в мозгу голос отца, заглушая даже гром и молнии курсантской гулянки. О, папа уже успел накануне поздравить дочь с выпуском. Кривился с экрана — холодная прозрачная голограмма, и цедил по слову, почти не размыкая губ: — Подыхать будешь на своей службе, ведьма, вспомнишь отца… Мэл откидывается на стену, под прикрытыми веками мечутся разноцветные загогулины. Голова идёт кругом, спиртное ли тому виной, или что другое. К примеру, острый испуг Рича. — Эй, Харт, ты чего? Он склоняется к самому лицу, щекочет непослушными рыжими вихрами щёку. От него волнами исходит тревога, плещется в огромных зрачках, когда Мэл наконец решается на него посмотреть. — Тебе фигово, Харт? Пойдём на воздух… Воздух. В ту ночь они с Ричем долго выбирались из павильона, где праздновали выпускники, лавировали меж дрыгающихся полупьяных тел, обряженных по недоразумению в строгую парадную форму. Наконец очутились у дверных створок, те мгновенно расступились и с шипением сошлись за спинами, отсекая грохот музыкальной преисподней. Снаружи царили тишина и ночь, только в расположенном в паре километров собственном космопорту Академии глухо стучало и шуршало — очевидно, трудились неугомонные автоматы, погрузчики и уборщики. А воздух был почти ледяной — Мэл чётко помнила, как прижалась к обросшей инеем наружной стене и вдыхала чистый холод до боли в горле и нытья в дёснах, а в тумане от выдохов размазывались огни прожекторов, близких и дальних. Всё тот же иней тогда на разные голоса хрустел под подошвами двух пар берцев, когда двое выпускников, без пяти минут офицеров неслись к корпусам. В жилых отсеках обретались только дежурные с младших курсов, Рич как-то умудрился проскочить мимо них, не попавшись на глаза. Мэл хорошо помнила, как, притянутая за руку к нему в охапку, с бешеным головокружением ловила пьяное мятное дыхание. — Давай напоследок вытворим что-то этакое, Харт. Мэл молча толкнула вечного товарища в грудь. Не отрывая губ от его рта, повалилась следом на узкую койку, оседлав узкие мужские бёдра. — Так точно, энсин* Рейд, давайте… Воздух тогда долго оставался прохладным, мятным до озноба. Пальцы путались в коротких рыжих кудрях, когда Рич прижимался ртом к оголённой груди Мэл. Волосы-огонь, жёсткие даже для лазерной насадки бритвенной машинки — много раз приходилось мучиться, придавая шевелюре пилота уставной вид, и до выпускного и после. Впрочем, получив заветные номера, оба новоиспечённых офицера решили, что никакой ночи у них не было. Они только друзья, по счастливому случаю распределённые для прохождения службы на один и тот же корабль. Слаженный тандем «пилот плюс стрелок», в котором нет места ничему лишнему. Вернее, так самолично решила Мэл, Рич не возражал, только погрустнел заметно, будто тень набежала на конопатую физиономию, да глаза зелёные потемнели, как вода перед грозой. Тот взгляд Мэл едва помнила, в память въелось другое. Огненные волосы никогда не тускнели. Только почернели однажды, съёжились от настоящего огня, лижущего безвольно свешенную на бок голову. Волосы нестерпимо пахли гарью, вместе с ними воняло жжёное мясо, когда пламя вгрызалось под кожу, испаряло кровь, шипело пузырящейся лимфой. Забыть бы, но не забудешь. Не выбросишь из головы: Ричу можно было помочь, пока ещё трепыхался, как пробитая острогой рыбина, пока кашлял комьями тёмной крови. Можно, можно, только самой сдвинуть бы с места сломанное пополам тело, но никак, ни сантиметра вперёд. Остаётся пялиться тупо перед собой: глаза закрывать страшно — всё заливает противопожарная пена, мокрыми хлопьями стекает по лицу. От неё не спрятаться, не уползти, только задерживать дыхание, хватая воздух почти случайно, давясь болью, точно глотка забита стеклом — лишь бы не захлебнуться. — Кх… Рич… — вырвалось сиплое; грудь точно плитой придавило, но это был всего лишь сухой спазм — Мэл вслепую рванула себя за вырез майки и не нашла ничего постороннего. Толком пошевелиться, впрочем, не вышло всё равно, зато накатила паника — застарелый, почти забытый ужас разбитого бессилия и паралича. Стоп, какой паралич — рука-то двигается! И вторая вполне ничего, только плотно прижата к бедру чем-то до жути щекотным, жарким, да ещё влажным от испарины. Наверное. Нет, это точно пот, липковатый, пахнущий алкоголем без мяты и сладости — один едкий сивушный перегар, а во рту совсем высохло, даже губы стянуло. — Рич… Какого, спрашивается, дьявола они пили после того убойного голубого коктейля? И что у Рейда с волосами, почему с одной стороны дурной его башки пружинит сходящий на нет ёжик, а с другой — свешиваются длинные прямые пряди, клеятся к намокшим пальцам? — Что, скажи пожалуйста, тебе опять мерещится? — с глухой досадой осведомились как раз от придавленной к бедру руки. Голос не принадлежал Ричу, да Рич и не мог говорить так холодно и строго — просто не умел. Вечно сыпал дурацкими шутками, даже за пять минут до того, как принялся выкашливать разорванное нутро. И шевелюра у Рейда была почти что красная, а не белая, будто снег, но у Мэл перед едва открытыми глазами сейчас расплывалось именно белое пятно. Красное. Белое. Красное. Обугленные по краям островки волос и кожи на изглоданном огнём черепе. Рыжих. Нет, белых — и тут у Мэл вместе с проблеском памяти от ужаса поднялись на затылке дыбом собственные волосы. Это ведь Алвин, он не горел в пилотском кресле. Пламя не ело его лицо — живой он, таращится на Мэл во все глаза, синие и блестящие, а не тусклые от жара бельма в рваной кайме почерневших век. Жив, только спал почему-то сидя на полу у койки Мэл — вон руку всю отдавил мёртвой хваткой, будто не пускал куда-то. Мэл молчала, только морщилась, тёрла уже свободную, но совсем занемевшую кисть. Сбитая под затылок подушка с каждой секундой всё больше напоминала сунутую в наволочку доску, но, кажется, именно твёрдостью вынуждала смотреть, видеть и думать. Плыть на волнах своей памяти: вон у ножки стола удачно попала в солнечное пятно пустая фигурная бутылка с каплями мерцающего на дне янтаря. Лучи переползли в сторону запада, но так же косились в окно, значит, день всё ещё тот самый. Утром этого дня она мучила в подвале Хойтова особняка раненого, чуть живого человека. Потом по приказу голоса со стены беспрекословно остановила человеку сердце. — Что тебе мерещилось? Куда ты ломилась? — повторил Алвин так же терпеливо, как утром в том же подвале держал Мэл за плечи, не давая согнуться. Она согнулась сейчас, с трудом перевалилась на бок на скрипучей сетке, скукожилась в подобии позы эмбриона. Скривилась: в глотку из пищевода плеснуло едкой горечью. — Что ж не привязал, держал только? — вырвалось такое же едкое, мерзкое. Следом чуть не стошнило — странная реакция, ускоренный метаболизм давно уже должен бы вывести остатки спиртного. Разве что дело не в физиологии. Стоило прикрыть глаза — голова тут же принималась трещать от обрывков фраз: выкриков вслух и мыслей. — Я похожа на Вааса?! Скажи: была похожа, ну?! — непослушным языком громко шептала Мэл совсем недавно, и шёпот походил на крик. — Не была, не была! — отвечал Алвин тогда же. Непривычно мягко почти-ворковал прямо в ухо, мёртвой хваткой держал за локти, в то время как Мэл пьяно тыкалась носом в обтянутое чёрным плечо. От снайпера жарко пахло солнцем, травой и… ложью — Мэл чётко помнила её отпечаток в пропахшем спиртом воздухе, а Алвин всё гладил по волосам, нашёптывая тихо и спасительно: не похожа, не была. Сам же считал наоборот — Мэл помнила, её не обманешь. — Пришлось бы — привязал бы верёвкой. Чтобы глупостей не делала, — а вот это уже прозвучало жёстко и назидательно, взгляд сделался колючим, ледяным. Только ножки стула, поставленного точно напротив, опустились на пол без единого звука — кто-то явно решил, что с похмелья у Мэл должна трещать башка. Та, к слову, почти не трещала. Зато к щекам всё сильнее приливал жар — Алвин надумал уточнять, какие именно «глупости» имел ввиду. В деталях, чётко и по полочкам, как умел, кажется, только он один. Мэл слушала молча, плотно зажмурившись, но всё равно видела. Какие-то рваные кадры явно не в нужном порядке, где её держали, не позволяя распахнуть дверь и вывалиться в коридор казармы. — В таком виде туда нельзя, — твердили, крепко сжимая плечи. Будто в подтверждение потчевали картинками из головы, похожими на мерзкое кино, в котором волосатые мужские руки рвали одежду на женских телах, а лица были всё равно что рожи живых мертвецов — перекошенные, с пустыми, но голодными глазами. Мэл вроде бы успокаивалась на секунду-другую, потом бросалась снова, билась в дверь, попадала в новые тиски-объятия. — Ничего не помню… — не раскрывая глаз, забормотала заведомое враньё, и то только потому, что рядом всё ещё терпеливо ждали ответа — иначе молчала бы. Из полутьмы хмыкнули: не поверили. Правильно — возвращаясь, память накрывала Мэл удушливым обвалом новых картинок и образов. Они непрерывно сменялись, как в сумасшедшем калейдоскопе, где вместо изменчивых узоров вертелись языки огня и куски человеческих тел, но так или иначе приводили в тот самый подвал. Потёртый пол, ржавчина на решётке. Шаткий стул, который не единожды падал вместе с усаженным на него человеком, когда того били слишком сильно. Едкая вонь испражнений — не то, снова не то. «То» — когда огонь сквозь стены, огонь на коже, в венах и артериях, пульсирует в сетке капилляров. Когда огонь — огромный кокон, в котором всё плывёт и плавится от жара, и не понять уже, то ли это человека за стеной лихорадит от заражённой раны, то ли горит всё вокруг, превращая подвал в разбитую рубку в ледяных хлопьях противопожарной пены. Рич… Ну конечно, куда бы ещё она рвалась. Человека в подвале было уже не спасти — сама ведь убила. Зато больше не валялась сломанной куклой на тряской палубе — могла двигаться, могла встать. Могла брести — чёрт знает куда, будто в этой крохотной клетушке, как в лабиринте, можно найти пилота, пробитого насквозь обломком противоударной рамки, но ещё живого. Остановить кровотечение, на себе затащить в медицинскую капсулу — всё равно как, лишь бы не бросать в огне. Лишь бы оставалась надежда что-то изменить. — Я ничего не помню… — твёрдо, с расстановкой повторила Мэл, прогоняя с глаз долой Вааса с его гадкой ухмылкой. Тот упорно не желал исчезать, зато рядом хмыкнули и с нотками вселенского терпения произнесли: — Тебе даже во сне постоянно что-то покоя не даёт. Да-да, не только ты просыпаешься ночами. Мэл заставила себя приоткрыть веки, уставилась на Алвина — тот только усмехнулся, видимо, сразу подметив блестящие сквозь ресницы глаза. Да, сейчас она неплохо его чувствовала, ловила пристальное, болезненное внимание. Следила за каждым движением высокой фигуры в чёрном. Вот снайпер поднялся со стула, подобрал бутылку из-под виски, чтобы не мешалась под ногами. Следующим в приправленном странной горечью молчании зацепил с пола предмет, в котором Мэл узнала большую армейскую флягу, пустую, с откинутой на цепочке крышкой. — Спирт после виски тебе точно нельзя. И мне пить с тобой не стоило — я всё-таки твой телохранитель. — Я решил, что разумно будет выделить нашей леди телохранителя, — эхом отозвался в мозгу насмешливый голос Хойта. Тут же почудилось: воздух в комнатушке сгустился темнотой пещеры, плеском воды, вонью гниющих водорослей и остатков мяса на человечьих костях. Мэл замутило, кажется, больше от глухой злости, та же злость заставила тяжело приподняться и сесть на койке. Сетка под матрасом зашлась скрежетом и качкой, совсем как палуба корабля мистера Волкера. Алвин тут же очутился рядом, Мэл машинально ухватила его за вытянутую для опоры руку, но тут же отпустила, едва коснулась ногами пола. — Спасибо, — буркнула сухо и отвернулась. Больше для вида принялась поправлять съехавший матрас. — Я видел: тебе надо было крепко напиться, — бросили ей в спину. Мэл только плечом дёрнула: конечно, надо было, кто же спорит, как вообще можно игнорировать щедрость босса, — злые слова теснились в горле, готовые сорваться с языка. Мэл больно прижала его зубами, потом закусила губу и застыла, молча глотая кровь и кусочки сухой кожи. Хренова подушка никак не хотела взбиваться, доска доской, только серая наволочка того и гляди треснет. Подарочки Хойта, чёртов хлам. Ещё та пачка банкнот где-то в вещах Алвина — плотно стянутые бумажки так и стояли перед глазами, на них отпечатались грязь, кровь или всё это вместе. А может, вообще ничего приметного — просто перед лицом Мэл будто занавес багровый опускался. У Хойта даже милостивый «выходной до вечера» оборачивался подвохом. Давай, «миноискатель», напейся, отпразднуй боль и смерть, за тобой присмотрят. — В каждом, в каждом тут есть подвох. Почему в тебе не вижу?.. — яростно простонала вслух, глядя в стену перед собой. Искать умысел, корысть в любой заботе явно входило в привычку, прямо как у Вааса. «Все вы разыгрываете заботу, сказки о любви поёте. Чтобы потом дороже продать друг друга с ёбаными вонючими потрохами!» — что-то такое любил вещать проникновенно главарь, и даже с успехом доказывал эту теорию собственного изобретения, заставляя людей покупать свои жизни за счёт чужих. Мэл глухо зарычала и вцепилась в жёсткие бока подушки. — Во мне тоже ищешь желание прикончить Хойта? Правильно, вовремя сдашь — получишь бонус за исполнительность, — донеслось из-за спины. — Ты ведь исполнительная, я знаю. С молчаливым остервенением Мэл продолжала накручивать углы наволочки на пальцы. Сильнее, больнее, может, получится заглушить что-то, странно похожее на обиду. Не действует. Под сердцем кольнуло: спокойнее, не нужно швырять подушку. Бить о стену — это по части Вааса. По части «ведьмы» и «миноискателя» — стервозность пополам с холодным официозом, даже если нутро полыхает огнём. Даже если голова идёт кругом, а глаза слепнут от злости. — А ты? Если я вдруг решу, что мне здесь надоело, что… — Мэл запоздало поняла: Алвин приблизился вплотную. И пикнуть не успела, как её развернули, хорошенько встряхнули и зашипели прямо в ухо, нависнув чёрной горой: — Насколько я знаю, бежать тебе некуда. Так что давай, не дури. Он тряхнул ещё, на этот раз совсем легонько, тут же отпустил — ладони скользнули по голым плечам. Остался стоять рядом, всё так же возвышаясь, шевеля волосы на макушке горячим дыханием. Мэл вдруг почувствовала себя очень грязной, провонявшей испарениями подвала: кровь, блевотина, немытый пол и унитазы, а ещё насыщенный спиртами пот, горький до першения в горле. — Мне нужно в душ… — буркнула в рукав рубашки на середине мужского плеча. Вышло почти примирительно. Щёки снова пылали, то ли от досады, то ли от стыда, а чёрная ткань едва уловимо пахла чем-то странно ледяным, северным. Перед глазами невольно вставали белые холмы, подсмотренные когда-то у Алвина в памяти. И почти никакого перегара — Мэл фыркнула, вспомнив букет «ароматов», исходящих от Вааса. Потом узнала холодную мяту и вздрогнула — по спине поползли мурашки, будто снова, как в ночь курсантского выпуска, после душного павильона под подошвами захрустел иней. Озноб продолжался и в душевой, под тонкими струями нагретой солнцем воды. Напор был слабым, духота и влажность никак не помогали согреться, но Мэл не двигалась, только изредка вздрагивала животной крупной дрожью, разными участками кожи по отдельности. После пьяных дневных метаний череп раскалывала тишина. Странная, тягучая — Мэл решила бы, что оглохла, если бы в решётке слива под ногами не клокотало звонкое журчание. Как будто кто-то свыше решил дать ей время успокоиться, отдышаться и подумать. Небольшие мгновения, когда можно тупо разглядывать прямоугольники света на мокром полу, следить за лучами, затекающими в душевую сквозь такой же формы окошки под самым потолком. Солнце здесь почти никогда не касалось облупленных, местами почерневших от плесени стен, будто стыдилось неприглядных подробностей. Тёплая влага слегка отдавала гнильцой, особенно когда попадала на язык, но должна была смыть подвальную вонь и пот с перегаром. Неплохо бы ещё вымыть душу, но не получится — внутренняя грязь имела свойство накапливаться, а сама душа оборачивалась пустотой, где вода бесполезно хлестала по стенкам и утекала в никуда. Наверное, то самое, из кошмаров Алвина. Присутствие снайпера чувствовалось за тонкой перегородкой, отделявшей душевую от входной двери. Там он каждый раз оставался, но сначала методично окидывал пространство перед протянутыми вверх по стенам трубами льдистым взглядом, проверяя, не задержался ли кто посторонний. Только после этого ритуала впускал Мэл, делал шаг назад и становился бы совсем незаметным, если бы не возвышался над преградой. Впрочем, он никогда не подсматривал. Потом они менялись местами: Алвин никогда не пренебрегал мытьём, а Мэл, казалось, готова была уловить настоящую причину такой тщательности, помимо тяги цивилизованного человека к чистоте. Но каждый раз бесполезно — мысли ускользали сквозь пальцы, как тёплые тухловатые капли. Горькие на вкус, будто к ним примешивалась морская вода или что-то другое. — Бесстыжий… — фыркнула Мэл тихо, без злости, зато с внезапной ноткой чего-то, подозрительно похожего на нежность. Кончиками пальцев смахнула с ресниц капли воды, в которых пузырился свет, но сразу прогнать застрявшую перед глазами картинку так и не смогла. С той самой минуты, как Ваас приволок её на Рук безжизненным мешком на плече, Мэл в тот день впервые по-человечески вымылась. Довольно отфыркиваясь, выбралась за перегородку. Алвин подождал, пока она оденется, плотно подперев дверь снаружи внушительной своей фигурой. Потом вернулся внутрь, подмигнул дурашливо и, ни грамма не стесняясь, с ухмылочкой принялся раздеваться сам. Медленно, с каким-то особым изяществом, Мэл безошибочно поняла — нарочно для неё, но при этом не намерен требовать или силой выжимать подобное в ответ. Не Ваас чай. Она тогда потупилась и ханжески ретировалась за перегородку. Вслед без звука донеслось что-то вроде «стыдно тому, кто смотрит» и мысленный намёк: она пропускает самое интересное. Сейчас же Мэл поймала себя на том, что тупо улыбается, отчего вода попадает-таки в рот. Спохватилась: кое-кто ведь тоже наверняка не прочь смыть остатки ночи и дневной попойки. Попойки… Когда можно спрашивать, не слишком заботясь о том, как сильно заплетается твой язык. Потом всё спишется на дурь в голове, но пока ты пьяна, обязательно надо узнать, почему отравителя бросились ловить по одному твоему кивку. Это ведь так важно. Ещё важнее, чтобы ответили тоже вслух — самое ведь время для откровенности. — Ночью… поверил одному моему взгляду. Пальнул в того типа… а я могла просто отомстить ему за то, что он не так… — собственный пьяный голос забавляет Мэл и она фыркает, боднув собутыльника лбом в ключицу. — Не так посмотрел на мой зад. Или там… голышом представил. — Как я сейчас? — собутыльник склоняется так низко, что можно в подробностях рассмотреть складочки вокруг его губ. Губы кривятся в ухмылке; он придвигается ещё, щекоча Мэл длинными прядями с правой стороны выбритой наполовину головы. Щёку буквально опаляет, но спирт или виски ни при чём. Впрочем, и спирт проваливается вниз по пищеводу чистым огнём, кажется, запей глотком воды — и зашипит, смешается с воздухом, который можно вдыхать по очереди, глотками выхватывая друг у друга хмельной пар. — У тебя другой взгляд, когда ты ловишь грязные мысли. Ты не замечаешь, конечно — но другой, каждый раз разный, всё по глазам читать можно. Он и смотрит, не отрываясь, прямо в глаза, невзначай косится куда-то ниже, в то время как Мэл полулежит у него в руках, опираясь затылком на твёрдое плечо. — Остальное — тренировка и многолетний опыт. Намётанный глаз и чутьё, если хочешь… — произносит, почти касаясь губами уголка рта Мэл, но вдруг спохватывается. Да что там — встряхиваются оба, разрывают ниточки взглядов, отстраняются слишком поспешно и резко — благо напивались на полу, ниже него не свалишься. Фляга почти пуста, опустела и смялась пластиковая ёмкость из-под воды, которую заливали в рот вслед за жгучими глотками спирта. Только холодной мятой по-прежнему пахнет, легонько, едва уловимо — помнится, как раз под этот пряный аромат раньше и совершались глупости. «Мне пить не стоило, я всё-таки твой телохранитель», — Мэл фыркнула, и с бешеным металлическим скрежетом закрутила вентиль душа. Тут же поняла — Алвина за стенкой из досок нет. Нашёлся он, впрочем, снаружи, совсем близко слышалось ровное гудение голосов — её телохранитель что-то кому-то обстоятельно объяснял. Мэл не пыталась вслушаться — присутствие снайпера успокаивало, не сознаться в этом до сих пор было бы полнейшей лицемерной дуростью. «Признайся себе…» — твердил, помнится, Ваас, когда не орал, не шипел угрозы и оскорбления, обычно предлагая осознать себя стервой и ведьмой, но здесь случай был явно другой. Алвин опекал её, она искала в нём подвохи. Не находила и злилась на себя, изводилась тревогой. Беспокойство и сейчас шевелилось под рёбрами, неясное, бесформенное, как студенистая темень в углу. Хотелось заглушить его инстинктивной резкостью движений, но майка упорно сворачивалась на плохо вытертой спине и больно давила поверх груди плотным жгутом. В конце концов Мэл решила дать телу подсохнуть и потянулась за штанами, когда дверь протяжно заскрипела на одной отвратительной ноте. Это был не Алвин — тот по-прежнему с кем-то разговаривал, а Мэл уже знала, чьё настойчивое внимание взвинчивало нервы всё это время. Кто пялился в спину при выходе из комнаты, кто завернул за угол казармы, а потом шёл следом, немного отстав, когда показалось приземистое светлое строение душевой. Кто уколами смутной угрозы заставлял вздрагивать от холода: взгляд, посторонний взгляд, и тень, что скользнула за окошком несколько мгновений назад, закрыв собой свет. Мэл мысленно выругалась: надо же было так уйти в себя. Ослепнуть, оглохнуть, провалиться в пьяную бредятину и бредовые воспоминания, чтобы попасть в такой вот человечий капкан с двумя действующими лицами. Первый — тот самый темноглазый наёмник, что утром щерился в лицо, вслух говорил о непонятных привилегиях некоторых перед боссом, а в мыслях без обиняков называл выскочкой. Тот, что не собирался работать грузчиком у «какой-то подстилки», охранника её обозвал небоскрёбом и ретировался, затаившись на время. Совсем короткое, как оказалось — даже солнце не порыжело к вечеру. И второго приволок, сообщника — надо же кому-то отвлекать «хренова шведа» разговорами, пока суд да дело с голой бабой под душем. Двустворчатая западня глупее и примитивнее некуда. Он притворил за собой дверь и ухмыльнулся, заметив, как Мэл опустила ладонь на грудь, так и не прикрытую неподатливой влажной майкой. Насмешливо склонил набок голову и шагнул навстречу, выставив перед собой загорелую руку с растопыренными пальцами-крючьями. — Что, краля, проверим, из какого ты теста? — голос сорвался в ядовитое злое шипение, — этот человек, похоже, считал существование Мэл личной проблемой. Конечно, не рабыня, не товар — неправильность, крушение твёрдых местных порядков, — да ещё с охраной, не подступись. Ни в каких ведьм он, конечно, не верил — фантастические россказни, баба как баба, только придави посильнее — даже сиськи прикрывать перестанет. Мэл не двинулась с места, даже когда расстояние медленно сократилось ещё на шаг, только за петлю для ремня сгребла пальцами свободной руки штаны. Темноглазый ни черта не заметил, такие никогда ни черта не замечали, только лицо разбить норовили, если не позволяешь себя скрутить. О, она прекрасно помнила день, когда впервые провалилась в серый полумрак с яркими «проводками» — будто это было вчера, а не семнадцать лет назад. Её тогда ударили. Потом хрипели, рухнув рядом, и корчились, пока не сдохли. Жаль, сейчас нельзя убить, но не зря ведь она прилежно училась обороняться по-человечески, чтобы меньше использовать проклятые ведьмины силы. Потому что тогда, в условиях хвалёной цивилизации, уметь обороняться было необходимо. Сейчас же всего только и надо, что медленно опустить ладонь, открывая грудь, скривить рот, когда тёмные глаза напротив расширятся от неожиданности. Потом со всей возможной силой хлестнуть по этим зенкам штанами. — Сука ёбаная… — Надо было отдать наёмнику должное: от летящей в физиономию одежды он почти увернулся. Стряхнул неожиданную помеху и, выпрямляясь, вцепился в закреплённый на бедре нож. Да, конечно, с лезвием у глотки шлюхи становились гораздо сговорчивей — именно так и успел подумать этот вояка, когда его руку в локте вдруг раскололо болью. Вслед за болью пришло онемение: пальцы намертво примёрзли к рукоятке. — Оп — и нет руки! — вспомнив Хойта, Мэл оскалилась, но тут же поспешно убралась с дороги противника. Тот и не думал тратить время на удивление ведьминым штучкам и, тем более, страх перед ними, а с рёвом раненого буйвола попытался сбить «чёртову бабу» плечом, как тараном. Мэл ушла от столкновения ещё раз, но в замкнутом пространстве с силой налетела поясницей на одну из раковин. От резкой боли в спине зашипела или зарычала — самой не понять, только из окошек вместо света будто серый туман пополз. Всё темнее и гуще, в глубину личного полумрака с «проводками», куда обычно приводили боль, страх или ярость. «Ведьмины штучки». Мэл тряхнула головой: на «штучки» нет времени, когда перед глазами всё предательски плывёт. Враг на секунду скорчился, борясь с дикими прострелами в руке — ага, дружок, не думал, что удар током можно получить изнутри? Ах, у тебя есть вторая рука, ею ты замыслил двинуть меня в челюсть? Шаг в сторону — противник чуть было не исполнил задуманное и самую малость не поймал у стены. Мэл едва спасла горло от зажима согнутым предплечьем, походя попыталась двинуть врага под колено, но промахнулась. Сама потеряла равновесие, боковым зрением уловила, как дёрнулась за ней фигура, похожая на массивную тёмную тень. Потом тень рассыпалась. Истончилась, растаяла, а может, уплыла в сторону, когда очутилась на свету. Открытый проём впустил потоки поржавевших солнечных лучей, тонкие стенки постройки дрогнули от удара по ним распахнутой с силой двери. Алвин обошёлся без рыка и оскорблений — без единого звука зацепил нарушителя за локоть здоровой руки и под немыслимым углом завернул конечность за спину. Наёмник коротко взвыл, вместе с каплями слюны выплёвывая рваные ругательства, за что его тут же резко нагнули лицом к углу раковины. — А ты чего ждал? — Алвин едва шевельнул губами, кривя их в ухмылке, от которой возвращался озноб — прежний, только ещё холоднее, как от брошенной за шиворот пригоршни снега. Запоздало вспомнив о майке, Мэл поспешила одёрнуть её вниз, прикрывая наконец грудь.