Цивилизованные люди

«Трагедия произошла в 17:25 по местному времени…» «Представителям средств массовой информации удалось добиться встречи с…» «…по предварительным данным… более двадцати убитых, из них семнадцать детей… раненых…» «Я показал вам, насколько беззащитны мы и наши дети!..» — заявил подозреваемый у здания суда города…» «Адвокаты выразили озабоченность нечеловеческими условиями содержания подзащитного…» Квадрат непроницаемой черноты и раскалённый поток белого света над ним. Другой квадрат, уже ослепительно белый. Холодный, мертвенный взгляд наружного мира внутрь комнаты. На упорядоченность склепа. На ровные линии, пустые пространства и пыль, похожую на серый пепел. Грубый, затёртый, но прочно сбитый стол. Котелок с остатками каши. Под чёрной тканью, заменяющей занавеску, большая армейская фляга. Трещины на оконной раме. Разболтанная створка форточки перекосилась книзу на погнутой петле. Белый квадрат налит сумеречной темнотой, теперь он и впрямь похож на зрачок огромного глаза. В глубине этого зрачка играют отражения. Синие-синие, бесстрастные блики с экрана на стене напротив то сменяются беззвучно и сонно, то резко моргают, как судорожно дёрнувшееся веко — хлоп. Один «хлоп» — один кадр. В мозгу щёлкает само по себе. Переключаются картинки — рваные дробью и осколками, обмякшие тела. Словно тряпицы. Хлоп, хлоп. Хлоп. Алвин умудрился замедлить падение, тяжело оперевшись плечом о стену. А может, это у Мэл вышло сдвинуть с места неподъёмную фигуру, что складывалась, как подкошенная снизу башня, медленно и страшно. Кто при этом натужно рычал, Мэл не знала, только проталкивала обратно в пересохшее горло паршивую кровянистую горечь. Вместе с горечью, как живая, вверх по пищеводу ползла паника. Алвин тем временем из положения полусидя заваливался на бок так бесконтрольно, точно стена вдруг растворилась, оставив вместо себя пустоту и невесомость. — Сейчас… — Одним движением Мэл исхитрилась опуститься на колени и уложить своего телохранителя на них головой. Подалась вперёд, чтобы пристальнее заглянуть в лицо, которое даже мельком расплывалось ненормально белым пятном, и оторопела, наткнувшись на перекошенную в ужасе маску. Такое лицо могло быть у человека при бесконечно долгом падении в пропасть спиной вниз; Алвин без толку искал потерянным взглядом, за что бы уцепился, и, конечно, не находил. Взамен спасительной опоре, страховочным сетям и канатам являлись другие силы, неизвестные и безжалостные. Они принимались тянуть беззащитное тело вверх и вниз, вперёд, назад, в любую из возможных сторон, будто намереваясь порвать на части. «…более двадцати убитых, из них семнадцать детей…» «Адвокаты выразили протест в связи с нечеловеческими условиями содержания их подзащитного, среди которых плохо разогретая пища и холодный кофе…» На части. Мэл казалось: на живую рвут её саму, с воем и скрежетом, изнутри и снаружи. Цепляются за плечи, прогибают назад, с хрустом выламывая позвонки и суставы. Крючьями впиваются в мышцы, выхватывают целые куски, а где-то под грудью сам по себе разрастается огненный шар, что непременно лопнет, достигнув критической массы, и тогда во все стороны брызнут осколки костей и обрывки плоти. Неисправная барокамера. Перегрузочный тест в сломанном тренажёре, ускорение на пределе с точкой назначения в бездне. В чёрном Ничто, где совсем нечем дышать, есть только бесноватая гравитация, которой нужно только разодрать тебя в мелкие ошмётки. Лицо Алвина перекосилось, как парализованное, к тому же совсем посерело. Страх, то ли чужой, то ли собственный, скрёбся у Мэл в затылке тысячами мелких коготков, болючим эхом отражался в пояснице, рассыпался ознобом между лопатками. — Это всё ты… — таким же ознобом в мозгу Алвина отзывалось каждое из коротких, отрывистых слов. Будто капли кислоты, они срывались с губ женщины, высокой, затянутой в строгий траур, что нисколько не портил её королевской осанки, и даже рыжевато-золотые волосы на изящно посаженной голове уложены были на манер короны. — Это всё из-за тебя… — вздёрнув подбородок, повторила «королева». Её изящный рот презрительно скривился, обвинения резали воздух, как тысячи ледяных ножей. Слова, переброшенные через разрытую могилу. Яма, похожая на пропасть без дна. — Ингер… — пробормотал Алвин. Его голова едва качнулась, но попытка приподняться явственно читалась в глазах. Он сумел упереться локтем и чуть привстать, но тело вышло из-под контроля. Мэл чётко уловила, как покачнулся в чужом сознании мир, перекосилась комната, потемнел солнечный свет из облезлого окна, и в следующий момент пошатнулась сама под немалым весом, поймав своего телохранителя под мышки. — Ингер… — Он шарил взглядом по лицу Мэл, но видел при этом другую. «Королева» из его памяти тем временем повернулась спиной и зашагала прочь мимо аккуратных гранитных надгробий в обёртке издевательски ярких могильных цветов. «Это всё из-за тебя…» — доносилось в ответ на зов от статной женской фигуры, которой до безумия шёл чёрный цвет. Корону из волос на изящной голове Ингер Лунд окрашивало то ли в ржавчину, то ли в кровь закатное солнце. Алвина же, казалось, всё сильнее тянуло в яму, на самое дно, чёрное и топкое, как болото, но в кайме подсыхающей на солнце кладбищенской земли, рыхлой и желтоватой. Мэл вдруг ощутила её кислый вкус, на зубах захрустело, будто рот набили толчёным в пыль стеклом. Захотелось сплюнуть, притом срочно, но времени, по ощущениям, не было даже на это. Успеть бы, задержать падение. Не пустить, не позволить свалиться в могилу, что смотрела, казалось, из глубины Алвиновых глаз. Оттуда почти исчезла пронзительная синь северного неба. Её сожрали расползшиеся до предела зрачки, из которых сочилась влажная, глянцевая чернота. — Не надо… не надо… это пройдёт… само… — В этот раз он узнал Мэл. Заворочался на полу огромным нескладным жуком, без грамма прежней ловкости и точности в движениях, — лишь бы не наваливаться, не давить неподъёмным грузом. Вот ещё. Решил, «ведьма» совсем немощная. Но она способна, ещё как способна ухватиться намертво и держать. Плотно, ещё плотнее, чтобы комната перед глазами посерела, потом засветилась рубиновым плетением схем. Чтобы схемы наложились друг на друга, слились гораздо теснее, чем способны слиться человеческие тела. «Йохан Лунд, десять лет. Эрик Оберг, одиннадцать лет. Тобиас Хансен, десять лет…» Это прочь. К чёрту, ненужная помеха — отключить её, заблокировать, как неисправный канал связи. Ничего этого нет, существуют только нервы и бегущие по ним импульсы. Живое электричество. Сейчас оно сошло с ума, вспышки мечутся и скачут с такой бешеной скоростью, что кажутся сплошным потоком огня. Так и выглядит боль, и сейчас она гораздо сильнее, чем в тот день, когда впервые пришлось с ней столкнуться. «Как я могла об этом забыть?» — Мэл скрипнула зубами. Можно ли вообще забыть, как Алвина скрутило тогда, в пыльной хибаре на северном острове, у щербатого на один бок маяка? Сейчас гораздо больнее. Удушливей, страшнее, на пределе того, что способен вынести человек. Он и не мог больше терпеть — сгусток сознания, похожий на крохотное солнце с протуберанцами, готов был выскользнуть из сцепленных рук и провалиться в темноту, на дно могилы. Это тоже — прочь. Прочь слабость, прочь бессилие — не время пережёвывать ошибки. Только не сейчас. Сейчас в сером тумане нужно поднять сплетённую из алых паутинок ладонь и сунуть её в самый центр сгустка. Дождаться, пока нервы среагируют на приток энергии короткими уколами. Потом собраться, и, преодолев инстинктивное сопротивление организма, потянуть чужое электричество на себя. Научиться бы сбрасывать лишнее, чтобы шальная энергия не возвращалась. Уметь бы растворять боль совсем, чтобы она не вредила больше никому. Но об этом — тоже после. Сейчас ведь всё получается, правда? Вполне неплохо. Ладони только совсем занемели, прижимая к животу светловолосую голову, в то время как её хозяин притих, прекратил метаться. Зачем-то перестав дышать, Мэл немного переменила положение и заглянула в обращённое к потолку лицо. Всё ещё серое, в испарине, такой густой, что кожа сплошь покрылась блестящей плёнкой. Совсем мокрые длинные пряди на правом виске запутались у Мэл в пальцах, рассыпались, слиплись на лбу, приклеились к бровям. Крупные веки, наполовину прикрытые, напоминали тонкий пергамент. Сквозь них синюшной сеткой просвечивали капилляры, на ресницах дрожали крупные капли влаги. Не пот — слёзы. Они текли непрерывно, будто глаза и вправду были колодцами, связанными через зрачки с бездонным Нигде. — Алвин… — шёпотом позвала Мэл. Ни звука в ответ, только ресницы всё так же подрагивали, да чуть шевельнулись совсем белые губы. Что ж, он хотя бы дышал, пока ещё поверхностно, но уже не так рвано. Мэл улавливала это всем телом целиком, безотчётно подстраивалась под чужой ритм, будто пытаясь пропустить дыхание сквозь себя, преобразовать и вернуть спокойным и ровным. Наверное, Мэл всё-таки сосредоточилась на новой для себя задаче — успокоить, выровнять, сгладить. Вытащить. На этот раз из пустоты, где не осталось ни боли, ни прошлого, ни настоящего. Оглушительная тишина. Никаких бликов с экрана. Никаких сменяющихся кадров с окровавленными телами, щелчков ружейной помпы, громких хлопков за секунды до взрыва ручной гранаты. Ни одного презрительного слова от «королевы в чёрном», да и сама «королева» больше не появлялась. Ушла. Никого, ничего, только всё так же прерывисто под ладонью вздымалась обтянутая чёрным мужская грудь. В просвет между дрожащими веками сквозила мутная синева, сочилась слезами и тоской, от которой сжималось сердце. Слабость. Он не должен быть таким слабым, обмякшим, не должен вот так неосознанно бормотать. Он же другой совсем, сам таскает винтовку в шестнадцать килограмм весом. «Не должен, не должен…» — заколотилось в мозгу так бешено, что Мэл застонала и приготовилась нырнуть назад под серую пелену, к алым проводкам-нервам. — Эй вы, отмороженные! Шевелитесь, Хойт требует к себе! — заорали и заколотились из коридора. Чуть было не вырвали из сосредоточенности обратно, к тому же дверь, не закрытая на щеколду, подалась под ударами. Мэл не помнила, что именно прорычала в ответ на ругань посыльного. Продолжая обнимать невнятно бормочущего Алвина, почти рефлекторно навалилась на дверное полотно. Перед глазами уже разворачивалась схема-паутина. Теперь силу нужно было не забирать, наоборот — влить и перенаправить. Когда очнулась, стук прекратился. Вдоль позвоночника скользила противная ледяная струйка. Пятна крови на одежде снова остро и тошно пахли, будто разбуженные жарой и влагой. Синие глаза, теперь широко раскрытые, пристально разглядывали Мэл из странного для них положения снизу вверх. — Нас зовут. Нужно собираться… — бросила тихо и, кажется, чересчур сухо. Под грудью противно кольнуло: ну куда его такого? Ему бы отлежаться спокойно на чём-то помягче бетона. Ещё лучше поспать, только кто ж позволит — «требуют». Он и сам заворочался так, что пришлось расцепить объятия, вслепую махнул рукой назад в поисках опоры. Нащупал оружейный ящик, который подставлял себе под ноги во время сна. Приподнялся — Мэл слышала, как дико зашумело в его голове, — торопливо и растерянно поискал, за что бы ещё уцепиться. — Кажется, я был немного… не в кондиции. Да, надо встать. Надо встать. Мистер Хойт не любит ждать… — забормотал почти под нос, будто читая молитву или программируя каждое новое движение отдельно. Потом весь как-то разом подобрался, упёрся в стену и, пошатнувшись, всё-таки встал. Мэл метнулась к нему, подставила предплечье, но по вытянутой руке только скользнули мутным, хоть и вполне осмысленным взглядом. — Куда тебе. Уроню ведь… — Тонкие губы болезненно искривились. В растянутые складочки у рта непрерывно затекал пот, — несколько мгновений Мэл изучала лицо, к которому медленно возвращались живые краски. Что ж, опираться на неё Алвин готов не был. По крайней мере, открытую помощь в подобном духе точно не примет, будет упрямо барахтаться до последнего, скрывая страх, нет, настоящий ужас перед своим положением. Один, без поддержки, качаясь, как пьяный и явно плохо понимая, куда бредёт. «А вот это уже паршивее некуда…» — долетело до Мэл в момент, когда Алвин кое-как, шаркая ногами, добрался до стола. Она как раз торопливо сдёрнула с себя тяжёлую от кровяной корки рубашку, бросила на ящик рядом с койкой. Совсем не стесняясь — не время сейчас для глупостей! — потянулась за майкой, как вдруг голую кожу будто ледяным дуновением обожгло: «Думал, к этому времени героически пулю словлю. Никто не узнает, почему шведа так далеко забросило. А теперь… раз промажу… Накатит, когда чью-то башку как раз в прицел поймаю. Или… вот она, Мэл, и чьи-то грязные лапы. Что… тогда?..» Подавшись вперёд, он тяжело упирался ладонями в столешницу и всё равно чуть покачивался в такт своим мыслям. Мэл поймала себя на том, что фигура его, высоченная и всегда идеально прямая, выглядит сейчас нереально. Дико, гротескно — нет, он не такой, не бессильный! Не бесполезный, не «утиль», как сказал бы мистер Хойт. «Не бесполезный!» — повторила про себя. В груди комком поднимался протест, во рту сделалось горько, а ноги сами сделали шаг туда же — к столу. Почему-то не решаясь отвести от согнутого пополам Алвина взгляд, Мэл ощупью шарила по столу. Нашла наконец то, что нужно, не глядя, отвинтила крышку. Плеснула в ладонь воды — тёплая, но ничего, сгодится. Он легонько вздрогнул, когда влага коснулась его лица. Капли стекали на вычищенный стол, до нервной дрожи щекотали запястье Мэл, но она продолжала набирать воду в горсть, чтобы избавить своего телохранителя от противной плёнки. То ли умывание, то ли ласка. А может, опять передача энергии, на этот раз неосознанная — кто знает. Только Алвин при очередном касании оттолкнулся от края стола и, не распрямляясь, накрыл руку Мэл ладонью. Приложился другой щекой, замер, будто намереваясь растянуть секунды до бесконечности. Прикрыл глаза, потёрся, как огромный кот, легонько уколол отросшей щетиной. Припал губами, раз, другой, потом вдруг отстранился, словно опомнился. — Опять мысли читаешь? Точно, опомнился. Решил, что его жалеют, а жалость, конечно, тоже принимать не собирался. Упавшие на рубашку капли быстро высохнут. Волосы он сейчас поправит, выпрямится, одёрнет форму, — и Хойт ничего не заметит. Иначе нельзя. Иначе они оба, и «миноискатель», и её охрана, станут ненужными, мусором, а от мусора здесь избавляются быстро. — Какие такие мысли? — Мэл подняла брови в деланном изумлении. — Нас ждут, помнишь? Их действительно ждали, притом уже начинали проявлять нетерпение. За запертыми воротами в ожидании доступа на территорию выстроились колонной целых три тентованных грузовика, курили и переругивались сопровождающие и шофера. Даже «ведьму» вспоминали — Мэл вдруг открыла для себя факт, что о ней все знают. Да плевать. Главное — держать под контролем каждый шаг своего телохранителя. Роли переменились. Теперь её очередь оберегать Алвина, хотя бы потому, что они двое, кажется, связаны. Или Мэл просто не хватало терпения наблюдать, как он держится только за собственную волю, каждую секунду рискуя отключиться. Земля за воротами хрустела под грубыми подошвами. Хлопали автомобильные двери, нестерпимо несло топливом, нагретым металлом, застарелым потом и куревом. От такой мешанины стало бы дурно кому угодно, но Мэл считала, что сама в полном порядке. То ли дело Алвин. С винтовкой он, конечно, не расстался даже сейчас. Не было той силы, которая заставила бы его бросить «крупнокалиберную дуру» в комнате с хлипким навесным замком — всё равно что оторвать себе руки. Продолжение, часть тела, замена чёрной косы для того, кто взял на себя роль смерти — так он считал. А сам еле переставлял ноги под солнцем, что расползлось, казалось, на всё небо, раскалённое до белизны. С немалым весом в согнутых руках, но прямой, натянутый, как струна. Хоть бы никто не заметил. Впрочем, всем плевать, заняты своими делами, а там — лишь бы только не запнулся, не рухнул с высоты своего роста. Но как раз этого Мэл не допустит. Будет плестись рядом продолжением тени, из тени же подпитывать, тихо и незаметно. Бетон будки КПП, что возвышалась над центральным въездом, казалось, сейчас потечёт от зноя. Железная лестница, ведущая на смотровую площадку, выглядела настолько ненадёжно, что почти напугала Мэл: как, спрашивается, Алвин взберётся по этой шаткой, почти проволочной хреновине? Тот тяжело поставил ногу на нижнюю ступеньку и застыл, чересчур поспешно уцепившись за витой прут на уровне груди. Горячий металл, пахнущий сухой ржавчиной. Рваные, жаркие выдохи, мутный водоворот в мозгу, громадиной нависающая тень от КПП. Алвин почти уверен: вышка шатается и вот-вот придавит его сверху, Мэл же давила ростки паники. В который раз за сегодняшний день переплетала нервы, чувствовала нажим, с которым энергия проникала в чужое тело, что никак не могло прийти в норму. Немного силы, совсем чуть-чуть — у ведьмы её много, ведьма способна её направлять. Ведьма — не только «миноискатель», инструмент для пыток и уничтожения, ведьма ещё — вроде живого аккумулятора. Так получалось, иногда даже очень неплохо. Высокая чёрная фигура выпрямилась, крепче обняла длинной рукой тяжёлое оружие. Прилепленная к стене конструкция заходила ходуном под весом снайпера и его винтовки, потом закачалась под Мэл. Солнце исчезло в тени, всего на миг, потом появилось, вливаясь в окна на всех четырёх стенах сквозь узорные потёки грязи на стёклах. Внутри смотровой площадки никого не было — все явно решили, что «миноискателя» с телохранителем на вышке достаточно, и теперь бродили поблизости кругами, как рыщут у берега здешние акулы. За воротами нарастало нетерпение на грани глухой злобы. Наёмники плевались под ноги дорожной пылью и, не стесняясь, поносили новые порядки вместе с игрушкой босса — ручной ведьмой. Ничего, подождут. Главное, что Алвину лучше — вон, уставился прояснившимися глазищами, даже нагнулся, чтобы смотреть в упор. Злится. Намерен внушить «упёртому телепату» очередной молчаливый упрёк. — И… что это было? Из жалости, небось? Смотри, аукнутся тебе такие выкрутасы. Мэл только плечом дёрнула. Отвернулась от цепкого взгляда к окну, выходящему в точности на мост через реку. Вода отсюда блестела непроницаемым зелёным глянцем, не то что прозрачные живые потоки северного острова. Северный остров… Только мучить можно безнаказанно, стоит подарить кому-то каплю облегчения — боль обернётся к тебе самой. Так и случилось по ту сторону пролива, на аванпосту у маяка — как бишь та дыра называлась? Неважно, ну её к чёрту. Главное, сейчас ни малейшего признака «отката». Башка ясная, ни капли не мутит, ноги не дрожат от усталости. Будто кто-то другой носился по холму, оживлял мёртвое уже тело. Кто-то другой подслушивал под дверью кабинета змеиное шипение мистера Хойта. Кого-то ещё тошнило вместе с девицей, которую за миску каши имели на столе наёмники. Всё нормально, насколько это вообще возможно. — Я в порядке. Система даёт сбой сразу или не даёт совсем, — Мэл улыбнулась, надеясь, что не слишком натянуто. Солнечные отблески, как всегда, путались в спирали колючей проволоки под окном, следить за ними можно было бесконечно долго. Алвин, конечно, не поверил и не удовлетворился, но отошёл. Почти любовно устроил винтовку на продавленной и драной пародии на тахту, которую невесть как вообще затащили наверх по жуткому подобию лестницы. Стол, впрочем, сюда тоже как-то попал, древний, в облупленных чешуйках когда-то блестящего покрытия, зато с неизменной горкой белых пакетов на столешнице. Наркотическая дрянь обреталась и рядом, на приткнутом сбоку крепком табурете. Пакеты Мэл не интересовали, неудовольствие их хозяев — тем более, а вот мебель вполне годилась для того, чтобы усадить на неё Алвина. Если бы только гордец не смерил предложенное место ледяным взглядом и не застыл, подпирая простенок между окнами, будто атлант под балконом древнего здания. — Дожил… Привлекательная женщина жалеет и опекает… — долетело из белобрысой головы. Мэл беззвучно застонала, а может, зарычала, но губу прикусила. Кто ещё из них двоих больший упрямец, но ничего, у «ведьмы» есть преимущество. Пускай поймает на том, что подпитывала его энергией, пусть попробует, пусть докажет. Снаружи тем временем продолжало пульсировать раздражение, в ворота, кажется, уже пару раз колотили. Пора было приниматься за работу. За другие головы и их содержимое — нужны секунды, чтобы в пару вдохов-выдохов подавить гадливость и сосредоточиться. Первым оказался новый водитель фургона-водовоза. «Чистый», похоже, не то что замордованный в подвале предшественник, но Мэл без конца морщилась, ощупывая чужую, нет, чуждую память, где картинки с каждым разом всё паршивее. Подрезанный на повороте пикап местных жителей, мирных людей, кажется, даже безоружных. Покорёженное железо, бензиновая вонь, скребущая горло. Дорожный грунт, весь в колеях от шин, перемешан с кровью. Два тела, пожилая пара, мужчина и женщина. Мужчина ещё жив, ворочается в тёмном, пахнущем медью пятне, стонет и хлюпает, просит помочь. Никто даже не собирается. Пикап методично обшаривают, ищут ценные вещи… Он рассовал добычу по карманам разгрузки — несколько бумажных купюр, горсть явно старинных монет с квадратным отверстием в центре, фигурка из гладкого зелёного камня. Потом раздались выстрелы, одиночные — раз, два, Мэл стиснула зубы, чтобы избавиться от эха в мозгу. Контакт прервался, сердце колотилось, как ненормальное. На очереди был следующий водила, на грузовике с кузовом, над которым колыхался пыльный пятнистый брезент. — Продовольствие. Крупа для каши, надо же… — забормотала себе под нос. Алвин в ответ что-то мрачно хмыкнул со своего места — кажется, разглядел в подопечной какую-то перемену. Проницательный, как же. У самого в мыслях полный разброд, сущий кошмар, от которого хотелось сбежать, забраться под тахту, зажмуриться, как в детстве, когда было страшно. Сам еле стоит от слабости — душных приливов по всему телу, которое, кажется, так и требовало нового «вливания», а туда же — подозревает. И Мэл заговорила. Чтобы отвлечься самой, увести в сторону внимание притихшего телохранителя, не позволить Алвину понять, что именно она проделала снова. Чтобы выгнать из его головы темноту в любом из многих её обличий. Все то, что подсмотрела во время приступа. Заменить дрянное кино неважно какой чушью — можно даже пересказывать секретики, выуженные из чужих мозгов, благо, весь этот бред не помеха в поисках возможной угрозы для жизни его величества босса. Всё, что угодно: чем нынешние вояки Хойта раньше увлекались, жили, дышали. Один вон в футбол играл, почти профессионально, большие надежды подавал, — чёрт знает, чем отличались здешние спортивные игры от игр у Мэл дома, да и плевать на это. Потом вляпался по-крупному, — тут пришлось с непривычной деликатностью перепрыгнуть на другую тему. Алвин слушал, склоня голову и не перебивая, пока Мэл не остановилась сама, чтобы перевести дух. Прислушалась. Кое-кто всё ещё считал, что его жалеют. Подобные идеи так и напрашивались, чтобы их выбили дружеским хлопком по плечу, но обрушить с трудом стоящую фигуру Мэл не хотела. Поэтому просто сделала крохотный шажок от своего поста у окна, со скрипом сдвинула табурет и замерла у простенка. — Воспоминания, прошлое… И толпы бешеных бугаёв вокруг. Кто меня защитит от них, кроме тебя? Жалость, говоришь… На треть шутливо, на треть ласково, остальное — чистое кокетство, откуда только взялось? Поверил? Нет? Ухмыльнулся косо, в мыслях пронеслось что-то вроде «выкрутилась», но взгляд вроде посветлел. И спокойнее сделалось, будто тоска — назойливый зверёк, мелкий, но очень зубастый, забралась поглубже в темноту. Временное отступление. Чуть легче, пусть и ненадолго. Чуть легче, до самого вечера. До синеватых сумерек, когда «ведьме-миноискателю» с её «охранной башней» — о, кажется, их с Алвином официально наградили прозвищами, — наконец дали «добро» на отдых. Поток подъезжающих машин, а с ними и мозгов на проверку, истощился. За забором шебуршал травой слабый ветер, стрекотали цикады, одна река почему-то молчала. Странно. В воде и под берегом должна обитать уйма тварей, мелких и не очень — Мэл вспышками улавливала жизнь, но эхо приносило только дальний стрёкот моторов, металлический скрежет, людские голоса и, кажется, отголоски стрельбы. Где-то на склонах то ли низкого горного, то ли высокого холмистого хребта, сразу за руслом. Там, среди клочьев жёсткого кустарника и срывающихся с высоты скал водопадов. Надо же, Мэл и это разглядела в какой-то наёмничьей голове, а вот искать причину далёкой перестрелки не нашлось ни сил, ни желания. Ни проблеска пытливости — в конце концов, тут вечно кого-то убивали, или просто развлекались, тратя патроны. К тому же всё уже стихло, только фонари гудели над периметром, трещали крыльями привлечённые светом насекомые, да пальмы-недоростки качали низкими верхушками. Сонно и муторно. Страшновато, когда Алвин спускался по проклятой лестнице, пришлось напрячь восприятие на случай, если что-то пойдёт не так. Но всё обошлось, только глаза упорно слипались прямо на ходу. Чересчур насыщенный день, прикроешь веки — тут же являлся ворох перепутанных кадров, наваливался со всех сторон. Марек, его улыбка, его братья. Старший, втянувший семью в долги перед бандой. Маленький, с морковкой в руке, здоровенной, оранжевой. Захватанные, грязные солнечные очки. Уколы ревности из-за спины. Вараны — бесконечное число ящеров с кровавыми тупыми мордами. Руки, будто в липких алых перчатках с запахом сырого мяса и металла. Алвин. Воронка из боли, личный ад с притяжением чёрной дыры. Темнота и забытье. В полутёмную комнату заглядывала ущербная луна, серебрила по углам паутину. Алвин клацнул выключателем. Трубка над окном разогревалась долго, с резкими щелчками, звоном и треском, пока наконец не заполнила раскалённое за день помещение бело-голубым светом, холодным и едким. Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк. Мэл была уверена, что вырубится, стоит коснуться матраса, прямо под этот монотонный звук, но продолжала туда-сюда расхаживать по комнате за спиной у своего телохранителя. Сколько минут назад он придвинул стул и опустился на него тяжело, как обычно, прямой и тихий? Сколько минут назад слишком плотно зажал между коленей большие ладони, даже не сняв беспалых перчаток, потом закрыл глаза? Мэл настойчиво вслушивалась в его состояние, иногда самой казалось — стены вокруг шатаются и тают. Чтобы отвлечься, она даже подцепила со стола несколько галет из местного сухпайка и честно попыталась их жевать. Картон картоном, и аппетита ноль. Только беспокойство никуда не девалось, продолжало тоскливо ныть под рёбрами. Со стороны Алвина так же тоскливо пульсировало одно и то же: — Смерть слишком близко. Для любви, соблазнения — всего, что отличает живых от мёртвых. Ледышка и айсберг… посреди джунглей. Похоже было на то, что он почти отключился. Слова ворочались сами по себе, отравляли разум, будто гной из лопнувших нарывов. У Мэл же лопнули разом терпение, самоконтроль, чёрт знает что ещё, и уже через мгновение она осознала себя гладящей мужское плечо. — Как себя чувствуешь? — вырвалось невпопад совсем дурацкое. Интересно, найдётся на этом острове хоть один захудалый солдат удачи, который не слыхал: ведьма босса чует не только мысли, но здоровье прощупать может? Алвин и подавно видел всё собственными глазами, ещё в пиратской пещере с пыточной камерой, но почему-то не спешил с сарказмом, как раньше. — Опять… жалеешь? — слова так явно царапали ему горло, что Мэл схватила со стола давешнюю бутылку, в которой ещё плескались остатки. Воду приняли, затрещал сжатый пальцами пластик. Заходил ходуном кадык, на котором мелким бисером снова блестел пот. — Жалеешь ведь, правда… — когда бутылка опустела, выдохнули тихо, но упрямо, безапелляционно. Мэл заворчала было рассерженной кошкой. Потом прищурилась и процедила язвительно, заглядывая в бесстрастное лицо с блестящими мутноватой синевой глазами: — Я, знаешь ли, тоже могу решить, что ты возишься со мной из жалости. Или платят тебе ну очень много — тоже отличное объяснение, правда? Кто иначе в здравом уме с ведьмой спутается? Кажется, перегнула. Алвин мотнул головой, резко, как если бы на глаза упали волосы, но никаких волос там, конечно, не было. Зато улавливалось нешуточное изумление: «хм, вот это разговоры пошли». Мэл укусила себя за губу — раз, другой, от новых упрёков распирало изнутри. Он думает, ей неизвестно, что такое беспомощность. Что она неспособна понять, как это: лежать пластом, окружённой стерильными белыми стенами, в то время как люди с одинаково блёклыми лицами выносят из-под тебя грязь, которой ты даже не чувствуешь. Думает — она может упрекнуть за слабость, смеяться над этим, презирать. Дурак, глупее некуда. С огромными глазищами, точёным профилем, волосами, оттенком похожими на блеск снежного пороха на солнце. Так дома, когда-то в детстве, блестела при ясной погоде метель. Мэл сама не поняла того, что произошло дальше. Кажется, она придвинулась к Алвину ближе, чтобы пристальней заглянуть в эти бесстыжие ледышки-глаза. Вдохнула мятный холодок, подавилась возмущением, качнулась вперёд и ткнулась губами в бритый висок с левой стороны. Сделалось щекотно, сильно-сильно; Мэл не слишком любила это ощущение, но продолжала касаться колючих волосков. Обида так и застряла в горле, колола там, не собираясь больше наружу. Наверное, это от неё дышать становилось всё труднее, зато чужое дыхание с расстояния обжигало ключицы. В место пониже спины больно упёрся край стола, как вдруг положение Мэл в пространстве изменилось. Алвин тоже подался вперёд, обеими руками обхватывая под лопатками, с мягким нажимом привлекая к себе. — Надо же, заговорила, — фыркнул прямо в ухо. — А то слова не вытянешь. И, чтобы прикоснуться, повод особый ищешь… вечно. Ему повод был не нужен — именно это он, кажется, и пытался показать, когда коснулся губами рта Мэл. Сначала осторожно, точно пробовал новый вкус. Потом всё больше настойчиво, слегка навязывая такую же пробу, и в то же время мягко. Мэл понятия не имела, как у него получается это сочетать, но не противилась. Скорее наоборот: с каждым мгновением вместе с волной жара росла уверенность: то, что сейчас происходит — всего лишь ещё одна форма передачи жизненной силы. Делиться с кем-то своим воздухом. Вспоминать, что когда-то уже подобное делал, но совсем не стремиться вспомнить, когда именно, где и с кем. Касаться ещё и ещё, и языком, и губами в трещинах и прокусах, — влажно и жарко, с силой и ласково. Долго, почти до бесконечности, если бы в только мозг не воткнулось шипом чужое: — Да, целуй её, пусть почувствует смерть на вкус. А потом сдохни… кто тогда её защитит? Нет, Алвин не отстранился — просто оцепенел, не расцепляя рук, изо всех сил пытаясь заглушить, выдавить отвратный голос из рассудка. Чувствуя это вместе с диким желанием помочь, Мэл без звука ткнулась носом в колючую щёку, а внутри уже вовсю шевелилось разбуженное восприятие. Сейчас шаги, что шаркают в коридоре всё громче, приблизятся вплотную к двери. Кулак в засаленной перчатке пару раз врежется в крашеное железо, а прокуренный голос грубо каркнет: — Эй, вы, неразлучники! Ну-ка, дуйте к боссу, вы сегодня популярны! Посыльный добавит что-то ещё по поводу «сраных китаёзов на ночь глядя», приправит всё грязным комментарием. И только тогда объятия разомкнутся полностью.