Цивилизованные люди

Это походило на попытки снять целые пласты кожи с самой себя. С пальцев, ладоней, локтей и надплечий, со спины между лопатками и поясницей — везде, где только что касались руки Алвина. Будто вырываешь что-то важное и нужное, наскоро заливаешь сильным анестетиком. Боль утихает, всё равно тупо пульсируя, а ты тянешь и тянешь за край надреза, медленно, но упорно, как в трансе. Глупости, конечно. Ни капли не больно, если сравнить с тем, к чему тело давно привыкло. Только слёзы почему-то подступили к горлу в момент, когда пришлось, тяжело дыша, расцепить руки, обвившие мужскую шею. Нервы, казалось, переплелись — не объятия, не касание кожей кожи, а врастание. «Проводки» намертво проникли друг в друга и жалобно трещали, как паутинки при разрыве. Ещё глупее. Мэл точно знала: в этот раз она не делала ничего по ведьминской части. Скорее, стремилась обычным, человеческим способом поделиться тем, что вдруг открыла в себе, пока её губы плотно и жадно, до полузабытья и невозможности вовремя сделать вдох, прижимались к узким губам, окружённым мелкими морщинками. Алвин больше не ухмылялся — она была в этом уверена. И не кривился болезненно, пока воздух между двумя телами раскалялся, будто наэлектризованный. Как во время грозы, которая сулит не бурю — только обложной дождь, что должен напоить почву. Задубевшую, покрытую пеплом земляную корку, чтобы из неё пробилась новая жизнь — молодые зелёные ростки. — Ростки… Придёт же в голову чушь, — без звука сказала себе Мэл, но всё также продолжала, отстранившись на половину вытянутой руки, гладить мужское лицо. Алвину сегодня не дали возможности побриться во второй раз. И люди, и небо мешали, будто сговорившись, и теперь осунувшиеся щёки и бледные до синевы скулы серебрились короткими щетинками, точно инеем. Очень похоже на иней, блестящие иглы, растущие чаще на неподвижном и мёртвом, но теперь Мэл была почти уверена: есть тепло, которым можно прогнать любой холод. Это как раз вспухало под грудью, заполняло собой пустоту — горячее, пульсирующее, которое хотелось разделить поровну, а то и отдать всё целиком. Через руки, губы, дыхание — не важно, как именно, но отдать, а шаги за дверью забыть, и слова, брошенные скрипучим от курева голосом, тоже пропустить мимо ушей, точно их никто никогда не произносил. — Нам пора, — просипела вместо этого сухо. Связки будто контролировал кто-то другой, натягивал до боли, скручивал в комок, замораживал. — Мистер Хойт, как мы знаем, ждать не любит, — добавила, кашлянув. В последний раз провела ладонью по колючей щеке, отвернулась, чтобы не уставиться опять в синие глаза. Отлепившись от стола, всё-таки глянула вскользь и оторопела. Кто бы мог подумать, что «айсберг» и «ледокол» умеет так смотреть, но он смотрел, уже сверху вниз, наугад ногой отодвигая с дороги стул. Колкая обычно синева лучилась так сильно, что приливший к лицу жар вмиг обращался ознобом, обволакивал плечи, мурашками пробирался по коже живота — ниже, ниже. От этого взгляда перехватывало дух — ощущение казалось почти незнакомым, но хмельным и заразительным. Алвин и сам выглядел слегка пьяным, — Мэл облегчённо вздохнула, сообразив, что не от боли. Времени разбираться уже не оставалось, к тому же кружилась и собственная голова в чём-то, напоминающем неуместную эйфорию. Мистер Хойт ведь не любил ждать, хоть и умел это делать, если было необходимо. Там, в своём особняке, на втором этаже он как раз устраивался почему-то не в кресле за письменным столом, а на простом стуле недалеко от входной двери. Вальяжно закинул одну тощую ногу на другую. Одним движением поправил идеальные стрелки на дорогих брюках. Перед боссом упорядоченно суетились наёмники: притащили небольшой круглый столик, с визгом ножками по полу тесно придвинули ещё пару стульев. — Знаешь, я было уже подумал… — Мэл вздрогнула, и случайный контакт рассыпался на кусочки. За локоть её аккуратно держал Алвин, поймав у самого выхода и заглядывая в лицо. — Я уж подумал, ты по Ваасу скучаешь. Или там, в будущем, у тебя кто остался… — Юморист… — фыркнула, старательно скорчив гримасу, только чтобы скрыть внезапное колотьё под грудью. Перед глазами белым пятном промелькнул образ. Туманный призрак из собственной памяти Мэл — лицо, размытое болью и дурманом лекарств. Руки ласковые — чересчур. Чересчур мягкий голос — как же тогда, по ту сторону портала бесило это воркование, и причину было никак не понять — только тыкаться слепо в чужой разум, где за тёмным пятном что-то скрывалось. — Чересчур тёмным… — пробормотала еле слышно. Под настороженным взглядом Алвина налегла на щеколду. Дверные петли натужно заверещали на весь пустой в честь вечера коридор казармы. Всё правильно. Свободные от дежурства вояки если не дрыхли по своим углам, то ошивались по территории, развлекаясь кто во что горазд. Кто-то за бетонными стенами пялился в древний выпуклый экран, на котором извивались и громко стонали, сплетаясь, голые тела. Кто-то мечтал повторить происходящее на экране здесь и сейчас, и — тут Мэл невольно сжала спрятанные в карманы кулаки, — жалел, что утреннюю девицу уже увезли восвояси, а поблизости больше никого подходящего. Не на ведьму же, в самом деле, пускать слюни, вон, ведёт её снова швед-«небоскрёб», отгораживая не только от рук — любых взглядов, даже косых и случайных. Чем тут ещё заняться, для разнообразия разве поскрести скользкими от пота пальцами между ног, чтобы унять внезапный свербёж под ширинкой. Потом приложиться к бутылке с тёплым пойлом и побрести, загребая ногами пыль, в закуток у КПП, где за шатким кривоногим столом группкой пристроились игроки. У мистера Хойта такая мебель была добротнее — грубая, тяжёлая, из толстых досок, сколоченных большими гвоздями, — восприятие по ходу дела переключалось на образы со второго этажа конторы — прямо из головы «его величества». Зрение боссу застилал уже сигарный дым, заставлял саму Мэл щуриться в попытке не запнуться на ступеньках. Казалось, запах сизых облаков, не такой едкий и дешёвый, как вонь наёмничьих сигарет, пропитал насквозь лестничную клетку. Чушь, конечно. Просто нюх папочки Волкера сейчас — это нюх и ведьмы тоже. Она смотрит стальными водянистыми глазами мистера Хойта на стол, на нетронутую пока стопку картонок, покрытых с одной стороны чудны́м красноватым узором, на аккуратные грудки синих кругляшек. Ах да, это ведь покер, повальное здешнее развлечение и увлечение. Хозяин предлагал гостю из Китая партию в карты, а Мэл велел притащить вовсе не затем, чтобы подсматривала карточные комбинации в руках у противника. Нет, такие неспортивные приёмчики босса не интересовали. Мерзкого спектакля с ментальными пытками Хойт тоже пока не планировал, хотел чего-то другого… чего же? — Босс велел дать тебе это. — Чутьё на секунду запуталось в раздражителях, когда наёмник, без движения ждавший на самом верху лестничной клетки, сходу сунул Мэл в руки какую-то путаницу из тонких проводов. Вернее, попытался, но натолкнулся на преграду — будто из пола выросла чёрная колонна, длинная и прямая, с которой хочешь не хочешь, а считаться придётся. — Куда? — осведомился Алвин отрывисто — будто ледяной наст скрипнул под подошвой. Наёмник прищурился, вскинул башку в кепке, уставил острый край выгоревшей бородки снайперу в центр груди, явно оценивая разницу в габаритах. Получалось не очень внушительно, хоть сотню раз сдвигай указательный палец поближе к спусковому крючку автомата, свисающего с плеча на ремне. Алвин наградил этот жест фирменной кривой ухмылкой, холодом своим способной остудить любой пыл, и сгрёб провода длинными пальцами. — Вот. — Караульный, или, скорее, временный адъютант, указал на зияющий в стене проём. Конечно, не кабинет самого босса — там как раз заперто изнутри. За дверью в жарком воздухе копошились одетые по всей форме потеющие тела, роняли слова, совсем не похожие на истинные мысли. Там — основное действо. Ведьме же надлежит устроиться в пустой угловой комнате и слушать, слушать. — Хойту надо знать, что у китаёза в черепушке под плоским лбом. Чего боится, не готовит ли какой подвох. Сообщать будешь самому боссу в реальном времени, как хуева звезда по радио. Чао, экстрасенсы. — Наёмник осклабился, хотел ткнуть напоследок Алвина кулаком в плечо, но передумал. Через мгновение хлопнул дверью. Сделалось совсем тихо, только проклятые люминесцентные трубки трещали не хуже стаи цикад, бросая на глянцевую черноту окон кислотно-белые отблески. За стёклами едва угадывался изломанный в колючей проволоке свет наружных фонарей, остальное напрочь съела темнота. Такая же полная, как продолговатые бусины глаз на и впрямь плоском лице китайца. Гость как раз оказался в поле зрения Хойта — маленький, даже щуплый, если бы не развитые плечи под тканью рубашки, явно традиционной. Эта рубашка глубокого небесного цвета дико раздражала босса. А ещё нанизанные на нитку гладкие камешки, что при каждом движении коротких пальцев издавали громкое «клац». Клац — гость невозмутимо улыбался, щуря и без того узкие глаза. Клац — и оставлял без ответа жест, приглашающий устроиться за карточным столом, только чуть наклонял круглую, как мяч, голову. — Тебе незачем стоять, — выдохнули точно над головой у Мэл, окутали лаской пополам с досадой. Взяли за плечи, усадили на придвинутый стул мягко и бережно, как хрупкую раритетную куклу. Противиться не хотелось, да и смысла не имело, оставалось молча вытерпеть процедуру надевания дурацкой штуковины с проводами, среди которых обнаружилась ещё гибкая скоба — что-то вроде обруча без наушников. И чёрный тяжёлый блочок с мигающим красным глазом — да это же просто допотопная радиогарнитура. — Говорить сюда. — К губам придвинулся кругляш микрофона. Мэл поморщилась, представив, сколько прокуренных ртов его касались раньше, оставляли брызги слюны и пары перегара. Да ладно, не время для брезгливости. Важнее то, что Алвин отбросил гордость и устроился на стуле рядом. Правильно. Совсем хорошо — силы надо экономить, они не берутся из воздуха, там только ненависть и может витать невидимыми сгустками. Гость ненавидел больше, чем искренне, — Мэл поняла это, едва переключилась на него, оставив в покое мысли Хойта. Китаец без обиняков называл «его величество» сморщенным стручком, про себя, конечно, не произнося ни звука. Только камешки чёток, похожие на чёрные радужки раскосых глаз, громко щёлкали — клац, клац. Или это ночной ветерок, проникая в полуоткрытую створку в двух шагах от Мэл, царапал полосками жалюзи по стеклу, гадким звуком натягивал нервы? Ветерок не приносил прохлады, зато чужое раздражение комом застревало в горле, душило. С двух, нет, со всех сторон сразу, взаимное, обоюдное — равный обмен, излюбленный Хойтом. «Папочка», кажется, не особенно жаловал «желтопузых». А ещё чёрных и латиносов — всех, кого считал человеческим мусором. Мусору не место на личном острове босса. Если мусору так уж невмоготу искать вседозволенности, убежища от закона, службы и денег — это не сюда. Это на север за пролив, к бешеному до дикости пирату, боссу же по сердцу белые лица и чистая — хотя бы в теории — кровь. Парой минут назад посланника обыскали — быстрые хлопки ладонями по подчёркнуто простой рубахе и штанам свободного кроя, казалось, увязли в духоте и до сих пор звенели в ушах. Потом в ход пустили ручной металлодетектор — Мэл вскользь поймала название устройства в чьей-то голове, хоть походило оно на простецкое кольцо с ручкой. Китаец молча терпел, только улыбался слегка, скаля желтоватые зубы, и всё перебирал гладкие зёрна чёток, глядя на противника через карточный стол — клац, клац. Казалось, узнай он, что его глазами смотрит кто-то ещё — и бровью бы не повёл. — Законы гостеприимства велят в первую очередь накормить вновь прибывшего. Если он не побрезгует нашей скромной стряпнёй, конечно… — Хойт слабо шевельнул рукой, даже не кистью — только слегка согнул пальцы. По молчаливой команде за его спиной тут же зашевелился увешанный амуницией наёмник, как тренированный пёс — даже лицо скрыто маской, всё равно что намордником. Через миг о столешницу рядом с нетронутой карточной колодой стукнулась миска, накрытая лоскутом, белым, почти чистым. Мэл понятия не имела, от чего её вдруг замутило. Уж наверняка не от вида риса под тканью — миску наполнили обычной наёмничьей кашей из полевой кухни, жирной, но вполне съедобной. К тому же гостя никто не собирался травить, — о нет, Хойт намерен был вести переговоры, иначе всё бы уже закончилось. Над рисом медленно поднимался белёсый пар. За этой вмиг тающей завесой улыбка китайца застыла, как приклеенная, мышцы округлого лица всё больше напрягались, — Мэл чуяла это на себе, будто слишком узкую деревянную маску. Посуда и лоскут белые — траур, намёк на смерть. Палочки, воткнутые прямо в пищу — чуть ли не прямая угроза[1]. Ай да осведомлённость. Ай да мистер Хойт, мастер намёков, настолько же тонких, как и жестоких, пробуждающих внутри противника кучу слабостей вроде гнева и ярости, ослепляющих до дурноты и шума в ушах. Ах, вот оно, почему желудок скрутился в узел, заворочался, выталкивая комочки непереваренных галет — всего, что удалось запихнуть в него за прошедший день. Клац. Полированные зёрна сместились ещё раз и замерли. Перед глазами растворялась картинка, вытащенная из чужой памяти. Короткий бросок. Падение грузного тела с кровавой вмятиной вместо виска. Бурые потёки, ладонь, медленно сгребающая из лужи на полу нитку глянцевых бусин. Устройство под самым носом у Мэл издало слабый хлопок, точно напомнило о себе. — Осторожнее с чётками, сэр. — Звук заметался между губами и кругляшом микрофона, и Мэл заставила себя говорить на полтона ниже: — Гость неплохо ими бросается. Замолкла, натолкнувшись на взгляд Алвина, внимательный и вместе с тем ободряющий, ласковый до внезапных мурашек. Тут же скрипнула зубами от голоса прямо в голове, ровного, насмешливого. — Знаю. Сам позволил их оставить. — Под ненавистные холодно-презрительные нотки Мэл уставилась на свою правую ладонь. Там, между скрюченными пальцами медленно исчезало ощущение массивной рукоятки, за которую на своём месте держался Хойт. Нож, ну конечно. Под карточным столом у босса припрятан здоровенный армейский тесак, который «его величество» не побрезгует пустить в ход, если что-то пойдёт не так. —  У меня для него тоже сюрприз, о котором он, конечно, догадывается. Но как-нибудь отобьюсь уж сам. В эфире возникла пауза, Мэл уловила в ней ожидание и буркнула поспешно что-то вроде «принято». Конечно, он отобьётся. Если не успеет сам, среагируют обряженные в камуфляж церберы — вон, обступили босса со всех сторон, ощетинились приведёнными в готовность стволами. Но босс, конечно, предпочтёт успеть первым. С хрустом всадить клинок поглубже, так, чтобы у врага горлом хлынула кровь, смешалась со слюной и вязкими струйками свесилась изо рта, а взгляд застыл, почти сразу остекленев. Кажется, Хойт позволил себе улыбку — Мэл поймала её отпечаток, это движение уголков рта вверх. Напряжение тянулось из кабинета босса, опутывало, звенело с твёрдостью и силой, как струны на грани разрыва. Проникало в позвоночник, ввинчивалось в спинной мозг, заставляло выпрямляться в попытке стряхнуть невидимый груз. Ничего, пока терпимо. Алвин только вот хмурился, чуть сбивая с настроек, но изо всех сил старался не мешать. Не думать — ни одной посторонней мысли, и ведь почти получалось. Не касаться — разве только чуть податься вперёд и кончиками пальцев отпечатать тепло на запястье Мэл: — Всё в порядке? Мотнуть головой, хорошо, если утвердительно, но неважно: Алвин из тех, кто всё прочтёт по глазам. Глубоко вдохнуть. Сосредоточиться, сквозь стены нащупать потерянные было ментальные нити. Короткий, еле слышный смешок, медленные, картинные жесты. Приподнятые кверху брови — о, мистер Хойт снова играл. Прямо как другой, настоящий папочка, перед младшими партнёрами, которых можно и сожрать, если опять проштрафятся. «Слопать» пару-тройку чужих предприятий, присвоить дело — почему нет, но позабавиться перед этим никто не запретит — люди, особенно слабые и беспомощные, бывают такими смешными. — Гость, очевидно, не голоден. Хорошо. Тогда, может быть, он хочет пить? Или переживает, что вода отравлена? О, мы не настолько мелочны, это скорее по части ваших здешних… коллег, — театральничал Хойт, выдавая себя только холодным отблеском в зрачках. Китаец всё так же кивал; Мэл временами казалось, что она кивает за ним вслед, без конца и края, как нелепая игрушка, которую здесь модно цеплять на приборную панель любой колымаги. — Жаль, ты не пил ту воду, белый сморчок. — Насмешка эхом заколотилась внутри черепа. От чужой ухмылки совсем занемели губы, но Мэл готова была сейчас встать на сторону китайца. На сторону безмятежности и умиротворения. На сторону почти-правоты, если забыть, чем занимались оба противника, — это всё-таки Хойт вторгался на чужие территории, вытеснял, захватывал. Принуждал обороняться, как обороняется азиатский дракон, свивая длинное тело кольцами, щетинясь узорчатой чешуёй, угрожающе топорща цветные гребни. Рукава на сухощавых, но жилистых руках закатаны выше локтя. Нитка бусин цвета спёкшейся крови болтается на правом запястье, к которому с плеча спускается причудливый рисунок. Гибкий драконий хвост, причудливые завитки, испещрённая знаками чешуя. Под татуировкой выпирают сосуды, буграми поднимаются мышцы, пока человек набирает в шприц мутноватую жидкость из закопчённой металлической ложки. В воздухе, поднимаясь над тлеющими на низеньком столике тонкими палочками, расплываются призрачные змеи — завитки сладко-пряного дыма с нотками цитруса. Аромат приглушает тяжёлую, с лакричным привкусом гарь, но не скрывает полностью, как не прячет задушенных всхлипов громкая возня где-то в углу, вне поля зрения. Шорох, треск одежды, рваное, визгливое бормотание за спиной. Оплеуха, хлёсткая, как удар бича, глухой женский плач. Мерзкая сырость — слишком много слёз. Обладатель татуированных жилистых рук оборачивается с заполненным шприцем. Вокруг кружит ароматный дым. У неё маленькое личико, сплошь в слезах и чёрных прядях, облепивших мокрые щёки. Из-под волос блестят ужасом раскосые глаза, зовут, умоляют, потому что с зажатым ртом иначе умолять невозможно. Как невозможно двинуться с места, если тебя цепко держат сразу двое крепких мужчин. — За всё надо платить, Лан. А смерть — слишком малая плата по долгам твоего брата. Ему необходим урок… — Горло вибрирует от постоянной смены интонации, звуки складываются в короткие слоги, на слух мягкие, щебечущие, но от угрозы, кажется, колышутся даже шёлковые занавески. Человек с драконами не спешит, поднимает шприц и наблюдает, как с кончика иглы катятся капли вместе с пузырьками лишнего воздуха. Та, которую назвали «Лан», сжимается всё сильнее, оседает, будто в обмороке, и вдруг распрямляется отпущенной пружиной. Вырваться почти удаётся, по углам мечется вскрик, но коротко, всего пару мгновений. Его тут же заглушают. Хватают за тонкую шею, мокрые волосы сгребают, наматывают на пальцы на манер кляпа и так затыкают рот, чтобы отбить охоту кусаться. — Твой брат подарил информацию нашим врагам, проклятым лаовай[2]. Я подарю этим же лаовай его сестру, тихую и послушную… Руку! Последнее слово — команда — короткий шипящий слог, похожий на змеиный свист. Тонкую руку Лан дёргают вверх, будто хотят выломать в обратную сторону сустав. Пленница уже не всхлипывает, слабо скулит, когда плечо чуть выше локтя перехватывают резиновой трубкой. Драконы шевелятся, как живые, когда под кожей ходуном ходят сухожилия. Игла вдавливается в тонкую, но чистую и чёткую венку в локтевом сгибе Лан. Сжимается маленький кулачок, будто бы так можно вытолкнуть заполненное ядом инородное тело обратно, но в цилиндре шприца уже вовсю клубятся волокна тёмно-бордового тумана. — Ничего личного, Лан, ничего личного. Ты будешь хорошим, красивым подарком… — Вам понравилось наше подношение, мистер Хойт? — произнёс китаец за стенами и пространствами пустых кабинетов. На понятном всем языке — Мэл не нужно было улавливать суть, отбрасывая незнакомые сочетания, отрывистые и мелодичные одновременно. Имя гостя тоже выплыло наружу как-то мимоходом — что-то связанное с драконами. Не зря драконы вились по рукам и плечам посланника, изгибались, будто одевая в панцирь из чешуи мягкое человечье тело. Сейчас легендарные змеи прятались под застёгнутой наглухо национальной рубахой, что так раздражала босса, но Мэл знала: они там, они всегда там, вздыбленные, оскаленные. Эти руки держали шприц с отравой, эти руки всадили иглу в вену, похожую на стебель цветка. «Лан» — орхидея. Сегодня утром где-то здесь, в одном из закутков второго этажа «орхидею» поили из пузатой бутылки, заставляли заедать пойло таблетками, потом швыряли на стол. Грубо елозили по старой древесине, вынуждая цепляться инстинктивно за щербатые края, напрягать слабые мускулы под уже почерневшими, гнилыми от проколов венами. — Сволочь… — зашипела Мэл, задыхаясь. Будто вынырнув с глубины, несколько раз жадно схватила ртом воздух. В сжатых пальцах что-то скрипнуло, затрещало — маленькое, прямоугольное. Перед глазами потемнело, завертелась серая муть, вспыхнула алым сплетением нервов чужой головы. Круглой, как мяч, что опять медленно кивала, кивала без конца и края, вызывая непреодолимое желание устроить в ней взрыв. Бешеный приток крови, которого не выдержат сосуды, лопнут, рассыплются под гадкий скрежет ножками стула по полу. Где-то далеко-далеко, точно за сотни и тысячи километров Хойт ядовито отвечал что-то вроде: «подарок-то так себе, отработанный материал, годится только на развлечения бойцам». Потом голос изменился, окреп, воткнулся прямо в мозг Мэл едким вопросом: — В чём дело? — Мэл… Мэл, очнись!.. — позвали также издалека голосом Алвина. Схватили за плечи, сдавили сильно, почти больно, потом встряхнули — раз, другой. Пелена перед глазами на миг стала тоньше, сквозь неё проступило знакомое лицо. — Мэл, что ты делаешь? Хойт не прощает такое даже очень ценным кадрам… — Губы Алвина не шевелились, наоборот, изогнулись в тревожной гримасе, обратив складочки в глубокие морщины. Серый туман на секунду загустился опять, будто приглашая: вот она, жертва, совсем рядом, за бетоном и пустотами. Вот её нервы — сожги их, разрушь взрывным импульсом мозговые артерии и вены, пусть круглая голова китайца и правда заполнится кровью, как пустой внутри мячик. — Мэл, что бы ты ни увидела — прекрати! Никто из них не сто́ит… «Моей жизни?!» — чуть было не выкрикнула Мэл вслух, но ей не дали возможности издать ни звука. Придавили к себе лицом, отвели от губ микрофон, упрятав его в ладони. Заставили уткнуться носом куда-то в нагрудный карман чёрной рубашки, из которого вдруг пахнуло мятным холодом. — Остановись, ну! — Кажется, Алвин исхитрился удержать в вертикальном положении стул, не дав ему грохнуться о пол. Но шум долетел до мистера Хойта, — о, «папочка» всё слышал или чуял, как варан чует падаль, а акула — кровь. Мэл сцепила зубы, сильнее, сильнее. Задышала быстро и глубоко, будто стремясь пропитаться мятой изнутри и снаружи, вытеснить застрявшую в глотке смесь приторной опиумной вони с пряной сладостью благовоний. Шевельнулась у Алвина в руках, пытаясь то ли сбросить с затылка его большую ладонь, то ли тереться о неё бесконечно, подобно кошке. Повернула голову, больно царапнулась щекой о жёсткие складки кармана. С ненавистью уставилась на ближайший стол, где, как обычно, белели увесистые пакеты. Чёртовы отморозки даже не заботились о том, чтобы убирать эту дрянь со всех возможных поверхностей, будто было совершенно не важно, присвоит ли кто пакет-другой, проходя мимо. В самом деле, какая разница, если всегда можно достать ещё, как подножного корма — стоит только оглядеться, кругом яд, море яда. Отравой потом поливают цветы «лан», срывают с них лепестки, топчут, ломают. — …ты слышишь?.. — позвал Алвин как-то совсем безнадёжно, отчаянно. Кончиками пальцев коснулся виска Мэл, будто приглаживая растрёпанные волосы, легко, невесомо. А может, это ночной ветер, душный и сонный, пробрался в одну из приоткрытых створок, потревожил жалюзи, разбавил их скрипом бесконечное щёлканье ламп. — В чём дело? — повторили в голове резко, с нотками нетерпения. Позвоночником тут же заструилась ледяная боль, точно Мэл вдавили спиной в снег. Какого хрена? Что она вообще собралась делать, чёртова ведьма? Вот же он, Алвин, не за сотни миль, а здесь, рядом, ухватил крепко за локти и дышит в макушку. Хойт не простит ему ещё одну ошибку. Нет, не так. Если она, Мэл, сейчас подставит своего телохранителя, даст хотя бы намёк на то, что за ней не уследили, результат будет вполне предсказуем. «Потерял чутьё — пожалуй в утиль, как ржавое корыто». — Всё в поря… — Алвин поспешно придвинул к её губам микрофон, и под ухнувший вниз по пищеводу ледяной комок внезапного страха Мэл прокашлялась. — Всё в порядке, сэр. Голова господина Лонгвея[3] забита крайне интересными вещами. — Что такое? Браво, босс, никакой тревоги, только деловитый интерес. Правда, пальцы ваши снова сплелись на рукояти ножа — ого, мистер Хойт, да вы насторожились. Китайца, да-да, этого самого Лонгвея с его невозмутимой миной крайне забавляют надетые на вас провода, но вам об этом никто не скажет. Вы услышите совсем другое:  — Я над этим работаю, сэр. Дайте пару минут. Где же, где это было? Крошечная зацепка, даже не эмоция — отголосок, оттенок. Не померещилось же, нет — китаец чем-то очень доволен, хоть мистер Хойт уступил только в том, что согласился на переговоры. С персоной поважнее посланника — это «проклятый лаовай» подчеркнул особенно. Наверное, гостю следовало бы оскорбиться, но под маской улыбки его распирало от самодовольства. Чужие эмоции цеплялись, будто соцветия колючих трав, впивались друг в друга крохотными крючками, чтобы вытащить наружу сокрытое. Картинки, звуки, запахи, образы. Пряная сладость и вязкая медь. Одно за другим округлые зёрна под пальцами — гладкие, всегда холодные, даже когда вокруг влажное пекло, они успокаивают, умиротворяют мерными щелчками. Клац, клац. «Проклятому лаовай» такое недоступно. «Проклятый лаовай» чересчур самонадеян, только вот интересно, как ему понравится, если щёлкнуть его по задранному носу? Не поднимешься — не упадёшь[4], но падать с высоты амбиций бывает очень больно. Вот оно, пока неясное, но с каждым вдохом сосредоточенности мгла расступалась. Её тонкую завесу рассеивал дневной свет, отражённый от слепяще-белого песка. На песок непрерывно наступало море, лизало белую кромку лазурной волной — знакомые места, знакомые очертания. Виденная когда-то хребтина то ли низкой горы, то ли высокого холма — будто гигантское чудище выбралось из воды, да так и издохло, а туша осталась лежать вдоль берега. Странный эффект. Похоже, ни одну из картинок господин Лонгвей не видел лично, никогда не ступал на землю северного острова — слишком непредсказуемо менялись кадры. Взгляд то взмывал вверх, стремительно, как птица, то плавно спускался к земле, едва не цепляя жёсткие кусты на склонах. На заднем плане что-то непрерывно стрекотало, особенно громко, когда камера — чёрт, кажется, это и в самом деле съёмка — переваливала через оконечность хребта. Хвост чудовища, или голова, неважно. За хребтом жёлтыми полосами сплетались дорожные развилки, а дальше… Мэл едва сдержала ругательство, потому что не узнать растение, ровными рядами высаженное в низине, за которой на песке у самого моря теснились какие-то домишки, было невозможно. Чёртова плантация; камера как раз зацепила первое поле, навесы, бараки, штабеля с тюками, бочки, вездесущие пальмы то тут, то там, когда изображение вдруг перекосилось. Выровнялось, опять скособочилось под звон, в котором узнавался стук автоматных очередей, развалилось на бело-серое копошение линий и точек, и исчезло. Достаточно. Намерение уже всплыло на поверхность, упало в руки — хватай и вытаскивай то, что тебе нужно. Быстрее, быстрее, с азартной злостью: вот она, цель. Потом прокашляйся и говори в микрофон, отсекай слова чётко, чеканно, только раз слегка запнувшись на не слишком приятном имени: — Готовится нападение, сэр. Катер с товаром захватят при переправе в… форт Вааса. Одежду снимут с охраны, проникнут на территорию. Что можно, выгрузят себе, остальное — уничтожат. — Вот оно что. Какой интересный клиент. Кто бы сомневался. — Продолжая сканировать гостя, Мэл тенью ощутила, как Хойт потянул на себя рукоятку. Медленно и незаметно, как ему самому казалось, но блеск в глазах «проклятого лаовея» китайцу не понравился. — Осторожнее! — Задуматься о том, стоит ли выручать того, кого ненавидишь, было некогда, но предупреждение всё равно запоздало. Глазами господина Лонгвея Мэл уловила, как Хойт принял тяжкий удар чётками на обух ножа. Каменные бусы отлетели на несколько метров, грохнули о настенную доску с какими-то бумажками, наверняка проделав там приличную вмятину. Нитка порвалась — Мэл чётко услышала, как в разные стороны покатились по полу шарики зёрен, а в кабинете тут же пришли в движение все и вся. — Отставить, — очень спокойно, без намёка на окрик произнёс Хойт, предупреждая естественный рефлекс охраны превратить противника в решето. Вместе с китайцем Мэл ощутила движение воздуха за спиной, но ещё раньше господин Лонгвей дёрнулся в сторону карточного стола в надежде голыми руками свернуть врагу шею. И допрыгнул бы — удар прикладом в затылок запаздывал на крохотный обломок мгновения. От Мэл никто не требовал вмешиваться — не было такого приказа, ни единым словом, ни одной мыслью. Всё решилось само, каким-то инстинктом, подстёгнутым, наверное, тревогой Алвина, а может, смутным пониманием: она делает это не только ради себя. Серый полумрак и схемы-нервы не понадобились. Мэл уцепилась за выброс адреналина, что буквально кипятил сейчас казавшуюся рыбьей кровь китайца. С безжалостным удовлетворением, нарочно вытащив из памяти маленькое заплаканное личико Лан, нажала ещё, в один миг разгоняя кровоток до ненормальной скорости дополнительным выбросом гормона. Почти тут же уловила, как грузно рухнуло лицом вниз тяжёлое тело — краем восприятия, слухом ли, не понять. — Не убивать. Пускай ещё послужит, раз ни на что другое не годится. — Долетело в этот раз сквозь бетон, хладнокровно и размеренно. Будто бы мистер Хойт обсуждал обыденный список дел на завтра под надсадное, задушенное горловое сипение со стороны. — Конечно, сэр… — выдохнула в микрофон. В последний раз сдавила чужие нервы и скользнула прочь, прежде чем один из псов в маске-наморднике окончательно не припечатал господина Лонгвея к полу. Как полагается, прикладом, с выдохом сквозь зубы и злостью, явственной, в отличие от вараньего спокойствия хозяина.