Цивилизованные люди

Снаружи усиливался ветер. Полоски жалюзи уже не скребли по приоткрытому окну — гулко стучали в каком-то своём, трескучем ритме. С потолка им вторили электрические хлопки внутри люминесцентных трубок. Та, что висела над дверью норовила к тому же погаснуть; свет на мгновение сменялся серой дымкой с едва тлеющим в сердцевине жёлтым пятном, потом вспыхивал слепящей белизной, будто звезда на грани взрыва. Голова господина Лонгвея тоже готова была взорваться — Мэл чуяла это сквозь стены. С гадким колотьём под рёбрами подозревала, что сама кривит губы в отвратительной холодной улыбочке, но ничего не могла с собой поделать. Всё ещё смаковала реакцию гостя — то самое мгновение, когда его жилистую глотку под воротником-стойкой сдавило вдруг спазмом, непонятным и мощным. О, от боли он почти ослеп, этот чёртов татуированный драконами китаец, не в силах поверить, что тренированное тело подвело его, и только сипел, напрягая каждую мышцу для крохотного глотка воздуха. Может, в этой пытке даже была толика справедливости. За тонкие исколотые руки маленькой девушки с именем экзотического цветка, за хрупкую фигурку, которую на столе подминали под себя дюжие головорезы мистера Хойта. Удушить за такое — почти удовольствие. Неправильное и кривое, к тому же оборванное приказом, похожим на собачью команду «фу», — но удовольствие. Босс сказал «отставить» — она отпустила. Один бандит велел не убивать другого — она подчинилась, словно устройство при нажатии кнопки. Вон как та чёртова лампа, что мигает и жужжит, как заведённая, но тут же заглохнет, если щёлкнуть выключателем. — Глаз с китаёза не спускайте! — глухо, в ткань маски-намордника бросил кому-то в коридоре давешний «временный адъютант». Господина Лонгвея, спелёнутого по рукам и ногам на манер гигантской гусеницы, полуволоком вытащили из кабинета, пару раз приложив головой о дверной проём. Конечно же, нарочно, но китаец при этом оставался в сознании. Чуть напрягшись, Мэл могла ощутить, как в чужое тело сквозь циановую* ткань рубахи и штанов впились верёвки и узлы. Перекручено, чересчур туго и жёстко. Вдобавок по затылку, в который врезался оружейный приклад, свинцовой блямбой расползались тяжесть и жар, но узкие глаза всё ещё смотрели и видели. В поле зрения господина Лонгвея проплыли обшитые деревом панели второго этажа. Потом наёмники бесцеремонно зацепили круглой китайской башкой край лестничного ограждения. Мэл поспешно разорвала контакт, чтобы избавить себя от боли человека, которого успела возненавидеть. Этого не собирались методично избивать, не то что незадачливого отравителя, — по крайней мере, мистер Хойт подобных распоряжений не давал. Посадят в подвал дорогого гостя, станут держать заложником до поры до времени, а там и чёрт с ним, драконьим выродком. Наверное, зубами она всё-таки заскрипела, как ни старалась больше ничем не выдать терпеливому телохранителю своего состояния. Алвин в ответ успокаивающе скользнул ладонью по спине, легонько погладил по затылку, запуская пальцы в волосы, что наверняка опять взмокли и топорщились во все стороны. Мэл закусила губу и ткнулась носом в складку на рукаве чёрной рубашки, ровно на середине плеча. Вдохнула мятный холод, так глубоко, как могла, точно пыталась не растворить аромат в лёгких, а растворится в нём сама. — Я вас жду. — Мысленный приказ Хойта отразился от звенящей пустоты в мозгу. В кольце рук Алвина Мэл пошевелилась, чувствуя, как вместе с глотком воздуха в желудок проваливается ледяной комок. — Зовут, — только и смогла выдохнуть, еле разлепив будто смёрзшиеся губы. Кабинет босса встретил удивительной тишиной. Одни только жалюзи колыхались и тут тоже, выбивали на стеклах сонную меланхоличную дробь. За окнами не видать совсем ни хрена дальше очерченного фонарями периметра. Остальное съела ночь, и Мэл только сейчас поняла, насколько поздняя. Скоро из-за тёмных пиков за рекой выползет ущербный огрызок луны, наверное, в последний раз — слишком мало его оставалось вчера. Кажется, в воображаемом календаре можно сделать новую пометку. Месяц. Чёртов месяц с того дня, как Мэл перевезли на южный остров. Чёртов месяц она почти каждый день видит мертвецки-серую рожу «папочки Волкера» и впалую грудь под вечно распахнутым воротником явно недешёвой рубашки. В свете проклятых трубок золотая цепочка на этой груди блестела особенно едко даже сквозь дымовую завесу раскуренной уже сигары. Как ни в чём не бывало, будто несколько минут назад никто не пытался каменными чётками раскроить ему череп, Хойт выпускал сизые кольца, размеренно округляя узкие губы, и так и лучился изнутри, щуря на Мэл блёклые глаза. — Инициатива, мисс Харт… — перекосив рот, выдохнул он наконец вместе с очередным кольцом, — это замечательно. Но на будущее: дожидайтесь моего приказа. Ясно? Звук собственной фамилии, короткий и сухой, заставил Мэл вздрогнуть. Надо же. Это «Харт», похожее на трескучую пощёчину, уже успело забыться. Такое же произношение было у отца, а ещё старик Мейсон переходил на «вы» всегда, когда намеревался придать словам вес или посильнее задеть. Хреновы одного поля ягоды, воротилы бизнеса: папаша и Хойт. С той разницей, что первый давно подох, провалился в ледяные тартарары, а второй живёхонек, дышит сигарным дымом и наслаждается победой. Которую принесла ему она, «ведьма», удачное приобретение. — Так точно, сэр, — отозвалась так же сухо. В ответ холодной волной всколыхнулось удовлетворение — о, конечно, боссу нравилось, когда его мысли ловят на лету, что бы это ни значило. Нравились те, кто не распалялся на лишние эмоции, не сыпал бранью через слово, всегда отвечал чётко и ясно, а не юлил по-дикарски. Вслед за удовлетворением притащился знакомый образ: медная кожа, литые мускулы, ирокез, шрам и звериный оскал. Насмешка и отвращение — вот как, выходит, Хойт на самом деле относится к посаженному на поводок зверю. А тот и слова поперёк рыкнуть не смеет. Мэл вдруг сделалось совсем душно. Голова пошла кругом, горло перехватило так сильно, что сердце дало панический сбой. Образ перед глазами мигнул и сменился другой картинкой: блестящей на свету иглой, с которой бисером катились капли. Лан-орхидея и грубые руки, вливающие в неё яд. Нет, всё правильно. С китайцем всё справедливо, жаль только, что мало — не позволили довести дело до конца. На трупе оскаленные драконы уже не смотрелись бы грозно. Но и так тоже неплохо: монстр, топчущий цветы, Хойту враг. Врагов у Хойта не щадят, поэтому всё нормально. Уже отпустило, можно сделать глубокий вдох и чётко услышать, как колышутся жалюзи: скрип, скрип. — Кстати… — «Папочка Волкер» ткнул сигару в пепельницу и лениво отмахнулся от дыма. Откинулся на высокую спинку кресла — своего трона, обтянутого потёртой лоснящейся кожей. Дёрнул уголками рта в улыбке, которую, наверное, следовало считать благосклонной. — На что это похоже, когда проникаешь в чью-то память? Что чувствуешь, когда достаёшь воспоминания, как это делается вообще? Мэл усмехнулась. Судя по всему, давно за полночь, но его величество взбодрились от эффектного представления. Как же не взбодриться, если башка цела, холуи мигом прибрали следы инцидента — только вмятина на стенной доске и напоминала о броске чётками. Сами чётки вон, на широченном столе, полированным глянцем камня отражали сейчас белый свет с потолка. Боссу хотелось поболтать по душам. Что ж, можно и поболтать, пусть спина затекла от неподвижной позы, веки отяжелели и норовят сомкнуться прямо здесь, в чёртовом кабинете. Слишком много всего случилось за прошедший день. Слишком много мельтешило перед глазами, ревело в голове водоворотом, и только картинка с иглой и каплями тупо всплывала поверх всего, вызывая под сердцем тоскливое нытьё, похожее на смутное и неприятное воспоминание. Мэл сделала над собой усилие и растянула губы в холодной ухмылочке: — Эмоции, сэр. Как бы человек ни владел собой, эмоции никуда не деваются. К ним прицепляются образы прошлого, я хватаюсь за них и тяну. Совсем как Ваас в своей пещере лебёдкой тащит из кого-то внутренности — всё равно что раз за разом проворачивать ручку. Перегнула? О нет, попала в точку: вон, каким удовольствием вспыхнули чёрные точки зрачков в глубине блёклых глаз. Боссу нравилось внушать страх. Боссу нравилось собирать вокруг себя людей с такими же пристрастиями — так проще, подобно чёрной заразе, распространять ужас по всей округе и дальше. Что ж, тоже эмоция, почти как у варана, хлебнувшего свежей крови. И улыбка тоже варанья, чёрная, мерзкая до подпирающей горло тошноты, но кажется, игра того стоила. Вон и на Алвина Хойт уставился уже благосклоннее, без раздражения: невозмутимый швед ещё нужен, к тому же от физиономии его каменной веет северным холодом, не то что от какой-нибудь обезьяньей узкоглазой рожи. — А для тебя, Алвин, один шанс снова подняться в моих глазах: беречь как следует ценного сотрудника… — ненавистный голос гудел всё монотоннее, вторя тягучему нытью усталости в затёкшей спине — кажется, на показательное выступление для «папочки» ушли последние силы. Хойт продолжал шевелить губами, едва размыкая их, — Мэл краем сознания улавливала смысл, в то время как для слуха всё сливалось в писк на одной тягучей ноте. О чём он там толкует? Северный остров? Дебри, замызганные халупы на аванпостах, стародавние руины в зарослях. Белый песок в грязно-алых пятнах. Глубокие провалы пещер — будто глотки многоглавого чудища. Клёпаные железные клетки. Софиты, бесстрастно вырывающие из темноты инструменты для того, чтобы резать, рвать, прокалывать живую плоть. Надрез на синей от побоев коже, багровый потёк тянется за лезвием ножа. Грязные пальцы внутри раны, тычутся в глубине, вызывая спазмы на грани терпения. Наконец цепляются за скользкую петлю внутренностей, чтобы выдернуть её наружу. Ваас скалит зубы в глазок объектива. Это на северный остров Хойт намерен отправить её и Алвина уже завтра? К нему, Ваасу, бешеному, вечно пьяному то ли от наркоты, то ли от одного запаха крови? «Оказать помощь в отражении нападения». «Отработать взаимодействие с группой» — пора ведь уже наконец показать, на что способен «ценный сотрудник», или расплатиться за инициативу, которая оказалась не по зубам. Это Хойт всё ещё Алвину? Да, ему, конечно ему, застывшему поодаль соляным столбом — этакая угроза, прикрытая слегка разве что змеиной ухмылкой. — Задача ясна? — Хойт вопросительно задрал подбородок и замер, совсем как змей в боевой стойке, за дымовой завесой тлеющей сигары. Только холёные, с налётом табачной желтизны пальцы выбивали по столу раздражающую дробь. О, босс умел приводить в чувство, натягивать чужие нервы, — Мэл тряхнула головой, сбрасывая сонливость, потому что в этот раз ответа ждали именно от «ведьмы». — Так точно, сэр, ясна. В составе снайперской группы отразить нападение, предотвратить захват партии товара. — Хорошо. Порадуйте меня снова, как радовали только что. Верхняя площадка крыльца Хойтова особняка пустовала, и Мэл была благодарна уже за возможность спокойно, без посторонних сальных взглядов перевести дух, глотнув влажного ночного воздуха. Алвин остановился рядом, прищурился на свет фонарей и ждал, излучая настороженность и терпение пополам с нежностью. Прикрывал спину, дарил почти совсем забытое чувство опоры, при том, что сам еле держался на ногах от пережитого днём и вечером. Когда и при ком Мэл в последний раз разминала затёкшую шею, хрустя позвонками? При ком ещё позволяла себе слабость утомлённо прикрыть глаза, зная наверняка, что удара в уязвимое место не последует? Похоже, никогда, нигде и ни с кем, пора себе в этом признаться — не чувствовала она такого раньше. Подспудная нервная дрожь, конечно, от признаний не рассеется. Вон и небо над горами по ту сторону реки заходилось белёсыми всполохами, тем более беспокойными, потому что беззвучными. Только грунт хрустел под ногами, плескалась за забором река, да порывами подвывал ветер, раскачивая вездесущую пальмовую поросль и натягивая провода. — Где-то гроза. В дождь «урожай» не собирают... — Ветер догнал Мэл на ступеньках казармы, толкнул, донеся голос Алвина. Протянутые сквозь пространство в несколько шагов ниточки беспокойной поддержки коснулись уставшего восприятия. — …но товар наверняка уже собран, упакован и готов к отправке, — отозвалась уже у комнатёнки под скрип дверных петель, такой надсадный, что в импровизированной кухне за стеной кто-то пьяновато заматерился. — К тому же дождь может и не пойти, поэтому от командировки нам не отвертеться. Из полутёмной комнаты по ногам упруго потянуло сквозняком, зашелестели по углам в паутине сухие трупики бабочек. Тут же с тарахтением вспыхнула световая трубка. Под рукой Алвина, уже пристроившего в заветном углу неприкосновенную винтовку, захлопнулась дверь. Лязгнула щеколда, обратный порыв воздуха тут же ударил кривой открытой створкой об оконную раму. На стол посыпалась деревянная труха. Мэл успела поймать себя на том, что тупо пялит на это слипающиеся глаза, когда за руку оказалась притянутой в мягкие полуобъятия. — Я справлюсь, правда, — сказала в нагрудный карман форменной рубашки, из которого всё так же пахло мятой. Попыталась отстраниться, снизу вверх заглянула в синие глаза и застыла, чувствуя, как чужое дыхание шевелит волосы на макушке: — Справишься… Могу я узнать причину, по которой ты так взвилась на того китайца? Он пытался спросить официально. По обыкновению старался говорить ровно, в каждое слово вкладывал равнодушную чёткость, но что-то пошло не так. Голос дрогнул, словно надломившись, растерял иронию и потеплел. Дрогнули большие руки, привыкшие держать, казалось, только тяжёлую винтовку, методично нажимать на спуск, посылая пулю за пулей в чьи-то беззащитные головы. От прилива нежности задрожало восприятие, хоть в этот раз Алвин совсем не прикладывал усилий. Придерживал подле себя мягко, будто боялся, что Мэл рассыплется от малейшего нажатия. — Всё в порядке. Больше не повторится, — это тоже должно было звучать почти докладом, но Мэл бросило в жар. Зарывшись лицом в чёрные складки, снова влажные то ли от пота, то ли от рваных выдохов, она зажмурилась, прогоняя долбаный повтор: блестящие капли вздуваются на острие, чтобы потом стечь по игле вниз. К чёрту китайца — он не важен, с ним разберутся. Защитить Алвина, вывести из немилости, чтобы Хойт думать не смел делать ему больно даже отравленными словами, не говоря уже о чём-то большем. От прочей мерзости тоже прикрыть, спасти, — и так натерпелся, у другого бы сил не хватило на двоих, держаться самому и ведьму-довесок тоже держать. — Опять леденеешь. Да ладно, и так ясно, что видела. Очередную поломанную судьбу, так ведь? — беззвучный вопрос пришёл вместе с почти невесомым прикосновением к волосам. К этим дурацким прядкам, оплавленным сначала огнём и жаром, потом обскубанным в спешке пиратским доктором, руки у которого тряслись от выкриков Вааса. От здешнего жёсткого мыла патлы торчали во все стороны; Мэл их почти ненавидела вместе с остальными островными приобретениями, но сейчас, кажется, готова была забыть об этом. В осторожном полуобхвате длинных рук накатывало сонное, расслабленное забвение и — впервые за последнее время — чувство безопасности. За окном продолжал гулять ветер, шуршал резными листьями о нештукатуренный бетон, звенел в колючей проволоке на заборе, но грозовых раскатов не приносил, как ни ждала их Мэл. Зато дождалась мягкого отстранения за плечи, цепкого взгляда в лицо, и досадливого: — Совсем вымоталась. Всё, отбой. Несколько мгновений Мэл, хлопая глазами и всё больше разевая рот, наблюдала, как её постель методично ощупывают, а потом и вытрушивают в поисках пауков и прочей ядовитой нечисти. На языке вертелось что-то вроде «сама справлюсь», а в голове заел какой-то низкий, тягучий гудёж. Наверное, последнее означало, что спать и вправду пора, но сквозь зубы прорывался нервный смех. — Ты опять похожа на панду. — Алвин истолковал смех по-своему и, обернувшись, преувеличенно строго сдвинул светлые брови. — Отбой. Команда: спать. — Это потому, что Хойт так сказал? — Хочешь завтра вывалиться из вертолёта? Чёрта с два, Мэл не хотела, даже не собиралась. Больше нет, правда, припоминалось смутно: совсем недавно было такое желание, оставило после себя отголосок тупой боли где-то под рёбрами. Боль преследовала с самого утра, хватала за ноги, добивала вараньими укусами, вырывала куски мяса, сглатывала торопливо свежую кровь. Боль врезалась в детские тела тяжёлыми пучками металла, падала комьями земли на деревянные крышки, бормотала равнодушные оправдания с синего экрана, цедила едкие обвинения, изгибая презрительно губы. Боль жадно сминала, выкручивала маленькую девичью грудь, саднила в промежности грубыми, сухими толчками, втыкалась иглой под кожу, чтобы влить в вены яд. Боль ещё оставалась здесь, в этой комнате, угнездилась на оружейном ящике в свёртке наскоро сброшенной рубашки. В духоте кровяная плёнка на камуфляжной ткани не высыхала, не рассыпалась пахнущей железом пылью. Из угла начинало нести тухлятиной, будто кто-то тёмный вытягивал оттуда тошнотворные щупальца, но Мэл теперь знала, за что уцепиться, когда темнота захлёстывает с головой. Впрочем, понять это можно было и раньше. Спокойной ночи Алвин не желал: нельзя желать покоя там, где в одно мгновение всё оборачивается своей изнанкой. Прежде чем выключить свет, быстро стянул одну перчатку и провёл по щеке Мэл согнутыми пальцами. — Отбой. Постарайся уснуть быстрее, — велел, не разжимая губ, зная наверняка, что его слышат. Щёлкнул выключателем, в навалившейся разом серой темноте зашуршал одеждой. Мэл впервые за всё время последовала его примеру. Прикрыв глаза, ощупью, механически расшнуровала ботинки, плюхнулась на скрипучую сетку и выбралась из штанов. Через мгновение вытянулась на матрасе в одном белье. Кто бы и когда мог подумать, что даже бельё вместе с остальной одеждой ей подберут здесь не без участия мужчины. Человек, идущий своей дорогой к одной в итоге цели, к смерти — зачем бы ему было опекать какую-то ведьму сверх обязанности? Но он опекал, заботился, мучаясь настоящей виной, если ведьме вдруг что-то угрожало. Ах да, ещё и ревновал. Вполне сознавая, что проваливается в тот самый полубред, когда усталость уже окутала полностью, но разум пока не спит, Мэл улыбнулась. Улыбка отдавала горечью испорченной крови: Алвин сегодня очень много ревновал, и к Мареку, который умер прошедшим утром, и к кому-то, кто остался очень далеко во времени и пространстве. Остался… Наверное, доктор Сид Эммет страшно оскорбился бы насчёт того, что о нём забыли. Сид всегда обижался громко, когда ему напоминали: в обязанности личного врача не входит отчитывать владелицу станции за то, кому она позволила себе улыбнуться. В обязанности личного врача вообще много всего не входило. — Рекомендую вам постоянно наблюдаться, лучше всего у личного медика, который будет заниматься только вами, — так сказали при выписке из Центра реабилитации, где Мэл заново училась ходить после восстановления функций спинного мозга. — Тем более, вы можете себе это позволить, — усмехнулись напоследок, равнодушно пожали плечами, а в неподвижных холодных глазах уже мерцали отблески экрана — нечего занимать драгоценное время флотских медиков, у них даже на выписку очередь. Сид появился много раньше самой выписки, в день, когда все новостные каналы разрывались от сообщений: на дальней планете Альба, по многим параметрам перспективной для энергетических разработок, под лёд гигантского озера ушёл глайдер с двумя пассажирами на борту — магнатом Мейсоном Хартом и его сыном Лэнсом. Кажется, всё так и было. Лэнс Харт и Сид Эммет — неразлучные товарищи. Первый выбрал для себя фармацевтику, чтобы в будущем возглавить эту отрасль в компании отца. Второй — медик с большими амбициями, оба под стать друг другу, даже внешне чем-то похожи. После гибели Лэнса Сид возник рядом с Мэл как-то сам собой — весь такой удобный: врач, предписанный наследнице по состоянию здоровья, и близкий человек, с которым легче делить потерю. Сид понимал всё с полуслова, с полустона, пропущенного сквозь зубы. Сид всегда держал наготове обезболивающее, смешанное в нужных пропорциях — носил с собой инъектор и запасные колбы с препаратом. Сид умел вспоминать Лэнса так, что однажды у Мэл внутри что-то сломалось. Будто ледяной стержень, который с пониманием «брата больше нет» вырос под сердцем и ветвился теперь по сосудам и нервам, впервые напугал всерьёз. Наверное, в тот момент физический ужас напрочь замёрзнуть пересилил всё на свете. Отбросив смутное ощущение неправильности, непонятную гадливость к самой себе и тревожные подсказки чутья, Мэл впервые ответила на поцелуй. Сид целовал часто, настойчиво, даже навязчиво. Обнимал, соскальзывал ладонями со спины на талию, потом ниже, зарываясь тем временем лицом под воротник. Не то чтобы Мэл не пыталась прощупать доктора — она прощупывала всех по привычке никому не верить, но здесь, миновав поверхностные эмоции и мысли, упиралась в стену, податливую — и при этом непроницаемую. Пробить эту стену в самый первый раз, когда доктор Эммет перестал быть просто другом, не хватило сил. Потом не хватало тоже — Мэл плохо помнила подробности, но кажется, начиналось всё одинаково. — Сейчас, сейчас, потерпи… — бормочет Сид, склоняясь над компактной медицинской укладкой. Так же он склонялся вчера, позавчера, неделю назад. Так будет склоняться завтра — до тех пор, пока что-то не изменится. Пока Мэл будет терять рассудок, корчиться на кушетке, до крови прокусывая губы, пока обычная дневная нагрузка на спину не перестанет вечером выливаться вот в такое. Когда инъектор заряжают, избыток воздуха из колбы удаляется автоматически. Всего несколько маленьких капель — прозрачных бусинок виснут на коротком жале, потом срываются вниз. Перед глазами совсем темнеет, обстановка жилого отсека расплывается и перекашивается, а тело, кажется, теряет связь между верхом и низом. Пока не рискнёшь шевельнуться — о, тогда непременно ощутишь себя целой в едином мучительном ударе. — Потерпи. — Застёжка комбинезона расползается на спине. Руки Сида кажутся ледяными, от пары касаний немеет нутро, но доктор действует ловко и быстро. Жало инъектора стыкуется с разъёмом нейроакселератора у Мэл на затылке. Ей каждый раз чудится при этом характерное шипение, но откуда бы ему взяться — это сотни, тысячи змей шипят прямо в голове. Препарат пробирается от одного нервного окончания к другому, будто прогрызая себе дорогу ледяным сверлом. Забытье приходит на самом пике: боль выключается, расслабленность придавливает к кушетке. Сид в такие моменты всегда рядом. Обдавая жаром кожу, шепчет что-то прямо в ухо, одновременно избавляя Мэл от полурасстёгнутого комбинезона. Он уверяет, что так лучше: приток гормонов прогонит остатки приступа. Она почти не противится, ласки и правда отвлекают, и только чутьё беспокойно пульсирует. Верный доктор почему-то очень доволен собой — странная эмоция, от которой у Мэл появляется чувство: она забыла что-то важное и совершает очередную ошибку, пропадая в липких объятьях. — Современные блокаторы боли никак не влияют на ясность сознания. Позволяют совершать точные расчёты, даже пилотировать летательные средства. В первое время без обезболивающих вам не обойтись, но вы спокойно сможете работать. Из госпитальных медиков всегда так и пёр официоз, но дело своё они знали — каждое слово имело вес и ценность. Мэл иногда вспоминает это последнее перед выпиской напутствие, но плохо понимает, почему оно не вяжется с её нынешним состоянием. После каждой избавляющей от боли инъекции мозг окутывается туманом, плотным и живым с его липкими касаниями и влажным подвижным теплом ниже живота, в промежности. А утром… утром приходится собирать по кусочкам свою память и вместе с ней — желание лезть в чужую. — Современные блокаторы боли никак не влияют на… — повторила Мэл уже наяву. Приоткрыла тяжёлые веки — на ресницах расплывалась влага, в которой блестел рассеянный свет фонарей из окна. Чёрт его знает, почему проснулась, разве что в горле совсем сухо. Губы, кажется, распухли, нижняя лопнула посередине и раздражающе саднила, прижатая к подушке щека оплывала жаром и потом. — Современные блокаторы боли… — Шёпот растворился в пространстве комнаты, полосатом от блёклых лучей. Спина затекла и при каждом вдохе противно ныла. Впрочем, если перевернуться на бок, наверняка полегчает — верное, давно проверенное средство. Надо только упереться руками в матрас по обе стороны от подушки и перетерпеть пару коротких острых разрядов чуть выше поясницы. — Сволочь ты, Сид… — процедила Мэл сквозь зубы, разжигая в себе злость. Оттолкнулась как можно быстрее, и тут же скрючилась на матрасе под надрывный скрежет кроватной сетки. К этому невозможно было привыкнуть — удар прошибал всё тело от затылка до пяток. Возвращался обратно, принимался метаться по позвоночнику, как взбесившийся челнок, к тому же раскалённый. Или ледяной — неважно, потому что воздух из лёгких мгновенно улетучивался, выдавленный спазмами. Каждый глоток кислорода будто подвешивали на ускользающей верёвке — ухвати его, попробуй. Давай, хватай, цеди между зубами, пока перед лицом в сумасшедшей пляске выпирают из темноты детали обстановки. Кусок ноздреватой стены, на которой лежит квадрат едкого света. Угол стола, острый и твёрдый — увернись от него, пока можешь. Матрас почему-то ходит ходуном, будто потерявшая управление транспортная платформа — распластайся на нём раздавленной лягушкой. И молчи, только молчи, или опять появится он — слащаво-ласковый доктор с блестящим инъектором, в котором вместо лекарства отрава. Мэл и молчала. Как только могла, сцепляла зубы, давилась всхлипами, потом для верности закусила угол подушки — раз, другой. Наволочка вымокла быстро, ткань комом забивала рот, но укусы всё-таки отвлекали от боли в паузах между попытками дышать. Получилось наконец завалиться на бок, спиной к раздражающе полосатой стене. Желудок скрутился в комок, к горлу подступала болючая тошнота, всё настойчивей, чем сильнее раскачивалась кроватная сетка. Вверх-вниз, пока не прорвался сквозь немелодичный скрежет посторонний звук. Короткий скрип. Затем тихий стук, тоже короткий, после чего полумрак шевельнулся, пропустив к койке светлую фигуру. Мэл заморгала часто-часто: нет, нет, только не сейчас. Она всё-таки привлекла внимание, на шум явился человек в белом — Сид, чёртов предатель с инъектором, наполненным ядом. Откуда-то сверху прогудел невнятный голос, кажется, осведомился, что случилось. В ответ Мэл попыталась отрицательно дёрнуть головой, зашипела змеёй, когда в пространство между шеей и лопатками будто бы вогнали кол. Потревожив дрожащую на краю поля зрения темень, фигура склонилась над койкой — гротескный вытянутый силуэт, сверху белоснежный, снизу тонущий в черноте. — Не подходи! — рыкнула Мэл, стараясь пнуть фигуру в эту самую черноту. — Не подходи, Сид, предатель… скотина. Удар, конечно, прошёл мимо цели — фигура ускользнула, точно призрак, потом навалилась сверху. Не придавила, нет — всего-то прижала к себе спиной, разом обездвижила руки, забрав в одну большую ладонь оба запястья сразу. Позвоночник тем временем выкручивало спиралью, отчего Мэл всхлипывала сквозь зубы, силясь сосредоточиться, но всё-таки услыхала прямо над ухом: — Да не дёргайся, а. Это я, Алвин… Алвин… Мэл обмякла, разом сообразив, что кожи касается не ткань докторской униформы, а оголённое по пояс мужское тело. Пришло узнавание: крупные ладони и скребущий горло мятный аромат. Длинные, светящиеся белизной пряди свесились перед лицом, защекотали висок. — Угомонилась? Спина, что ли? Нужно было сделать над собой усилие и кивнуть, игнорируя раскалённую нить, которую кто-то продёрнул между затылком и лопатками. Глаза мгновенно застелило слезами, одновременно освободились руки и чужая кожа отлепилась от совсем мокрой спины. Лампа зажглась мгновением спустя, заставив зажмуриться и затаить дыхание. Боль тоже будто затаилась, отхлынула, но Мэл чудилось, что невидимый таймер отсчитывает мгновения до следующей волны — щёлк, щёлк. Что-то негромко щёлкнуло и зашелестело совсем рядом, кажется, на столе, отдаваясь в мозгу заторможенным эхом. Запахло лекарствами; Мэл уже знала чем они могут пахнуть здесь — всегда едкой, горчащей химией. Свет перед прикрытыми веками застелила большая тень. Мэл сморгнула слёзы и уставилась на Алвина, который, старательно хмурясь, спускал воздух из наполненного шприца. Прозрачные бусины капель катились по блестящей игле. Прямо как у господина Лонгвея. Или по жалу инъектора из укладки доктора Сида Эммета. — Давай больше не брыкаться. — Алвин сделал шаг к койке. Мэл запротестовала, замотала, как могла, головой, мыча сквозь зубы, потому что тошнота всё так же подпирала горло.   — Это моё лекарство. Такие как ты мне, знаешь ли, раньше не встречались. Приходилось как-то самому. — А если это ей навредит? — впервые за весь приступ Мэл сумела поймать мысль. Вскинулась — от чужого сомнения и страха трепыхнулось сердце. Тут же спохватилась: о чём она вообще думает? Это же Алвин. На его месте Сид не сомневался, не мучился страхом. Сида распирало самодовольство от того, что он делал. — Я думал, ты меня уже вдоль и поперёк прощупала, — долетело от Алвина под мрачный блеск синих глаз. Мэл рвано вздохнула и повиновалась, когда бережным нажатием ей помогли перевернуться с бока на живот. — В ягодичную мышцу. Уж прости, я подозреваю, что у вас так не принято. Ещё бы «у них» было принято. Госпитальные трубки, благодаря которым она чувствовала себя сломанным роботом, Мэл помнила прекрасно. Подсоединение к нейроакселератору тоже забыть не получалось — сквозь него в спинной мозг вливали раствор, похожий на жидкое электричество. Вдоль позвоночника, по-новой пробуждая колотьё в мышцах, прокатилась волна-предвестник очередного витка приступа, но мгновением раньше Алвин сдвинул вниз край белья. Того, как игла допотопного шприца воткнулась в тело, Мэл почти не ощутила. Ускоренный обмен веществ — хоть какой-то плюс от происхождения из хвалёного будущего — был на её стороне. Боль отступала, оставляя после себя прохладную расслабленность на грани сонной эйфории. — Это, видимо, как раз тот «откат», которого «не будет», — констатировали саркастически над головой. Мэл вжалась в подушку, мокрую совершенно, — влага неожиданной прохладой льнула к пылающему лицу. Хотелось что-то сказать, возражения так и просились наружу, но язык онемел, как в глубоком сне, когда хочется кричать, но не кричится. Вдоль млеющего от облегчения хребта стекал струйками пот, щекотал оголённые ягодицы, заползал на копчик. Потом — почудилось или нет? — на спину опустилась тёплая ладонь, скользнула сверху вниз в короткой ласке, размазывая испарину по коже. — Разваливаемся. Как есть оба разваливаемся, одновременно и по очереди. — Голос показался далёким, сходящим на нет. Вдобавок рядом заскрипел ножками стул — Мэл не глядя могла сказать: Алвин отодвинул его с дороги, чтобы устроиться прямо у койки на полу. По привычке хотела запротестовать, но губы совсем не размыкались.