Цивилизованные люди

Никакого дождя ночью не было. Тучи, в которых без звука метался свет, так похожий на вспышки боли в переломанной спине, убрались восвояси, свалились потоками воды в океан, но над архипелагом Рук не пролилось ни капли. Будто бы здешний хозяин знал, как управлять погодой, чтобы ценную пыльцу не смыло в землю, а дурманное сырьё не пришлось долго сушить, оттягивая сроки продажи и дохода. Никакого дождя не было, — поняла Мэл, едва разлепив веки. Даже это далось с трудом — ресницы склеились высохшей на них солью, зато взгляд сразу же сфокусировался там, где надо. Ячеистая оконная рама, самый верх, дальний угол, видный прямо с койки. Солнце как всегда проскальзывало в комнату сквозь грязь по ту сторону стекла, и каждый её потёк, наверное, уже можно было пересчитать по памяти. Никакого дождя. Никакой чистоты, ни минуты свежести, свободы от вездесущего пыльного зноя. Никакой отсрочки, разве что выпросишь её лично у китайских друзей мистера Хойта. «Господа китайцы, оставьте в покое Вааса и его сброд», — Мэл придушила неуместный смешок и застыла, нечаянно вдохнув слишком глубоко. Чёртова подушка, эта доска в наволочке, набита была, скорее всего, свалявшейся трухой, и всегда пахла затхлой сыростью, к которой теперь примешивался знакомый мятный холод. Интересно, откуда он взялся рядом, притом такой сильный? Сладкий до озноба и ледяной до першения в горле, до мурашек, скользнувших вдоль позвоночника вниз. До мягкой щекотки — совсем непонятный симптом, обычно после приступа спина просто ныла от слабости. Показалось? Разве что. Правда, при резком вдохе с плеча на щёку сдвинулось что-то жестковатое, пьяняще ароматное и, похоже, совсем чёрное. Тут же нахлынуло присутствие: на Мэл смотрели, не отрываясь, ласково и настороженно. — Пора вставать, знаю, — пробубнила она в подушку. Вставать и правда было пора, в наручных часах Алвина уже с противным писком сработал будильник. Где-то снаружи завывала цепная пила, почти такая же, как в гроте у пиратского главаря, только здесь ею пока работали в одном из гаражей, а не отпиливали кому-то конечности. Над забором вопила утренняя птица; Мэл точно знала: яркая, как рассвет, с длинными чёрными хвостовыми перьями, в которых искрилось солнце. Можно было не слушать, но каждый резкий вскрик тоскливо кололся под сердцем. Ну да, конечно. Значит, не померещились перед восходом три крохотных смерти — короткие вспышки, слившиеся в одно надрывное сигнальное тире: райское создание потеряло птенцов. Чёрт знает, что с ними стряслось, влезла ли по дереву змея, или проходящий мимо наёмник развлечения ради вышиб гнездо прикладом из развилки веток, — уже не разобрать, да и какая разница. Потом в дверь, кажется, постучали, забарабанили гулко по железу, но Мэл опять провалилась в вязкий от лекарства сон, приняв всё за очередные кошмары Алвина. Алвин. Мэл заворочалась и уселась на шатком матрасе. Неуклюже смяла то чёрное, что, оказывается, накинули ей на спину вместо покрывала. Тут же спохватилась, узнав форменную рубашку своего телохранителя, расправила ткань, поднесла к лицу. Сглотнула отдающую мятой слюну. — Ночью сильно сквозило, — пробилось сквозь шелест ткани, скрип сетки и шум в ушах, — а с закрытым окном — душно. Свет, который крохотными точками пропускала рубашка, на секунду погас. Мэл всё не могла заставить себя опустить руки, — хлынувшее извне тепло затопило не хуже боли, той, ночной, от которой остались одни отголоски. Тут же навалились чужие мысли о «дерьмовой сетке, с которой тяжело вставать», на локтях сцепились крепкие пальцы. Дух на мгновение перехватило, когда Мэл приподняли, чтобы тут же усадить на край койки так, чтобы стопы коснулись пола. Лоб, почему-то совсем мокрый, ткнулся в другую рубашку, надетую, конечно, из запасного комплекта. — Чересчур меня опекаешь, — буркнула глухо, деревянными губами. Дурацкая привычка глушить эмоции физически сдавливала горло, но давно уже перестала работать — они всё равно прорывались. Мэл отняла наконец от лица рубашку «номер один» и заговорила, стараясь чётко выговаривать слова, в то время как голос норовил изломаться: — Я… вполне взрослая, хоть и не от мира сего. Тратить на меня лекарство… не стоило. Это само прошло бы… всегда проходило… Она осеклась. Склонив голову набок, Алвин замер в шаге от койки и таращился в упор, не щурясь даже в мутных редких лучах, что искоса падали ему на лицо и волосы. Совсем недавно Мэл равняла эти белые пряди опасной бритвой, — жестковатые и колкие, как самой природой положено для мужской шевелюры, но казалось — у Алвина всё не так, всё особенное. И усмешечка эта кривая, саркастичная — тоже особенная, только сейчас она превратилась во что-то вроде гримасы ужаса. — Ты так говоришь, будто я сделал тебе подарок. — Он шевельнулся, и рубашка «номер два», как оказалось, незастёгнутая, распахнулась. Под незагорелой кожей на животе и груди проступили бугорки мускулов, сухощавых, жилистых, — пару секунд Мэл завороженно следила за их подрагиваниями. — Ночь без боли. Чем не подарок? — Рубашка «номер один» совсем смялась в скрюченных пальцах, и понадобилось усилие, чтобы отложить её в сторону. Подхваченные вязкой духотой, невидимые нити тянулись от одного оголённого тела к другому, — странное явление, особенно острое и болючее тогда, когда для притяжения не время и не место. — Жизнь без боли, в принципе, норма. Мы с тобой оба не от мира сего, если воспринимаем это как подарок. Нет, Мэл, — он замотал головой, отчего свет искрами заиграл на белом, как на свежем снегу, — я бы рад сделать тебе настоящий подарок. Но в этой дыре ничего толкового нет. — Этот аромат… мята. Не угостишь? И будем считать, что желание насчёт подарка исполнено, — фыркнула в ответ. — Конечно. — Он сунул руку в бедренный карман, а Мэл не отрывала взгляда от тонких губ. Все складочки, кажется, знала уже наперечёт, а намерения их обладателя прочитывала до того, как они оформлялись в идею, но эту почти пропустила, зачарованно обкатывая на языке оплывающий сладким холодом прямоугольник. Очнулась, когда лодыжек коснулась жёсткая камуфляжная материя её собственных штанов. Он вздумал её одевать — несносный телохранитель-нянька. Как на такое реагировать, Мэл до сих пор до конца не понимала, а щёки не остыли даже у раковины в душевой, после несчётного количества выплеснутой в лицо воды. Он решил: она совсем беспомощна, не выдержит перелёт, рассыплется в воздухе. Перестраховщик с чуть шершавыми от перчаток ладонями, впрочем, перчатки он снял, прежде чем скользнуть по коже под коленями, вызывая у Мэл дрожь и мурашки. Вода, что текла из крана вечно тёплой и затхлой, попадала в рот и от мяты тоже делалась ледяной, заставляя едва ли не стучать зубами в странном ознобе. Алвин всё улыбался, самую малость забавляясь, тут же хмурился, обдавал беспокойством. Мэл в ответ распрямлялась, заставляя тело вспомнить строевую выправку, каким бы побитым оно себя ни чувствовало. Мятная пастилка давно растворилась. Щёки всё полыхали, наверное, уже от вопросов, что теснились в кое-чьей светловолосой голове, но молчание не нарушилось, пока не закрылась дверь, отсекая комнату от коридора, забитого любопытными ушами. — У нас ещё почти час на всё про всё. Часть времени уйдёт на подгонку… вот этого. — Он потянулся в угол у входа и зацепил предмет, которого вчера — Мэл точно это помнила — там не было. Значит, стук в дверь всё-таки не померещился. «Папочка» Хойт под утро передал с кем-то нелепое здешнее приспособление для защиты, что прикрывало только туловище. Бронежилет, надо же, какая забота о «ценном сотруднике». Штуковина весила прилично, — оставалось только прикусить язык и принять помощь. Послушно следуя подсказкам, Мэл нырнула между передом и спинкой одновременно левой рукой и головой. Алвин без звука ругал броник «дрянью» за тяжесть, но методично подгонял ремни с липучками по фигуре Мэл, то и дело будто случайно соскальзывая пальцами на открытые плечи. Каждое касание обжигало то жаром, то холодом, волосы на висках по очереди с обеих сторон шевелились от горячего дыхания. Выдох, потом вдох, глубокий и жадный — Мэл только застывала в недоумении: неужели здешнее дрянное мыло так приятно пахнет? — и тут же нервно смеялась сама над собой. Мысли ускользали, собственные путались с чужими, и вдруг точно раскололись, когда в них грохнул выстрел, а чьи-то серые глаза, подозрительно похожие на её собственные, подёрнулись стеклянной коркой смерти. Самая широкая липучка на поясе громко скрипнула и наконец легла ровно, — вот уж диво для Алвина с его сноровкой так долго возиться. На очереди был последний ремешок. В полукольце длинных рук, окутанная мятным дыханием Мэл опустила веки. Картинка с мёртвыми глазами не уходила, под ложечкой от неё противно скребло — не к месту это, совсем не к месту перед «командировкой». На северном острове и без китайских диверсантов пираты истребляли дикарей, а дикари пиратов, но случайное видение, кажется, не имело отношения к давнишней войне. Больше походило на затаённый страх. Именно страх вместе c импульсами бежал от нейрона к нейрону, вздувал под чёрными рукавами мускулы, задавленно и жарко выдыхал в неприкрытую бронежилетом шею. — Думаешь, эта… штука поможет? — вырвалось невпопад. Выдернулось откуда-то из вчерашнего дня, где Мэл пялилась на рукоятку пистолета и мечтала размозжить себе череп пулей. Мгновенно сплелось с чужими эмоциями — так сильно, что сомкнулось горло — надо же, какой резонанс. Причина страха нашлась, вот она, на поверхности, только как же сложно поверить, что кто-то расстроится, если ведьма вдруг… — От самоубийства — нет. — Полукольцо из рук сомкнулось теснее, почти сдавило, не причиняя при этом боли. — От остального — как повезёт. Алвин замолк, царапнув жёсткими губами висок. У Мэл под рёбрами царапало в сотню раз больнее, собиралось в комок, камнем перекрывало дыхание. Она откинулась на мужскую грудь, чувствуя, как застёжки-кнопки на чёрной рубашке вдавливаются в затылок под круглой блямбой нейроакселератора. — Мне нравятся твои глаза. Лицо бывает каменным, а глаза всё равно живые. Скажешь, какой-нибудь чех стоит того, чтобы они умерли? — проговорили уже над головой. Будто скрепляя слова печатью, плотно прижались к макушке в чём-то, похожем на быстрый поцелуй. — Чех отдувался здесь за грехи старшего брата. Спасал семью от долгов. Не спас. — Мэл обнаружила, что трётся подбородком о чужой рукав, щекой прижимается к локтевому сгибу, легонько тычется лбом в плечо изнутри, — только шелестит в тишине грубая материя. Где-то в невидимом углу билась в паутине очередная бабочка. На кожаном троне в своей конторе сидел уже самый главный здешний паук, дёргал за ниточки сетки, управляя пауками помельче и поглупее, но в обхвате рук Алвина Мэл готова была забыть, что стала одним из них. — Не спас, значит… За старшего брата. — Алвин, кажется, тоже не сумел протолкнуть комок, скривился, — Мэл ощутила, как дрогнули мышцы на чужом лице. Губы болезненно изогнулись, потом ещё раз ткнулись ей в макушку. — Это остров преданных. Тех, кого предали. Тех, кто предал. Как твой Сид, вместо которого ты ночью меня ногами била. — Не попала же, — смешок получился резким, будто ком в груди наконец лопнул. Мэл обнаружила: больше не нужно гримасничать, превращать лицо в оскаленную маску. Проще простого — самую малость приподнять уголки рта. — Не попала, — фыркнул Алвин и в ответ на улыбку, которую не мог видеть, улыбнулся тоже. — Не помню, когда кто-то в последний раз заставлял меня просто улыбаться. До тебя, — добавил мысленно, точно зная — его услышат. Мэл прищурилась в пустоту перед собой, потянулась за следующей, ещё не оформленной в слова мыслью. Уцепилась, поймала её, словно за хвост, за отголосок боли. — Больше не буду коситься на пистолеты. Из вертолёта прыгать тоже не буду, — буркнула, чувствуя, как по лицу с новой силой расползается жар. Да пусть расползается, пускай проступают на щеках предательские красные пятна — плевать. На Сида тоже плевать, пошёл к чёрту, грёбаный предатель. Больше он не причинит боли, — Алвин не позволит, не выпустит Мэл из круга своего внимания, как не выпускает из плотных объятий. Стоять бы так бесконечно, судорожно цепляясь за них, как за спасательный круг. Долго-долго, до конца времён. Или до момента, когда на чужом запястье, на котором ты почти повисла, не запищат пронзительно наручные часы. — Двадцать минут до выезда. — Ну конечно, он и время рассчитал с запасом. Выбираться, как из кокона, из его рук можно нехотя и медленно, вздрагивая, когда большие ладони скользят по плечам вниз. Будто падают вместе с твоим сердцем, но в последний момент с одной стороны чужие пальцы сплетаются с твоими, и сердце рывком возвращается на место. — Тебе идёт, — констатировал Алвин. Отступил на шаг, но сплетения пальцев так и не разорвал, — сцепленные руки повисли в воздухе мостом над пропастью. — Шутишь? — фыркнула Мэл. Попробовала «мост» на прочность — вспотевшие ладони как нарочно приклеились друг к другу, а пальцы обратились в крючья. Напротив бешено блестели синие глаза, щурились, собирая у уголках морщинки, которые хотелось тронуть губами. — Нет. Даже и не думал. Тебе очень идёт… форма. Форма. Мэл прекрасно помнила, как всего полгода назад не смогла расстаться с мундиром. Не с парадным, нет — повседневным лётным комбинезоном артиллериста, уже бесполезным. Приказ об отставке, по традиции — лист бледно-алой гербовой бумаги, вздрагивал на столе каждый раз, когда с треском отрывалась нашивка. Эти нитки никто не делал слишком прочными — именно потому, что приходилось их рвать. Иногда, периодически — или навсегда. Форму при отставке никто не отнимал, — последний комбинезон дотянул до появления Вааса, чтобы догореть и сгнить где-то под забором на аванпосту у маяка. Кажется, у пиратов Мэл было не до этого, но день, когда с мясом выламывала ногти, выдирая очередной знак различия, она помнила до сих пор. Урывками, конечно: красные, в перетяжках пальцы, странные, тут же исчезающие пятнышки на комбинезоне, трясущийся у самого плеча на углу стола листок. Глупая бумажка. Контрольный удар после того, как не стало Лэнса, — точно в замёрзшее нутро, самый его центр. — Форма идёт всем, — ласковый тон Мэл скопировала невольно, а может, уже и копировать было нечего, всё получалось само собой. Странно. Всё больше дико, чудно, удивительно: слово «форма» больше не приходилось выдавливать, ломать холод под грудью, глотать потом острые осколки вместе с неизвестно откуда взявшимся медным привкусом. Сам бронежилет, кстати, совсем не «тяжёлая хрень» — всё терпимо, артиллеристам доводилось выдерживать те же нагрузки, что и пилотам. И никто не расклеился, как бы бдительный телохранитель ни ждал повторения ночного приступа. — Всё хорошо, — вздохнула, поводя плечами. Немного громоздко, пластины, кажется, смешно топорщились по кромке переда и спинки, но броня плотно подогнана, Алвин лично об этом позаботился ещё до рассвета, а всё остальное — блажь и бред. — Хорошо, правда. Не поверил. Тряхнул головой, поморщился — сейчас задаст неудобный вопрос. Но сначала выпустит ладонь Мэл, тут же одним движением подхватит с пола рюкзак и только потом цепко заглянет в лицо: — Что у тебя со спиной? Выбор, как всегда, небогатый, всего четыре варианта: огрызнуться, соврать, отшутиться или сказать правду. Первое отпадало сразу. На второе не поворачивался язык, а шутки просто замерзали, хоть в синих глазах сейчас блестел вовсе не лёд. К тому же, кажется, вопрос действительно резонный перед визитом господ китайцев — кому нужна развалина на задании. — Старая травма. Ну хорошо… перелом. Ладно: не очень старая. Год прошёл. Всё срослось, приступы стали гораздо реже. Как видишь, раз в месяц, а не каждый вечер, как раньше. Поэтому всё в порядке, правда. Плохо, очень плохо, неубедительно — совсем перестала владеть лицом и голосом. Под конец смешалась, вскинула в показной уверенности подбородок, куснула нижнюю губу, чтобы скрыть улыбку, наверняка виноватую. Алвин, скосив рот в скептической гримасе, с рюкзаком на сгибе руки сосредоточенно застёгивал перчатки, как вдруг вскинулся, обдав Мэл изумлением: — Год? Всего-то? Вот это у вас медицина, прямо возвращает веру в человечество и прогресс. Хотя… всё это не про наш… остров. Качая головой, он взвалил рюкзак на плечо, потом на спину, ощупью поискал вторую лямку. Мэл бросилась помогать, нарвалась на шипение «не вздумай!», остановилась неловко, разочарованно. Скользнула пальцами по тыльной стороне чужой ладони, уже намертво затянутой в чёрную перчатку. На очереди была винтовка, заранее упакованная в брезентовый чехол на широких ремнях. «Наша» медицина могла бы спасти Алвина… — в глазах на мгновение потемнело. Кажется, и он только что с вмиг окаменевшим лицом подумал о том же самом, но придавил мысль в зачатке. — Наверное это прогресс… раз я могу ходить… — пробормотала только ради того, чтобы хоть что-то сказать. Изо всех сил налегла на щеколду, распахнула дверь как можно шире, пропуская своего телохранителя с его грузом вперёд. Винтовка — шестнадцать кило, столько же, если не больше, рюкзак и всё остальное. Где-то под всем этим, под плотной чернотой формы и бледной северной кожей долговязое поджарое тело поедала болезнь. Мэл поняла вдруг, что нашла личного врага, бесформенного, вездесущего, он пока затаился, испугавшись ведьмы, но никуда не ушёл. Временно отступил, а у неё нет против него оружия — всё настоящее оружие осталось через тысячу лет после этого дня. «Наша» медицина. Мэл вслед за Алвином брела по разыгравшемуся с утра пораньше солнцепёку к западным воротам. В той стороне аэродром, это Мэл уже знала в точности, чёрт знает, откуда. Кое-кто заранее волнуется, как она перенесёт командировку, о себе и думать забыл, как и о будущем, где давно победили его недуг. Ничего-ничего. Мэл всё вынесет, и пиратское отребье, и китайцев, свалившихся на голову милостью Хойта. Она ведь и вправду ведьма, тоже из будущего и тоже оружие — как там говорил Ваас? «Ты как ядерная бомба, которую достают, когда нужно», — правда, всё правда, как и остальное, что обычно между ругательствами изрыгал главарь. Мэл поняла, что ненавидит здешние ворота, когда Алвину пришлось открывать их самому, добавив дополнительной тяжести к своей ноше. Загружался в кузов вчерашнего внедорожника притихший снайпер тоже сам. Мэл уже не пыталась помочь, зная, что никто не позволит, только тяжко вздохнула — её собственный броник будто бы прибавил в весе. Плечи тут же взмокли, между лопатками занялась противная грызня, которая только усилилась при одном взгляде под ноги. Наёмники не чета пиратам, не слишком любили вонь и плотоядных мух, что тут же слетелись бы на пятна там, где тело Марека моталось из стороны в сторону на ухабах и поворотах. Настил от дерьма и крови, конечно, вымыли — в чьей-то голове отыскалось даже рваное кино с грохочущей по железу струёй из шланга. Правда, Мэл всё равно их видела — бурые разводы перемешали с травой и гноем, разнесли по всему проклятому острову, вдолбили в почву рифлёными подошвами. А в кузов, на вымытое с пеной железо швырнут новую тушку, простреленную или вспоротую, только едва брезентом прикроют. Не сегодня, значит, завтра. Марека никем не заменили — за рулём всё так же сидел Пауль, невозмутимо гоняя во рту горький табачный привкус. Мэл буркнула ответ на нестройное приветствие — никто даже не обернулся, и кажется, все тупо молчали до её с Алвином появления. Напарник Пауля Джош, как и вчера, сражался с зудящей бородой. Сам австриец перегнулся через спинку водительского сидения, как только Мэл плюхнулась на скамью в кузове: — Мэм доводилось видеть вертолёты раньше? А летать на них? Вон оно что: за сутки ребятки наловили сплетен о «ведьме» — нежной избалованной принцессе из стерильной лаборатории. Чёрт с ними, пускай болтают. Небось половину распространяет с северного острова лично Ваас. В нём говорит злость, притом ей он верит чаще и сильнее, чем собственному звериному чутью, а потом заражает тех, кому верить больше не во что. Вот как этих. Зыркнул косо в ожидании ответа австрияк, блеснул бирюзовыми глазами на фоне лица, что, кажется, всего за сутки посмуглело и высохло на солнце ещё сильнее. Джош оставил в покое бороду, выдернул из неё пальцы, мимоходом уставился на грязную шелуху под ногтями и тоже развернулся, скребнув по дверце прикладом. На скамье напротив, сцепив пальцы на оружейных цевьях, в вопросительном ожидании притихли Мик и Хейл, неразлучные братцы-аризонцы. — Отставить разговоры! — почти не разжимая рта, велел Алвин. Пауль пожал плечами и под ворчание двигателя отвернулся, — только Мэл ощутила, как на узком лице в кривой ухмылке оголились зубы. Внедорожник дрогнул, тронулся с места, задрожали в воздухе невидимые нити напряжения. Недоверие. Неприкрытые спины, помощь, что в бою не дошла вовремя. Гнилой душок. С губ командира готов сорваться ещё один приказ, такой же холодный, отрывистый. Большая ладонь в беспалой перчатке медленно сжималась в кулак, — Мэл быстро накрыла его ладонью. — Перегрузки, в единичных случаях — до двадцати g — наравне с пилотами. Конечно, внутри герметичного корпуса малого корабля, — усмехнулась, ощерила клыки, холодно прищурилась на ни в чём не повинных аризонцев. Те переглянулись, разом, будто части одного механизма. На переднем сидении хмыкнул, завозился Джош, с наслаждением вернул пальцы в бороду, впился в шелушащуюся кожу ногтями. Пауль продолжал скалиться, оскал бледной тенью отражался в лобовом стекле и заставлял ухмыляться в ответ. Внедорожник, набирая скорость, пылил и переваливался по чёрной грунтовке. Каждый ухаб болючим толчком тревожил позвоночник. — Здесь совсем недалеко, — вслед за пришедшей мыслью под пальцами Мэл чужой кулак разжался, длинная рука будто невзначай просунулась между бортиком и спиной. Желание придвинуться ближе и вклиниться плечом к Алвину в подмышку пришлось подавить, прикрывать глаза тоже никак было нельзя. Аризонцы оказались любопытными — а так и не скажешь, смотрят кто куда, только внимания от ведьмы не спрячешь. Скажут потом: командир занят только своей бабой. Это дерьмо дойдёт до Хойта, тот измыслит какое-то мерзкое наказание, а Мэл уже пообещала себе беречь телохранителя во что бы то ни стало. Он ведь берёг всех, кем когда-то дорожил, — она знала это точно, без глубоких проникновений в истощённое кошмарами сознание. И теперь остатки себя прежнего дарил ей, полузнакомой ледышке, чёртовой ведьме, даже не спрашивая, заслуживает ли она заботы. — Этот мост разводной, смотри, — мысленный голос Алвина выдернул из липкой задумчивости, пальцы легонько вжались в плечо. Мэл спрятала усмешку: странный диалог, мешанина мыслей, жестов, касаний и сказанного вслух начинал входить у них двоих в стойкую привычку. Указанный мост, пятнисто-красный от краски и ржавчины, когда-то видал лучшие времена, но, конечно, работал и охранялся. Серьёзно, с баррикадами мешков с песком и будкой КПП, обманчиво похожей на приземистый сарай. Кто о чём, а «папочка» Хойт явно печётся о дороге на аэродром. Сейчас пролёт был опущен. Пауль, даже не затормозив, проскочил его в один миг, оставив скрипящую на зубах пыль оседать позади, охрану — глотать её и материться, но вслед не полетело даже окрика, — видно, право на проезд оговорили заранее. Мэл же медленно сглотнула боль: Марека джип слушался гораздо мягче. А ещё Марек постоянно улыбался, в следах от его пальцев на стёклах очков улыбалось солнце, ослепляло, отвлекало от тряски и колдобин. — Почти на месте, — возникло в мозгу. Прикосновение к затылку заставило вздрогнуть, оглянуться, — Алвин намеревался нахлобучить на Мэл вчерашнюю кепку. Противиться не имело смысла, — солнце жарило вовсю, выбивало из глаз слёзы. В лицо упругими порывами давил воздух, пыльный, горячий, без намёка на вечернюю предгрозовую свежесть. Хватит. Надо встряхнуться, а то раскисла, растеклась по скамейке под рукой Алвина. За спинами Мика и Хейла матовой плёнкой снова мельтешило речное русло, скрытое было буграми, поросшими травой и проклятыми пальмами. — Проклятые пальмы… — чтобы полностью очнуться, чётким шёпотом произнесла Мэл. Проклятые предупреждающие плакаты, что проплыли справа, прежде чем внедорожник вкатился на второй мост, на этот раз обычный. Проклятое — это всё тоже принадлежит Хойту. Проклятый решётчатый забор, громадные резервуары с топливом — на их сверкающие на солнце серебристые туши так больно смотреть. — Приехали, — бросил Алвин вслух для одной только Мэл, очень уж тихо, успокаивающе. Совершенно зря, она и так полностью спокойна. Благодаря чётко отмеренной дозе злости собрана, как разрозненные лучи собираются в единый смертельный пучок света. Выпрыгнуть из кузова, мягко, чуть согнув ноги, и не в траву — там ползает всякая дрянь, а на истоптанный грунт. Идущий первым Алвин протянул руку для опоры, — к чёрту, пускай заботится о себе, тащит свой немалый груз. Мик и Хейл шли следом, точно за спиной, Мэл с удовольствием ощутила, что чует каждого по биению сердца. Чует всех. Их тут много, для них понаставили длинных барачных палаток, словно будок для сторожевых псов. Впрочем, палатки сейчас пустовали, псы-работяги занимались делами во имя процветания босса. Как он там говорил, повторял заученно-вдохновенной речью над костями загубленных пленников? «Беречь его товар». Эти и работали бережно, выгружали две фуры, складывали на деревянные поддоны знакомые тюки. Беленькие, ровные, аккуратные. Наклонив голову, Мэл упрятала в тень козырька кепки случайный оскал. Взгляд упал на самолёт, раритетный, наверное, даже для этого мира, но не для здешних мест. О, мистер Хойт и кусок фанеры способен запустить в полёт, не то что это древнее средство передвижения, которое курсантам Академии Флота по желанию показывали на факультативных гипноуроках. У Мэл когда-то желание было, поэтому монстр с уныло замершими винтами не вызывал ни страха, ни трепета. Какой-то недомерок, пускай и грузовой, ещё и неисправный, — вокруг деловито сновали ремонтники, взбирались на трап к зияющему в сером боку люку. Люди переругивались — от мата дрожал знойный воздух, но и это почти не беспокоило. Привычка, надо же, как есть привычка. И к зудящему вниманию сверху тоже привычка — с вышек макушку и плечи сквозь оптику сверлили взглядами Алвиновы коллеги. Впрочем, ни одному из этих не сравниться с ним, невозмутимым и холодным, длинным, прямым, и при этом медлительно-изящным. Он как раз сейчас возвышался над местным начальником, выбредшим из конторы при виде гостей, тыкал ему под нос бумажный прямоугольник, подтверждающий право на перелёт. О, «папочка Волкер» тот ещё бюрократ, даром что бандит — опутал свой остров бумажной волокитой, будто какой-нибудь бухгалтер, но это иллюзия, просто иллюзия, чуть что — в ход пойдут стволы. Местный бугор наконец удовлетворился, дал отмашку назад, за крытый кузов фуры. Стволы как по команде опустились, уткнулись в изрытый трещинами бетон под ногами — все, кроме тех, с вышек. Мэл мимоходом сконцентрировалась, поочерёдно ухватила сердцебиение смотрящих сверху. Пощупала, усмехнулась тому, как быстро можно оборвать это мерное «тук-тук». Алвин когда-то заставил забыть о самой способности обрывать: ледяной взгляд сквозь прицел почти заворожил прикосновением смерти пополам с чем-то болюче-родным, в чём даже ведьма до сих пор не разобралась. С этими всё по-другому. Впрочем, кажется, уже пора — в «тук-тук» вклинивался нарастающий гул, с каждым мгновением заполонял мозг одной металлической нотой. В эту махину, кажется, не рекомендовалось садиться при запущенных винтах, — всплыло откуда-то из глубины памяти, забитой гипноуроками. Но лопасти ближайшего к фуре чудища, похожего на гигантскую пятнистую стрекозу, уже медленно раскручивались, и вслед за остальной группой Мэл пришлось ускориться. Только бы не отстать, не запнуться — бетон под подошвами местами изрыт и вздыблен, будто джунгли пытались проломить его снизу. Только бы не вынудить Алвина тащить ещё и её почти пятьдесят метров до трясущейся летучей коробки — с него станется, вдруг что, он такой. Сдвижная дверь была раззявлена настежь. Второй от кабины блистер щетинился пулемётным стволом, и Мэл против воли облизнулась, представив, как очереди одну за другой раскалывают цистерны с топливом, как тычется в плечи отдача, а аэродром «папочки» окутывает пламя. Бесполезно. Трапа не наблюдалось совсем, и в салон пришлось бы влезать на коленях, если бы Алвин не зацепился за руку над локтем и не втащил внутрь. — Принцесса не вышла ростом, — ткнулось прямо в мозг от Пауля. — Как видите, мэм, абсолютно герметичных корпусов у нас нет, — безукоризненно улыбаясь, но повысив голос, проговорил австриец вслух. Всё, что должно было оторвать винтовой раритет от земли, под металлическое пение и дрожь наращивало обороты, не дожидаясь, пока пассажиры займут мало-мальски безопасные места и пристроят экипировку. Впрочем, ничего нового, особенно здесь. — У платформ на антигравах корпуса нет совсем, — Мэл вернула улыбку, подавив желание спазмом под коленями помочь герру Паулю быстрее усадить свой зад на складное сидение у бортовой панели. Бред. Ни к чему это, только силы напрасно тратить, а они понадобятся, ох, как понадобятся и против китайцев, и против Вааса. И ей, и Алвину. Алвин будто услышал — повернулся и ободряюще дёрнул вверх уголками тонких губ. Любоваться улыбками явно не время, но взгляд на секунду задержался на складочках и морщинках. Украдкой убедившись, что сейчас никто, кроме Мэл, на него не смотрит, Алвин прищурился ласково, качнул головой. Впрочем, головы от набирающей силу дрожи сейчас качались у каждого. Перегородок, что отделяли бы кабину экипажа от салона, здесь не водилось, и видно было, как над спинкой кресла трясётся дюжая загорелая шея пилота. Едва пристроившийся за пулемётом стрелок сходу взялся за рукоятки затыльника, так плотно, что мышцы на предплечьях вздулись, но тоже тряслись. — Ничего, это быстро. — Обтянутая чёрной банданой голова Алвина качнулась ещё раз, будто подгоняя волну ободрения. От бетона вертолёт оторвался неожиданно плавно. Без рывков вниз уплыла разметка на бетоне, крыша конторы, ребристая и плоская, медленно показала все свои прорехи. Караульную вышку пилот обогнул в опасной близости, но никого это не взволновало ни ментально, ни внешне, значит, в такой манере летал здесь почти каждый, кому доверяли штурвал. С места второго пилота гундели в микрофон наушников, непрерывно, без выражения. Сквозь шум ни черта не разберёшь, но Мэл не нужно было слышать, чтобы понять: диалог ведётся с кем-то из подручных Вааса, и речь идёт о неком «Докторе Э». Имя или прозвище казалось смутно знакомым, и пока Мэл вспоминала, где его слышала, второй пилот бросил через плечо: — Вытряхнетесь над холмом. Ваас у чокнутого докторишки, пусть сам с вами разбирается, командированные.