Цивилизованные люди

Чёртово яркое, лазурное, ослепительное. Чёртов океан, выгнувшийся внизу невыносимо блестящей линзой, — пилоту понадобилось набрать высоту, чтобы перевалить через какие-никакие, но горы. Мэл не помнила, когда и где видела на взлёте такое медлительное искривление горизонта, — скорее всего, нигде и никогда. Зато каждым позвонком и суставом, каждой клеткой тела запомнила натужную вибрацию машины. Гипноуроки вдалбливали в мозг исторические картинки и начитанный механическими голосами текст, но нигде ни полсловом не упоминалось о том, как тряслась проклятая железная стрекоза. В этом было что-то ненормальное. Опыт, который пилоты и стрелки Звёздного Флота часто уносили с собой в могилу, на уровне инстинкта панически шептал: так дрожать может только смертельно подбитый корабль. Только падать вертолёт даже не думал, по крайней мере, бесконтрольно. Плавно завалился на бок, минуя последний каменистый отрог, за которым нереально сверкал пролив. Мэл подумала, что никогда к этому не привыкнет. К этому яркому и ослепительному, лазурному, сапфировому, изумрудному, бирюзовому. К выедающему глаза блеску, который будто плёнкой прикрывал всё, что тут творилось. Сдёрни её, эту тонкую глянцевую кожицу — и полезет изо всех щелей гнилая сукровица, как из плохо залеченной раны. Приторно завоняет тухлятиной, а может, и не тухлятиной вовсе, просто пулемётчик закурил сигарету, набитую не одним только табаком. Стрелок вдруг обернулся, уставился сквозь зеркальные очки, радужные, будто глаза насекомого. Мэл разглядела своё кривое отражение и тут же невольно поморщилась: ну конечно, каждый встречный хотя бы в мыслях, но обязан напомнить о том, что значит здесь «быть бабой». Пулемётчик в ответ пошло вывернул губы, воображая, как обхватывает ими сосок женской груди, а рукоятки затыльника стиснул так, будто разлаписто щипал чью-то задницу. Потом точно поперхнулся, нижняя губа заметно дрогнула, вынужденно обнажая жёлтые зубы. На ней появился новый ожог — багровый на сером, — Мэл была в этом уверена, хоть особо не вглядывалась, только короткой вспышкой уловила боль пополам с изумлением. Сигарета выпала, бледно-рыжей искрой скользнула по разгрузке вниз, куда-то в область паха, заставив вояку выпустить оружие.  — Сука ты, Расти… Летать разучился? — заворчал пулемётчик почти добродушно. Слова терялись в металлическом звоне двигателя и хлопках, которыми тушили россыпь крошечных огоньков. Верхняя губа стрелка онемела от застрявшего там электрического колотья, и он заметно шепелявил, продолжая обвинять в неприятности с сигаретой то ли лётчика, то ли воздушные ямы, то ли всё это вместе взятое. — Уродец криворукий… — Техника безопасности — серьёзная херня, — с места второго пилота протянули настолько пофигистично, что Мэл вынудила себя не задирать брови слишком высоко. Заставить лицо окаменеть — то, что нужно на этих островах. Где-то там, в будущем любили повторять: незаменимых не существует, ценны только время, ресурсы и деньги. Здесь считали так же. Ничего не менялось, как любил повторять Ваас, а время и вовсе завязалось в бесконечный запутанный узел, из которого не выбраться. Эти люди и не пытались — знали, как быстро на место каждого встанет следующий. Вот и второй пилот улыбался почти безмятежно, пялясь в своё отражение в лобовом стекле, и продолжал лениво: — Надеюсь, стрелять ты сегодня будешь ловчее, чем курить. Уродец криворукий. Возвращению обидного прозвища заржал первый пилот, затрясся в такт вместе с вертолётом. Пулемётчик неожиданно присоединился, между смешками оправдываясь, мол, заряженный «травкой» табачок обостряет восприятие. — Оно и видно. В прошлый раз целую ленту высадил по зелёным чертям. Вместо чертей с татуированными рожами, — второй пилот поперхнулся шуткой и заткнулся. Вертолёт с упругим воем снижался, и даже тут на взгляд Мэл не обошлось без спецэффектов. Сердце проваливалось в пустоту. Клёпаный металл под ногами казался слишком хрупким и тонким — вот-вот развалится от тряски, уронит на скалы. Там же внизу где-то должны быть скалы, которые лижет море и полирует ветер, верно? Мэл отвернулась от спевшейся компашки наёмников-летунов, где прекрасно знали грешки друг друга и почти свято держались принципа «если что — один утащит за собой остальных». Ничего, у неё теперь тоже есть, за кого держаться. Но совсем по другой причине. — Я же говорил: чужие пошлые мысли меняют твой взгляд. — Не издав ни звука, «причина» усмехнулась со своего места. Ни капли упрёка, ни за самовольство, ни за «ведьмовство». Ни грамма ненависти — как же трудно к этому привыкнуть, до сих пор не по себе. И взгляд, от которого, как от стремительного нырка распаренным телом в прохладную воду, сначала знобило, потом отпускало. Синий-синий, как здешние заливы, только в море сплошь зубастые акулы, а в глазах теплота и толика одобрительного смеха. — Прибыли, командированные. На выход! — бросили из кабины не глядя. Сдвижную дверь с правого борта, конечно, предлагалось открыть самим. Этим занялся Джош, что несколько секунд не спеша пристраивал за спиной рюкзак и автомат, но сначала ещё неторопливей выдёргивал пальцы из бороды. У Мэл было время зацепить вид за дверным блистером. Мутное от грязи выпуклое стекло искажало всё и вся. Дом по ту его сторону казался расплывчатым миражом, пока не открылся в распахнутом настежь выходе во всей красе — белый в лучах солнца, уже растерявшего розовые рассветные оттенки. Тоже ослепительный. Клёпаное железо дребезжало, пол кренился и уходил из-под ног, пока вертолёт висел едва ли в метре над землёй точно напротив дома. Мэл заставила себя подобрать челюсть, отбивающую дробь в такт вибрации металла, и поднялась с прилепленного к бортовой панели сидения. Что-то неловко задела — сидение тут же сложилось, больно ударив под колени. Нет, как бы она ни храбрилась, со здешней техникой подружится ещё не скоро. Поэтому придётся загнать гордость поглубже и опереться на подставленную Алвином руку. Добраться до выхода на полусогнутых, высунуться, сощуриться от ударившего в лицо ветра. За бортом творилась настоящая свистопляска. Винты бешеным потоком воздуха гнали по высокой траве почти морские волны и срывали листву с кривого деревца, торчащего поодаль от группки своих собратьев. Зелёные ошмётки вперемешку с пылью закручивались вихрями, на зубах сразу же заскрипело, а глаза защипало. Мэл не к месту вспомнила очки — подарок Марека. Сцепила зубы и спрыгнула сама, — только чтобы Алвин вместе с тяжеленной амуницией не стаскивал ещё и замешкавшееся «тело». В последний момент её всё-таки подхватили, нечувствительно обвили поверх бронежилета за талию, аккуратно поставили, не позволив потревожить спину жёстким приземлением. Колени всё равно подогнулись, но как раз вовремя. Пригнуться. Вслед за группой полубегом прочь от бешено стрекочущего винта, от упругих струй, что уже не закручивали воздух воронкой, а придавливали к земле. Стрёкот сливался в сплошной металлический гул, подгонял в спину: вперёд, к цели, к диковинной для здешних мест архитектуре, слишком лёгкой, будто кружевной на фоне ослепительного неба. Дом. Беседка. Какое-то вполовину стеклянное строение. Мечта обитателя Земли, что сейчас или тысячу лет тому вперёд обитает в высотке, в крохотной квартирке-ячейке. Или — ещё хлеще — болтается где-то на орбитальной станции, видя планету исключительно сквозь иллюминатор. Дом на просторе, на самой вершине холма, открытой всем ветрам, а ещё непременно с видом на океан — блеск, лазурь и бирюза, почти сказка. Сказка рассеивалась шаг за шагом по кривым мосткам, переброшенным через невесть откуда взявшуюся на вершине холма воду — то ли сток, то ли бьющий из камня родник. Вой и стрёкот за спиной отдалялись и таяли. Воздушные вихри укладывались обратно в пыль и траву, замирали в кривых мелколистых деревьях и резных пальмовых лапах, будто в гнёздах. Древесина под ногами немилосердно трещала, и вообще оказалась древней, гнилой и рассохшейся одновременно. Ступеньки, к которым вели мостки, в нескольких местах провалились, обратились в труху. Беседка, которую когда-то полувоздушным чудом прилепили на самом краю уступа, зияла ломаными дырами в перилах. Вертолёт наконец улетел, на какое-то время оставив после себя звенящее молчание да скрип нелепой стрельчатой железяки, что бесконечно вращалась у крыльца вслед за ветром. «Флюгер» — вспомнила Мэл её название, а может, уловила в чьей-то памяти. Потянула в себя напоённый солью воздух. Поморщилась от внезапного привкуса крови и нытья сосудов в чьей-то голове, которой прямо сейчас не хватало дури. Пираты были уже здесь. Бесцеремонно снесли по дороге пролёт сетчатой ограды, прогремели колёсами по очередному деревянному мосту. Бросили машину у ещё одной покосившейся лестницы, где-то у подножия, может, ближе, — пульсацию парочки незнакомых сознаний глушил прорезавшийся вдруг звон воды. Здесь ещё и водопад. Красота, чистый рай, точно край света, с которого впору уйти в свободный полёт. Прыжком оторваться от каменного уступа и лететь высоко, как хищная птица, раскинув руки-крылья. Лететь, не падать. И не бежать, запыхавшись. В боку колет, пульс тяжким гулом раскалывает череп. Потом замирает, — сердце ухает вниз, резко, будто его вырвали, чтобы выбросить в окно с распахнутыми створками. Туда, к раззявленному проёму, чтобы с размаху стукнуться о подоконник. Лечь на него тщедушной грудью, высунуться наружу, опасно свеситься. Голова идёт кругом. Далеко внизу твёрдое, сплошь серое, но, кажется, живое. Вон как прыгает в глаза, раскачивается безумными качелями, будто дышит — вверх-вниз, вверх-вниз. Притягивает. Уже кого-то притянуло, разом вышибло жизнь, забрало всё дыхание себе, чтобы шевелить гигантской грудной клеткой, затянутой в асфальт и бетон. Серая корка и правда вздымается, зовёт туда, где отвратительным ореолом размазалось бурое пятно. Нет, нельзя, нельзя падать! Нужно оттолкнуться сильнее и лететь, так легко, как взлетают по обе стороны от распахнутого проёма подхваченные ветром прозрачные занавески. — Чёрт… — Невесомая материя всё вилась перед глазами и липла к лицу, заставляя Мэл трясти головой в попытке от неё избавиться. Грёбаное липучее видение. Нутро от него вымерзало напрочь, знойный воздух кололся льдом, перед глазами мельтешили цветные пятна — прочь их, прочь! Не понять, чья картинка. Не этих же двоих в неизменном красном тряпье, что с автоматами наперевес вырулили откуда-то из-за той самой каменно-стеклянной постройки справа. Нет, эти всего-навсего очередные Ваасовы гориллы, плюсом к ещё двоим со склона. У них всё просто: рыщут, чем бы поживиться, в приоритете дармовая дурь, на втором месте — собачья команда «охранять», полученная от главаря. Уже закинулись и потеют, воняют сквозь поры приторно, почти по-мертвецки, но качать права перед автоматчиками группы Алвина пытаются бодренько. Джош и Хейл, выступившие вперёд по короткому кивку командира, оказались сегодня в ударе. После пары обезьяньих визгливых выкриков пираты угомонились, даже сквозь марево заглоченной наркоты уяснив: с пассажирами Хойтова вертолёта придётся считаться. Тот странный контакт, в котором сквозь оконный проём вниз выливался ужас, совсем потерялся, оставив после себя грызню между лопатками и пустоту потери без возврата. О, Мэл сама прекрасно помнила, как это бывает: мир дрожит и схлопывается, а говорящие головы-голограммы по всем каналам долдонят и долдонят о гибели брата. В памяти Алвина другие головы с мерцающего синим древнего экрана также равнодушно несли любопытному миру сенсацию о стрельбе в детском лагере. Тут что-то похожее, но ничего пока не понять, слишком много помех. Впереди Алвин закрыл от пиратов огромной своей фигурой вместе с рюкзаком и винтовкой, точно и правда обратился в небоскрёб. Зря. Эти вроде уже притихли. Только из дома душными волнами накатывала знакомая темень, — да, Ваас там, внутри, кипит от ярости, хоть пару минут назад интересовался тем самым строением из камня и стекла. То ли оранжерея, то ли лаборатория. Дверь распахнута настежь, как окно из видения. Воздух внутри кто-то сгустил настолько, что его можно ворочать пластами. Кажется? Чёрта с два, всё-таки нет, но что-то подсказывало: могло, вполне могло, здесь можно увидеть что угодно. Здесь свет пробивал грязные стёкла и, пропитываясь странным маревом, путался в растениях, которые плотным зелёным слоем окутывали изнутри стены. Здесь из ящиков на отдельных полках, стеллажей, кадок и горшков торчали побеги и листья. Здесь лианы змеями свесились из-под потолка, сплелись и извивались под тихий гул и бурление. Жили, шевелились, дышали. Они и вправду шевелились и замерли, как только Мэл моргнула, — будто спешили разубедить в своей разумности. Бред какой. Всё вместе взятое бред: подвижные растения, трубки с белым светом, невесть зачем включенные днём — это ведь они гудели на одной невыносимо назойливой ноте. Им вторили насекомые, что тучами метались в странном помещении. Бурлило где-то там же, внутри, облаками пара расплывалось над плоской вершиной холма. Мэл обнаружила себя замершей столбом на низеньком крыльце дома — когда это она за спиной у бдительного Алвина умудрилась сюда добраться? До неё самой добрался пар, липкий, сладковатый, от него кружилась голова, а предметы перед глазами чуть расплывались и светились подобием солнечной короны. «Доктор Э. Кто это?» «Да так… Один старый химик вроде бы. Приехал на остров сбывать наркотики на чёрном рынке, вероятно, бежал от закона. Не знаю точно… Пару раз я брал у него книги». Вот оно что. Мэл зашипела, давя желание изо всех сил хлопнуть себя по лбу. Нет, этого не нужно, не поймут. Эмоции взять под контроль, как бы ни хотелось их выплеснуть в момент, когда так осенило. Ну конечно! Про Доктора Э. она уже слышала от Бенджамина, «штатного» пиратского врача. Как раз тогда, когда Ваас с чувством и расстановкой потрошил в пещере под скалой первого китайского шпиона. Ну да, в кровавой пелене, что смыла остаток дня, немудрено забыть обрывок утреннего разговора. Бен тогда, помнится, без конца озирался на рычащего главаря, дёргался от резких выкриков, голову втягивал в острые плечи и спешно бормотал: — Химик… Приехал сбывать наркотики… Оранжерея, выходит, и есть лаборатория. В ней этот самый «старик-не-старик», от которого образованному Бену перепадали книги, готовил свои зелья для «чёрного рынка». Результаты трудов продавал Хойту и пиратам, — как же, мать их, мило у них всё устроено. Отрава исправно варилась, из натурального, мать его, сырья — вон, посреди оранжереи добрый Доктор заботливо расставил ящики. В них глянцем отливали шляпки грибов, уж явно не слишком съедобных. Сид бы обзавидовался, да что там — душу продал за природные смеси, которые дурманили уже одним только паром. Сид всегда интересовался подобным дерьмом, а она, идиотка, не придавала этому значения, блуждала в вечном тумане от болеутоляющих. Сид, чёртов предатель. Докторишка местный ничем не лучше: Бенджамин, кажется, упоминал о том, что «старик-не-старик» всю свою дрянь глотает первым. На Мэл вдруг накатило отвращение, поднялось кисло-едкой волной тошноты, а втянутый сквозь зубы воздух как назло опять оказался приторным. Трупная сладость. Или это изнутри дома потянуло тленом и запустением, когда рука сама собой нажала на ручку. Дверь, нелепо сложенная из белых планок и тёмного стекла, отворилась со скрипом, еле слышным, будто у петель не хватало сил. Под подошвой хрустнуло, когда Мэл перешагивала порог, — звук хлестнул по нервам, но следом шёл Алвин, при нём не следовало дёргаться слишком заметно. Физиономию тоже лучше контролировать — конечно, не ради химика-наркомана, а для старого знакомца, что ошивался сейчас прямо на первом этаже. Надо же, в конце концов, как-то рассказать Ваасу о господах-китайцах, если от этого зависит всё задание. Он где-то здесь, совсем близко. За полосой полумрака, что лежала прямо за порогом — слишком темно после дневного света, не ослепнуть бы. Силуэт Алвина на миг заслонил отпечаток проёма. Дверь с доходяжным стоном закрылась сама, сделалось ещё темнее. Под ногами опять то ли скрипнуло, то ли взвизгнуло — что за дрянью здесь застелили пол? Что-то потёртое, с остатками глянца поверх выцветшего узора, к тому же звучит противно, но надо шагать к большим окнам с обычными прозрачными стёклами прямо впереди. Там светло и не придётся щуриться. Там кто-то обитает, иначе зачем в середине комнаты круглый обеденный стол, холодильник ещё древнее, чем в казарме у наёмников, горки тарелок и с виду вполне свежие овощи и фрукты на полках. Там ведь кто-то живёт, правда? Тихий, незаметный — наверное, такими могли быть привидения, если бы они существовали и поддавались чутью. Только зачем призраку кухонная утварь и пища? Ваас тянул скорее на беса, чем на бесплотного духа, но умел появляться так же бесшумно. Выжидать тоже умел, если нужно, даже молча, — Мэл прозевала его появление всего-навсего в паре шагов от себя, но голос невозможно было игнорировать. — Охуеть, кого я вижу. — Его ухмылка за месяц совсем не изменилась — такой же кривой, презрительный изгиб. Ирокез так же топорщился иглами дикобраза, и казалось, задевал верх проёма-арки, ведущего влево, когда главарь качал головой в театральной досаде: — Надо же, какие гости, и никто не предупредил. Ну босс-то наш ладно, как обычно занят, — он сделал паузу и потянул в себя воздух так сильно, что крылья грубо очерченного носа затрепетали как у зверя, унюхавшего добычу. Мэл же «унюхала» ненависть, путаную, с множеством адресатов, но слишком сильную, чтобы тут же не прикрыться блоком. Надо же, отвыкла. Многое забыла, а он вот не забыл — вон, зыркает мертвецки мутным взглядом. Зрачки с точку даже в полумраке, язык елозит по воспалённым ранкам на губах — сухой, будто злость разбудила жажду. Сам натянут, как пружина, хоть с кажущейся ленцой только что опёрся задницей о стену около арки. Повёл бронзовыми плечами, застыл, прищурился прямо перед собой, ни на кого не глядя. — Занят наш дорогой босс, конечно занят! — заорал вдруг, выкатив глазищи, мерцающие зеленью, как у кота. — А остальным просто похуй, блядь, всем похуй, нет чтобы предупредить Вааса о дорогих гостях, как же: ведьма и белобрысый Викинг собственной персоной! Он картинно хлопнул себя ладонями по бёдрам, затянутым в сизую, лоснящуюся джинсу. Так вроде бы называлась эта плотная материя — да и чёрт бы с ней, там всё на месте, от блестяшек на лямках до засохших блёклых брызг. Они точно не померещились в неверном свете — то ли старые, ещё с показательной экзекуции китайского лазутчика в гроте, то ли недавние, а может, всё вместе. Ваас примолк, задохнувшись в рычании, — Мэл чуяла, как кровь клокочет под красной майкой в широкой груди. Знала: тишина будет недолгой, и, кусая губы, слушала монотонные скрипы старого дома, обитаемого и пустого одновременно. Хозяин дома был где-то рядом, за тонкой стеной — старика Мэл тоже чуяла, только нащупать никак не могла, отброшенная волнами Ваасовой ярости. Собственная злость поднималась в груди колючим комом, приходилось держаться, чтобы не стискивать кулаки. С Ваасом так нельзя. Он найдёт малейший повод прицепиться. Если совсем уж приспичит, взорвётся просто так или найдёт причину в одном из бывших своих командиров. Например, в длинном шведском снайпере, что вдруг бросил тренированный отряд и перевёлся поближе к боссу. — Крысам лишь бы копошиться, шнырять, где не просят. Деловые, блядь. — Он подался вперёд, явно чтобы держать в поле зрения Мэл, но наткнулся на фигуру в чёрном. Алвин преградил дорогу и застыл высоченной скалой-монолитом, которую, казалось, не сдвинуть ни силой, ни злостью. Про оружие тоже следовало забыть — о, Ваас не дурак, тут же понял что к чему и задвинул автомат подальше за спину, громко задев колодкой мушки кухонный стол. — Этих Хойт прислал. Возись теперь, хуй знает, что с ними делать. Чуть что — сразу Ваас… — Всколыхнулось у Мэл в голове. Иногда он умел себя контролировать. Когда речь шла о послушании Хойту, когда на широкой жилистой шее натягивался невидимый поводок, чтобы рывком вернуть «царя и бога» на место. Гадко. Каждый раз противно и жутко на это смотреть — горло смыкалось, будто его тоже сжимали ошейником. Алвину тоже мерзко — вон как скривился, только внутри заворочалась горечь. Ваас, конечно, истолковал гримасу по-своему и ощерился, как потревоженный в засаде варан: — Ты тоже крыса, Викинг. Породистая белобрысая крыса. Лазал тут по дебрям, размозжил херову кучу голов, а сам высматривал, вынюхивал. Не-не-не, молчи! — Мэл чуяла, как бурлит слюна на чужих дёснах, оголённых в оскале. Ловила кипящую злобу и, кажется, могла ощутить, как её волны разбиваются о ледяное снисходительное спокойствие. О, теперь до конца понятно, чем именно великан-швед всегда бесил Вааса. Взглядом сверху вниз, каменным лицом, идеальной правильностью действий. Ни грамма слабостей, — это Мэл не повезло их увидеть и прочувствовать. Или наоборот — хорошо, что вовремя увидела. Теперь знает, как действовать, если скала изо льда пошатнётся, и не допустит падения. Даже перед диким жаром, от которого, кажется, шевелились волосы, будто внутри главарь по-настоящему горел. — Ты всегда был соглядатаем Хойта. Думал, блядь, я слепой, да?! — проклокотал Ваас. Каким-то чудом умолк, — тишина упала душной пеленой. Стало слышно, как скрипит у дома стрельчатая железяка, да чьё-то сердце стучало неровной дробью прямо в соседней комнате, где на краешке стены отпечатались причудливые цветные блики. — Хойт послал меня с группой на боевое задание. С тобой мы пересекались не настолько часто, чтобы я мог быть соглядатаем. И сейчас явно не время говорить об этом, — проговорил Алвин с идеальной расстановкой. Только под чёрной рубашкой чертила линию струйка пота, неожиданно ледяная. Мэл даже вздрогнула. Поняла, что сама взмокла от напряжения. Подняла руку, сгребла кепку пальцами, потянула вниз, стирая влагу со лба. Ваас шелохнулся, пока медленно, потревожив как всегда убойную смесь своих запахов: пот, перегар, трава, сгоревший порох и старая кровь. — У нас важное задание, — предупреждая новый взрыв, с поистине вселенским терпением повторил Алвин. — Мы здесь сколько угодно можем изображать пауков в банке, но китаёзы приближаются. Сумасшедшая злость, пока скрытая — будто лава застыла на пути у нового потока. До невозможности тихо — в этом доме всегда так? Разве нет здесь древних механических часов со стрелками, разве не должны эти штуковины тикать? Разве птицы не должны селиться под скатом крыши — но даже там ничего не шуршало. Душно, страшно душно. Алвину-то каково? Вчера вон как скрутило, это ведь правда было только вчера? К тому же дом этот, кажется, сдавливает потолком и стенами, смыкается, душит, а снаружи такой белый и солнечный, будто приманка, а на деле капкан. Алвин знал о хозяине дома то, что от Мэл пока ускользало, вилось, как наркотическая дымка, не даваясь в руки. Знал. От знания в нём просыпался холод, ворочался, будто живой, царапал ледяными когтями. Холод мог разбудить болезнь, — к чёрту, надо вырвать его к чертям. Алвину нужна поддержка. Прямо сейчас, просит он или нет, тем более, не попросит ведь даже мысленно! — Он забыл, наверное, того шпиона, которого потрошил в пещере. В прокуренной голове память короткая, — процедила ядовито. Вклинилась перед Алвином — то, что нужно, чтобы перетянуть внимание. Заслужила в ответ жуткий фосфорический взгляд. Ваас выпучил глаза до алых от лопнувших капилляров белков, задрал брови и сморщил лоб так, что казалось, сейчас из страшного шрама брызнет кровь. Потом вдруг прищурился. Повёл головой, будто разминая мощную шею, откинулся лениво обратно на стену. — Я что-то не помню, чтобы миноискателю давали слово. Тебя спрашивали, тупая ведьма? — «Тупая ведьма» видела в китайской башке… — Мэл прикрыла веки. Вселенского терпения не было — собрала всё, что есть, и продолжала, пользуясь натянутой паузой: — Видела, что китайцы планируют нападение на форт. Захватят партию товара, переоденутся в твоих… пиратов. Влезут внутрь, а там — дело техники. Сожгут, захватят. Нравится? Не понравилось. Заворчал, забурлил, как вулкан, — даже перед прикрытыми веками потемнело. В горле высохло, — кажется, тараторила на одном дыхании, чтобы не перебил. Он не перебивал. Учуял правду, не иначе носом, и сейчас подозрительно втягивал воздух, будто по запаху искал «китаёзов», которым можно снова вспороть живот. — Ты, ёбаный миноискатель, — осклабился наконец. — Вот и ищи, указывай поживей. — Если не ошибаюсь, Ваас, тебе никто не давал права затыкать тех, кто в непосредственном подчинении у Хойта, — подал голос Алвин, будто пригоршней льда сыпнул. Мэл перевела дух и прислушалась к ощущениям: надо же, вулкан немного угомонился. Впрочем, как он там сам говорил? «Достаточно найти нужные ниточки, у всех они есть». Всё правильно, у всех. У Мэл здесь, похоже, были свои невидимые нити и тянули они туда, где на стенах лежали цветные блики. Где билось сердце, неровно и часто, как у птицы: летать! Летать, не падать, только летать! — Надо проверить хозяина дома. Мало ли, что у него на уме. — Мэл бесцеремонно шагнула мимо Вааса в проём-арку, к бликам и мечущимся перед лицом занавескам в раскрытом настежь окне. Ей не препятствовали, только ощерились в спину почему-то самодовольно: — У Дока Э. давно уже ума нет. Хе-хе. Чёрт с ним, с самодовольством. Потом, всё потом, сейчас главное ухватиться за нить, поймать неуловимое. В конце концов, ничьё сознание ещё не ускользало от ведьмы так долго. За аркой ведь не пусто — просто эта душа умела прятаться, кажется, в первую очередь от себя самой, но ведьма вытряхнет из неё все тайны. Первой раскрылась тайна бликов. Стёкла, которые снаружи, среди белых стен и едкого солнца смотрелись совсем чёрными, вдруг проступили вставленными в раму узорами из цветного стекла. Витражи. Завитки и зелёные листья, по центру крупные алые бутоны, — во всём этом чудно́ рассыпался свет. Дивные цветы, здешние или нет — неясно, да и неважно. Сказочные, откуда-то из детства, когда можно гоняться за солнечными зайчиками, никто тебя не осудит. В комнате с распахнутым окном по стенам тоже прыгают солнечные зайчики, правда, нецветные. Кроме летучих занавесок, играть с ними больше некому. Только на сером асфальте, что всё ещё кажется живым и дышащим, далеко внизу люди в одинаковой одежде засыпают песком неровное бурое пятно. — Давай, смотри. К Доку в башку заглянешь — будто закинешься, наслаждайся, — мысленный голос Вааса ощутимо толкнул в спину. Мэл заставила себя не оборачиваться, точно зная: если что, проход-арку загородит Алвин. Полностью, сильно пригнувшись, всей своей чёрной фигурой вместе с экипировкой. Ни за что не пустит — прошло то время, когда снайпер подчинялся взбалмошному главарю и шёл туда, куда тот ткнёт грязным пальцем. Вот, значит, где Бенджамин затаривался зельями, которые в правильной дозировке можно было использовать вместо болеутоляющих. Теперь ясно вспомнились жалобы пиратского врача: вся медицина у Хойта за проливом, для наёмников. На северном же острове препаратов вечно не хватало. Ваасу вместе с его отребьем зубы затыкали остатками, — авось и так не повыздыхают начисто. А «старый-или-не старый химик» хорош ещё и тем, что у него можно разжиться книгами. Какими угодно, вплоть до поэзии, притом классической. Через тысячу лет классика должна стать таким обширным понятием, что Мэл, честно говоря, плохо представляла себе, что к таковой относить. И уж тем более понятия не имела о содержании книг из этой комнаты. Великое множество, целые стопки, да что там — высотные здания и горы раритетных бумажных книг. В шкафу на полках и на самом верху под потолком, на письменном столе, даже за копию которого через тысячу лет коллекционеры отвалят космическую сумму. Под столом, на полу, на древнем кресле-шезлонге и около него. На круглом полированном столике по правую руку, рядом с другой невообразимой древностью — бумажным глобусом [1]. Мэл не выдержала — остановилась и пальцем принялась обрисовывать очертания ближайшего материка. Кажется, Южной Америки, точнее не разглядеть, — цветной полумрак выедал глаза. Они похожи на солнечные пятна из витражей — такие же разноцветные, только без глянца. Красные, пурпурные [2] зёрна рассыпаны по мискам в оранжерее-лаборатории. Хочется запустить туда пригоршней ладонь и перебирать эти зёрна, пересыпать долго-долго, чтобы потом всё-таки попробовать пару-тройку на вкус. Проверить, а правда ли от них можно летать. Не падать, не разбиться — оттолкнуться от края и взмыть к облакам. Это ещё откуда? Точно не из головы Вааса: слишком сонно, будто в тумане, без ярости, зато с очень старой тупой болью под сердцем. И занавески, чёртовы занавески, которые вдруг метнулись перед лицом в последний раз и сложились в тощий бледный силуэт. Вот это уже совсем не глюк и не картинка из чьей-то памяти. Он, наверное, всё это время тихо стоял в закутке у лестницы на второй этаж, а Мэл брела слишком медленно и слишком часто озиралась, чтобы сходу наскочить на щуплую белёсую фигуру. И даже сейчас не решилась развернуться сразу, только зацепила взглядом грязно-бирюзовую куртку, похожую на верх ненавистной медицинской униформы. — Я могу вам помочь? — прошелестела фигура. Мягко, будто и в самом деле крайне интеллигентный призрак, — после огненной бури под названием «Ваас» Мэл даже решила, что слегка оглохла. Скосила глаза: химик и впрямь был наряжен в куртку медика. Или лаборанта из Сектора Б — чёрт возьми, те ведь тоже как на подбор были бледными и синюшными, как пещерные грибы. Из грибов этот тип варил для Хойта свои дрянные пилюли, тот травил ими весь мир. Лаборанты с автоматизмом фанатиков выкачивали соки из людских тел, которых нужно было больше и больше, потому что большая шишка из их науки сказала: в этом будущее энергетики. Упыри, все чёртовы упыри. Все они, безо всяких кавычек и переносных смыслов. — Если мистер Хойт желает чего-то нового, — я ещё не варил. Это дело разработки требует, да… — мягкий голос понизился до подобия очень далёкого птичьего гомона. Это почему-то стало для Мэл последней каплей, чтобы оскалиться и развернуться так стремительно, что блёклый круглый коврик с грязной каймой взвизгнул под подошвами. Доктор и сам походил на тощую сморщенную птицу крупным носом и седыми волосами, торчащими на макушке хохолком. Птицу без крыльев, только с морщинистыми лапками и сплетёнными напротив груди тонкими пальцами. Птицу, что без конца хлопала в цветном полумраке крупными съёженными веками, бурыми от воспаления. Старик, точно старик. Изобретал тут фальшивые крылья, потому что сам не умел летать — никто не умеет, зато упасть и разбиться проще простого. Ещё один убийца из тех, кто действует исподволь. Как Сид. Как «упыри» из Сектора В. Как она сама, чёртова ведьма. Мэл поняла вдруг, что не может больше терпеть собственной липкости. Пот градом катился по лбу и вискам, щекотал подбородок и шею, приклеивал к ней вонючий от синтетики ворот бронежилета. Утереться бы, нет, не ладонью, там пристала грязь — вон, на глобусе слой пыли. Можно кепкой, которая очень кстати всё ещё зажата в кулаке. Мэл шевельнулась, дёрнула рукой к голове, наверное, тоже излишне резко. Потревоженные солнечные пятна отпрыгнули прочь по стенам, а перед глазами заметались летучие занавески. — Агнесса? — голос Доктора Э. неожиданно обрёл силу. — Девочка, как ты выросла!