Цивилизованные люди

«Агнесса». Имя-вспышка, блик, что мигнул в пыльном стекле и тут же погас, рассыпавшись тысячей осколков-брызг. Бурые брызги на сером асфальте. Их снова и снова засыпают песком, потом сметают вместе с непонятными грязными комками, от вида которых почему-то начинает мутить. Мётлы у работников яркие, с длинным ворсом издевательского салатного цвета. Комья липнут к нему, иногда крошатся, показывают своё нутро. Там, в смеси тёмно-красного с бетонной пылью, отчётливо виднеются волоски — светлые, почти льняные, тоненькие. Детские. Агнесса… «Непорочная», «агнец». Имя и его значение для Мэл следовало сразу за картинкой, будто тоже прилипло к смеси крови, песка и волос. Отец знал, как назвать свою дочь. Как ещё называть кроху с головой, покрытой светлым пушком, что позже, к двум годам, превратился в жидкие, но вьющиеся льняные прядки. Агнесса — ангел с локонами-нимбом и неуклюжей тягой играть в догонялки с солнечными зайчиками. Там, где их больше всего — у окна, в лёгких тюлевых занавесках. Агнесса и сама как солнечный зайчик, быстро гаснущий отблеск, не уследишь за ней толком, взгляд отвёл — уже нет рядом. — Волосы обрезала. Зачем? — По-птичьи тонкая старческая ладонь скользнула у Мэл по виску, над ухом. Уже не в первый раз, царапнув то ли сухой кожей, то ли неровно остриженными ногтями. К чёрту. Негодование, шевельнувшись было под грудью тяжёлой волной, упёрлось в диафрагму, сдавило напоследок сердце и улеглось, почти прогнав мысль о том, что этими руками знаменитый на весь архипелаг химик варит отраву по заказу Хойта. Сморщенными пальцами перебирает и смешивает ингредиенты, грибной порошок соединяет с пластичной массой разного цвета, придаёт форму. Тщательно и с такой же осторожностью, с какой когда-то держал маленькую ручку. — Ничего, зато гуще стали. Я так и не научился заплетать косички. А тебе сейчас, конечно, некогда. Совсем некогда… — голос, и так чересчур мягкий, сошёл на нет. Шершавое прикосновение к щеке вызывало у Мэл озноб. Точно напротив меж явно воспалённых складок кожи блёкло мерцали глаза. Почти бесцветные, уставшие — Мэл никак не могла заставить себя заглянуть в них напрямую, да это и не требовалось. Перед ней, и впрямь как ленты кишечника под рукой Вааса, через боль и мучение разворачивалось прошлое. Глаза слипались с самого утра, — вчера опять засиделся допоздна над расчётами. Теоретические выкладки всегда занимали уйму времени. Их бы проверять сразу на практике, но домой такую работу не возьмёшь — химические опыты не для квартиры на десятом этаже. Работа. Чем закончился вчерашний вечер, когда незаметно перетёк ночь? Ах, да, все уже спали. Жена спряталась под одеяло с головой и наверняка обняла себя руками, будто в поисках защиты и тепла. Зато дочка как всегда раскрылась, раскинула ручки — ну точно бабочка выбралась из кокона, выпростав крылышки. Радужные-радужные, ещё и светящиеся — стены и потолок от них сплошь в пятнышках-бликах. Агни не засыпает, пока ночник, колба с узорными прорезями-витражами, не превратит детскую в многоцветную вселенную. Дочка. Умаялась, напрыгалась за день, пускай спит. Папа только тронет согнутые пальчики на ручке, не решаясь пощекотать ладошку, чтобы не разбудить своего белокурого ангела-ягнёнка. Волосёнки вон рассыпались по подушке подобием ореола, — папа так бы и смотрел всю ночь, но надо ещё привести в порядок кое-какие записи. Утро, что же всё-таки было утром? Глаза не разлеплялись, даже не болели — их жгло, будто от кислоты. Хотелось в туалет и пить, но пришлось заняться дочкой — она сама выбралась из кроватки и притопала к папе. Смеялась, трясла кудряшками-нимбом, смешила щекоткой. От смеха в голове толклась боль — обычный спутник вечного недосыпа, но неугомонная Агни всё-таки вовлекла папу в игру. Жены дома не оказалось, зато на дверце холодильника на магните висела записка. «Ушла за покупками, скоро буду. Сегодня у нас праздничный обед, есть повод». Резь в глазах не проходила, буквы расплывались. Нужно было накормить дочь завтраком, к тому же прямо на обеденном столе ждали записи. Расчёты не закончены, осталось совсем немного. Буквально пару знаков в формуле, которая должна сделать смесь стабильной. Очнулся над тетрадью, когда квартира заполнилась гарью от сбежавшей каши. Карандаш бросил как попало, — тот мгновенно скатился со стола, — чёрт с ним, некогда искать. Кухонные рукавицы тоже к чёрту, некогда. Кастрюльку схватить полотенцем, не слишком удачно — дьявол, как же горячо. На запястье наверняка вздуется волдырь, который лопнет завтра под краем лабораторной перчатки на вспотевшей руке. Жгучая боль будет отвлекать от работы — нужно сейчас же обработать ожог, но сначала открыть все окна, чтобы Агни не дышала гадким дымом. По стенам запрыгали солнечные зайчики, когда створки окна в гостиной распахнулись. Ветер тут же подхватил занавески, швырнул в лицо. По коридору протопали маленькие ножки дочки. Мазь от ожогов, где она? Чёрт возьми, что за бардак в шкафчике над раковиной? — Выросла, ещё красивее стала. Взрослый ангел, моя девочка. Агнесса, — голос шелестел сонным ветром, но Мэл вздрогнула всем телом. Сухая ладонь всё так же гладила её по щеке. Перед глазами стояло отражение в зеркальной дверце шкафчика в ванной. То же самое лицо, что маячило сейчас напротив бледным пятном. На нём причудливо разглаживались морщины, вокруг глаз исчезали складки, веки не походили больше на веки птенца-доходяги. Бледные губы наполнялись краской. В гримасе ужаса обнажались зубы, не жёлтые пеньки в опущенных дёснах, а здоровые, молодые. Зеркало отражало часть гостиной: распахнутое окно, рядом — диван, низенький даже для двухлетней крохи. В солнечных лучах детская фигурка в нежно-розовой пижамке будто светилась сама по себе. Мелькнула вспышкой напоследок, прежде чем взобраться на спинку, а оттуда — на широкий подоконник, где ждали, пока их поймают, пятнышки-блики. — В этом доме для тебя есть комната. Слышишь, Агнесса? Папа ждал тебя, берёг комнату… — глядя куда-то прямо и сквозь, бормотал старик, улыбаясь глупой и счастливой тенью улыбки. У Мэл разболелось в груди — что-то плотное разрасталось с каждым мгновением, распирало, толкалось, грозя разломать рёбра и раздавить сердце и лёгкие. Не пускало наружу слова — они копились в горле, душили чувством, которому никак не подберёшь определения. — Пойдём, девочка. Я покажу. — Старик дотянулся до свободной ладони Мэл. Тронул едва-едва, будто опасался, что призрак дочери, вдруг воплощённый и повзрослевший, растает в цветном полумраке витражей. Иллюзия, в которой слоями накладывалось друг на друга прошлое и настоящее, рассыпалась окончательно. Может быть та, кого Ваас называл «грёбаной принцессой», когда-то отдёрнула бы руку от чокнутого старого наркомана в грязной медицинской куртке. Харт-старший, помнится, страшно радовался, когда его «принцесса» в точности перенимала положенные по статусу манеры. О, у папочки была своя отрава. Куда до него этому старику, отравленному сначала горем и виной, а потом уже грибами. — Это на втором этаже. Тебе понравится, обещаю. — Птичьи пальцы царапнули запястье. — Кончай ломать комедию, старый хер, — глумливый голос Вааса не царапнул — резанул по нервам, но Мэл не обернулась. Только очень быстро отёрла о штаны испачканные в пыль пальцы и протянула руку старику. Молча — рот отказывался разлепляться, а неосторожным словом страшно было смазать эту улыбку, странную, счастливую и до жути больную. Хрупкую, как сам Доктор. Доктор Алек — к чёрту это нелепо-безумное «Э», придуманное охочими до дури пиратами. К чёрту брезгливость. Док ухватил за запястье — и впрямь будто птица вцепилась в тонкую ветку. Только бы не качнуться, как шаткая верхушка, под ментальным весом того, что без конца и края переживал старик. Солнечный день с открытыми окнами и сгоревшей кашей застрял записью в неисправном проигрывателе. Сколько раз уже дверца хлопалась о шкафчик, трескалась, и, отразив напоследок перекошенное лицо, осыпалась осколками в раковину и ванну. Отец срывался с места — всего несколько метров, едва ли десяток шагов, ближе, ещё ближе, «в этот раз успею». Ветер ли вовремя захлопнет створку, замешкается у подоконника фигурка в розовом, крошечная и смешная, как солнечный зайчик. Или ловкие папины руки крепко схватят фигурку под мышками, прижмут плотнее, никогда не отпустят, и — самое главное — в этот раз всё будет иначе. Где-то Мэл всё это уже видела и слышала. В бело-металлическом стерильном помещении, привязанное к страшному столу, что-то подобное когда-то исторгало из себя мускулистое «тело» в тёмной от пота красной майке и сизых джинсах. Пялило звериные глаза, скалилось. То грозило и оскорбляло, то бормотало что-то про крыс, всегда делающих одно и то же. — Двуличная тварь… — презрительно выдохнули прямо в мозгу. Это же «тело» никак не могло угомониться и здесь. Остро захотелось обернуться, глянуть в искажённое злостью лицо, прямо в карие с зеленцой мутные зенки. Оскорбился, надо же. В башке с ирокезом так и колотился вопрос: чем один наркоман лучше другого? Да и чёрт с ним. Пульс старика заполнил для Мэл всё восприятие, всё пространство — утих даже скрип старой лестницы под ногами. Ритм вкривь и вкось да рваное, поверхностное дыхание. О, это сердце просто обязано быть сильным, иначе разорвалось бы ещё в день, который Док прокручивал в голове раз за разом, надеясь наконец успеть. Да и потом имело миллионы шансов остановиться, но как-то ещё билось. Сколько долгих, бесконечных десятилетий Док жил со всем этим? Мэл никак не могла поймать точную цифру — срок, за который молодой человек, подающий надежды учёный обратился в призрак самого себя. Он и сам не помнил, забыл даже имя жены, — у мозга оказалось намного меньше запаса прочности, чем у сердца. Когда старик приобрёл этот поразительный дом? А может, дом приобрёл себе хозяина, чтобы хоть как-то заполнить пустоту? Пустота не давалась, ускользала. Восприятие тыкалось в дверь, такую же белую, как и та, в которую упиралась на самом верху лестница, но наглухо запертую. — Проходи… — Эта дверь, конечно, не распахивалась сама собой. Её толкнул Док, но какая-то часть Мэл сжалась в комок, расценив жест как приглашение в ловушку. Не материальную, нет. Никаких каменных мешков, где среди ремней и клеток тебя растащат по частям, размотают изнутри, разбрызгивая кровь и вонь внутренностей. Никаких зенок, что жадно ловят твои корчи, никаких оскаленных ртов, из которых в предвкушении удовольствия брызжут слюни. Ничего такого. Только горло почему-то смыкалось, медленно, точно на него набросили удавку. Душно. От недостатка кислорода кругом шла голова. Чёртова кепка совсем смялась в потных пальцах — как бы незаметно для старика ткнуть её в карман на бедре, тут же выпрямиться, и смотреть, смотреть. Эти бледно-розовые девочковые обои, блёклые, в пятнах. Мебель, сплошь белая, потому что белое проще всего поддерживать в чистоте. Оба окна забраны полосками жалюзи, — здешнее жгучее солнце не должно беспокоить малышку. Малышку… У Мэл что-то щёлкнуло в голове, больно — перед глазами замельтешили тени. А может, они в самом деле расползались, когда под потолком вспыхнула лампочка. Попрятались по углам, чтобы оголить подробности обстановки, которая, кажется, опутывала невидимой сетью, стоило переступить порог. На потолке пузырились следы влаги — крыша, наверное, протекала во время тропических ливней. Книжки в ярких обложках, явно детские, обитали на полке напротив входа. Рядом приткнулась цветная коробочка — кажется, клоуну оттуда полагалось выпрыгивать с хохотом, стоило открыть крышку. Эту открыли очень давно и с тех пор не закрывали. Давно расставили кубики на низенькой тумбочке и на полу рядом — по виду очень старинные, с потёртыми наклейками букв. Тут же примостили деревянные фигурки, до крайности нелепые, — Мэл не представляла, как ими играть и разбираться не хотела. От каждой игрушки брала оторопь. Свет причудливо теснился в нише первого окна, падал на немыслимо старую лошадь-качалку, создавая иллюзию, будто её оседлал теневой сгусток. Мэл чувствовала, что увязает в этой светотени: воздух с каждым мгновением уплотнялся, тело становилось неподъёмным, точно в детской с розовыми обоями образовалась зона аномальной гравитации. Сумасшедшее усилие — и руку наконец удалось поднять, тронуть коняку за гнедую лакированную морду. Игрушка со скрипом качнулась, но теневой сгусток никуда не делся. — Нравится? — с болючей лаской выдохнули за спиной. Ни дать ни взять сквозняк прошуршал под крышей. — Я слишком большая, чтобы играть с ней, — Мэл качнула головой, изо всех сил стараясь придать движению неопределённость. В остальном, кажется, всё определилось. Агнессы здесь никогда не было и не могло быть, потому что к моменту, когда дом принял Доктора Алека Эрнхардта, она давно умерла. Выпала из окна квартиры на десятом этаже, перебравшись на подоконник со спинки дивана. Но старик в безумном помутнении изо дня в день ждал прихода дочери, не тронув детских вещей, что остались от предыдущих владельцев. Даже диван так и оставил прямо под окном, на вид совсем старинный, с огромными подушками под спинкой. Счастливым родителям так удобно наблюдать с него, как их малышка играет, учится или спит. У прежних хозяев, кажется, дочка была взрослее, но Док оставил и вещи не по возрасту. А сейчас готов снова взять чужачку за руку, подвести к приземистой койке и усадить, не отрывая глаз от того, что хочется видеть. Мэл инстинктивно тронула свои волосы. Под сердцем кольнуло, взгляд сам собой опустился на субтильные ладони, забравшие её пальцы в прохладный до дрожи плен. Какая бледная кожа, тонкие венки так и просвечивали, как сквозь пергамент. Старческий пигмент перемежался с пятнами заживших ожогов, явно химических — Док пренебрегал перчатками при работе с реактивами. Доку давно всё равно, что от каких-то там правил зависят жизнь и здоровье. Мэл с шипением выдохнула сквозь зубы, повела головой, сбрасывая сонную паутину, от которой в жилах застывала кровь. Над койкой замерла мини-копия наружного флюгера — интересно, какая сила должна была вращать эту штуковину в здешнем вязком воздухе. Разве вон тот вентилятор на стойке, но его не включали кто знает сколько лет — белые лопасти плотным слоем укрыла серая пыль. — Мне пора, — выдавила из себя Мэл, вынудила губы шевелиться. Старик вздрогнул, — койка скрипнула так слабо, будто он весил по крайней мере вполовину меньше положенного. Блёклое лицо пошло рябью, тревожа морщины и бугорок родинки на правой стороне лба. Док делал явное усилие, пытаясь переключиться на материальную фигуру прямо впереди. — Пора… я понимаю — работа. Нужно работать… — Тонкие, без кровинки губы искривила потерянная улыбка. Старик успел забыть, что пришелица явилась от Хойта. Воображал себе какую-то другую работу, более подходящую для девочки-ангела, но никакими потугами мыслить не прогнать было пустоту из этих до жути узких зрачков. Зрачки затягивали, и Мэл напоследок в них заглянула. Тут же забарахталась в душном водовороте, почти захлебнулась, но взяла себя в руки и вынырнула. Всё в порядке. Никакой мистики, никакого сумасшествия, просто память Доктора случайно вынесла на поверхность пустоту вполне реальную. Скала под особняком была полая, скрывала в себе гигантскую пещеру с выходом к морю. Интересная деталь, но совсем не важная, поэтому остальным необязательно о ней знать. Главное ведь, что старик не прячет там китайцев, правда? Спуск по лестнице дался с трудом. Ноги подкашивались, будто мышцы и впрямь перенесли нешуточную перегрузку. Какая-то сила пару раз ощутимо швырнула непослушное тело из стороны в сторону, пришлось ухватиться сначала за обшитую деревом стену, потом за перила. Только бы обойтись без шума, не выдать даже тени слабости. Только бы Ваас смотрел в другую сторону, но нет, он таращил наглые зенки как раз туда, откуда появилась Мэл. — Всё в порядке. Старик чист, — процедила она сквозь зубы, тщательно следя, чтобы отсыпать пирату как можно больше холодной стервозности. Кажется, переиграла. Ваас оскалился, подался вперёд и втиснулся бы в комнату с витражами, если бы Алвин не загромождал проём полностью с видом полнейшего ленивого удобства. — Чё встал, ни пройти, ни перелезть! Полдома занял! — вызверился главарь на бывшего подчинённого. О, как же бесил этот белоголовый швед. Всем, чем угодно: холодной ухмылкой, независимым видом и габаритами, которые к тому же могли сделаться помехой. Вот прямо как сейчас. Рычи не рычи — швед всегда выпрямлялся, равнодушно поводил плечами, чуть заметно искривлял рот и выдавал, ни капли не повысив голоса: — Стою, где считаю удобным. На этот счёт не было чётких приказов и предписаний. Ваас, конечно, закипал, но поделать ничего не мог. Мэл ловила его злобу и в этот раз старалась не улыбаться, хоть явственно чуяла: Алвин давно выработал ту линию поведения, при которой габариты не только бесили, но и вынуждали гасить гнев. Завидовала, честно говоря, хоть и совсем немного. Этот дом вытягивал силы и выдержку. Какая-то часть Мэл, по крайней мере, точно осталась на втором этаже. Рядом с Доктором Алеком, что так и застыл на койке, глядя на цветастое покрывало, чуть примятое его «Агнессой», которая опять ушла. Конечно, рано или поздно он опомнится и встанет, чтобы спуститься в оранжерею. Смеси не ждут, каждый грибной препарат нужно опробовать на себе — вдруг от какого-то да вырастут крылья. Ведь крылья точно не помешали бы Агнессе в своё время. — Здесь больше нечего делать. Китайцев нет и не было. Правда, это не значит, что их нет где-то… — Мэл постаралась состроить ухмылку, такую же мерзкую, как гримаса главаря. Персонально для него — знает ведь, что ниточки, за которые так приятно дёргать, манипулируя людьми, есть у самого. Да, так достаточно: гримаса стёрлась с потной меднокожей физиономии. Теперь можно тянуть самую чувствительную из ниточек — тем более, это отвлекало от собственной болючей пустоты под рёбрами. Слова тоже оружие, безо всякого ведьмовства: — Это не значит, что их нет где-то на твоём острове. — Без «миноискателя» разберусь… — проворчал глухо, как пёс, которому мешает цепь. О, конечно, он уже начал разбираться — в чёрных от загара и грязи пальцах до сих пор зажата коробочка рации. Каков молодец. За пару минут до возвращения ведьмы связался со своими обезьянами и велел пригнать дополнительный транспорт для подкрепления. Любезно присланного боссом, ненавистного подкрепления. Снаружи всё было по-прежнему. Время, наверное, здесь и впрямь замедлялось, будто гигантский змей, что кольцами обвил холм, в пещере под ним заглотил собственный хвост да так и уснул, замерев от собственного яда. Змея не разбудить — никто не сумел бы. Уж по крайней мере, не пара давешних пиратов и не снайперская группа во главе с Паулем. В отсутствие Алвина австриец успел взять в оборот и пиратов, и дом старика-химика был грамотно оцеплен, притом так, что никто не маячил на глазах. Оно и правильно — Мэл откуда-то уловила, что на холм захаживают леопарды. О дикарях, бывшей семейке Вааса, тоже забывать не следовало. Впрочем, он, кажется, не забывал ни на минуту, цеплялся за любой повод, чтобы разжечь в себе дремлющую злость. Даже если трепался совсем о другом, тянул то ли издевательски, то ли с недоумением и обидой: — Как ведьма притихла, вы только посмотрите. Зацепил старый придурок нашу ледышку, как есть зацепил. Блядь, вот это номер… Это он зря, ни хрена не обидно. Мэл в этот раз таки ухмыльнулась, заметив, как Алвин на ходу невзначай очутился между ней и Ваасом. Транспорт ещё не прибыл, спешить было необязательно, а злоба главаря, оказывается, совсем не мешала украдкой прощаться с домом, величие которого вблизи рассыпалось высохшим птичьим скелетом. Белые планки, которыми когда-то выложили стены снаружи, теперь в точности напоминали старые кости, выбеленные временем, ветром и солнцем. Беседка смотрелась тоскливой рухлядью — вот-вот обвалится в пропасть. Одна оранжерея стояла незыблемо, будто именно она, распространяющая яд, стала здесь главной, только она жила и бурлила. Всё остальное умерло. Внимание цеплялось за то, чего не замечало раньше. Вон, впереди, где сейчас шагали автоматчики, корягой торчало давно погибшее дерево. Вода в ручье уже не звенела, а призрачно, мёртво шептала. И только Ваас оставался верен себе. — Старый мудак дохуя яркий пример того, что делает семья со всеми вами. С цивилизованными. Какого он сюда припёрся, знаете? Дочка померла — он свихнулся. Из-за мелкой девчонки. Блядь, вы только подумайте — докторишка ёбнулся из-за семьи. Нет, он не успел вывалить всё это на окружающих. Только сочинил, обсмаковал слова, готовясь насладиться каждым не только в мыслях, но и вслух. О, он получил бы удовольствие, не важно, нашлись бы слушатели или нет, и только Мэл внутренне содрогнулась. Испугалась. Рядом мерными, уверенными шагами шёл тот, кто пережил такую же потерю, как и Доктор. Алвин. На мост через ручей он ступил первым, как положено командиру группы. Как положено командиру, обшаривал цепким взглядом каждый куст, пусть глаза то и дело заливал пот, давно пропитавший бандану. Алвин. Сейчас он в порядке, но лёд страха по сантиметру захватывал позвоночник Мэл. В прошлый раз болезнь вылезла наружу, когда снайпера задели за живое. Затронули чувства, которые он умело прятал, — да что там, тогда во всём виновата была упёртая ведьма. Сейчас ведьма решит проблему сама. Заткнёт главарю его поганую пасть, из которой вечно извергались одни только гадости, в тот самый момент, когда он уже потянул в себя воздух. Никаких смертей — надо же, в конце концов, быть дипломатом, если от этого зависит общее дело. Один-единственный спазм вон для того пирата, голопузого и губатого, что топал поодаль враскоряку с АК на плече. Один маленький импульс, прямо под колено — за походкой лучше следить, иначе запнёшься, когда ступишь с последней доски мостика на твёрдую землю. — Дерьмо… Твоя работа, ведьма?! — а Ваас-то догадался, вон как взревел. Когда под ноги с размаху повалилась туша, не замешкался, не оступился — слишком ловок. Преграду с дороги спихнул тоже сноровисто и быстро, тут же уставился на Мэл, по-звериному раздувая ноздри. Изо всех сил сохраняя хладнокровие, она нагло прищурилась в ответ: — Хочешь, чтобы я что-то пропустила? Слова, мысли — всё сбивает. Лучше помалкивать и не думать — ничего сложного, правда? Недвусмысленно язвительно и обидно, но, кажется, подействовало. Как он там говорил? «Можешь сколько угодно строить из себя ледышку, я уже привык». Тем лучше. Сам ведь всеми силами напрашивался на ненависть, сам установил такие правила игры. Пострадавший пират всё ещё барахтался в ручье, нелепо, как перевёрнутый жук, и слишком уж долго для сухощавой комплекции без грамма лишнего жира. Помогать особо не спешили, позаботились только о спасении автомата, наблюдая за потугами его владельца ухватиться за стебли ручейной травы. — Типичный водный организм. Наверное, простейшее, — едко заметили из-за спины голосом Пауля, и Мэл поняла вдруг, что «организм» совсем не в себе. Потому и цеплялся в мелкой воде за несуществующие столбы, что вырастали в ядовитых красках, а вместо брызг вокруг рассыпались разноцветные искры. Всё двоилось, троилось, распадалось слоями, раскрашенными во все оттенки спектра. Силуэты людей и деревьев жили какой-то своей жизнью, будто плавали в радужной топливной плёнке. Остроконечная крыша беседки росла, вспучивалась на фоне неба, как гигантский гриб, а сквозь почву прорастали щупальца, полупрозрачные, но живые. — Точно, простейшее. Не иначе, амёба, — подытожил Пауль. Ещё один специалист в области игры на нервах, мастер сарказма и гадких ухмылочек, но сейчас Мэл готова была сказать австрийцу спасибо. Контакт разорвался сам собой. Щупальца опали и рассеялись, радужное сияние погасло. Пират всё так же возился в скользкой жиже, пытаясь вскарабкаться на сушу и подняв в прозрачной до этого воде целую тучу ила. Вот они, значит, какие, пилюли Доктора Э. Молодец, старик, сработал на совесть, вон как пробрало Ваасова молодчика. Утянуло в цветное царство, будто внутрь того самого ночника из детской на десятом этаже. В замкнутую колбу — вместо крыльев и вольного неба. Что ж, за страсть к яду это даже справедливо. Мэл в последний раз взглянула на особняк, который казался теперь потёртой игрушкой. Потом как-то случайно покосилась на Вааса. Тот неожиданно оказался не в ярости, наоборот — совсем не возражал, когда кого-то из его подчинённых сравнивали с простейшим. Особенно если насмехался не Алвин, — вот тогда злоба разгулялась бы, но сухой и язвительный австрияк, кажется, попал в настроение. — Хватит. Вытаскивайте уёбка, а то шею свернёт к хуям! — велел наконец главарь. Стёр с лоснящейся физиономии ухмылку, тряхнул ирокезом, подгоняя исполнителей. О, если нужно, Ваас умел и соображать, и командовать. Даже в простейшее пока не превращался, каким-то образом оставаясь существом посложнее в равных для всех условиях. Ваас — особый случай. Тот, чьим приказам лучше подчиняться, вон и жилистый Хейл присоединился к пирату, что полез в ручей доставать напарника. Управились в два счёта, зацепив купальщика за ремень штанов, как рюкзак за лямку. Через пару мгновений уже продолжали движение. Плоская вершина, на границе которой скрипел и стонал ещё один флюгер, перетекала в каменистый склон. На двух пролётах сроду не крашенной лестницы сделалось страшно переломать ноги в гнилой древесине, но Мэл не могла позволить себе опираться на руку Алвина под глумливым взглядом главаря. Вот и водопад, настойчивый шёпот которого долетал до самой вершины. Здесь шёпот превращался в звон, вода живо прыгала по камням, и Мэл обозначила для себя вторую границу холма. Здесь заканчивалось марево дурмана — призрачная магия обиталища Доктора Э. — Прощай, Доктор Алек… — шепнула Мэл. Никто не услышал, — под очередным мостом гремел поток. Впереди громоздились валуны, массивные, серые, их каким-то чудом пробивали пальмы, прорастали в каждой трещине. Какое стойкое растение. Молодую поросль рубили и топтали, но она всё равно тянулась к солнцу. Надо бы взять пример, держаться. Ради Алвина, что мучился вопросами и то и дело заглядывал в лицо, отыскивая тени усталости. Ладно, Алвин, всё хорошо, просто отлично. Отголоски боли несчастного старика, конечно, неслабой дрожью отражались в ногах, но ведьма не запнётся, не ждите. Не зацепится носком ботинка за ржавую сетку, которой когда-то отгородили подступы к холму. Ведьме уж точно плевать на сальные взгляды четырёх бандитов, стерегущих за оградой транспорт. Ваас, конечно, явился сюда на вон том внедорожнике с размашистой эмблемой белого глаза поверх алой краски. Для группы Алвина пригнали пикап с просторным кузовом, но удивительно потрёпанный. «Марек такого не допустил бы», — Мэл скривилась, разглядев вмятины на кабине и дверь, углы которой крошились от ржавчины. В откинутой дверце кузова красовались дыры от пуль, крупные настолько, что сквозь них желтизной светился грунт. Замечательно. Явный автограф от дикарей, бывшей Ваасовой родни. Дикари… Мэл осознала вдруг, что прямо сейчас им на двух ржавых колымагах придётся пересечь местность, где люди местного племени в вечных стычках грызутся с бандитами Вааса, а значит, для ведьмы и здесь может найтись работа. В конце концов, она уже это делала. Душный полусон однажды не помешал засечь засаду. Сейчас надо так же, а лучше — вообще не спать ни в коем случае, пускай солнце обезумело и жарило вовсю. Сосредоточиться хоть на горячем ветре, что упёрся в висок, когда пикап набрал скорость. Под кепкой голова снова успела вымокнуть. В ноги колотился, дребезжа всё сильнее, железный настил, пока два авто в облаках бензиновой вони и пыли скатывались с тропы у подножия холма. Пыль быстро сменилась песком. Вода с двух сторон обступила узкий перешеек, вдоль которого тянулась дорога. Наверное, в шторма и ливни её просто смывало, — от этой неуютной мысли захотелось прижаться к плечу Алвина. Нельзя, слишком много глаз и ушей. Лишнее — отвлечёт от задания. Бросит в ненужный жар, вскружит голову, — зачем? И так тело внутри бронежилета тушилось в поту, а в мареве испарений рождались мелкие миражи. Хотя фляга, сунутая вдруг в руки ладонью в беспалой чёрной перчатке, миражом точно не была. Вода в ней оказалась прохладной, и Мэл никак не могла напиться, только старалась не жадничать, чтобы не захлебнуться во время очередной встряски. — Вода ещё не нагрелась. Это хорошо, — в сознании коротко вспыхнула ласковая улыбка. Мэл уловила её отголосок, хотела ответить по-быстрому, не утерев даже капли, стекающие по подбородку за шиворот, но Алвин отвернулся. Правильно, конспирация. Рядом с Ваасом вещь вдвойне необходимая. Джип пиратов сейчас маячил впереди красным пятном, и даже с расстояния в добрый десяток метров с места главаря тянулись протуберанцы эмоций. Гнев и злость, мрачное бурлящее ворчание. Что такое? Вряд ли дело в столбе из чёрного дыма, что мельтешил справа и впереди почти всю дорогу и указующим в небо перстом помечал один из аванпостов. Доки Валсы, или как их там. Именно оттуда Ваас намеревался отправиться в форт морем. Меньше вероятность столкнуться с дикарями, деревня которых совсем рядом. Безопаснее, по идее. Только вот идеи, все вместе и по отдельности, на этих островах имели свойство рассыпаться вдребезги на каждом шагу. По левую сторону на самых прибрежных камнях выросла радиовышка. Перешеек сузился до предела, и дорогу тут же заволокло рваными клубами дыма. Чёрного-чёрного, от него так и веяло жаром, треском жадного пламени и смертью. Источник Мэл рассмотрела прямо за собой, так и не преодолев тяги извернуться на скамье. Вцепилась в борт, зашипела: в группке низких деревьев пульсировал огонь и разливалась агония. В чьей-то памяти затухала картинка: в открытую кабину машины влетает закопчёная бутылка с пылающим хвостом тряпки. Звенит стекло. За пару мгновений огонь с рёвом встаёт стеной, скрадывает звуки выстрелов. Но не короткие тупые удары, с которыми пули ломают рёбра почти в упор. Боль приходит через один единственный выдох, привкус на губах отдаёт металлом и сырым мясом. Мир вокруг меркнет, остаётся только ненависть — поглощает всё и вся даже перед смертью. Враги, проклятые захватчики. Предатель Ваас, бич острова, убийца лучших воинов, поглотитель земель, по праву рода принадлежащих племени. Чудовище — как сказала Цитра — из-за него ракьят вынуждены тесниться на жалких клочках былых владений… Картинка погасла. Мэл закашлялась, но заёрзала по скамье, чтобы людским зрением ухватить остающееся позади. Там кто-то, одетый в обычное, гражданское, светло-голубым пятном распластался в траве. Дикарь, человек племени. Почти мёртвый, и от этого жалкий. Сейчас фигура дёрнется в последний раз и затихнет, но остаточные вспышки будут метаться по нервам ещё несколько мгновений, пока окончательно не умрёт мозг. Ваас, кажется, угомонился — уж он-то сразу рассмотрел, кто там подох в траве. Зато Мэл никак не могла проглотить вяжущий кровяной привкус. Она прикрыла глаза и почти пропустила момент, когда по обе стороны дороги встали заросли. Пульс гулко колотился в ушах, перекликаясь с дальним звоном какого-то колокола. Насчиталось всего с десяток ударов, прежде чем заросли поредели. Вот оно, северное побережье. Очередные хижины, которых пираты не строили, только латали чем попало, не трогая вывесок, на которых с трудом читались фрагменты слов. У въезда с дороги как всегда красовалась доска объявлений — слабый намёк на цивилизованность и организацию. К ближайшему столбу и дальше, с пятачка аванпоста тянулись провисшие провода, на удивление целые. Ах да, это ведь сигнализация. С её помощью вызывали подмогу, поэтому даже укуренный сброд поддерживал систему исправной. Встречающих не было совсем, аванпост окутывала тишина. Удивительно сонная, но обманчивая, потому что вся местная охрана обреталась на местах или слонялась по горячему песку между сваями домишек. «Доки Валсы». Мэл в очередной раз полушёпотом покатала на языке новое для себя название. — Шевелитесь, бля… — заглушив шёпот прибоя, простуженным леопардом рыкнул Ваас. Едва скользнул взглядом по бойцам Алвина, что выстроились вдоль кузова пикапа почти ровной шеренгой, потом по их командиру. Задержался на Мэл, еле слышно хмыкнул, задрав рассеченную левую бровь. — Ёбаные телепаты… Блядь. Пленницей с ней было проще. А теперь — соглядатай Хойта! Сначала прислали этого шведа, теперь «миноискатель». Хойт боится бунта моих пиратов? Похуй, у меня никто не дернется… — мысленно он рычал ничуть не тише, чем вслух. Подняв бровь в ответ, Мэл отвернулась. Никто не возражал, тем более, и впрямь пора было двигать к причалу. Мимо жилищ, отнятых у бывших владельцев, контейнеров с ограбленных кораблей, этих вечных тюков на поддонах. Мимо вонючего жирного костра, где шипела и стреляла резина от старых покрышек, подъёмника с крюком, на котором теперь могли подвешивать вовсе не грузы. Мимо древнего укрепления, что нависло над всем этим справа и пялилось в горизонт ржавым стволом древней даже здесь и сейчас пушки. Мэл засмотрелась на орудие, пытаясь приложить к нему собственные знания отдалённостью больше чем в тысячелетие, когда её окликнули. Тонким девичьим голосом, тем же, которым когда-то звали маму, истекая кровью на песке в Пиратской бухте. Тем же, которым в молчаливом вопле молили избавить от смерти, обращались к богам и людям, а нашли всего-навсего ведьму. — Кхун[1], госпожа… — сейчас маленькая пиратка, выдающая себя за парня, мыслила удивительно сдержанно, даже неуверенно. Мэл хотела было пройти мимо, но в чёрных раскосых глазах плескалась такая мольба, что ноги сами приросли к песку да так и застыли. Огромной — и в раскалённом солнечном свете особенно чёрной — тенью рядом сразу же возник Алвин.