Цивилизованные люди

Мэл знала, что это сон. Говорили, так не бывает, спящий не поймёт, где находится, пока не вскинется с бешено стучащим сердцем и не проглотит уже наяву застрявшие под горлом остатки кошмара. Выходит, бывает. В духоте, пахнущей пылью и растоптанными травами, палёным мясом и раскалённым железом, в липкой оболочке из пота сон и не думал маскироваться под явь. «Вот он я, — смеялся он, наваливаясь на тело неподъёмным параличом. — Видишь? Чувствуешь? А теперь попробуй, сбрось меня. Не можешь? Я так и знал…» Мэл до мозга костей, как хорошо знакомого врага, ненавидела паралич. Эту бессильную немощь, эту всесильную дрянь не стряхнуть было целый год. Да и потом она подкрадывалась ночами, заставляя в панике трепыхаться — лишь бы не поддаться, не проснуться снова бесполезной тряпкой. Сейчас Мэл не сопротивлялась. Она точно знала, чей это сон. Поэтому не шевелилась, даже когда страшный груз, казалось, выдавливал из лёгких остатки воздуха. Вокруг загустилась жара — время, наверное, за полдень. Самый солнцепёк, когда зной разрастался и разбухал, приобретал немыслимые объёмы и массу, придавливал к земле даже вездесущий ветер. Ветер устал и улёгся где придётся — то ли прямо в дорожную пыль, то ли в сплетениях веток. Не шелохнётся. В зарослях поселились тишина и полумрак. И только пелена испарений, казалось, обрела собственный разум и душу, чтобы зыбким маревом дрожать перед глазами и прилипать к раздражённой коже. От чёртовой влаги чесались веки. Если долго смотреть в одну точку, на бровях собирались капли, стекали вниз и без конца жглись во внутренних уголках глаз. А ещё комарьё — повезло пиратам на прибрежных и открытых аванпостах, там этой пакости не водилось. В зарослях, куда на вечную, почти ежедневную охоту забирался Алвин, всё было немного по-другому. Он умел не моргать в течение многих часов и не моргал бы совсем, если бы пот не заливал глаза. Бандана впитывала часть влаги, но с каждой минутой ожидания всё больше превращалась из куска ткани в стальной обруч. В пыточный инструмент, те самые «чётки боли"[1], которыми стародавние пираты сдавливали головы своих жертв, заставляя сходить с ума перед мучительной смертью. Впрочем, с ума Алвин сошёл и так, и сходил всё больше, с каждым нажатием на спусковой крючок. С каждым тяжким толчком отдачи в плечо. С каждой выпущенной пулей, и — неизменно — разлетевшейся от неё головы. Смерть мгновенная, без боли и осознания. Милосердная — Алвину претили пытки. Каждому своё. Если он в скором времени должен умереть, уйти вслед за ни в чём не виновным сыном, если ответов на вопросы не дают ни небо, ни люди, нужно действовать по-другому. «Как небу понравится, если кто-то возьмёт на себя его функции?» — усмехнулся он однажды криво сам себе, в очередной раз сорвав криком внутренний голос и не получив ответа. Рядом кто-то шарахнулся в сторону — Алвин не помнил, кто это был, зато сообразил: этот кто-то оценил ненормальный блеск в глазах «длинного шведа» и убрался прочь от греха подальше. Ну и к чёрту. Ангелу Смерти не нужны помощники, как ни к чему пытать и мучить. Он просто отправляет на небеса очередную душу, при помощи винтовки, которая сойдёт за косу, — что ещё делать тому, чью войну не санкционировал никто оттуда, свыше? — Вы это видели? — без звука спрашивал Алвин после того, как уничтожал очередную цель. Чаще всего он даже успевал увидеть результат — голова ещё одного дикаря взрывалась, разбрызгивая мелкую кровавую пыль и ошмётки покрупнее. Эти дикари все были на одно лицо, босоногие, татуированные и с автоматами, и, по словам мистера Хойта, подлежали истреблению. Алвину плевать на Хойта. На желания Вааса тоже плевать — пускай себе воюет со своей дикарской семьёй, рыча на каждом углу, какое дерьмо любая семья как таковая. Если бы сумел, Алвин вернул бы если не семью, то хотя бы сына, но всё было бесполезно. Мелькали, будто в тире, живые мишени. За один короткий миг превращались в мертвецов. Без шума и лишнего шороха под подошвами, без мельтешения в ветках одно «гнездо» сменялось на другое. В перекрестье возникала новая цель. Приклад толкался в плечо. Голова дикаря разлеталась под натянутый маниакальный шёпот, от которого болели губы: — Видели? Всё равно молчите… Не остановите? Да что вы мне сделаете?! Что сделаете сверх того, что уже сделали?! Небеса ничего и не делали — просто молчали. Светились сквозь неподвижную резную листву всё ярче и ярче, будто вспышка ядерного взрыва в замедленной съёмке. Иногда свет становился нестерпимым. Всё в той же дикой неподвижности листья принимались двоиться и троиться. В мозг раскалённым сверлом втыкалась боль. Приступ — всё, чего Алвин боялся в засаде. В такие моменты грохот пульса, наверное, слышен был на противоположном берегу речушки, что срывалась с уступа бурлящим водопадом и шумно катилась по камням дальше. По крайней мере, Алвину всегда казалось: и пульс, и одышка непременно его выдадут. Бред, конечно. Исполосованный листьями свет всегда приходил в норму. Картинка в окуляре прекращала, будто с мороза, мутнеть и расплываться, перекрестье смыкалось вокруг новой цели. Которая снова ничего не почувствует. В отличие от стрелка — вся спина вымокла от ледяного, липкого пота посреди тропического полуденного пекла. Где-то под диафрагмой пульсировала слабость, холодом тянулась по рукам, но Алвин успевал выстрелить до того, как она доберётся до кончиков пальцев. — Что? Вы? Мне? Сделаете? Вслед за мышечным усилием и раскатистым эхом всегда звенело в ушах, тихо-тихо, будто где-то далеко били стекло. Алвин представлял: это в небесах лопнули, раскололись песочные часы чужой жизни, которую мгновение назад оборвала его пуля. Иногда Алвин думал, что здешние пляжи усыпаны песком из таких часов. Остатки стеклянных колб под грубыми подошвами пиратов и наёмников перемалывались, тоже превращались в песок, который небо, наверное, использует ещё много раз. Для новых часов, чтобы разбивать их опять и опять. Алвину не было дела до жизней — ни до каких, кроме тех, которые приходилось забирать. Он убивал мужчин — вооружённых, молодых, сильных, здоровых. Где-то там, вне затяжной и вялой войны на истребление остатков маленького народа, у этих людей наверняка были семьи и дети. Всё то, чего самого Алвина лишило небо. Это ведь небо подослало в летний лагерь маньяка с дробовиком и гранатами, небо отобрало сына, небо отравило организм болезнью и слабостью. Здоровых Алвин ненавидел всё больше — за возможность жить, возвращаться домой и улыбаться своим детям. Сам он больше не жил. Поднимался через силу, по недоразумению, только для того, чтобы отправиться в глубину зарослей — убивать. — Забавно, что ты сам стал маньяком, амиго, — сказал однажды Ваас. В тот раз дело дошло до мордобоя, главарь разбил Алвину нос. Плевать, почти всё равно. Трёп Вааса, случалось, и впрямь забавлял, а бывало — задевал что-то внутри, в то время как небо всё так же не отзывалось. — Молчите. Опять молчите… всегда, — шептал Алвин. Под грудиной ворочалось что-то похожее на колючие ледышки, лёд вместе со словами выходил горлом. Больно, но не помеха. Эхо нового выстрела катилось над деревьями и скалами, распугивало птиц, будто в насмешку над мертвецом раскрашенных в самые яркие цвета и оттенки, рассыпалось осколками битого стекла. Только темнота оставалась нерушимой. Густая и неподвижная, она таилась в самой глубине спутанных веток и лиан, не мигая, пялилась из пещер, гротов или древних храмовых руин. Часто она скрывала в себе идолов, этих покосившихся от времени каменных божков с пустыми глазницами. — Тоже молчите? — едва оглянувшись, обращался к идолам Алвин. В ответ на тишину пожимал плечами и устраивался с винтовкой в гуще веток — и снаружи, и изнутри такой же чёрный, как мрак за спиной. Мрак захлёстывал с головой — так в сонном оцепенении казалось Мэл. Темень перерождалась в осязаемую силу и сдавливала рёбра, петлёй затягивалась на шее, в удушье разжимала зубы и заползала в глотку вязкой нефтяной жижей. Вынуждала барахтаться в панике — и, будто трясина, с каждым бесполезным рывком держала сильнее. Мэл не барахталась, но в такт биению сердца сотни мельчайших шипов втыкались в позвоночник. Вполне терпимо, к тому же она точно знала: это только отголосок чужой боли. Точнее, отголосок отголоска — Алвин, похоже, сквозь сон и сам был удивлён, насколько слабого. Затаив дыхание, Мэл собрала всю волю и отгородилась от назойливого колотья. Уцепилась за странную эмоцию: чему же, чему удивляется Алвин посреди своих грёз? — Молчите?! Что, что вы мне сделаете сверх того, что уже сделали?! — под ледяной шёпот перед внутренним взором так и мельтешили картинки. Джунгли, реки, скалы, сапфировая линза океана. Совсем рядом, едва ли не под ухом без умолку лязгал затвор. Эхо выстрелов, такое знакомое, громкими раскатами тревожило птиц и прочую живность. Оседало на песок, почти лишившись головы и подмяв под себя уже бесполезный автомат, очередное смуглое, татуированное тело. Сколько их было? И почему сейчас всё притупилось, смазалось, будто происходило очень давно, не иначе как в какой-то другой жизни? — Скорее бы это закончилось… — Где эти чёртовы китайцы?.. — Мэл, где ты, Мэл? Пожалуйста, отзовись!.. Сердце заколотилось, заухало во сто крат громче. Всё тело, кажется, целиком обратилось в пульс, и Мэл, игнорируя болючие тычки в позвоночник, потянулась за последним воспоминанием. В нём крылась разгадка. Понимание всего, что изменилось — чуть раньше чем сегодня. — Мэл? Ты-то там откуда?!.. — Она вдруг увидела себя. С высоты, где блестящее солнце то и дело застилали рваные клочья дыма, где противно жужжали винты беременного взрывчаткой дракона, — посреди баррикады из мешков белым пятном рассмотрела собственную макушку. В перекрестье прицела. — Мэл… осторожнее! — Мысленный выкрик, пусть и уже воспоминание, больно трепыхнулся под грудью. Прицел сместился вперёд и влево, за забор и ворота, картинка испуганно скакнула и закачалась, потом угомонилось. Налетел ветер. Швырнул в объектив лоскут дыма, забрал обратно. — Мэл! — Там, за забором, из кроны дерева вслед за винтовкой, ломая ветки, вниз мешком покатился труп пиратского снайпера. Алвин, кажется, выстрелил раньше, чем окончательно понял, куда нацелена труба гранатомёта в руках занявшего «гнездо» диверсанта. В баррикаду из мешков, где на месте убитого пирата несколько мгновений назад объявился странный пулемётчик, маленький и беловолосый. — Мэл… — Взмокшую кожу над локтем правой руки защекотали волосы. В ответ Мэл на ощупь погладила длинную часть Алвиновой причёски. Рука сорвалась ниже, наткнулась на отросшую щетину, — ещё ласковей Мэл провела по колючкам, чувствуя, как сердце с каждым ударом успокаивается. Тук-тук, тук-тук. Алвин, будто большой кот, сквозь сон тёрся виском у Мэл под ключицами, в то время как она размазывала пот по другому виску, соскальзывая на щёку и подбородок. Наткнулась к конце концов на губы. Алвин поймал её пальцы и приложился к ним — точно искал с самого начала, чтобы угомониться и засопеть. Наконец-то мирно, тихо, расслабленно. Можно поплотнее обнять его за плечи, прижать к груди и животу. Ощутить, как от жара двух тел под кожей подёргиваются мышцы, тревожа капельки пота. Поспать, ещё хоть немного, в этот раз без кошмаров. А лучше всего вообще без снов. Так спокойнее. Под зелёным куполом джунглей танцевали тени. Танцевала вместе с ними дикарка, тонкая и смуглая, вся в причудливых узорах. В такт шагам мелодично звякали серьги и браслеты, тарахтели бусины на кожаном нагруднике. Гибкие руки извивались, напоминая змей в брачном клубке, а сама дикарка словно бы творила некий ритуал, могущий загипнотизировать, заворожить весь мир своей первобытной страстью. Мэл ощетинилась и хотела было возмутиться вторжением в свои грёзы пресловутой Ваасовой «сестрицы», как вдруг застыла. С каждым жестом, каждым па танца, что дразнил животные инстинкты и вгонял в оцепенение одновременно, Цитра менялась, из самой себя превращаясь в кого-то другого. Сквозь бронзовый блеск на коже колдуньи проступала матовая снежная белизна. Исчезали узоры, вместо них тонкие руки на глазах испещрялись множеством царапин и ссадин. Нагрудник, будто змеиной чешуёй расшитый бусами и мелкими монетками, обратился в простую футболку военного образца. Игра темноты и света лишила дикарку экзотической причёски с выбритыми боками и множеством длинных тонких кос по центру. Вместо них голову танцовщицы окружал светящийся в тонких солнечных лучах ореол — короткие волосы стояли торчком, серебристо-белые, будто иголки утреннего инея. — Это так я выгляжу со стороны, когда делаю массаж? — Мэл без звука ахнула. Впечатления путались. Как тут решить, злиться или изумляться, если сам зритель — ясно же, что видение чужое! — совсем заблудился в своих грёзах и желаниях. Белая фигура сливалась с бронзовой в единое целое, как хамелеон, меняла обличье, совершала колдовские пассы и изгибалась. Льнула к кому-то невидимому, походя при этом то на рыжий язычок огня, то на прыгучую солнечную искру. Невозможно было понять, чего в фигуре больше — человеческой пошлости или природной притягательности, но зрителя, кажется, до чёртиков дразнило и то, и другое. О, зритель выдал себя с головой. Распалился до предела и, волей-неволей призвав в свидетели Мэл, грубым рывком выдернул её в эпицентр нового видения. Куда-то на площадь, под пристальный взгляд белого глаза, намалёванного на воротах. Миновал полосу выжигающего всё солнцепёка, сунулся в широкую тень от стены, где стайкой приютились осмелевшие девицы. Мэл успела задаться вопросом, где они прятались во время боя, но шанса так или иначе докопаться до ответа ей не дали. Будто расплавленным металлом, солнце заливало периметр ослепительным светом, страшно жгло лоб. Особенно сильно болел шрам, что пересекал левую бровь. Картинка расплывалась, а разрисованные стены и железный пандус, кажется, кроме тепла начинали излучать во всех мыслимых и немыслимых оттенках спектра. «Уже накурился», — сквозь тяжкую сонную дымку Мэл досадливо поморщилась. Вокруг всего, что попадалось на глаза, всё отчётливее светился радужный ореол. На периферии зрения качались зыбкие миражи, но и их застилал приторный одуряющий дым. От него не становилось легче, ни капли. Наоборот, под сердце будто щипцами сунули тлеющий уголь и не оставили в покое, так и продолжали без конца дёргать, разнося по нутру сумасшедший жар. — Эй, девка… — Жар прорвался похожим на тигриный рык ворчанием. Девушка, за которую зацепился плавающий, будто прицел алкоголика, взгляд, отреагировала чуть быстрее, чем хозяин закончил формулировать приказ: — Поди сюда, быстрее! Намного шустрее, чем просто быстро. Взгляд заискивающий, но без испуга. Это правильно, сучка, — страх убавляет сноровки и расторопности, а лёгкое нахальство иногда заводит. А ты ничё, шмара, ни хрена лишнего, но сисястая. Покруглее будешь, чем чёртова ведьма. И наверняка ловчее — а то возомнила о себе, «миноискатель», вместе со своим массажам. Любая шалава так умеет! Ты ничем не лучше любой шалавы! Поняла, ведьма?! Раскалённую добела площадь перед складом на мгновение застелила пелена полумрака. Ваас — и Мэл вместе с ним — за руку волок куда-то девчонку, не слишком грубо, только чтобы быстрее переставляла ноги. Видел при этом совсем другое. В пронизанной тонкими лучами тени белая фигура льнула к другой, такой же белой. Один — долговязая каланча, вторая смахивает на грёбаное изваяние, мелкую статуэтку, которые, бывало, попадались на яхтах зажравшихся мажоров. Говорили, такие статуэтки изображали стародавних богинь, а ещё они часто были без рук. Ведьме бы тоже отрубить руки. Тогда бы с рожи чёртова «Викинга» стёрлась эта сраная блаженная гримаса. Пару отведённых ей мгновений Мэл чужими глазами заворожённо всматривалась в лицо Алвина, по которому и правда растекалось умиротворение, — даже морщинки разгладились, а губы непрестанно шевелились, пытаясь растянуться в сонной улыбке. Ваас, кажется, хотел так же. Желал с дикой жадностью, почти задыхаясь от раздирающего нутро пламени. Через маленькую дверь он втолкнул шлюху в какое-то помещение. Видать, очередной местный склад, правда, без необъятных груд металлолома и подвешенных контейнеров. Зато, как водится, с холмами и горами из давно знакомых белых тюков. Множество чёртовых тюков, наверное, при желании их можно было использовать вместо постели. Плавающий взгляд Вааса остановился на девчонке, будто давая Мэл возможность тоже её рассмотреть. Симпатичная. Фигуристая — пираты явно находили, за что подержаться — и к тому же в очень символической одёжке. Юбчонка спереди едва прикрывала обтянутый трусиками лобок, а грудь так и колыхалась под узенькими треугольниками ткани. Прыткая сучонка, сметливая. Все они такие, податливые и предупредительные, зенки таращат в попытке угадать желания. От этого зависит, как приласкает хозяин или клиент, не поскупится ли — надо же на что-то закинуться. Им всем надо закинуться, поэтому льнут сами. Вон, сразу прилипла, блядина. И ручонки к мотне тянет. Девица и впрямь, преданно заглядывая в глаза, решила взять инициативу в свои руки и без разговоров прижала ладонь к молнии на хозяйских штанах. Только вот Ваас пришёл сюда не за этим. Насколько мог несильно оттолкнул соблазнительную фигурку плечом и плюхнулся задницей на штабель из нескольких поддонов. — Делай массаж… шею. Быстро! Каждая шлюха умеет так же. Картинка с чёртовым множеством тюков пропала, точно кто-то отключил ей питание, — это Ваас закрыл глаза. Под его веками в диком ритме заметались разноцветные вспышки, а сами веки, явно уставшие и воспалённые, без конца вздрагивали. Он и сам, внутренне вытянувшись в струну, дрожал, будто сквозь измотанное тело пропускали ток. Он ждал, предвкушал и болезненно морщился, — Мэл исхитрилась поймать каждое сокращение мышц, за те доли мгновения, пока девчонка осознавала приказ. Слабым отголоском уловилось недоумение, но справились с ним быстро. Островные шлюхи, видать, в первую очередь учились смекать, даже если желания хозяев отклонялись от стандарта. Через миг девичьи пальцы уже разминали мощную спину там, где заканчивались шейные позвонки. Вполне неплохо, между прочим. Не то, чтобы идеально, и, конечно, без «ведьминых штучек». Но здешней братии хватало и этого, чтобы после праведных бандитских трудов ломота в теле не помешала как следует насладиться двуногим трофеем. Пальчики крепкие; Мэл чувствовала, как аккуратно, но не стесняясь прикладывать силу, девчонка месила Ваасу плечи. Кажется, той даже нравилось размазывать пот по бронзовой коже, под которой перекатывались мускулы. О, она и правда старалась, с каждым мгновением всё сильнее. Хотела угодить, вкладывала всю сноровку и не понимала, почему ничего не выходит. Никакой расслабленности — мышцы вздувались буграми, подёргивались, будто изнутри их жалили разряды электричества. Впрочем, так и было на самом деле. В жаром пылающем мозгу рождались импульсы, крошечными молниями бежали по нервным волокнам, огненными блохами прыгали с аксона на аксон, вгрызались в корешки позвоночника. Под опущенными веками один белый силуэт колдовал над вторым. С лица второго хотелось грубой силой стереть его выражение — если не выйдет забрать себе хоть толику невозможного, упоительного, эйфорического покоя. — Дура! Руки у тебя!.. — Ваас взревел, будто и впрямь тигр, угодивший в облако мошек-кровососов. Едва распахнув веки, вскочил, сцапал незадачливую массажистку за запястье. Отшатнуться та не успела, да и не смогла бы — куда девчонке равняться с диким зверем в проворстве. — Из задницы выросли… — сдавленно и хрипло закончил он, выкатив глаза так, что под лобной костью мучительно заныли сосуды. — Ш-ш-шалава… — ворчал он ещё через мгновение, сдавливая пальцами одной руки хрупкий затылок. Девушка податливо подчинилась, когда её уткнули лицом в гору тюков, и только морщилась — из упаковки выбивалась травяная пыль, от которой зудело в носу. «Не чихать, не чихать, чёрт…» — отчётливо уловила Мэл. Остальное дело привычки. А ещё пираты под настроение делились «дурью» со своими временными подружками бесплатно. Главное было чётко знать обязанности островной жрицы любви. Даже если руки, что тебя лапают, походят на стальные клешни и без особых усилий оставляют синяки. Мэл чуяла эти касания — заскорузлыми пальцами по голой заднице. Юбчонку кверху, трусики от бикини вниз. Молния штанов, распавшись надвое, оцарапала ягодицы, которые невольно покрылись мурашками. Ваас всегда доводил до мурашек. Только вот — это понимание вдруг накрыло с головой — успеть за ним, подстроиться по-настоящему не сумел бы никто. Да и плевать ему было на чужие чувства. Он не заметил, как, пытаясь облегчить боль в раздражённой жарой и бог весть какими инфекциями промежности, «безрукая шалава» приподнялась на цыпочки. Выдыхая сквозь сцепленные зубы и забывая нормально вдыхать, Ваас ощупью тыкался ниже потных округлостей. Наконец попал, втиснулся едва ли не с хрустом, толкнулся раз, другой. — Обезьяна… чёртова… — пробормотала Мэл. Выпутаться из самой ненормальной связки, разорвать самый идиотский за всю ведьмину жизнь контакт оказалось делом не из лёгких. Наконец веки, которые не иначе как заварили, будто пару железок, удалось разлепить. Защитный блок, напоследок дрогнув, окутал сознание плотным коконом, но мерзкие толчки, липкие, горячие и почти сухие, угомонились не сразу. — Обезьяна… Дикарь, питекантроп!.. Громкий шёпот застрял в горле. Досада, едва шевельнувшись, сдулась и медленно таяла, оставляя на языке привкус горечи. Последнее, кажется, всё ещё долетало от Вааса. Вместе с усталостью и мучительной ломотой, от которой не помогали ни горы «дури», ни секс в свободном доступе, в любое время дня и ночи. — Питекантроп… — Мэл покачала головой, избавляясь от остатков сна. Сердце сдавливало непонятной тоской — разбираться в ней было слишком страшно. Тем более, появились заботы понасущнее. — Это я-то питекантроп? — Алвин лениво заворочался и обжёг дыханием ямку у Мэл между ключицами. Ткнулся сухими губами — от места касания во все стороны так и сыпанула дрожь. Дыбом поднялись волоски на руках. Вырвался смешок, подозрительно похожий на истерический: надо же было проговориться спросонья! — Заходил Ваас… — Мэл поспешно зарылась лицом в волосы у Алвина на макушке. Чувствуя себя виноватой и не понимая, в чём и перед кем, выдавила продолжение: — Ушёл очень злым и теперь ведёт себя, как пещерный человек. — Вот оно что… — буркнул Алвин. Сквозь сонную истому его досада едва пробивалась. Зато всё сильнее разгорался стыд, удушливый и такой горячий, что казалось — прожжёт насквозь это сухое, мускулистое, длинное тело. Растопит без следа и блаженство, и незагорелую кожу, на которой кое-где темнели синяки. Мэл заметила их только сейчас, хотя бог весть сколько времени оглаживала эти плечи, скользила ладонями по бокам к животу и даже ниже, под ослабленный ремень. И эти мысли, замешанные на горечи и боли, — Алвин и не подозревал, что обжигает ими не только себя. — Война с небом, убийства, смерть. Зачем всё это было? Чтобы уже на земле попасть в Ад и здесь встретить ангела? Что это, что значит? Небо всё видело, ничего не простило и просто отберёт в своё время… её? В наказание? Вместо насмешки? Синяки, потёртости, порезы. Следы от ремней, что впивались в тело под весом экипировки, которую стрелок носил на себе, отправляясь убивать. Тяжесть винтовки, что заменяла косу тому, кто самовольно провозгласил себя Ангелом Смерти. Чёрная ткань рубашки не спасала от следов. От накопившегося внутри не спасало ничто. Мэл разом поняла это, будто витавшие вокруг кластеры информации встали наконец каждый на своё место. В голове Алвина, между тем, информация грозила прийти в полный, катастрофический коллапс: — А она? Всё видела? И что теперь? Испугается? Возненавидит маньяка? Отвернётся? Может, наказание в этом? Мэл подавила рвущийся наружу полувсхлип-полувой вместе с желанием удариться пару раз головой о стену. Глупый, ну какой же глупый! А ещё упёртый в привычке пожирать изнутри самого себя. Ну, и что с ним делать? Идей ни одной; собственные мысли выветрились, только инстинкты кое-как боролись с бессилием. Инстинкты подсказывали только дурацкое «обнимать крепче». Зажмуриться и целовать наугад, куда попало, в страхе прислушиваясь во всех диапазонах: получается? Алвин молчал и будто замёрз — только голый торс белел в темноте снежным изваянием, но мысли раскалывали череп и рвали сердце из сплетения сосудов. — Я… — Мэл пришлось прокашляться, чтобы протолкнуть комок с привкусом крови. — Я всё видела, — она ощутила, как Алвин, пытаясь утихомирить пульс, обратился в слух, и заставила себя закончить: — Алвин, я сама сделала много… плохого, — Ваас правду сказал насчёт станции. Я не ангел, просто… сегодня я очень за тебя испугалась. Признание, казалось, заставило всю кровь разом прилить к щекам. Стыд за стыд — как ни глупо и по-детски вот так краснеть, — но Мэл готова была повиниться даже в том, чего не делала. Только бы человек, которого она обнимала, прекратил взваливать на себя все грехи, существовали они или нет. Мэл просила бы прощения и за чёртов массаж со всеми его побочными эффектами, но задохнулась, помотала головой. Она никогда не задумывалась, как действуют энергетические потоки. Кто мог знать, какая темнота полезет наружу, когда на смену вечному стальному контролю придут расслабленность и покой. Слабое оправдание. Ведьма должна, обязана, иначе зачем ей сила? Алвин пошевелился. Под противный скрип ветхих пружин приподнялся на локте. В пару мгновений устроился поудобнее и сразу притянул Мэл к себе. Она послушно прижалась, пока большие ладони гладили её по волосам. Кажется, он решил, что теперь его очередь вслепую касаться чего придётся. Мэл не возражала — боялась спугнуть вновь наступавший покой. — Не знаю, как ты это сделала, но я давно так не спал. А сон… знаешь, вроде как нарыв вскрыли. Надрезали — больно, а потом легче, гной ведь вышел. Ни жара, ни лихорадки. — Мэл изумилась, уловив в голосе Алвина улыбку. Заподозрила что-то вроде спасительного вранья и насторожилась, но ничего не нащупала. — А ещё, знаешь, кажется, иногда я тоже слышу твои мысли. Утром на вышке. И сейчас, насчёт массажа вот… Кажется, на сегодня это было слишком. Мэл давно привыкла к тому, что её чутьё — только приёмник. Остальное проще было списать на совпадения, а ещё лучше — заподозрить в Алвине собрата-"ведьмака». Ну точно! Совсем недавно — Мэл чётко помнила — кто-то называл «её шведа» колдуном. Кто это был, никак не припоминалось, а попытки разобраться запутывали ещё сильнее. — Прости, я так не умею. — В плотном кольце обхвативших её рук Мэл пожала плечами. И слушала, слушала, еле-еле вникая в смысл, в то время как умиротворяющий голос твердил прямо в ухо: — У тебя могли открыться новые способности. Станция наверняка тебя давила. А здесь… Остров, конечно, губит. Но сначала раскрывает истинную сущность. Я чётко слышал, как ты меня звала. Позвал тоже, но… Алвин говорил что-то ещё, без конца гладил Мэл по волосам, будто решив наконец придать им опрятный вид. Слова и фразы сливались в бесконечный гул, в такт которому в голове слабой болью отзывался пульс. Потом отключился и гул; шум в ушах напоминал бурление воды на глубине, а поцелуй по тесноте контакта походил на дыхание через ребризер. Сколько времени-то прошло? — спросила себя Мэл, когда они с Алвином наконец отлепились друг от друга. Солнечные лучи больше не втыкались лезвиями в дырявую кровлю. Свет пятнал пространство под навесом порыжевшими овалами, тени снаружи удлинились и загустели. Особенно чётко отпечатался на земле забор-сетка. Ни дать ни взять линейки для какой-нибудь головоломки, в которую можно сыграть, к примеру, с намалёванными на бетоне рожами. Прижавшись боком к Мэл, Алвин откинулся на спинку дивана, вытянул длинные ноги и уставился вверх, пристально, будто видел на замшелом шифере что-то интересное. Иногда косился на рисунки, в их густо закрашенные чёрным нелюдские зенки — вспоминал идолов, которым задавал вопросы. Пытался понять, зачем это делал, что хотел узнать — и, кажется, больше не понимал. Вместо этого Мэл чётко ловила недоумение пополам с размытой нежностью. — Мэл, этот остров… Тебе не кажется, что мы все попали в Чистилище? Из разных миров, множество душ… — очень тихо произнёс он наконец. Кое-кто не мог не играть в головоломки с самим собой, с дикой смесью нежности и досады подумала Мэл. Уж в этом они с Алвином явно были похожи. — Думаешь, Ваас не свернул ведьме шею, чтобы наказать ещё сильнее? — Дыра в шифере притягивала взгляд. Оттуда, то ли насмехаясь, то ли подтверждая предположение о Чистилище, подмигивало загустевшей синевой небо. — Возможно. Ваас считает себя чем-то вроде воплощённой воли Рук Айленда, — Алвин издал смешок, ироничный, но чересчур уж горький. Весь оставшийся день до самой темноты эта ирония преследовала холодком между лопатками. Мэл старалась прогнать его, поводила плечами, но бесполезно — озноб никуда не девался. Накатывал вместе со стонами раненых — Бен менял присохшие повязки, размачивая их местным самогоном. До Мэл долетал тяжёлый спиртовой дух, от которого слегка кружилась голова. Самогон разбавляли — не из экономии, а чтобы не лечить потом ещё и сожжённое им мясо, и от воды сивушная вонь становилась только ядрёней. Впрочем, с открытой полянки где-то за забором воняло сильнее. Там разгорались огромные костры, которым предстояло полыхать не меньше чем двое суток, но ничего общего с древними ритуалами погребения в огне в них не было. Похоронная команда для начала от души поработала мачете — по частям тела сгорят быстрее. Краем восприятия Мэл некоторое время улавливала, как деловито, сосредоточенно крякая и почти без замаха двое дюжих молодцов опускали широкие клинки на уже дубеющую[2] плоть. Конечности ловко разбирали по суставам, с жутким хрустом разбивали сочленения костей, так ни разу и не глянув в лица тех, с кем бок о бок делили островное существование. Брызг было мало, но мелкие сгустки попадали работягам в глаза и на губы. Деловитые молодцы то и дело подбирали наркоманские сопли, размазывали их по потным лицам вместе с частичками спёкшейся крови. Забравшись в чью-то голову, Мэл успела понять, что в костёр пойдут далеко не все мертвецы. Найденных вблизи линии прибоя сбрасывали в море. Лазурную гладь вспарывали треугольные плавники, ленивые туши бычьих акул вмиг превращались в стремительные торпеды, и тела исчезали под взбитой в пену поверхностью. Мэл уже не понимала, от какого из зрелищ зубы сильнее выбивали дробь — поспешила оборвать контакт и закрыться. Пираты существа неутомимые, всё равно ещё проявят себя и вломятся в сознание показать, чем занимаются, в то время как сил на каждую картинку уходило катастрофически много. Тем временем неуклонно приближались сумерки. В одно прекрасное мгновение, деликатно постучавшись в пустую ржавую бочку у входа, под навес ввалились аризонцы. Пыльные, по-новой закопчённые, они закрыли собой львиную долю потускневшего света и бодро жаловались командиру на пиратов, что «барбекю» из своего же потраченного в бою брата испортили весь кайф от караула, который до самой смены мог бы стать «прогулкой». «Барбекю»… Мэл фыркнула и покачала головой. Уловила приступ жажды — пока Мик держал перед Алвином доклад, Хейл пристроился в сторонке, щурил раздражённые дымом глаза, глотал вязкую слюну и думал о пустой фляге. Мэл молча взялась за большую помятую, местами чёрную кружку, зачерпнула из бидона воды и протянула аризонцу. Тот с явным усилием проглотил изумление. Вытер руки о штаны, подальше задвинул за спину автомат и приложился к гнутому алюминиевому краю. Пил будто нарочно аккуратно, не теряя ни капли, мелкими глотками, но жадно до болезненных сокращений в диафрагме. Морщился, жмурился — горло саднило, а перед глазами так и мельтешили картинки. — Китайцев сжигать не собираются, правда? — не выдержав, спросила Мэл тихонько. Задержав на секунду дыхание, — сложно, наверное, принять тот факт, что твои мысли как на ладони, — Хейл кивнул. Шумно вытянул последние капли, отнял от лица кружку и подтвердил сухо и как-то сдавленно: — Утилизируют только своих, их и десятка не набралось. «Гостей» сложили отдельно, тоже не всех. Живых пока не трогали. Значит, не трогали. Почти, если не считать покусанного Зэмбой пленника. Раны тому методично «продезинфицировали», накалив в костре арматурный прут, — Мэл уже слышала, как сорванным голосом верещал китаёз. Сквозь сиплые вопли слышались смешки «медиков»: — Да не ссы, зато кровищей не изойдёшь. Тот, конечно, всё-таки обоссался, чем ещё больше развеселил пиратов. Остальных пленных и вправду особо не трогали — надёжно скрутили и выставили охрану. — Китайских жмуров брезентиком накрыли. Чего задумали — я без понятия, — Хейл ухмыльнулся, иронично задрав добела выгоревшие брови. Кажется, считал, что ведьме по душе любые подробности в таком духе. Никого разубеждать Мэл не собиралась. Молча пожала плечами и приняла кружку обратно. — Всегда подозревал, что ты росла с парнями… — тихо проговорил за спиной Алвин, когда аризонцы убрались обустраивать ночлег. Мэл обернулась. В самой глубине под навесом было почти темно. Еле-еле угадывались очертания дивана, пузатые силуэты бочек и углы ящиков. Винтовку и рюкзак полностью пожрала тень. Снаружи — стоило только возвратить туда взгляд — отчаянно розовое небо ближе к востоку прорезалось пурпурными прожилками, а кроны деревьев походили на хаос из размазанных по бумаге штрихов и клякс. Добавляли темноты, сплошным туманом застилая пространство за забором, клубы трупного дыма. Одна эта вонь, казалось, способна остановить сердце. А ещё была тишина — всепоглощающая, мёртвая. Нет, звуков вокруг хватало. Пираты вообще на редкость шумный народ, любители если не орать и греметь, то монотонно, пьяно возиться и без конца шебуршать, будто мелкая нечисть вроде грызунов и насекомых. Тишина крылась даже не в приказе Вааса не врубать здешнее подобие музыки — в конце концов, лампы-трубки всё равно питались от генератора. Его тарахтению вторил треск костров, в которых истекало жижей, лопалось, обугливалось человечье мясо. Тишина разъедала изнутри. Мэл чувствовала это в Алвине, сейчас даже сильнее, чем во время их одного на двоих дневного сна. — Так и есть. Я росла с братом, — спохватившись, ответила запоздало. Сколько Мэл себя помнила, вокруг всегда крутились друзья Лэнса, с которыми так легко было находить общий язык. Сид тоже вечно отирался поблизости. Сейчас его рожа долбаного предателя ни хрена не хотела вспоминаться, зато к горлу подкатил мерзкий комок. Чтобы скрасить долгое молчание, что только усиливало проклятую тишину, Мэл улыбнулась. Оторопела от блестящего из полумрака взгляда — Алвин чересчур быстро убрал руку от рюкзака, но смотрел при этом так, как никто и никогда в жизни. Любовался, было бы кем. В пляшущем вокруг желтоватом свете зажжённой только что керосинки пристально и с явной нежностью следил за каждым движением Мэл. Почти осязаемо — так вот, что значит «ласкать глазами». Мрачнел всё сильнее: лампа горела ровно и не коптила, но под навес то и дело порывом вечернего сквозняка заносило трупно-резиновый дым. — Когда-нибудь сам так вонять буду… в дерьмовом бензине и старых покрышках,  — думал при этом Алвин. Болезненно морщил лоб, прикрывал веки, которые даже от слабых отблесков пламени дико чесались. Поглядывал в сторону приоткрытого рюкзака — туда тянуло будто магнитом. — Кто тогда будет её защищать?.. Чёртовы костры. Мэл ощущала, как под их свист и потрескивание на затылке и висках дыбом вставали волосы. Страх жестоко выдавливал из лёгких воздух, вынуждал собирать силы, чтобы не согнуться пополам. От мыслей Алвина хотелось вопить. Вот так, как есть, без дыхания, корчась от спазмов: нет, нет! Он слишком много вынес, чтобы подохнуть на этом острове и быть брошенным в костёр по частям. И теперь у него есть только она — чёртова ведьма, «миноискатель» и «грёбаная принцесса». Глупая ирония, насмешка, издевательство, но хоть что-то — лучше, чем совсем ничего. Сам он, кажется, считал по-другому. Стоило подойти, оставил в покое рюкзак, выронив в его глубину из кулака чёрный комок. Сгрёб Мэл в охапку, стиснул. — Есть хочешь? Куда там. От дикого дневного голода не осталось и намёка. Кусок толком не лез в горло, но, чтобы не огорчать Алвина, Мэл жевала галеты, запивая их водой. Маленькие кусочки — крошечными глотками, надо же обмануть вкусовые рецепторы, которым в каждой крошке мерещился зловонный пепел. Снаружи совсем стемнело. К одному генератору присоединился второй, под их хоровое тарахтение над периметром зажигались, мигая, фонари. Костры, конечно, тут же поблекли, но зарево казалось вездесущим — ржавые отсветы так и пульсировали на шифере и бетоне, и даже на диване от них было не скрыться. Так же, как не спрячешься от похожих на перестрелку свиста и треска, с которыми корчились в огне куски человеческих тел. Спать пираты явно не собирались — всё бродили и возились, добавляя к мертвецкой гари приторный дух марихуаны. Объявились, к тому же, насекомые, что днём забивались от палящего солнца в любые доступные щели. Не слишком много, к тому же Мэл не боялась москитов. Кровососов вообще не слишком интересовали пациенты генфриза. Кто бы мог подумать, что придётся благодарить папочку Харта, который в своё время подверг детишек неотлаженной, экспериментальной на то время процедуре омоложения, наплевав на возможные побочные эффекты. Алвина москиты тоже не беспокоили, будто избегали пробовать на вкус смертельную болезнь. Уже в полудрёме Мэл выцепила эту мысль из трескучего эфира — мельком, потому что голова её спутника была забита другим. Не понять, чем конкретно. Суть ускользала, точно пряталась в чёрный комочек, который Алвин накануне так поспешно уронил в рюкзак. Полудрёма никак не превращалась в глубокий сон — казалось, так и пролежишь всю ночь с тяжеленными веками и головой, гудящей в унисон с генераторами. Хорошо, что в один миг весь бедлам Ваасова форта сделался неслышным за чужим дыханием. Перед тем, как лечь, Алвин оставил расстёгнутой рубашку, словно для того, чтобы дать Мэл возможность прижаться теснее к самой коже и отсчитывать гулкий, но размеренный ритм сердца. Всё-таки уснул. После копоти и гари, облаков порохового выхлопа, кислой вони от перегретой ржавчины, весь в синяках от ремней и ушибов, неизбежных, когда кружится голова, — Алвин спал, обдавая лицо Мэл мятным холодом. Будто ветром ледяным посреди снежной равнины. Она расстилалась за огромным окном, таким прозрачным, что казалось — никакой преграды нет вовсе. Зато глянцевым коралловым диском над невидимым горизонтом блестело солнце, красило снег в самый нежный оттенок розового. Мелкий снежный порох искрился в воздухе, давая понять, насколько холодно и ветрено там, снаружи. Внутри комнаты царила не жара — мягкое тепло. Теплом отливали идеально гладкие стены — кажется, на них в лаконичных рамках висели пейзажи. Теплом веяло от большого камина, огонь в котором смотрелся ручным и домашним зверьком. Поодаль от камина на светлом диване с видом за окно Мэл увидела себя — этакой изящной белой статуэткой, которую изваяли сидящей по-турецки. Алвин появлялся сзади, приближался, нагибался над спинкой дивана. Изваяние оживало, когда по его алебастровой щеке тыльной стороной скользила большая ладонь — улыбалось и охватывало эту ладонь тонкими пальцами. Когда длинные руки обвивали её плечи, Мэл оборачивалась и обнимала в ответ, как умела сильно. Потом всё становилось как-то неправильно. В недрах камина что-то резко хрупало и рвалось, будто туда зашвырнули горсть патронов. Наружу сыпались искры, языки пламени больше не лизали лениво стенки очага, а с ворчанием и свистом грызли узорную решётку. За пару мгновений огонь бешено распухал, обрастал дымом и наконец, будто мучимый несварением, поверх решётки отрыгивал почерневшую человеческую ногу. Сама собой, без топлива конечность догорала на полу, кожа обугливалась и лопалась, в трещинах кипели остатки крови и бурлил жир. Из жерла камина тем временем вырывался дым, чернее чёрного. Будто толстый спрут долго не мог протиснуться в узкий проход, судорожно тянул щупальца по внешней стене дымохода и наконец вырывался на свободу, чтобы заполнить светлую комнату целиком. Мэл проснулась, когда спрут с потолка навис над диваном и с дикой силой разомкнул их с Алвином объятия. Под бешеный стук сердца поняла, что рядом никого, огляделась. Каким чудом Алвин умудрился выбраться из до крайности скрипучей «постели» без единого лишнего звука, было непонятно. Он успел зажечь керосинку, и светлое пламя бодро подмигивало из-под стекла, будто им двоим мгновения назад не снился один и тот же кошмар. Тусклой лампы не хватало, и Алвин взял с бочки фонарик, видно, машинально, но так и не включил. Безошибочно нашёл в рюкзаке нужную вещь — тот самый чёрный комок, который оказался матерчатым мешочком с чем-то маленьким и плотным внутри. — Не спишь? — Он явно почувствовал взгляд, но продолжал смотреть в одну точку перед собой и говорил туда же: — Это даже хорошо. Мне тут надо кое с кем переговорить… Да ты не волнуйся, — Алвин обернулся и попытался ободряюще улыбнуться, — я буду прямо тут, за углом… за… — …ближайшим контейнером, — поймав чёткий зрительный образ, закончила Мэл. Оперлась на локоть и уселась, по-новому разглядывая своего спутника, который и вправду хранил в мешочке некий условно магический артефакт. Что ж, контейнеры — это и впрямь близко, и в футах, и в метрах, и в шагах. Прямо здесь, перед складом, как и навес, они врастали в землю, оплетались ползучими лианами, сквозь дыры протыкались побегами и обрастали мхом, — старые, ржавые портовые развалюхи. — Да, точно. — В новой улыбке неловкости было куда меньше, зато сквозило облегчение. Алвин выпрямился и кончиками пальцев дотянулся до щеки Мэл. — Прости, мой собеседник не терпит свидетелей. И… — Я позову, если вдруг что, — Мэл снова опередила невысказанную мысль. Вслед за Алвином покосилась в сторону ящиков, где в чехле мирно отдыхала винтовка, и тоже улыбнулась. — Присмотрю и за ней, и за собой. Если кто сунется — удавлю любого.