Цивилизованные люди

Свет фонарей и костров накрывал отгороженную территорию рыжим куполом. В такт похожему на отрывистый кашель тарахтению генераторов лампы без конца мигали, но всё-таки не пускали темноту ниже. Мэл знала, что это всего лишь воображение, но почти физически чувствовала, как чернильный мрак сверху и со всех сторон пытается продавить невидимый барьер. Тот потрескивал и заунывно свистел на пределе слышимости, но держался. Только где-то там, выше, терял на линии соприкосновения с темнотой мельчайшие частицы, будто силовое поле, которому не хватало энергии. Искры. Эти частицы всего лишь искры, а ещё фотоны — ночь рассеивала их в густом, как сажа, воздухе, чтобы сожрать. Ночь, а может, сама Бездна сочилась из каждого угла там, куда сверху не доставал свет. Там, где ржавели оплетённые лианами контейнеры и бог весть, какие ещё железяки. Впрочем, в луче Алвинова фонарика пару раз проступили смутно узнаваемые очертания. Вон та приземистая ржавая штуковина походила на предка двух трещоток, что питали энергией периметр, а там кто его знает. Вездесущая трава и особо настойчивый кустарник проткнули электрического динозавра насквозь, пробуравив железные внутренности. Впрочем, ему уже было всё равно — только Алвин нашёл хоть какое-то применение. Мэл дала себе честное слово не подглядывать. Все обещания рассыпались вместе с обрывками травы и какой-то трухой, которые Алвин наспех, но точными движениями смахнул с поверхности. Он всё отчётливей нервничал. Нервы, будто провода, звенели от напряжения, желудок сжимался в спазмах, выталкивая вверх по пищеводу комок плотной пустоты. Сердце колотилось сбивчиво и неровно — казалось, оно ворочается где-то под горлом. Озноб разделился на двоих: Алвин вздрагивал под рубашкой всей спиной разом, потревоженный пот казался ледяным, и Мэл сжимала зубы, чтобы не стучать ими слишком громко. Когда Алвин вдруг качнулся, сердце провалилось, похоже, в самую Бездну. Вернулось на место тут же, но Мэл успела испугаться так сильно, что спокойный до этого момента свет керосинки заметался перед глазами. Алвин тем временем выпрямился, добыв откуда-то снизу, из кромешной темноты, что-то вроде доски. — Чёрт… — Мэл с трудом перевела дух. Скользнула ладонью по противно взмокшему затылку. Доску уже приладили на ржавом корпусе на манер столешницы, наскоро очистили от повисших по бокам клочьев паутины. После паузы, во время которой пульс — не понять уже, чей именно — по громкости сравнялся с каким-нибудь гигантским промышленным прессом, Алвин ещё раз проверил конструкцию на прочность. Огляделся, дёргано, будто в его действиях было что-то предосудительное — много хуже того, чем занимались пираты. Руки у него явственно дрожали. Алвин даже зашипел сквозь зубы, изо всей силы сосредоточился, чтобы просто покрутить что-то, сделав свет не таким едким, и только потом пристроил фонарик на доске. Доске? Теперь это был алтарь, над которым сверху плескалось огненное зарево. Подножие нового святилища тонуло во мраке, и в этот мрак Алвин рухнул на колени — будто в дёготь нырнул, так быстро подкосились длинные ноги. Мэл опять запаниковала. Кости черепа, казалось, затрещали, словно под ними раздувался пузырь, грозя расколоть голову на части. Перед глазами расплылся, размазался свет. Керосинка? Фонарик? Алвин моргнул, и к зрению вернулась чёткость. Странно нечувствительными кончиками пальцев обеих рук сдавил предмет, который в момент помутнения исхитрился выудить из мешочка. Сердце заколотилось набатом. Горло сдавило, грудь распирало изнутри, как у ныряльщика, что непростительно долго замешкался под водой. Вода? Это ведь она забурлила в ушах, стоило Алвину произнести первые слова то ли заклинания, то ли молитвы? В глубине никогда не бывало абсолютного спокойствия. Вода вечно бурлила и колыхалась, перемешивалась слоями разной плотности — пластами, целыми стенами. В её толще шевелилась и пульсировала жизнь, от микроскопических безмолвных клеток до гигантов с их оглушительными песнями. Мэл сбилась, считая гулкие удары пульса. Что это? Маленький, похожий на вылизанную волнами гальку камешек и вправду пел на старой доске голосами всех китов и дельфинов разом? Приглушенными, отдалёнными. Будто внимал пению кто-то настолько огромный, что морские исполины казались ему не крупнее мошкары. Этот кто-то невообразимые миллиарды лет спал, опоясывая Землю целиком по океанскому дну. А когда дремотно шевелил змеиным телом — просыпались потревоженные вулканы, взрывались горы, и волны цунами смывали с берегов хлипкие людские домишки. Века и века люди бежали из мест, разбитых стихией или просто непригодных для обитания. И воевали, воевали, выгрызали пространство для жизни зубами, выбивали палками, мечами и копьями, пулями, снарядами… Алвин называл его Хаосом, порождением Хаоса, обитателем Бездны. Мэл же не понимала, что именно видит, слышит, чувствует. Вроде бы холодно. Настолько, насколько это возможно там, куда никогда не доставали солнечные лучи, но терпеть можно. Тяжело. Странно, очень странно, ведь Морскому Змею с его невообразимыми для человека размерами нипочём миллионы тонн воды. Вокруг всё бурлит, будто кипяток в гейзерах. А может, кто-то просто пытался дышать, бился и трепыхался в безвоздушном коконе, который к тому же неуклонно смыкался? И как, чёрт его возьми, камень может петь голосами тысяч и тысяч китов? О, эта штука ещё и светилась. Затмевая фонарик, пульсировала и переливалась под пение, а резкие линии начертанного на ней знака заполнялись жидким фиолетовым огнём, будто порезы кровью. А может, в голове Алвина просто всё сильнее колотилась боль? По жилам полз смертный холод, замораживал сцепленные в замок руки, расправлял ледяные ветки в лёгких, протыкал сердце. Склеивал изморозью губы, — но Алвин всё равно шевелил ими, выталкивая из себя слова на родном языке. Он очень старался говорить нараспев — ведь именно так, наверное, полагается читать заклинания. Получалось сухо, трескуче и грубо, будто кто-то наторкал в горло колючей проволоки со здешнего забора. Нет, шведская речь была тут ни при чём, — Мэл знала это точно. Ведьминому чутью требовалось чуть больше времени, чем обычно, чтобы за звучанием полузнакомого языка уловить смысл, но образы слов, раскрываясь, сами по себе топорщились в черепе железными лепестками. — Опять молчишь? Неужто вся кровь, которой мы с моей винтовкой окропляли твою руну, пролилась напрасно? Неужели, неужели?! Ладно, может быть, я ошибся. Делал не то, делал не так, говорил не о том. Сегодня о другом просить пришёл. Совсем о другом… Руна «Йор» — вспомнила Мэл название символа. Нордические руны в гудящей голове лениво, но упорно связывались с историей кровавых войн, геноцида и прочих кошмаров, которые люди творили наяву. Знак свяжет просителя напрямую с Бездной, уж там-то знали, почему, зачем, какого чёрта происходит всё такое в этом духе. Какого чёрта у отцов забирают детей — вот так просто, одним нажатием на спусковой крючок, одним щелчком в мозгу безумца. Какого чёрта заставляют даже не умирать — медленно гнить заживо от того, что клетки в твоём теле больше не твои и не работают как надо? О, он-то знает, он всё знает, Змей, обвившийся вокруг целой Земли. В это Алвин, кажется, и вправду верил. Иначе не твердил бы, как заведённый, свою молитву, свой задавленный крик: — О другом, слышишь? Не ожидал? Помоги мне спасти её. Ты же знаешь, о ком я, правда? Помоги защитить. Дай дожить до того момента, когда за ней придут из её времени. За ней ведь придут, иначе быть не может. Не может… не может… В ответ — только тягучий голос глубины. А может, обыкновенный шум в ушах от того, что в мозгу расползалась болезнь, склизкими щупальцами обвивала, сдавливала сосуды и нервы? Мэл не знала, не понимала. Алвин тем временем мерно раскачивался на месте, будто маятник, в который и впрямь вселилась чья-то непостижимая душа. Фонарик как-то померк. Садится батарейка? Или в глазах становится темно, зато проступают цветные пятна, сами собой чертятся безумные линии, втыкаются кривыми иглами под лобную кость. Зато камешку всё нипочём. Руна светилась уже не фиолетовым и лиловым — линии-порезы пылали, будто уголья в костре, когда разворошишь их палкой. Воздух над «алтарём» шевелился, словно и правда нагретый пламенем. На грани видимости крошился, распадался, осыпался вниз комьями призрачного пепла. — Дьявол… — выругалась Мэл. Зажмурилась, прекрасно понимая: не поможет. Алвин в любом случае это видел — находился ли в колдовском трансе, пела ли руна на самом деле. Или надвигался припадок, такой же, как ведьма и её телохранитель пережили вдвоём уже дважды. Последняя мысль отозвалась в Мэл диким страхом, даже влажные волосы на затылке зашевелились. Вдобавок от входа в убежище повеяло жаром, таким знакомым, что игнорировать его было невозможно. Разлепить веки оказалось половиной дела. Пришлось основательно проморгаться и убедиться: чутьё пока ещё не взбесилось окончательно. Он выглядел гротескной статуей, которую по недоразумению оставили у навеса, приткнув около ржавых бочек. Статую обрядили в майку и штаны, увешали ремнями — впрочем, это всё смотрелось как влитое. В отличие от неподвижности и молчания — о, Ваас умел, когда нужно, сохранять тишину, только вот жути она навевала не меньше, чем матерные вопли. А может, и не жути — странной тоски. Наверное, стоило бы если не испугаться, то по крайней мере отнестись к ночному визиту с той долей опаски, которую вызвал бы заглянувший на огонёк леопард. Стоило напомнить себе, что Ваас наверняка нарочно подкараулил ведьму в одиночестве. Но Мэл не двигалась и по-прежнему плохо понимала, что чувствует. Следила за бронзовыми отблесками на смуглой коже. В чёрных тенях вокруг глаз главаря ловила возбуждённое мерцание зрачков. А ведь он ни черта не отдыхал, разом поняла Мэл, ни минуты. После неудачного развлечения с девицей так и слонялся по территории, будто не мог себя применить вне боя или причинения мук окружающим. Отдавал какие-то приказы, орал, презрительно цыкал и курил, курил, курил. Подбрасывал топлива в огонь внутри и сейчас с расстояния обдавал им Мэл. По-драконьи раздувал ноздри, кривился, не пуская наружу слова, но они в конце концов прорвались. — Не пригласишь? — Забытый бронзовый идол качнулся вперёд и остановился. Оглядев обновлённую обстановку хорошо знакомого места, в жесте крайнего раздражения взмахнул руками и бутылкой, зажатой в кулаке за горлышко. — Ну да, конечно, не пригласишь. Тебе ж похрен, кто тебя от пулемёта тащил… Ваас захлебнулся на самой ворчливой ноте. Мэл уловила тихое «бульк» и колыхание за тёмным бутылочным стеклом. «Уж не «Молотова» ли притащил?» — подумала почти отстранённо, щурясь в полумрак. Бред, конечно. Поджигать обидчиков псих не собирался, псих слишком умён при том, что ненавидит босса. — Впрочем, это так… мелочи. Ваас же хотел выслужиться. Да-да, конечно… Похрен, да? — Кто тебе такое сказал? — вырвалось у Мэл сквозь застрявший в горле комок досады. На ситуацию, на всех на свете, на себя в первую очередь. Нельзя разрывать контакт с Алвином. Ваас здорово мешал, но грубить, а тем более, прогонять его, неприкаянного, измотанного — идея, от которой почти тошнило и мерзко давило под сердцем. Да он и сам уже готов был уйти. Наговорить гадостей, окатить ведьму презрением, напоследок смачно выругаться и уйти, чтобы выместить накопившуюся злость на каждом, кто подвернётся по дороге и даст хоть малейший повод. Чёртов дикарь, чёртов гордый питекантроп, и почему при нём так тянет на глупости?! Глупее не придумаешь. Странно, наверное, не гнать от себя чудовище — наоборот, потянуться и освободить место, занятое упавшим бронежилетом. Странно наблюдать, что Ваас всё-таки способен понять и оценить такой жест. Вон, как заухмылялся — один в один Зэмба, которого почесали за ушком. Не заставляя себя упрашивать, плюхнулся рядом, сгорбился в усталой, почти обезьяньей позе — с локтями, упёртыми в бёдра. Пару мгновений сидел молча, только раскачивался, почти как Алвин в своей молитве. Потом ткнул в сторону Мэл бутылкой. — Вот. Надо же расслабиться после такого дня. Рука с гостинцем повисла в воздухе. Мэл отрицательно качнула головой, слушая, как путаются чужие мысли. Пальцы Вааса тем временем путались в застёжке подсумка, где хранилось курево. — Правильно мыслишь. Дунуть — оно лучше. Вернее. — Главарь прекратил копаться в подсумке и разжал грязную ладонь. Мэл покосилась на мятую самокрутку, этот то ли жест доброй воли, то ли местный вариант трубки мира, и кисло усмехнулась: — Нет, спасибо. Алвин этого не одобрит. — Он тебе папочка, что ли? — Лоснящаяся физиономия Вааса перекосилась так сильно, что пот градом полился по лбу и вискам. Мэл ждала давно знакомой вспышки ярости, но ловила только заторможенную обиду. О, к этому визиту действительно готовились. Подгадали время, приготовили подарки, и теперь оскорбились без той театральщины, в которую играли на площади. — Это ты зря… без этого здесь спечёшься… — проговорил Ваас у Мэл в голове. Сколько же он выкурил за остаток дня? Сам ведь не помнил, зато довёл себя до тупой меланхолии, которая так и колыхалась внутри волнами. Того и добивался: не чувствовать, не помнить. Вогнать себя в подобие транса — почти такого же, в который Алвина вгоняли колдовство или болезнь. Только вот ни черта оно всё не помогало — Мэл начинала это понимать. Боль если и притуплялась, то временно, потом всегда возвращалась — если не вспышкой ярости, то монотонным злобным бормотанием: — Алвин твой… типичный мальчик с большой земли. Из этой долбаной Европы. Чистенькие они вечно… Да… Весь мир работает на них. Чтобы они оставались чистенькими. И ты — такая же дура, как весь остальной мир… — Алвин мне командир группы. После боя он чистеньким не выглядел, отработал не меньше остальных. И меня он сегодня… тоже спас. Вы оба спасли. — Мэл понятия не имела, зачем оправдывается — нервы, наверное, совсем разболтались. Один в один как у Вааса, который вздрогнул, будто от оплеухи: — Спасли… не слишком высоко себя ценишь? Не-не… Ты просто… миноискатель. Такими не разбрасываются. Видала Зэмбу? Какие фокусы умеет. Вот ты тоже умеешь… фокусы. Потянув сквозь зубы воздух так шумно и сильно, что в груди заклокотал кашель, Ваас замолчал. Без звука сотрясаясь и устало моргая, уставился на самокрутку в своей ладони, пока в мозгу у Мэл колотился голос, даже в мыслях хриплый и сорванный: — Дерьмо… в башке ни одной реально колкой фразы. Всё не то, всё не так… уставилась вон. Чтоб её, ведьма! Нахуя я пришёл? Зачем всё?.. — О, Хойт, конечно, получит полный доклад о том, кто и насколько рьяно оберегал его… собственность, — Мэл холодно усмехнулась. Не меньшим холодом внутри разливалось что-то похожее на сожаление. Ваас снова хотел уйти, в то же время хотел остаться — совсем запутался, хоть разорвись. Гадкое, мучительное чувство. — Помоги… помоги её защитить, — твердил у деревянного алтаря Алвин. Его мысли тоже путались, как в лихорадочном бреду. Лихорадка оказалась жутко заразной; посреди холода бросало в жар, и Мэл вздрогнула, когда едва ли не раскалённой руки над локтем коснулось что-то влажное и прохладное. Ткнулось ещё и ещё, настойчиво повизгивая и вызывая мурашки. — Зэмба! — выдохнула Мэл сдавленно. Через мгновение уже вовсю тискала пса, который невесть откуда взялся, будто невозможным образом почувствовал дикий раздрай в ведьминой душе и пришёл всё исправить. Серо-стальная шкура питбуля сливалась с темнотой под ногами — только собачьи глаза поблёскивали явственной, заразительной радостью. Радость вздрагивала с перекатами мускулов под колючими шерстинками, срывалась на пальцы слюной с мягких брылей, елозила по ладоням языком и носом. Радость, кажется, способна была растворить сгусток тревоги и раздражения, который с приходом Вааса совсем подпёр горло. Кажется, всё-таки растворил. Чтобы не прорваться ненужными эмоциями, Мэл понизила голос до шёпота. Чёрт знает, что говорила. Зэмба лучший, много лучше какой-то ведьмы, замечательный, чудесный зверь. Зэмба монстр для чужаков, но за Джеро отдаст жизнь и ничего за это не попросит. Зэмбе ничего больше не надо — лишь бы хозяин одобрил и погладил, за это пёс вырвет врагу глотку и выпустит потроха. — И мне выпустил бы, если б велели… — бормотала Мэл с нежностью. В ответ Ваасово изумление обожгло под рёбрами капелькой желчи, но кого это волновало. — Знаю, выпустил бы. Это неважно, ты молодец. Любишь Джеро, любишь, правда? Он всегда добр с тобой и учит всяким… фокусам. Последнее слово выделилось как-то неспециально. Мэл спохватилась и зыркнула через плечо на Вааса: оскорбился? Заведётся, как обычно, с пол-оборота, вспыхнет, зашипит, будто покрышка в костре? — Будешь и дальше болтать с псиной, как шизик? — задрав бровь, ворчливо осведомился он. — С кем ещё болтать «миноискателю», если его не принимают в люди… — Мэл старательно и осторожно оглаживала складки на собачьей морде, как вдруг угодила во что-то липкое, бурое. С острым медным запахом — стоило только размазать это между пальцами. — Зэмба… Ты опять в крови? — Мы все здесь в крови, до единого. Винтики в механизме Хойтовой власти… — долетело от Вааса вместе с сизыми дымными клочьями. Он не вытерпел и раскуривал косяк — не пропадать же добру, ясное дело. Приторную муть выдыхал не в лицо Мэл, как на совещании перед стычкой с китайцами, а вниз, в темноту. И молчал. Ну просто странность за странностью. — Ты ведь не Хойта пришёл обсудить? — Мэл, будто в поисках защиты, обняла Зэмбу за холку. Едва покосилась на Вааса и скорее почувствовала, с какой натугой он выпускает дым из ноздрей. — Хойта… пришёл бы я обсуждать Хойта. Мы с тобой о нём уже всё знаем, правда, сестрица? — Я не твоя… сестрица… — Мэл усилием смягчила голос. Её начинало мутить, от воспоминания о дикарской жрице тем сильнее. Кажется, это ощущение тоже делилось на двоих с Ваасом, который кривился обиженно, весь в дыму, будто джинн из керосинки. — Но такая же ебанутая, как Цитра! — прошипел «джинн». — Вот уже фанатика своего культа нашла, молится на тебя за углом. Думаешь, он нормальный? Думаешь, на этом острове хоть кто-то нормальный? Ах да, бля, я забыл. Он же не первый… пацан тот, с Доков Валсы так на тебе ёбнулся, аж в ноги бросался! Цитре тоже такое нравится, да… Она ж грёбаная богиня… Ты, что ль, такая же? «Пацан» это про Нари, сообразила Мэл на удивление сонно — то ли дым всё-таки дополз до её угла, то ли дурман просочился напрямую из сознания Вааса. А может, это Алвин домолился до того, что шёпот примерзал к губам, а глаза застилала сочащаяся сквозь ночь пелена. — Не отвечает, опять не отвечает… Небо! — Алвин резко отвёл взгляд в сторону, противоположную «алтарю». В высоту, где огненная завеса отделяла форт от чернильного мрака. — Я знаю, что не заслужил… Знаю, что еретик, язычник, не имею права обращаться, но выслушай, выслушай. Не о себе прошу… Новая, преображённая молитва обжигала так сильно, что на глазах выступали слёзы. Поскуливал Зэмба, беспорядочно, как попало лизал Мэл подбородок, ключицы и щёки, и она не помнила, когда успела опуститься у дивана на колени, чтобы обнять пса по-настоящему. Совсем рядом, будто фигурка с приборной панели какой-нибудь здешней развалюхи, в ожидании ответа и считая, что всё на свете понимает лучше остальных, качал головой Ваас. — Встань оттуда, дура, — вымученно хохотнул он. — Мало ли, чё там ползает. От неловкости сводило лопатки. Дико, но Ваас, кажется, чувствовал то же самое — будто потянулся к источнику тепла и наткнулся на что-то острое с обоих концов. Подашься вперёд — проткнёт обоих. Отдалишься — упадёт, исчезнет в пыли и грязи единственное связующее звено. Ваас, кажется, по-прежнему считал, что он и ведьма похожи, и спорить у Мэл не было сил. — Я не хотела, чтобы пацан умер. Тот, что был в Доках… — Чёрт, совсем невпопад. Даже Ваас расплылся в ухмылке, ни хрена не весёлой, наиграно-мерзкой. — Вон оно как… «Не хотела, чтобы пацан умер». А Вааса, значит, хотела угандошить на своей поганой станции. Вот прям так, чтобы все соки… нахер! Выпить… Там тебя не волновало, что кто-то подохнет. Двойные стандарты, сестрица… у всех вас, цивиллов, двойные стандарты. — Мэл отвернулась и больно-пребольно укусила себя за губу. Зэмба замер, насторожился. Тонкий пёсий хвост вытянулся в струнку и только слегка шевелился из стороны в сторону, а не взбивал больше пыль. Ваас же всерьёз разговорился после того, как разом втянул в себя две трети самокрутки: — Всё верно, сестрица, всё верно. Молчишь? Скажешь, я псих? Ебанулся, да? И парни мои ебанутые, правда? — Правда. — Мэл не к месту вспомнила Ченса — как смешно вилась над ним муха, пока он дрых на посту. Потом Горана, что, будто замшелый колдун старые кости, разбирал останки упавших с неба драконов. И Джеро, Джеро с его чудны́ми, наивными ритуалами, которые должны обмануть всех врагов. — Но ты, оказывается, хороший командир, не ожидала. — Не лицемерь. Мне не нужны ни твоя грёбаная вежливость, ни твои извинения. «Видеть кругом лицемерие не значит на самом деле его распознавать», — хотела было ответить Мэл, даже воздуху набрала побольше, но осеклась. В мозгу явственно пульсировали слова, негромко, будто все выкрики и шипение пропускались через звуковой фильтр: — Весело было сегодня. Дальше — хуже, дальше всегда хуже, стоит только начать. Сейчас китайцы. Потом свежее мясо на продажу: туристы-мажоры, девки, которых папаши-наркоманы сбагрили за долги, пару раз даже дети попадались. Блядь, и ты… запертый в жизненный рамках, да? Запертый, на хуй! Рубишь, сжигаешь, вешаешь — так веселее. Иначе… Иначе пустота. Ску-ка. Считаешь, вы с «Викингом» цивилизованные люди? Да и похер… Цивилизация — красивые слова, этот мир сам себя сожрёт. Или как там в твоём будущем? Лучше, да? Нихера, я там был. И бежать оттуда тоже некуда… Так же, как здесь. Так же, как здесь. Некуда бежать. Некуда бежать раненым — от жары и озноба, жажды и глюков, от стараний доктора Бенджи, с которыми тот обкалывал пациентов антибиотиками. Некуда бежать самому Бену, ему страшно, он даже не умеет стрелять. Некуда бежать пленным, их скрутили верёвками, как гусениц, и без конца насмехались, тонкой струйкой выливая воду перед самым носом, но не давали ухватить хоть каплю. Да, китайцы совсем обессилели. Мингли вовсю температурил, его искусанный Зэмбой дружок почти отрубился и только конвульсивно подёргивался, когда внутри рваных ран, под заботливо оставленной пиратами палёной коркой кто-то будто копошился. Где бы от всего этого скрыться ведьме? Незнакомый мир за пределами островов её ни разу не ждал, как не ждали, очевидно, и через тысячу лет, если уж не торопились на помощь. Здесь же у ведьмы был Алвин, ему она, по крайней мере, нужна, и никогда не бросит по своей воле. Ваас молчал. Косяк рассыпался пеплом, приторный дым рассеялся и больше не затмевал керосинку, а Ваасу приспичило установить рекорд по молчанию вслух. Честно говоря, лучше бы уж орал. — За всей этой хернёй, ведьма, ты рано или поздно потеряешь себя. Тебя искупают в крови. Глядишь, и не станешь больше лупить свои слишком честные зенки и обвинять. Как же, убийцы, палачи… А потом настанет день, когда ты… когда ты, бля, поймешь, что сама ничем не лучше. Ты сама грёбаный палач. И не больше. Ты и твой Алвин, вы оба. — Дай мне её спасти. Позволь дожить до того, как за ней придут… — гулко шептали в темноте у контейнеров. Мэл же слепило белым светом, что лился, казалось, прямо с потолка и стен, тоже белых. На тестовом стенде, похожем на чудовищный ледяной цветок, застыло знакомое тело, долговязое и худое. На бледной коже темнели синяки от ремней. Черты лица заострились, подбородок в судороге задрался, меж полуразомкнутых восковых век не светилась больше невозможная синева. Только муть, только смерть, по мере того, как в невидимые трубки на дне цветка вбиралась кровь, чтобы через другие трубки вернуться обратно заражённой культурой бактерий-мутантов. Миг — и Алвин начинал содрогаться, биться в ремнях, так сильно, что по лабораторному боксу разносился стук, заглушающий даже надсадный писк датчиков. Эти проклятые машинки будто взбесились, с жадностью стаи пираний впитывая выброс энергии, пока изо рта жертвы — с тонких губ, которые Мэл так полюбила очерчивать пальцами и целовать — струйка за струйкой срывалась кровь. Ещё мгновение — и кровь пузырилась уже на губах тощей, похожей на мальчишку девушки-азиатки. Следом за Нари ледяной цветок поглощал Бена. Потом на стенде корчилась тщедушная фигура Доктора Э; старик весь посинел и покрылся капиллярной сеткой, но всё равно лепетал что-то насчёт полётов. На умирающем Мареке, у которого кровь шла носом и тянулась дорожками из ушей, Мэл заставила себя очнуться. Что она делала бы там, в «грёбаном будущем», если бы в свихнувшийся портал затянуло Алвина? Нашла бы силы сбросить даже не вечный дурман Сидовых препаратов — скорее тупой эгоизм, в котором застряла со дня смерти брата? Сумела бы просто услышать то, что услышала здесь? Или так и осталась бы поганой, глухой к чужой боли стервой, подобием мистера Хойта? А Ваас? Чем ведьма лучше него, чтобы решать, где и как ему умереть? Точно ничем, если уж позволила себе опуститься до пыток. «…пару раз даже дети попадались». Что делала бы ведьма, если бы «упырям» из Сектора В приволокли для опытов ребёнка? А если бы эксперимент поставили на конвейер? Ваас, конечно, пялился во все глаза. Гордился речью, наслаждался произведённым эффектом? Чуял, как Мэл давила желание закрыть руками лицо, будто этот позорный жест мог спрятать её от правды. Злорадствовал? Не похоже, даже у маньяков нет привычки злорадствовать, когда говорят в первую очередь о себе. Ваас опустил тяжёлую голову на ладони, закрыл глаза и замолчал во всех смыслах, точно пытался задушить ведьму напоследок тишиной. Только Зэмба скулил совсем жалобно, вертел головой от одного человека к другому, ничего не понимая, но слишком многое чувствуя. — Ваас… — Мэл прокашлялась — глотку будто песком забили, но слова просились наружу, даже если окажутся полнейшей чушью. — Если скажу, что тогда на станции вела себя, как последнее дерьмо… Опять обвинишь в лицемерии? — Нет… — Он вскинулся, вздрогнул всем телом. С явным усилием, наморщив лоб, разлепил веки и заморгал, будто только проснулся. — Не в этом дело. Бля, ты не понимаешь… это ни хрена не меняет. «Ни хрена не меняет». Правда, притом чистейшая. Там, на станции ведьма подспудно сопротивлялась одной мысли о том, что «объект» умрёт. Тормозила процесс. Велела смешать коктейль для поддержки сердечной мышцы, сама принесла его пленнику, сама уколола препарат. Ни дать ни взять глупышка из сказки — пожалела прикованного в подземелье узника. Вот что из этого вышло. Но в конце концов, разве должен тигр умирать в клетке, разве не место ему в родных зарослях? — Я тоже не слишком хотел тебя сжигать, представляешь? Думаешь, я узлы вязать не умею? — по-тигриному фыркнули в голове. — Интересно же было, умеет дохлятина трепыхаться, или нет… Мэл оторопела. Интересно, ведьма совсем рехнулась и разучилась себя контролировать, или ей мгновение назад ответили на всё, что она надумала больной головой, но произносить не собиралась? На весь этот бессвязный бардак, обломки мыслей, которые толклись в черепной коробке и казалось, вот-вот расколют её как минимум пополам. Знакомое, кстати, ощущение. Когда-то боль так же пробилась наружу сквозь туман от увесистой оплеухи, срослась с ужасом перед грязными, почти обезьяньими пальцами и вонючим дыханием, чтобы трансформироваться в удар, от которого у насильника лопнули сосуды. Похожее случилось прошедшим днём — и теперь один китаец едва бредил о невидимой силе, что парализовала ему руки, а второй уже никогда ничего не скажет. А ещё Мэл весь день напролёт звала. Сомкнув губы или грязно ругаясь, на ходу или прижавшись к пулемёту, душой каждую минуту звала одного человека. Алвин был прав? Неужели… — Ты что, меня слышишь? — кое-как сконцентрировавшись, Мэл потянулась к сознанию Вааса. — Сам охерел… — вспышкой пронеслось в мозгу. Без капли злости — вот уж, и правда, чудо — зато с той степенью усталости, в которой голова невероятно тяжелеет, но зудящий под сердцем жар всё равно не позволит уснуть. Мэл кое-как поднялась и вернулась на диван. Зэмба тут же подпёр ей ноги и пристроил голову на коленях, требуя ещё ласки так настойчиво, что от его языка саднило руки выше запястий. От Вааса веяло чёрной тоской. Она ещё больше углубила густые мазки в глазницах, залегла тенями под скулами, обильно стекала по лицу и шее с грязным потом. Пот, чёрт возьми, дико щипал пару глубоких порезов, что прочертили ближнее к Мэл правое плечо главаря. Явно подарочек кого-то из китайцев. И явно не остался без отплаты — скорее всего, горло врагу вскрыли его же ножом. Выяснять подробности Мэл не собиралась — силы можно потратить и с большей пользой. Раны, конечно, никто не обрабатывал. Дипломированный хирург Бенджи слишком боялся «злого бога Арихмана». Пираты, как и сам Ваас, были заняты своими глюками, между которыми подбрасывали в костёр трупы, глумились над пленными и стояли в карауле. До главаря, «царя и бога», никому не было дела. Даже ему самому. У Мэл зачесались руки откупорить бутылку — чего бы туда ни налили, оно наверняка подойдёт для порезов. У Алвина в рюкзаке отыщется бинт, маленького кусочка которого хватит, чтобы промокнуть грязь и кровь. Это легко, проще простого, обычная благодарность, а ещё целый клубок чувств, в котором почти ничего не понять, только от ненависти там точно не осталось ни капли. У Вааса тоже. Он принял — теперь сомнений не было — непроизвольную передачу. Пьяно качнулся — будто неустойчивый камень толкнули ногой. Он и походил сейчас на кривой, сгорбленный валун, в котором по недоразумению стучало сердце. Обычное, человеческое — не чудовища, не великана или дракона. Какой-то миг этому сердцу хотелось, чтобы Мэл осуществила свой порыв и сделала даже больше. Неизвестно, откуда и как, но Ваас давно догадался: ведьма умеет снимать боль и не раз проделывала это с «Викингом». Ваас хотел «как для Алвина». Снова. Ваас хотел, но не мог, не умел, давно разучился принимать заботу. Интересно, сколько времени ушло бы у самой Мэл, прежде чем она провалилась бы в такое же состояние без возврата, без выхода, без возможности вырваться и убежать? Жутко, жутко до тошноты. Невозможная духота, посреди которой нутро бунтовало и разрывалось на две половины: одна хотела помочь здесь, другая тянулась к Алвину. — Пускай. Пускай болит, пускай гниёт, — с заметным усилием Ваас задавил в себе всё, что не просто считал — провозглашал слабостью. — Мне от вас ничего не надо. Ни вашей жалости, ни подачек. Ни от Хойта, ни от его «миноискателя». Не дождётесь. Пускай, пускай я царь дырявого форта и бог укуренных дебилов, но, блядь, не дождётесь, не попрошу… Беззвучно чертыхаясь, Мэл отвернулась к ноздреватому бетону, что служил убежищу стеной. Хотелось от души укусить себя за руку, будто это могло умерить дикую смесь злости и сострадания. Нет, надо держаться. Только ногти не глядя вогнать во что-то мягкое, податливое. Коротко шикнуть — больно, но боль, по крайней мере, отрезвляла и в умеренных дозах могла подарить каплю сосредоточенности. «Питекантропу» покоя не давал массаж, только потому, что кому-то — несправедливо! — достались нежность, защита и помощь. Дикарь хотел благодарности, но даже простое «спасибо» считал лицемерием, уделом слабаков. Замечательно. Только кто сказал, что для грёбаного, набившего оскомину массажа ведьме нужны руки? Когда-то на станции она душила Вааса — бандита, мерзавца и случайную жертву — воткнув невидимые проводки в его нервы и запустив туда бешеный поток энергии. Сейчас всё было по-другому. Мягко, осторожно, почти ювелирно. Разгладить завихрения, распутать клубки, похожие на рвущие всё микроураганы. Утихомирить импульсы, что стаей огненных муравьёв глодали и глодали уставшие мышцы, трепали их бесконечным нытьём и внезапными судорогами. Прочь судороги, прочь. Жаль только, большего не сделать — монстры, что грызли Ваасу нутро, пострашнее огненных муравьёв-импульсов, и ведьма против них бессильна. Ваас не молчал — в проблеске бодрости ворчал и ругался. Мэл плохо слышала, но кажется, её спрашивали, каково «отдаваться белобрысому», оплачивая свою защиту, и убивать кого-то другого, чтобы сохранить жизнь себе. Потом перескочили на Алвина, интересовались, чем же «Викинг» всё-таки лучше. Вопросы совсем не обижали — Мэл то ли привыкла и отрастила новый слой брони, то ли радовалась: получается. Ведьмины «фокусы» приносили хоть какой-то, но результат. Меньше боли, меньше тяжести и бессилия, немного порядка посреди хаоса — что может быть лучше, если совсем хорошо сделать невозможно? У Хаоса на всё были свои резоны. А может, у проклятой болезни, как у ядовитой змеи — кто-то слишком долго её дразнил, переступал все грани выносливости, и змея наконец ужалила, подкараулив жертву посреди молитвенного экстаза. — Небо, хоть ты меня услышь. Её должны забрать, ей здесь не… — в средоточии темноты Алвин осёкся, сорвался на сипение. У Мэл оборвалось и горячим углем рухнуло вниз сердце. Через мгновение она отчаянным усилием раздавила панику. Разом содрала все «проводки», по которым энергия текла к Ваасу. Утробно рыча и всхлипывая от страха потерять контроль, наскоро сплела видимые только ей нити и запустила сквозь пространство. Это ведь совсем близко — и в метрах, и в шагах и в футах. Сеть из ментальных паутинок вспыхнула для Мэл рубиново-алым, развернулась, будто взмахнул плавниками-крыльями скат-манта, и ухнула вниз, оплела человека, что корчился в смоляной темноте. Мэл чуяла, как отчаянно Алвин пытался ненароком не вскрикнуть, не застонать слишком громко. Отсчитала десяток с небольшим ударов пульса, в течение которого казалось — ничего не меняется. Алвин завалился на бок у алтаря и давился воздухом, точно сгустками нефти, а камень с руной уже не пел — вопил голосами китов, которых заживо пластали в алой от крови пене. Мэл внутренне завопила тоже, вливая в сеть уже не энергию — кажется, частицы самой себя. — Совсем охуела? Я к тебе обращаюсь? — Ваас был зол, рычал и весь топорщился — как же, звал не один раз, а ведьма будто замёрзла — чёртова ледышка. Лоб над переносицей у Мэл наливался свинцовой блямбой боли. Звуки мерзко двоились и троились, к ним примешивался визг — словно совсем недалеко кто-то скрёб по стеклу ножом. Зэмба куда-то подевался; о собачьих нежностях напоминала только подсыхающая на руках слюна. По верхней губе, до странности деревянной, щекотно стекало что-то влажное. — Оглохла, стерва? Или принцесса у нас общается только с чистеньким шведом? Да? — кипятился Ваас. — Этим он лучше — просто чистенький? Стараясь не суетиться и хватаясь за край сидения, чтобы не штормило, Мэл отодвинулась в тень в углу дивана. Прикрыла лицо ладонью, тыльной стороной утёрла нос — так и есть, кровь размазала. И вообще, руки ужасно грязные поверх заново разодранных ссадин, а под ногтями красовалось по кайме, подозрительно красноватой. Ваас притих и таращился изо всех сил, цепко следя за каждым движением Мэл по-звериному мерцающими зрачками. Она старательно состроила улыбку — авось сойдёт вместо извинения за то, что зависла и не реагировала. — Алвин… У нас с ним просто тараканы одного вида. В этом всё дело. — Чёрт, как же её мутило. Это ничего, нужно просто отсидеться, перетерпеть, пока над переносицей угомонятся долбаные свёрла. — Утомляешь ценного сотрудника болтовнёй о разведении тараканов? А, Ваас? — с ледяной насмешкой поинтересовались из полумрака у входа под навес. Мэл моргнула, навела резкость, и бледная голова над чёрным силуэтом перестала выглядеть подвешенным над землёй призраком. Почти. Ещё мгновение «призрак» дрожал и расплывался, потом выбрался на свет, во весь рот улыбаясь. О, конечно, он улыбался. Под тряску в коленях имитировал обычный свой шаг, пружинистый и неслышный, и, нацепив маску пренебрежения к обстановке, пригибался под чересчур низкой крышей. Остановился, упёрся локтями в одну из бочек, небрежно, будто бы для простого удобства. — Это ты зря, Ваас, — усмехнулся ещё шире, изо всех сил излучая бодрость и довольство. — Ценного сотрудника предписано беречь. Что ж, по крайней мере, он явился на своих ногах, а прерванный приступ напоминал о себе только отголосками. Не доверяя чутью, Мэл потянулась бы, чтобы хорошенько ощупать долговязую фигуру по-людски, руками, но при Ваасе лучше было воздержаться. Вон как ощетинился. Весь подобрался и зашипел презрительно: — Явился, «Викинг». Что же ты бросил её одну, богиню свою, а? Хотя, блядь, о чём я?! Ты, грёбаный влюблённый, когда хер в неё суёшь, думаешь о том, что Хойт ей башку до смерти запользует? Бац — и нет башки, прикинь, чувак?! Месиво внутри — вон, уже сейчас через нос вытекает… Нет, блядь, — протянул он тоскливо, зло, но с до крайности извращённым удовольствием, — нихера ты не думаешь. Просто охраняешь её за Хойтово бабло… а он её убивает и в конце концов убьёт! Такая ваша любовь, цивилизованные… Мэл помнила, как сорванный, трескучий голос главаря постепенно сходил на нет, превращался в невнятный, назойливый бубнёж. Помнила, как закрыла глаза. Открыла, когда бубнёж прекратился. Ваас, наверное, убрался мгновение назад — дряхлые пружины сидения до сих пор стонали на все лады. — Алвин… — под этот заунывный стон Мэл собралась с силами и поднялась навстречу тому, в чьей сохранности больше всего хотела убедиться. Наверное, чересчур резко, потому что землю вдруг словно выбили из-под ног. В наступившей темноте Ваас, удаляясь, бормотал о том, что тащил ведьму от пулемёта совсем не ради Хойта, но выходит в итоге — ради него, экая досада. Следом вклинивался Алвин — он звал Мэл, пока по её лицу стекали капли воды, не слишком-то прохладные, но и не мерзко-тёплые. — Ты меня слышишь? — Темнота вспыхивала чужой тревогой и непрерывно колыхалась, будто Мэл баюкали на руках, как младенца. — Мэл… — в голосе Алвина прорезались панические нотки. Мэл никогда у него таких не слышала, поэтому открыла глаза, чтобы и впрямь обнаружить себя в колыбели из рук. — Ты жива? Что он тебе сделал, образина? — Ваас меня и пальцем не тронул… — Затею качать головой, наверное, стоило пока оставить. Подышать для пробы — переносица всё ещё ныла, но терпимо. Поймать до жути беспокойный взгляд — глазами, потому что чутьё, кажется, решило отрубиться, и вдруг сообразить: — Кровь… это не он, это я сама. Правда. Алвин только хмыкнул и нахмурился, сжал в одну ниточку губы. Через пару мгновений с таким же сосредоточенным выражением промывал руки Мэл, по-новой изодранные вдрызг, из бутылки, оставленной Ваасом. Опьянев от одного только запаха алкоголя, Мэл прижалась щекой к рукаву Алвиновой рубашки и закрыла глаза. — Так зачем он приходил? — Сквозь пульсирующий на манер безумной синусоиды шум в ушах пробился голос. Конечно, виноватый — без этого Алвин бы не был собой. Мэл охотно избавилась бы от этой его черты, но понимала, что уже принимает всё как есть, целиком, чего бы оно ни стоило. — Кажется, выговориться… — Она уткнулась носом в ямочку над воротником форменной рубашки. Над макушкой с пониманием хмыкнули: ну конечно, выговориться кому-то, с кем можно не произносить вслух ни слова — это неслыханный бонус. Шум в ушах на мгновение обратился в бурление воды. В нём почему-то слышалось одобрение — будто мифического Морского Змея удовлетворял исход ночных молитв и разговоров. Вот только эта вина… — Я в норме. Правда, — шепнула Мэл заведомую ложь. Готова была лгать и дальше, обещать больше никогда — совсем-совсем — не тратить силы, вливая кому бы то ни было хоть каплю энергии. Да что угодно, лишь бы человек рядом прекратил мучить себя, облегчая старания болезни сожрать его изнутри.