Цивилизованные люди

— …босс велел передать… В гроте темным-темно — чем ярче лампы, направленные на стол с ремнями, тем гуще мрак по углам. С ним не справляются свечи, расставленные у стен в черепках и плошках — трескучие огоньки трясутся, когда их с шарканьем берцев по хламу на полу тревожат живые тени. — Давайте сюда лебёдку!.. — Грубый окрик приказа мечется, будто кто-то беспорядочно хлещет по стенам плетью. Колёса тележки, на которой тени везут лебёдку, скрипят с нарочитой заунывностью. На пыточном столе застыло тело, похожее не на человека — на изломанную куклу, манекен, который битый час волочили по земле за автомобилем. По крайней мере, теперь Мэл ещё меньше понимала, как самый первый китайский шпион, которого в пещере Пиратской бухты мучил Ваас, исхитрился тогда так сильно выгнуть в ремнях спину и горбом выпятить грудь. — …Хойт велел доставить любые сведенья… — сейчас Ваас говорил дохрена вкрадчивым голосом. Бросал косые взгляды на розоватый утренний свет, смыкал чёрные веки до щёлочек, меж которыми поблёскивали хитрые глаза. О, он даже не считал нужным скрывать этот блеск, как и кривую плутоватую ухмылку, похожую на сытый оскал огромного кота. Как не пытался прятать и то, что творилось в его голове. На голый, весь в разводах из грязи и крови живот со шлепком падает такая же грязная, едва отжатая тряпка. Пират елозит ею по коже пленника, тот рвано всхлипывает. По гроту носится эхо, но даже оно замирает от гулкой и шуршащей, будто бы крадущейся поступи. — Скажешь, всё выложил, амиго? Да, блядь, ты точно так думал… — Хриплый рык несётся под потолок пещерного кармана сразу после того, как смолкают шаги. Пленник, словно поверженный циклоп, единственным глазом косится на нож в кулаке главаря. Лезвие битое, в щербинах и зазубринах, но острое, страшно острое — вон, как скользит. Вертикальный надрез ниже пупка сначала смотрится безобидной линией, которую прочертили фломастером — Мэл даже знает, что такое фломастер. Пленник нечеловечески вопит, верещит, будто угодивший в капкан зверь. Судорожно дёргается, но деваться некуда — сплошь заляпанная кровью рука свободно ныряет в прореху пальцами в обрывках пластыря. Заскорузлый пластырь царапал незадачливому шпиону тёплые, пульсирующие потроха — это ощущение Мэл помнила до ужаса чётко. Только вот какого дьявола Ваасу понадобилось с утра пораньше прокручивать в памяти это дерьмо? Решил переплюнуть, перевесить, свести на нет всё, что ночью видел во сне и невольно показал ведьме? О, вчера он всё-таки уснул, — интуитивный недомассаж подействовал, как надо. Мэл, наверное, могла бы даже гордиться способностью погружать людей в расслабленность и сон, если бы эти люди не делились так настойчиво грёзами. То страшными, то страстными. Ближе к утру Ваасу снилась она, Мэл. Такая же закопчённая, как после боя с китайцами, она сидела на песке и камнях едва ли не у самой кромки прибоя и почти с восхищением наблюдала, как с ловкостью огненного шамана главарь разжигает костёр. Когда ведьме на кончиках грязных пальцев протягивали мятый косяк, она качала головой, но тянулась за подарком. Знала, что тот с сюрпризом — дозу марихуаны щедро сдобрили крошками знакомой пурпурной пилюли — и всё равно брала, ведь подношение делалось из самых лучших побуждений. Ласковой, он хотел видеть её ласковой. С глупой улыбкой и шальными глазами, окосевшей, восторженной и не то чтобы покорной — просто податливой. Больше того, в этом дурацком сне, который выбрался, наверное, из самой глубины подсознания, Ваас и сам помнил, каково это — когда под страстную дрожь тебя распирает от нежности. Мэл помнила ощущение, от которого принудила себя проснуться — между сердцем и гортанью всё именно распирало. На шее, груди, спине и ягодицах огнём горели фантомные касания, так же горело лицо — то ли от стыда, то ли от изумления пополам с замешательством. А ещё с пониманием: вот оно, значит, каким Ваас был раньше. Как же долго всё это заколачивали поглубже, надеясь, видно, убить совсем, и почти убили, оставив додыхать в чужой крови, слезах и нечистотах. Потом от чересчур громкого всхлипа под боком проснулся Алвин. А может, не спал уже давно, слишком уж заполошно, будто в поисках чего-то важного, сверкали его глаза. Долго-долго и молча он рассматривал Мэл, потом вспомнил, что ощупывать лучше не взглядом, шумно вздохнул и прижал к себе ещё теснее. Щёки и уши Мэл, кажется, разом притянули к себе пылающую кровь всего тела, когда большие ладони заскользили по спине и ниже без малейшего стеснения. Кожа всё сильнее, до боли раскалялась, мурашки в бешеном темпе бросались врассыпную от каждого касания, чтобы собраться электрическим покалыванием на губах. Губы, казалось, по-настоящему бились током, но Мэл было всё равно, как не волновали и страшно колючие зачатки бороды на Алвиновом лице. Трогать щетину было даже приятно. А ещё улавливать, как пульсирует, наливаясь тяжестью, мужской пах, и самой чувствовать что-то такое же мучительное, тягучее и сладкое. Нет, они ни на секунду не забыли, где находятся. Оба были осторожны, просто после минувшей ночи эти похожие на судороги поцелуи казались необходимой процедурой, попыткой тщательней прощупать состояние друг друга. Мэл знала, что в чуткости Алвин едва ли уступает ей, ведьме, и без капли ревности наслаждалась каждым мгновением этого знания. И всё-таки появление Вааса они пропустили. Тот ввалился под навес, на сей раз без приглашения. Рявкнул что-то вроде «подъём, вашу мать, дело есть». Под глухую, разделённую уже на троих досаду Мэл выпуталась из объятий, наскоро пытаясь сообразить, почему со своим делом Ваас явился лично к ней. Ей же самой бонусом достались дрянные воспоминания, которые крутились в голове главаря с навязчивостью заевшего кино. Внутри надреза скользко — чтобы ухватить необходимое, нужна сноровка. Под прицелом объектива у Вааса она вырастает втрое и вчетверо, а брезгливость исчезает вовсе. Как же, ведь картинку видят сотни зрителей, жирных цивиллов, что торчат за компами, жрут пиццу и тычут мышкой в сердечки, глядя, как из кого-то вынимают настоящие внутренности. — Дёргайся, дёргайся лучше, бля… Чё так слабо, на нас же смотрят! — в промежутки между воплями — «гляди-ка, этот мудак ещё может орать!» — вклинивается рычащее бормотание. В нём сквозят ненависть и показное веселье. Рисуя причудливый ореол, из раны под судорожные рывки жертвы брызжет кровь. Надрез наконец выпускает нечто длинное, ещё живое, трепещущее, в разводах и слизи. Заляпанные по локоть, с причудливо склеенными волосками руки разматывают кишечник шпиона медленно, словно ленту, демонстрируя на камеру буквально каждый сантиметр. — В общем, узкоглазые жаждут тебя видеть, — Ваас так и расплылся в ухмылке. Заискивающей, но фальшивой — Мэл знала это. Для самой себя пыталась нащупать доказательства, но улавливала только наигранность — такую же, как однажды, когда главарь нарочно представлял ведьму в облике продажной девки, что в пошлом танце оголяла тело и с похотливым блеском в размалёванных зенках вылизывала «царю и богу» промежность. В кислотно-едких лучах профессиональных софитов видно, как «лента» пульсирует. Кажется, можно рассмотреть циркуляцию крови в пока целых мелких сосудах под оболочкой. Если, конечно, сумеешь совладать с дурнотой — тхнёт сырым мясом, кровью и дерьмом так, что слезятся глаза. Какого чёрта? Он что же, решил, что мерзость из его бритой башки поможет ведьме быстрее вникнуть в суть дела? Смешно. Дурак, какой же дурак. Пытается уравновесить те мгновения откровенности, которые допустил ночью, сделаться снова как можно гаже и ненавистнее, чтобы никто не смел подозревать в нём и секундную слабость. Но и это не всё. Слишком уж нарочито нагнетались особенно тошные подробности — Мэл чуяла подвох, но сообразить, что и зачем, никак не могла. Сбитое с толку восприятие бунтовало на каждом шагу, в голове с утра пораньше царил полный бардак. Из Алвиновых прикосновений и молитв. Из обрывков сновидения, в котором и Ваас помнил о нежности и ласке — чёрт, это совсем лишнее! Из бурления воды, китовых воплей, предсмертной агонии и бесконечной боли на живую. — Так что давай, ценный сотрудник, собирайся шустрее. Нашему драгоценному боссу как никогда нужна башка его «миноискателя», а ты ведь и рада служить, как дрессированная сучка. — А почему ты говоришь всё это мне? — подняла бровь Мэл, изо всех сил пытаясь напустить на себя флегматичный вид. На самом деле с трудом перевела дух и отгородилась наконец от «документального кино» из головы Вааса ментальным блоком. — Я всего лишь, как ты верно заметил, «миноискатель». И без приказа командира группы сдвинуться с места не могу. — Так, Ваас. — Пригибаясь, из-под навеса выбрался Алвин. Выпрямился, приподнявшись над краем кровли и ирокезом главаря почти на полторы головы. Мэл оттеснил за спину. Чувствовалось только: хмурится, ох как хмурится, и до жути щекотно стекают по его вискам и шее капли наскоро выплеснутой на лицо воды. — Давай чётко и конкретно: что тебе надо? Без этих твоих… виляний. На то, чтобы прикрывать разум от набитого чужой болью и потрохами воображения Вааса, утекало как-то чересчур много сил — даже в ушах запищало. Мужской разговор превратился в назойливый бубнёж, из которого до Мэл едва долетали отдельные слова. Хорошо бы тоже умыться — вспомнила она, и через мгновение нашла себя у бидона с полными горстями воды. Кожа после ночи зудела ещё сильнее, чем накануне и, кажется, явственно отдавала спецэффектами из Ваасовых фантазий вплоть до запахов. — Бррр… — От внезапно налетевшего озноба Мэл, не отнимая ладоней от лица, дёрнула плечами. В нос попала вода. Под фырканье и кашель мурашки сыпанули по всему телу. — О, жду с нетерпением. И гостя пускай доставят. — Слегка искажённый динамиком голос мистера Хойта мигом обратил мурашки в лёд. Мэл сообразила, что слышит запись, сделанную с явной «заботой» о ведьме, а ещё Ваас предвидел вмешательство Алвина и подготовился. — Одного будет достаточно. «Одного…» Эта глумливая, стылая интонация. Это данное мимоходом разрешение поступить с остальными по усмотрению дикаря, который и рад стараться в меру своих дикарских вкусов. Мэл вцепилась в эту мысль, как во что-то важное: обдумать бы на досуге. — Один китаёз твердит, как заведённый, мол, знает чё-то, — Ваас щурился на Алвина снизу вверх и с отчётливым принуждением усмирял собственный тон. — Пусть «миноискатель» пороется в его мозгах и скажет: пиздит узкоглазый, или реально важное дерьмо знает. А, «Викинг»? Никто ведь не хочет привезти боссу фуфло, пустышку. Правда? Алвин пригнулся, чтобы встретиться с Мэл взглядом. Она пожала плечами и кивнула: всё равно ни черта, кроме кишочного «искусства», в башке с ирокезом не нащупать. На всякий случай зафиксировала в памяти — оказывается, здешние коммуникаторы, которые «мобильные телефоны», умеют записывать разговоры. А ещё — ах, да! — Мэл чуть было не хлопнула себя по лбу — выходило, что «глушилки», установленные, по слухам, на тех самых ржавых радиовышках, работают всё-таки выборочно. Чёрт знает, что ей давала эта информация. Мэл невзначай коснулась крохотной «родинки» в правом ухе. Гарнитура, выданная хозяйке станции дежурным Центрального поста, выдержала все оплеухи и падения, что выпали на долю Мэл на острове Вааса, но даже в невредимой в этой штуке не было толку. А что, если они всё-таки приходили? Не сумели пробиться сквозь помехи радиовышек, никого не нашли и свернули спасательную операцию?.. Да какая, нахрен, разница. Неизвестно, согласился бы Алвин пойти с ней, отправиться в незнакомый, по сути, мир. А побег без этого змеепоклонника, побег от него Мэл уже не могла себе и представить. — Как себя чувствуешь? — И когда он только успел очутиться рядом? Аккуратно взять за плечи, развернуть к свету — явно для того, чтобы как следует поискать следы вчерашних обмороков. Мэл зажмурилась — разбавленный каплями на ресницах свет резал глаза. Проморгалась, качнула головой: — Всё хорошо. Только Алвин умел так смотреть: молча, огромными блестящими глазищами, пристально — не отвернуться, не увильнуть. Мэл и не пыталась. Под сердцем, больно упираясь в рёбра, ворочалось что-то похожее на раздражение: себя бы так оберегал, ну в самом-то деле! Хоть бы раз вспомнил напутствие Хойта, если можно, конечно, так назвать всю дрянь, что тот нагородил перед командировкой. Плохо увязанные между собой приказы и инструкции — хоть располовинься, но выполни. Угрозы, едва прикрытые сладко-ледяной улыбочкой, от которой у Мэл до сих пор шевелились на затылке волосы, а кулаки сами собой сжимались до онемения. Алвину с виду хоть бы хны. Как всегда подтянут, методичен и аккуратен, с точностью машины выполняет всё, что велено и даже больше. Хоть бы раз по-настоящему позволил себе отдохнуть, так нет же. Даже сейчас он чувствовал себя виноватым. Мало заботился, плохо оберегал. Допустил, видите ли, ночной визит Вааса, подверг опасности ту, на которую молился. — Точно? Я предпочёл бы вообще пропускать мимо ушей приказы этого питекантропа… — Алвин красноречиво покосился в сторону, куда убрался Ваас. — И весь прочий трёп — тоже. Чёртов змеепоклонник, подумала Мэл со смесью нежности и злости. Привстала на цыпочки, хоть грубые ботинки, казалось, к этому не располагали. Дотянулась до щеки, на которой меж щетинок за пару минут высохла вода, зато блестели уже капли пота. Погладила осторожно глубокую вертикальную складку, тянущуюся от скулы к подбородку. — Мы не можем пропускать мимо ушей его приказы. Не в том, что касается Хойта. Алвин хмыкнул и плотно обхватил Мэл поперёк талии — боялся, чтобы опять не упала, на сей раз из шаткой по его мнению позы на носочках. Это было почти обидно, но он и правда не мог по-другому. — Сегодня мы отсюда уберёмся, — выдохнул в макушку. Поцеловал волосы, зарылся в них, грязные, наверняка до ужаса вонючие от всякой местной дряни. — А сейчас у нас пятнадцать минут на сборы. — Уберёмся — и что дальше? Что изменится? У Хойта-то чем лучше? — думал Алвин через пару мгновений, помогая Мэл влезть в бронежилет. Вспоминал то, что ночью сболтнул на прощание Ваас: «Хойт ей башку до смерти запользует». Чушь какая, всё ведь в порядке. Но змеепоклоннику не объяснишь, он всё равно грыз себя изнутри и вглядывался во всё вокруг: услышали ли ночью его заклинания. Когда он снова, после ничтожного перерыва в остаток вчерашнего дня и короткую ночь взгромоздил на себя рюкзак и винтовку, под сердце Мэл будто вцепился кто-то мелкий и кусачий. Глядя, как Алвин морщится, но упрямо складывает губы в тонкую линию, Мэл дала себе слово однажды выпросить у него ещё один рюкзак и делить уже, наконец, чёртову ношу на двоих. А пока собственные руки казались пустыми и до тошноты бесполезными. Чтобы не болтались, Мэл обняла себя, с какой-то злой силой вцепившись в локти. Пустой желудок скручивало от чего-то, что больше всего походило на предчувствие, но для выводов информации было мало. Одни кровавые фантазии Вааса. Под утренним солнцем территорию форта тоже, казалось, перепачкали кровью. Точнее, розоватой, сильно разбавленной сукровицей, помоями, такими же, как болтыхались тогда, в гроте, в битом ведре. Чёртовы картинки. Грёбаным слайд-шоу так и щёлкают перед глазами, и не зажмуришься на ходу, да и не поможет. Мэл постаралась сосредоточиться на движении и уставилась строго под ноги, но опять зря. На латках жёсткой, вытоптанной травы, на молодых пальмовых побегах и листьях кустарников блестела обильная роса. Шаг, другой, третий — и в жутком наваждении роса превращалась в тёмные, спёкшие сгустки, брызгами пятнала зелень. Мэл передёрнуло. Картинка изменилась. Впрочем, вот уже и облезлые, скрипучие ворота периметра. Прямо за створками маячил Ваас с парой то ли караульных, то ли сопровождающих. Мэл едва скользнула по ним взглядом и дала себе слово не копаться в чужих мыслях по мелочам. Даже если эти мысли настырно, будто прорвавшая под напором вода, ломились в мозг. Лебёдка скрипит и ходуном ходит по тележке. Ручка движется с натугой, не торопясь — происходящее идёт в эфир, и если увеличить темп, всё закончится слишком быстро. Зацепленные крючьями петли уже скрылись под несколькими витками, которые провисали под весом содержимого. Кровь, кажется, всюду. На барабане, на тянущейся к нему длинной кишке, что трясётся всякий раз, когда жертва заходится в хриплом зверином вое. На самой жертве, которую пришлось зафиксировать дополнительным ремнями. Кровь — плёнка, кровь — пелена, со стола свисает липкая бахрома из потёков. В ушах звенит от запаха, звенит от крика — не поймёшь, от чего сильнее. Это у Вааса-то звенело тогда в ушах? Хоть и не верится, но похоже, это ведь его воспоминания. И, что особенно странно и страшно, кровавая полуявь пытки до ужаса походила на колдовской экстаз Алвина. В возникшей за воротами заминке, чтобы хоть как-то развеять дурноту, Мэл замотала головой. Оперлась на вовремя подставленную Алвином руку, смяла в пальцах чёрный рукав: закрыться надо бы плотнее, а то прорывается всякое. Сконцентрировалась — уши вмиг заложило. — Глядите-ка, — сквозь шум и писк просочилось презрительное фырканье Вааса, — она снова вырядилась в броню, а, грёбаный «миноискатель»? Хотя… — главарь потянулся сжатым кулаком — нет, не к Мэл, а к Алвину, — она ведь всегда в броне. Даже когда голая, небось, тоже? А, «Викинг»? Что скажешь? — Скажу, что готов выполнять приказы. — Алвин резко затормозил на полушаге и оскалился. По-настоящему, и зарычал к тому же, обдавая холодной злостью и разом сделавшись ещё выше: — Но болтовня с тобой о личной жизни не входит в мои обязанности. Он замолк, весь так и клокоча — будто льдины раскалывались, наползая друг на друга с хрустом и скрежетом. Мэл же, наоборот, бросило в жар, даже чёртовы щёки опять запылали — вот какого, спрашивается, хрена? И откуда снова это грёбаное чувство вины? Она даже выругалась сквозь зубы, едва ли не грязнее самого Вааса. Тот ухмылялся, как кот, объевшийся потрохов из своих же видений. — Осторожнее, Ваас. Я ведь тоже могу поболтать о личной жизни. Например, уточнить причину твоей вражды с Цитрой. — Алвин не разжимал рта, наоборот, сомкнул ещё плотнее, но кривая ледяная гримаса прочно приклеилась к лицу. Мэл почудилось, как сквозь пространство молнией прочертилась рубиновая линия. Потом ещё и ещё одна, образовав что-то вроде треугольника с вершинами в три человека, один из которых служил связующим звеном. Этого ещё не хватало. «Миноискателю» как раз для полного счастья недоставало способности мячиком перебрасывать мысли между с трудом терпящими друг друга мужчинами. Да ладно, как-то ведь Алвин с Ваасом уживались раньше. Ну, подрались однажды, несчётное количество раз грызлись, сыпали отборной бранью, но уживались. Знали уязвимые места друг друга, но избегали по ним бить, будто всё-таки испытывали какое-никакое взаимное уважение. — Да у тебя, «Викинг», дерьмово с чувством юмора, как я посмотрю, — Ваас театрально развёл руками. Зыркнул на нависшую над головой молчаливую глыбу в чёрном и вроде как примирительно поднял открытые ладони: — Прокачал бы ты его, что ли, а то совсем хуйня. На двоих, что ли, поделили? Сопровождающие заржали, будто демонстрируя главарю, что уж у них-то с юмором полный порядок. Мэл фыркнула. Под пальцы правой руки поднырнуло что-то колючее, шершавое, потом ещё и влажное, заставив опустить взгляд. — Пшёл на место, псина! — рявкнул Ваас так, что от забора метнулось эхо. Весёлое — главарю словно в особенное удовольствие было отгонять от Мэл Зэмбу. Пёс шарахнулся в сторону, в глубину разросшегося поодаль островка зелени, оставив после себя размытый на сетчатке глаза силуэт и жалобное повизгивание в мозгу. — Шевелитесь. Китаёзы заждались. — Ваас ткнул рукой вправо, где отрезок пыльной грунтовки упирался в грязно-серую будку. За ней переливалась водная гладь, ослепительная, лазурная, манящая, с виду кристальная. Мэл поняла вдруг, насколько грязная сама, к тому же солнце, стоило сделать пару шагов, тут же выбило из тела новую порцию пота. В голове запульсировали расширенные сосуды — сейчас бы и вправду окунуться. Нет, мыться — это потом. Сейчас важнее смотреть под ноги, а то, пожалуй, за десяток метров переломаешь их десять раз, к примеру, в щербатом мостике через канаву. Ещё хорошо бы не запнуться о край бетонной платформы, подножие которой лизали волны, сонно покачивая уже знакомую большую лодку с пулемётом. А может, и незнакомую, совсем другую — чёрт её знает. Прежде чем вслед за Алвином вскочить на борт, Мэл огляделась. Грунтовка опустела — только с забора граффити-рожи издалека уставились на отбывающих. Солнце всё больше просыпалось, испаряло росу, и в прозрачном тумане у бетона казалось — рожи насмешливо кривят и без того косые рты. От этих гримас в неприятном предчувствии скручивался желудок. Вроде бы ничего серьёзного, по крайней мере, никакой угрозы для Алвина — именно это волновало в первую очередь. Но с другой стороны, с чего бы Ваас воображал такое детальное и забористое кино? На деревянных мостках, помахивая хвостом, под палящими лучами темнел одинокий собачий силуэт. Мэл поискала хозяина пса, но бесполезно — Джеро поблизости не нащупывался ни взглядом, ни ментально. — Куда всё-таки путь держим? — ледяным тоном осведомился за спиной Алвин. — Увидите. Об этом надо было спрашивать раньше, — как-то чересчур уж загадочно хохотнул в ответ Ваас. Этот смешок заставил Мэл опомниться. Бронежилет добавлял тяжести и неповоротливости, но прыжок на палубу, кажется, успел войти в привычку, тем более с помощью Алвина. Мотор у лодки оказался чересчур уж громким, а ход неторопливым, и в этом тоже чудилась задумка Вааса. Тот хитро сверкал зрачками и при малейшем касании к его разуму выдавал новую порцию кишок, что слишком уж упорно колыхались на поверхности памяти и даже много глубже. С тихим стоном Мэл переключилась на Алвина, который с силой вцепился в леер правого борта и следил, как под водой движутся тени. Мэл уставилась туда же, пытаясь узнать каждого из подданных Морского Змея в «лицо». Парочка акул, с виду ленивых, но это обманчивое впечатление. Скаты парят, как дельтапланы, а морская черепаха в родной среде движется куда грациознее, чем на суше. Где-то там, только много глубже, и сам Йормунганд, исполин планетарного масштаба — притаился, но его выдают вулканы, благодаря которым поднялись над волнами эти острова. Значит, и Бездна где-то рядом. Значит, её властелин слышал молитву, — так размышлял Алвин. А Мэл слышала молящегося. Прижалась к нему боком и, пользуясь тем, что Ваасу ни черта не видно за их спинами, накрыла до побеления сжатую руку ладонью. Маленький ободряющий импульс, мини-подпитка не повредит, решила Мэл. Опустила веки, сконцентрировалась. — Прибыли, бля. Пять минут дороги — и столько веселья впереди, вы охуеете… — Вааса так и распирало. Что? Всего-то пять минут? Пять минут, за которые Мэл успела нырнуть в глубину и скользнуть в абсолютную темень, в Бездну к Йормунганду. А лодка уже скреблась днищем по песку и камням, булькали о берег волны с какой-то грязной пеной, а у самой кромки прибоя клочьями валялись земля и вывороченные с корнями растения. Под ногами, вынуждая шарить по земле взглядом, захрустели каменные обломки. Их разбросало в удивительном порядке — будто кто-то огромным молотом колотил по пористым глыбам, и твёрдые брызги разлетались по строгим траекториям. Кто-то изорвал листья и измочалил пальмовый луб, набросал корней с комьями почвы, щепок и чего-то, подозрительно похожего на мелкие ошмётки крови и плоти в песке и молотых ракушках с пылью. — До вчерашнего дня здесь обитала пара-тройка свиней, — тоном заправского гида изрёк Ваас. Сделал многозначительную паузу, картинно развёл руками, приглашая ещё раз как следует рассмотреть царящий вокруг разгром. Скривился и хмыкнул глумливо: — Свинки, хрю-хрю, четвероногие. А потом объявились двуногие, узкоглазые — тоже свиньи. И-и-и — бам! — он изобразил вспышку и застыл на мгновение, страшно выпучив глаза. — Из-за этих уёбков — пиздец свинкам. Охуеть, бля… Квадрат «Джей-ноль»… Это же тот самый островок, сообразила Мэл. Лежбище драконьего оператора и его напарника, клочок суши — меньше ста метров площади. Мины, как же они ревели. Страшно били разрывы, будто прямо по черепу и с такой силой, что с зубов крошилась эмаль. Дыхание каждый раз спирало. Болело нутро, как после ударов под дых, боль плотным комком скользила вверх по пищеводу и срывалась обратно, чтобы начать всё снова. Мины опускались в ствол чёрными руками, одна из которых сломана. Мэл поняла вдруг, что Джеро здесь. Вообще народу на перекопанном взрывами вдоль и поперёк островке до чёртиков много. Ещё больше бессильной, обречённой боли попавших в смертельный капкан зверей. Боль походила на вой, сплавленный в одну тягучую ноту. Боль сама была этой нотой, колебаниями в пространстве, она раз за разом продавливала эфир в явных попытках прорвать его окончательно. В такт ей завывал какой-то прибор, с короткими паузами, рывками и всхлипами, заглушая сиплый, нечленораздельный скулёж. Голос мало походил на человеческий, но принадлежал человеку. На которого Мэл наткнулась как-то внезапно: сопровождающие расступились, будто живой занавес, и открыли взгляду картину, поразительную в своей выедающей глаза чёткости. На покосившемся, но уцелевшем пальмовом стволе за руки подвесили человека. Абсолютно голого, впрочем, тёмное пятно волос вокруг гениталий сейчас сливалось с чёрными кляксами страшных гематом, от которых такими же чёрными ветками расходились повреждённые сосуды. С рваной в хлам левой голени свисали лоскутья кожи, мышц, сухожилий, схваченные горелой коркой. Жировую прослойку, наверное, вытопили тогда же, когда арматурой прижигали пленному собачьи укусы, но желтоватая жижа сочилась из трещин до сих пор, смешиваясь с потёками выбитых муками нечистот. Что ж, прижигания явно подействовали так, как задумано. Стараясь дышать ртом, Мэл давила в себе внутренний стон. На разум и зрение дымкой наползала муть, но способность анализировать детали отказывалась теряться. Воющее устройство, с виду похожее на импульсный пистолет, явно тоже работало на аккумуляторе — пузатом продолжении рукоятки. Оно как раз приложилось «стволом» к искусанной ноге, в точности над коленной чашечкой. Пленный задёргался так сильно, что казалось, сейчас оборвёт верёвку. Не заорал — давно сорванным голосом забулькал, залепетал, заскулил, а палач всё прижимал и прижимал инструмент, ухватив жертву под мышцы икры огромной чёрной лапищей в белом орнаменте. Вокруг действа на расстоянии, но не улетая далеко от поживы, вились насекомые. В изобилии шума их полёт казался беззвучным, и мозг ещё упорнее отказывался воспринимать абсурд, творящийся на крошечном островке. — Джеро! — рявкнул Ваас, разом перекрывая весь бедлам целиком. — Заткни нах свою дрель и китайца! Себя не слышу! Не видишь?! У нас представление для «дорогих гостей»! Дрель коротко взвыла и захлебнулась, издав напоследок металлический чих. Китаец тоже захлебнулся и обмяк мешком, натянув до предела вывернутые из суставов руки и кошмарные верёвочные качели. — «Сделано в Китае», — палач покосился на дрель, на собственную руку в липкой и блестящей перчатке из крови. — Прикинь, косоглазый, это сделали твои же соотечественники, — он осклабился, будто нарочно показав крупные зубы в багровой плёнке, — а дрель-то полное дерьмо, батарея вот-вот наебнётся. Но тебе хватит, Джеро уж позаботится… всё равно нога тебе больше не пригодится. — Джеро… — нетерпеливый рык Вааса прервал излияния, адресованные безвольному телу. Мухи, воспользовавшись паузой, тут же слетелись к уродливому пятну под ногами у пленника. — Ваас, для чего это, так сказать, «представление»? Хойт давал распоряжение о лишней нагрузке для ценного сотрудника? — Алвин выступил вперёд, стараясь прикрыть Мэл от происходящего. В конце концов постарался незаметно подхватить под локоть — ещё бы, у кого от подобного хоть на миг не даст сбой хладнокровие, кто не забудет: ведьме не нужны глаза, чтобы видеть. — Ты, Ваас, как всегда тратишь время на бессмысленные развлечения, — проговорил Алвин ещё более холодно — будто с хрустом ломались тонкие льдинки. Он, очевидно, мгновением назад успел разжевать пастилку и теперь обдавал Мэл мятным дыханием, отгоняя липкую дурноту. Хоть капля свежести посреди вони. Так, наверное, когда-то несло на грязных бойнях — сырым мясом, дерьмом и предсмертным ужасом, а забойщики так же разбирали туши по суставам, как Джеро разбирал ногу живого пока человека. — У тебя, долбаного шведа, — прервав натянутую передышку, зашипел Ваас, — все бессмысленное, что не связано с твоей винтовкой и этой стервой. Так ведь? — он прищурился в ожидании ответа, и тут же страшно вытаращил глаза, замахал руками на подручных: — А вы расступитесь, отребье! Не закрывайте от нашей дамочки самое главное! Пираты повиновались. Как же громко, чёрт побери, шуршали их подошвы по битым камням, каждый звук скрёбся в мозгу когтями. Рядом, всё ещё пытаясь оберегать Мэл от зрелища впереди, слишком резко потянул в себя воздух Алвин. Правильно, так прохладнее. Мятное дыхание обволакивало носоглотку и хотя бы на пару секунд глушило всё остальное — амбре прогорклого на духоте пота и тошную приторность подпорченного мяса. Много, очень много мяса. Склизкое, успевшее заветриться, его перемешали с потрохами, которые уже потеряли глянец, подёрнулись зеленцой и начали вздуваться. Куски мелкие и покрупнее, поверху сплошь в засохших кровяных сгустках и обыкновенной грязи. Фрагменты рук, ног, человеческих и не очень хребтов и трахей, свиные копыта, обрывки кожи с волосами и щетиной. Адская смесь внутренностей, которые особо не щадили, рвали, резали как попало, лишь бы побыстрее. Да и зачем жалеть то, чем заваливаешь внушительную яму. Мины, яму проделали опять-таки мины. Они ложились вчера так плотно, что несколько воронок оказались близко друг к другу, и Ваасовым работягам копать выпало гораздо меньше, чем могло бы. Часть «мяса», когда оно ещё хрюкало, ковыряя пятачками землю здесь же, на островке, уцелеть под плотным огнём не имело ни шанса. Как удобно-то, чёрт возьми. Остальное в большой лодке привезли к утру — «китайских жмуров», которых накануне, по выражению Хейла, «накрыли брезентиком». В сумасшедшей ретроспективе, где пейзаж потерял все краски, кроме серой, а по задубевшему от напряжения затылку скользили обморочные волны, Мэл смотрела, как на рассвете пираты разделывали тела диверсантов и смешивали их с останками свиней. Как комья мозга из развороченных пулемётными очередями черепов вываливались на землю и прилипали к горкам свиных кишок, как… Впрочем, сначала, едва из-за горизонта краешком показалось солнце, по месту затяжной казни и его окрестностям тщательно, будто пылесос, в поисках неразорвавшихся мин прошёлся «ёбнутый серб» Горан. Сейчас его нигде не было видно. Зато в двух шагах тяжко дышал Джеро, терпел мучительные спазмы, что с новой силой разгулялись в сломанной руке. Эти судороги для Мэл складывались в какую-то ненормальную гармонию с разглагольствованиями Вааса. Он обращался к тому, кто совсем потерялся в яме, такому же окровавленному, подгнивающему обрубку. Голова Мингли торчала в кошмарной каше, среди слизи, крови, нечистот и жира — распухшая, синюшная. Мэл с трудом её рассмотрела, опознала по скошенному набок уродливому бугру на месте носа, который сама же и сломала. Зато чувствовать приходилось слишком многое. — Помнится, вчера наш китайский друг грозился закопать… — всё тем же тоном обстоятельного гида вещал Ваас, — нас всех с собаками и свинями… — он замолк и развёл руками, почти натурально изображая восхищение, а потом присел на корточки напротив страшной головы и прищурился. — Я говорил, что это отличная идея? Говорил, амиго?.. Мингли едва ли слышал. Он плыл в невыносимо багровой реке, не на поверхности — уже в самой толще. Вязкая, бесформенная субстанция забивала глотку, воровала почти весь кислород, которого так много было вокруг. Мингли не видел ни неба, ни солнца, ни блеска окружившего остров моря. Мингли не ощущал ветерка, что непрерывно скрёб слипшейся от крови косичкой по бритой голове и касался заскорузлой корки на щеках. Мингли с трудом раскрывал почерневший рот и даже хватал этот ветерок, чтобы тут же вытолкнуть обратно с хрипом и присвистом. Это была без малого агония. Сердце хаотично вздрагивало. Боль носилась эхом и протуберанцами топорщилась за границы изломанного тела, но Мэл явно чувствовала её лучше, чем спутанное, нет, слитое в единый комок сознание китайца. Какого чёрта? Мэл поймала себя на том, что, кажется, научилась отстраняться — без блоков и переключения в «боевой» режим. Перерождаться в клубок сенсоров и датчиков и не сгорать при этом от чужой боли, приобрела новый запас прочности. Наверное, стоило бы порадоваться, но куда там. Только держать себя в руках. И не сжимать эти самые руки в кулаки слишком уж заметно. — Какого чёрта? — процедила она вслух, упрямо выдвинув челюсть в сторону Вааса. Тот в притворном удивлении задрал изуродованную шрамом левую бровь, но молчал — продолжение, очевидно, его неслабо интересовало. — Вы снова перестарались, господа. Этот тип загнётся с минуты на минуту, а я не умею считывать информацию с трупа, — Мэл повысила голос, вложив в него весь возможный сарказм и как можно больше яда. А ещё немного преувеличила — как-то по наитию, инстинктивно. Чёрт знает, к чему оно приведёт. Мингли мог промучиться ещё час. Каждая минута этого часа растянется в бесконечность, где китаец будет биться в конвульсиях и плавать в смеси гниющего мяса и собственного дерьма. Мэл не могла понять, зачем всё это. Видно, ещё не настолько сошла с ума. Хотя свихнуться с каждой минутой шансов всё больше. Взгляд сам собой вернулся к человеческому обрубку в яме, наверное, для того, чтобы выцепить новую деталь. Куски, куски, куски. Поверх них в точности перед пленником пристроили знакомый пульт управления. Целый, надо же. Только экран подёрнулся трещинами и походил на мозаику, в которой дробилось отражение. Себя в нём Мингли не видел. Он вообще не мог разлепить заплывшие веки, и едва дёргал под горой плоти культями рук. Сами руки палачи приладили к пульту по бокам, даже пальцы прижали к рычажкам. — Пойдём. Здесь больше не на что смотреть. — Мэл обдало прохладным выдохом, и она будто очнулась. Вскинулась, вздрогнула, в то время как её пытались развернуть от раззявленной под ослепительным небом раны, в которой, казалось, сама земля сочилась людской кровью. Мэл повиновалась, сделала шаг и провалилась в ослепительную, сверкающую белизну. Словно в сугроб угодила. Под ногами хрустит наст. Щёки бодро кусает мороз, каждый выдох застилает глаза облаком пара, но хочется дышать ещё и ещё, доверху, допьяна пить чистоту. Рядом, пробивая себе путь сквозь каменные глыбы, срывается с невысокого уступа родник. У подножия уступа кристальную воду сковывает таким же кристальным льдом, но и под его тонкой коркой она всё равно бежит дальше с мелодичным звоном, упорно и живо. Алвин. Его воспоминания, его фантазия. Он выстроил их сознательно — для неё, и неважно, как он узнал, что нужно именно это: уловил пресловутым шестым чувством или просто давно изучил рефлексы. Гримасы, жесты, реакцию зрачков. Какая разница. Мэл не поднимала головы, таращилась прямо перед собой, но непостижимым образом видела синеву — то ли глаз, то ли неба, под которым простирался заснеженный лес с его первозданным, спасительным холодом. — Никто никуда не пойдёт. Без моего приказа лодка не сдвинется с места. Прекрасная грёза, картинка-спасение раскололась не хуже пульта в отделённых от тела руках Мингли. Напротив, лопаясь от гадкого самодовольства, во весь рот ухмылялся Ваас. Алвин немедленно попытался увлечь Мэл в сторону, загородить собой, рюкзаком и винтовкой, но спасти от хриплого издевательского голоса, конечно, не мог. — Признайся, ведьма, разве тебе не хотелось увидеть смерть своего врага? После всего, что ты видела в его сраной башке? Много всякого дерьма видела, правда? Прикончить его вчера хотела. Нос вон сломала… Бля… теперь-то какого хуя?! Добренькая, да? Добренькую из себя строишь? Добренькую? Вот так разом вспомнить вчерашний, на потеху пиратам, срыв оказалось подобно оплеухе, от которой с новой силой запылало лицо. В руках Алвина Мэл упёрлась и замотала головой. Взгляд запрыгал по пленникам. Мингли, жалкая, обглоданная головешка. Его обмякший на верёвке товарищ по банде и несчастью. И третий, которого сразу и не заметишь за кислотным облаком боли первых двоих. С чего бы, интересно, этому досталось меньше всех? Контузия средней тяжести, пара сломанных рёбер и раздутая от вывиха лодыжка — не слишком ли слабо в сравнении с тем, что перенесли остальные? Вон он, везунчик, на выпирающих из почвы, уже горячих камнях. Под надзором сразу двух пиратов, и скручен без поблажек и шуток — так, чтобы при попытке излишне резво шевелиться себя же и придушить. А Мингли… Мингли захрипел, демонстрируя зрителям слепые белки глаз в щёлочках из век. — Из этого, — Мэл ткнула пальцем в сторону головы, которая дёргалась, будто снизу в неё впивались зубами сразу все погибшие дружки вместе с дохлыми свиньями, — ни черта уже не вытащишь. Он уже не враг. Просто обрубок. Бесполезный кусок мяса, — голос изменил, сорвался, но злость придавала сил: — Комок боли… блядь, да он уже не понимает, что чувствует! Взгляд Вааса застыл — наверное, угрожающий знак. Алвин когда-то успел отдалиться на расстояние нескольких шагов и дико нервничал, будто барс, хлещущий себя по бокам хвостом. К чёрту. Всё к чёрту, никто, никакой враг не должен так мучиться, — так решила Мэл, и Алвин думал так же. В этом было хоть какое-то подобие порядка, за которое можно уцепиться, в то время картинка перед глазами грозила схлопнуться, сжаться в одну точку или разлететься мириадами осколков вместе со всей планетой. Планета, конечно, осталась там, где ей полагалось находиться. Зато у Мэл щёлкнуло в мозгу: прекратить. Избавить от боли, подарить покой. Остановить сердце, которое еле трепыхалось рядом с опухшими, отёчными лёгкими. — Сейчас, сейчас… потерпи… — пробормотала она, может быть, вслух. Ослепительный свет позднего утра подёрнулся серой поволокой, будто рябью на поверхности воды. В самом центре ряби — точно впереди — в сетке из паутинок вспыхивало и затухало рубиновое пятно. — Так прикончи его… — прошелестел вкрадчивый голос Вааса. Ухо обожгло горячим выдохом, но главаря под оглушительный шорох камней тут же оттеснили в сторону. Мэл моргнула раз, другой — поволока не растаяла, но сделалась прозрачнее. Сквозь эту завесу Ваас, держа за ствол пистолет, тянулся с ним к Мэл. Намеревался вложить прямо в ладонь, но не успел до того, как на пути снова возник Алвин. — Мне это не нужно, — Мэл с трудом разлепила задубевшие губы. Рубиновое пятно светилось ближе и ближе, приобретало очертания сердца, обрастало паутинками сосудов и нервов, до которых нужно всего-то дотянуться и посильнее рвануть. — Не хочешь? Как хочешь, а я ведь тебе подарок сделал… — Лицо Вааса застыло, потом перекосилось, как от зубной боли. Пистолет неуловимым движением перевернулся, лёг в замызганную ладонь рукояткой. Мутные, болотного цвета глаза вцепились в Мэл намертво. Небрежный жест и сухой треск выстрела слились воедино. Голова Мингли дёрнулась в последний раз, сильнее обычного и застыла, наклонившись назад. Мэл покосилась на то, что осталось от физиономии похотливого племянника господина Лонгвея. Промеж полураспахнутых век уставились в небо слепые белки́, их забрызгало кровью из округлой дыры точно в центре лба. Пуля прошла навылет и, повинуясь неумолимой гравитации, из развороченного затылка сгустками выпадал разбитый в студень мозг. Впрочем, в яме, наверное, новых сгустков не рассмотришь. Мэл и не собиралась — тупо, механически считала секунды до того, как окончательно замрёт рубиновое пятно вражеского сердца.