Цивилизованные люди

Который, мать его, час? Солнце, будто скорлупу, стряхнуло с себя остатки розового и расплывалось над пиратским фортом пятном белого огня, заставляя кроны деревьев и пальм блестеть подобием рыбьей чешуи. Похоже, проснулся ветер. Только вот Мэл, как ни вслушивалась, не слышала ни его шума, ни шелеста листьев. Временами она ловила себя на том, что не слышит вообще ничерта, словно над личным островом Вааса кто-то спонтанно, без чёткой периодичности отключал все звуки. И только белое солнечное пятно, кажется, на глазок всё-таки сдвинулось градусов на тридцать[1]. Выходит, с того момента, как началась безумная экскурсия в квадрат «Джей-Ноль», прошло около двух часов. Дорога туда и обратно до форта заняла целиком едва ли пятнадцать минут. Само чёртово представление длилось — ну нихрена себе! — часа полтора. Ещё какое-то время Мэл торчала тут, у помоста напротив ворот, не решаясь на него сесть и без конца зыркая на Алвина сквозь пелену жара от костра. На том самом месте, где из оконного проёма пулемёт косил переодетых китайцев, Алвин собрал свою группу. Прямо на изрытой, наскоро присыпанной песком земле парни компактно пристроили всё снаряжение, и, кажется, собирались дежурить при нём по очереди, до самой отправки на базу. До полудня. Который же, всё-таки, час? Время походило на морскую черепаху, которая всю ночь откладывала яйца в песке на берегу, чтобы полуживой быть застигнутой рассветом. С такой же черепашьей бодростью шевелилось восприятие Мэл. Голова, впрочем, на удивление почти не болела. С лихвой хватало звенящей пустоты и обиды, что накатила после Ваасова спектакля и ворочалась над солнечным сплетением жгучим комком. Какого чёрта, Ваас? Зачем тебе понадобился этот фарс? Зачем превращать в него банальную казнь? Ответ лежал где-то на поверхности. Мэл никак не могла его нащупать, уверена была только в одном: дело не в склонности Вааса к омерзительным публичным зрелищам, точнее, не только в ней. И даже не в том, что ему приспичило проучить ведьму, во всей красе показать тех, с кем она так мило болтала накануне. — Джеро! Этот, кажется, хочет дотянуться до земли? — Ваас тычет пальцем в сторону подвешенного. Китаец трепыхается, как рыбина, которую вытянули из воды и зафиксировали на высоте — задыхаться. Можно подумать, он пришёл в себя и осмысленно тянется вниз носком здоровой ноги, истерзанную же поджимает, бережёт в страхе побеспокоить раны, вчерашние и свежие. Горелая корка расползается трещинами, из них, будто вулканическая магма, прорывается едкая сукровица, смешивается с тёмными потёками из ран от сверла. Кажется, в таком положении пленный должен орать, но он только по-рыбьи разевает рот и сипит, сотрясая натянутые верёвки. Чёрта с два он в сознании. Разве что на самую малость вынырнул к поверхности, но потуги барахтаться слишком слабы даже для того, чтобы разогнать насекомых, присосавшихся к нежной коже в паху. Их укусам не пробиться сквозь душный болевой кокон. Мозговые волны пульсируют едва-едва, но Мэл каким-то чудом выхватывает проблеск разума. Надо же, физиономия уцелела, при том, что остальное сплошь в иссиня-чёрных разводах. Веки ещё в состоянии разлепиться, а глаза среди бесконечного колыхания тела на верёвках способны выцепить мясную яму и запрокинутую башку Мингли с дырой во лбу.  — Цхао ни ма… пиратские выблядки, ебучие мрази… — А вот сейчас китаец и впрямь очнулся — настолько, чтобы разлепить губы и без слюны плеваться бранью на двух языках. Зря, очень зря — это только привлекает внимание Вааса, который, кажется, тянул время. Продлевал удовольствие? Не совсем. Раз за разом он окатывал Мэл испытующим взглядом, словно высматривал что-то новое, особенное, и хмуро гримасничал, ничего не находя. — Ты что-то сказал? — Ваас поводит носом, будто ругань китайца завонялась похлеще тухлятины в яме. Корчит негодующую рожу, окатывает присутствующих жгучим взглядом. Раскидывает руки, призывая в свидетели всех разом: — Нет, вы все слышали?! Это хуйло вас оскорбляет… тем самым языком, которым наверняка лижет зады… Джеро! Внезапный выкрик входит в резонанс со всем вокруг. Мэл морщится от болючего эха в донельзя выпрямленной спине и смотрит, как на сцену Ваасова театра возвращается белый на эбеновом фоне скелет. От Джеро с расстояния несёт подпорченной кровью, и не только на уровне обоняния. Разум окутан плотным бордовым туманом, который оставляет на губах и языке смесь разложения и металла. — Помоги ему достать землю, Джеро… — Гнилостный привкус разбавляется елеем в голосе Вааса. — Так, как было условлено… Бля, Джеро, да шевелись! Иначе скажут: мы здесь хуёво выполняем желания. Разве мы можем позволить, чтобы про нас такое говорили?.. Джеро шевелится — чуть быстрее, чем мгновение назад. Виноват в медлительности дурман в жилах или пьяный экстаз от крови, что уже пролита и прольётся через мгновение — Мэл понять не может. Только чувствует, как устало трепыхается чужое сердце, да скребётся боль, собирает силы для того, чтобы молнией продёрнуть сломанную руку от запястья до плеча. Металл с лязгом скользит по камню — это Джеро будто нарочно медленно тянет широкий клинок плашмя по плоской как стол поверхности валуна. Звук настолько противный, что вынуждает зажмуриться — зажать при Ваасе уши Мэл не может себе позволить. Взгляд сквозь ресницы освобождает белый рисунок от чёрной кожи под ним, и кажется — скелет шагает сам по себе, рискуя по одной растерять кости. Рука с мачете опущена у скелета вдоль бедра и остаётся в таком положении всё время, за которое Джеро приближается к пленному вплотную. Китаец силится дышать, не рефлекторно — осознанно, назло «пиратским обезьянам с тупыми рожами», и их главарю,«самой тупой обезьяне из всех». Презрение так и сочится из него вместе с вонью грязного, изорванного и избитого тела. Пленный кривится, зыркает вокруг помертвевшим взглядом, но Мэл чувствует: пытки не вытравили ненависть. Явно к чему-то примериваясь, Джеро обходит подвешенного полукругом, по-прежнему держа мачете у бедра. Останавливается напротив живота, который китаец надувает, стараясь набрать побольше воздуха и сил — хотя бы на предсмертную ярость. Все зачем-то замирают. Наваливается тишина, только ветер треплет листья раскуроченных обстрелом пальм, да булькают отдалённо волны, облизывая прибрежные камни. Мэл чувствует, как пальцы Джеро сжимаются на рукоятке. Потом — сердце разом проваливается куда-то вниз, к диафрагме — широкое лезвие вспыхивает молнией. Надрез похож на широкую улыбку, которую размашисто прочертили между выпирающими костями таза — от одной стороны к другой, превратив человеческий торс в подобие физиономии, нарисованной рукой сумасшедшего. Миг — и рисунок, будто его тошнит, разевает «рот». Стараясь не испачкаться в пасмах тянущейся сверху жижи, Джеро встряхивает тело за лодыжку, задирая пятку и обращая тем самым распоротое брюхо дырой книзу. — К земле он тянулся… бля, чувак, да любой каприз! — полурычит-полумурлычет Ваас. — Рук Айленд — остров, на котором исполняются желания, здесь можно делать всё, что угодно. Хочешь яму с собаками и свиньями — получай! Хочешь достать землю — на тебе, не жалко! Ну разве это не охуенно?! Хриплый голос мечется над островком, отражается от камней, человеческих тел, живых и мёртвых. Мэл морщится — сколько патетики! — и чувствует на себе испытующий взгляд мутных глаз болотного цвета. Ваас ищет, Ваас насторожен. Он хочет знать… что? Мэл не понимает: мысли всё больше сбиваются в комок. Мгновением назад Джеро ковырял в надрезе клинком. Помогал кишкам отделиться от задней стенки живота, размотаться как следует и коснуться липкого песчаника. «Достать до земли». «Здесь каждый получает по заслугам. Не смертью, так жизнью». Это тоже вроде бы сказал Ваас, вслух или мысленно — Мэл не помнила точно. Помнила, как отвернулась, прислонившись виском к Алвинову плечу, но по лицу всё равно будто ползал раскалённый слизняк. Кажется, Ваас обращался не к китайцу. Мгновением позже Мэл поймала взгляд Джеро, почему-то виноватый. Вина с каплями пота застыла в каждой морщинке чёрного лица, залегла в поднятых высоко, изломанных бровях. Вина жглась под ложечкой едкой каплей стыда, крошила маску палача. Джеро вновь казался простодушным дикарём, тем самым, что — вот уж диво — гордился, похоже, знакомством с «белой нганга». Джеро почти оправдывался, бормотал и бормотал что-то невпопад, пока Мэл неожиданно для самой себя дрогнувшими губами ни спросила также не к месту: — Почему ты не взял с собой Зэмбу? Остатки маски слетели, как шелуха. Вина заколола ещё сильней, чёрные навыкате глаза увлажнились. Джеро потупился и, по-детски ковыряя огромным ботинком песчаник, заговорил. О жирных, набитых червями свиньях, мясо которых, если не повезёт, может убить не то что собаку — даже человека. А ещё о свирепых и вечно голодных акулах-быках — в поисках добычи они подплывают к самому берегу и не раз хватали забредших на мелководье собак. Поодаль, будто со сцены, разглагольствовал Ваас. Мэл сейчас не вспомнила бы ни слова, но кажется, чёртов питекантроп комментировал последние конвульсии выпотрошенного тела, на каждом шагу приплетая исполнение желаний и собственный статус главного исполнителя. Да она и не вслушивалась. Всё так же прижималась щекой к плечу Алвина и с удивлением ловила дрожь, с которой он украдкой вслушивался в объяснения Джеро. Алвин, кажется, тоже это чувствовал: тоску, нежность и страх потерять единственное близкое существо, замены которому скорее всего не будет. А ещё вспоминал, как щекотно тыкался в ладонь мокрый нос, прежде чем мраморный дог поднырнёт холкой под локоть, а потом и вовсе взгромоздит здоровенную голову на колени другу-человеку. От этой картинки — осколка давнишнего уюта и покоя — просыпалось под сердцем унылое, хоть вой, колотьё. Может быть, именно оно подтолкнуло Мэл сделать то, что она сделала дальше. Помочь там, где помощи не ждали, больше того — отвергали. Просто нельзя было допустить, чтобы неприкаянный питбуль никогда не дождался хозяина и воспитателя. Потерял единственный смысл, центр своего пёсьего мира. Из тела на верёвке наконец вытекли остатки жизни, их теперь впитывала ненасытная почва «острова исполнения желаний». Ваас заткнулся, но всего на миг. Налитым кровью мутным взглядом обшарил свою кодлу, походя зацепился за Мэл и Алвина. Потом, как назло, в упор уставился на Джеро. Будто других исполнителей в сегодняшнем сценарии прописано не было. — Давай сюда последнего… — процедил сквозь зубы, раздувая по-обезьяньи и без того широкие ноздри. — Наш любезный босс получит его в подарочек. Почти, бля, целым… Везунчик! Кто знает, какие у босса планы на твою задницу. Можешь начинать завидовать дохлятине! «Везунчика» мучили жажда, перегрев и верёвки, которым полагалось сдавливать нервы и сосуды до самых костей, и к тому же душить при любом неловком рывке. Мэл помнила, как насторожилась: онемение чувствовалось слабее, чем могло бы. Нет, Ваас с его замудрёнными играми на этот раз был ни при чём. Просто китаёз оказался ушлым и упорным, и, до крови стирая кожу, не жалел мышц — расслаблял и напрягал их с того мгновения, как оказался на камнях между двумя соглядатаями. Нужно было заставить китайца идти — волочить на себе увесистую тушу не хотелось никому. Липкое от крови лезвие развалило пополам путы на щиколотках. Дальнейшего Мэл ни черта не помнила как следует, хоть и старалась, грязными пальцами потирая зудящие от пота лоб и виски. Вот Джеро почти закрывает происходящее собой. За узел на скрученных за спиной руках рывком ставит пленника на ноги. Тот шатается, закатывает глаза и хрипит. Нет, петля, хвост которой тянется от горла к запястьям, хрипеть по идее заставит кого угодно, но Мэл чует притворство. Окрик запаздывает на долю мгновения. Низкорослый китаец бьёт долговязого негра в солнечное сплетение плечом. Сильно — для эмпата пространство трещит от чего-то похожего на молнию в миллиард вольт. От конвоиров прыткий азиат ныряет под согнутое болью тело. Грязная пиратская обезьяна, ненавистный враг должен напороться на свой же нож, — Мэл выцепляет это намерение из воздуха. Китаец извивается гадюкой, режет пальцы, но не иначе как с подмогой всех азиатских демонов разом упирает мачете остриём в Джеро. В живот. Почти. Не понимая, что, как и зачем, толком не сосредоточившись, едва ли не вслепую Мэл ударила, куда придётся. Хорошо хоть мимо сердца, иначе мистеру Хойту пришлось бы обойтись без «языка» и заложника. Кто знает, как отыгрался бы любезный босс за вынужденный отказ от далеко идущих планов. На Алвине. На Ваасе — чёрт знает, почему, но Мэл это тоже не устраивало. Может, потому, что сам главарь скорее всего выместил бы злость на своём только что проштрафившемся командире, а может, и по другой причине. В память врезалось: Джеро плюхнулся на задницу и таращился на «нганга» с таким восхищением, что Мэл до сих пор временами разбирал истерический хохот. Джеро тёр рёбра, нарисованные и настоящие, под которые пришёлся удар, скрёб ногтями чёрную кожу и белую краску, кашлял, терпел остаточные спазмы и пялился, пялился. Рядом с ним ничком растянулся китаёз. Туша тушей, в отключке, но живой. Потасовка, наверное, заняла всего несколько секунд. Мэл до сих пор была уверена, что гораздо дольше, и разум без конца спорил с ощущениями. Замороженное время. Неподвижность. Бешеный перестук сердец — от него трещала, раскалывалась голова. Ярость. Это Ваас. Холодная злость, досада. Тревога и стремление защитить, если надо — закрыть собой. Алвин. Мэл до треска вцепилась в рукава его рубашки, собралась с силами и рявкнула, стараясь перекричать ад из чужих мыслей: — Вяжите! Не ждите, пока очухается! Ярость Вааса раздулась над островком вторым солнцем, звездой на грани сверхновой. Пустая ярость, потому что караульные зашевелились ещё до окрика. Шумно подобрали челюсти и, с почти смешной опаской косясь на «эту грёбаную ведьму мистера Хойта», возились с верёвками… У Мэл вырвался тяжкий вздох. В темя сквозь кепку напекло, пальцы противно скользили по каплям пота в склеенных под козырьком волосах. Честно говоря, сейчас она прекрасно понимала Джоша с его вечно зудящей бородой. Вон, кстати и он, по ту сторону костра, устроился на баулах с экипировкой. Рыжие космы потерялись в огненной завесе, зато физиономия обгорела на солнце и наверняка облезет лоскутами. Алвину, как исключительно светлокожему, в этом смысле тоже досталось. Мэл задумалась было о том, чем они станут лечить ожоги, но мысли тонули в нарастающем душном мареве. Который, мать его, час? И почему так жарко — куда жарче, чем обычно, даже мелкие клочья облаков в вышине налиты изнутри едким, будто радиоактивным светом. Духота и влажность повисли в воздухе предгрозовым напряжением. В чём дело? У Пауля свербело от необходимости подчиняться, в то время как охота командирствовать самому? Продолжал кипятиться Ваас, срывался на каждом, кто попадётся на глаза? Как же, чёртова ведьма, грёбаная принцесса посмела распоряжаться вместо него! — Вяжите! Не ждите, пока очухается! — Опять командуешь?! Ты, мать твою, опять командуешь?! Ты, бля, тупая?! Забыла, кто тут царь и бог? У всех принцесс настолько короткая память?! Или это издержки «миноискательских» мозгов? — Я не командую. Рекомендую. Во избежание новых проблем. — Ваас! Уймись, будь любезен. Никто не командовал. — Это был Алвин, ледяной голос сверху. Ваас ощерился, но заткнулся — так же, как сейчас по ту сторону костра заткнулся Пауль, в очередной раз решивший поиграть в демократию. Чёрствый австрийский сухарь не хуже Вааса затаил обиду — кто бы мог подумать, что он умеет. Наушничать, настраивать бойцов против командира — скупо и осторожно, но тоже пытался всё время, пока Алвин отсутствовал. Какова сволочь. Прощупать бы, добился ли он успеха, но над восприятием довлела жара. Алвин тоже смаргивал заливающий глаза пот. Украдкой, когда никто не видел, смачивал остатками слюны пересохшие губы, проглатывал жажду, которая от каждого произнесённого слова разыгрывалась сильнее. Флягу он, конечно, перед отлучкой сунул Мэл в руки. Сейчас, сейчас. Надо только встать с ящика, что служил помосту ступенькой — когда только успела на нём устроиться и зачем. Ах да, здесь же недавно лежала тень — наверное, включился инстинкт и ноги сами подогнулись, приткнув тело под её защиту. Да неважно. Важнее подняться и отнести Алвину флягу, пусть совсем не хочется попадаться на глаза Паулю, которого в горячке ещё больше тянуло придушить. Чёртова горячка. Ругаясь и щурясь против солнца на цветные миражи, Мэл всё-таки встала. Наверное, резковато — миражи закрутились фейерверками, ладонь жёстко проехалась по неошкуренной древесине. — Эй… — На локте сомкнулись чьи-то пальцы, горячие и скользкие. Пространство задрожало узнаванием, в горле запершило от мешанины из запахов. Здешние лекарства воняли адово, но даже их перебивал термоядерный спиртовой дух. А ещё, судя по тем же запахам, у кого-то из пациентов Бена от бешеного зноя начались нагноения. Сам доктор выглядел взъерошенным сильнее обычного и стоял бочком, явно готовый в любой момент разжать пальцы и дать дёру. Смешной Бенджи, как всегда смешной. Физиономия под стать интеллигенту, шагающему по кучам дерьма, но в тёмных подвижных глазах поселился неистребимый испуг. Этот же испуг вгрызался в ведьмины нервы. — Что-то ты хреново выглядишь, ценный сотрудник… — Бен не убежал. Больше того — в наглую потянулся к лицу Мэл с явным намерением коснуться лба, и даже локоть сдавил настойчиво, с небывалой силой. — Какая з-забота… — сдерживая ворчание, Мэл прикусила язык, который почему-то пьяновато заплетался. Чужая ладонь под козырьком кепки заставила прикрыть глаза. Земля под ногами тут же опасно качнулась. — Заткнись и не двигайся… — Бен изобразил тяжкий вздох — мол, дипломированного специалиста посмели отвлекать от выполнения обязанностей. — Так и есть. У ценного сотрудника температура. Температура. Ха, вот оно что. Мэл фыркнула, но позволила всё так же за локоть увести себя в тень увитой плющом стены. Алвин, кстати, с самого начала предлагал устроиться именно здесь, где обретались подобия сидений, с которых пираты наверняка облизывались на девиц у шеста. Мэл заупрямилась — отсюда не видно было самого Алвина. Глупо, наверное, и зря, но полагаться на одно только чутьё было страшно. Всё из-за Вааса. Из-за него, питекантропа, безумного дикаря. К чему? К чему было это представление, Ваас? Зачем, что ты пытался этим сказать? — Остынь. Через пару минут проверю ещё раз. — С деловым видом человека, который приносит окружающим неоценимую пользу, Бен уселся рядом. Сделав морду ящиком, несколько мгновений поправлял мешковатые, сильно не по размеру камуфляжные штаны. Красавчик, мальчишка. Того и гляди сдуется, скукожится, опустит плечи, но хорохорится, раздувается от важности. Как же, доктор, не какой-нибудь коновал. Пираты обязаны молиться на него и его драгоценные руки. Кто ещё умеет спасать никому не нужные бандитские жизни, а значит, облечён властью? Не меньшей, чем у Вааса — Бен серьёзно так думал, конечно, потихоньку. Мэл через силу усмехнулась: иногда от всего, чем набиты чужие мозги, на полном серьёзе пухли её собственные. Ещё один царь и бог, на этот раз подпольный, от хирургии. Остаток дня и целую ночь выхаживал потрёпанных пиратов, тем самым покупая у них своё же существование. Красавчик. Вокруг глаз фонари не хуже Ваасовых, но гляди-ка, важная птица. — Советую попить. — «Важная птица» скосил глаза на Мэл. Она протестующе качнула головой на удивительно вялой, противно потной к тому же шее и сжала горлышко фляги, которую, оказывается, притащила с собой. — Пила, недавно. Воды мало. Она нужна Алвину. — Извини, но у тебя реально жар, — Бен скорчил до крайности кислую рожу, которая, к слову, так и напрашивалась на оплеуху. — Думаю, твой Алвин сам найдёт, где напиться и пополнить запас, а тебе с героизмом на сегодня лучше завязать. Героиня, как же. Джеро, как вернулся с Ваасом, распинался, мол «нганга» спасла его чёрную шкуру. Чудо — лопотал — чудо… обезьяна. Возмутиться бы насчёт обезьяны, потрясти тощего интеллигента за грудки. Но фейерверк перед глазами никуда не девался, а тень не давала прохлады — наоборот, тело будто плавилось в закупоренной печи, в то время как руки и ноги мёрзли. Руки и ноги. Фрагменты хребтов, суставы, разбитые рёбра. Подвздутые ленты кишок с желтоватой брыжейкой, месиво из других внутренностей, поверх которого покрывается тусклой плёнкой недавно блестящий кусок печени. Свиной или человечьей? Какая разница? Какая? Впрочем, свиньям уже не больно. А люди ещё дышат, едва-едва, затапливая островок лавиной боли. Мэл чертыхнулась. Сцепила зубы — дурнота едва не выплеснулась порцией желчи. Фляга исчезла из рук. Через мгновение без крышки возникла у губ; ничего не оставалось, кроме как сделать глоток. Маленький. Потом второй, третий. Вода всё равно помогала плохо, в то время как у Бена в кармане необъятных штанов скрывалась ёмкость с чем-то поинтереснее. — Хватит. У тебя есть спирт, я знаю. Всего каплю — и я расслаблюсь. Наверное. Да ладно… — Шея, будто ватная, слушалась плохо, и Мэл развернулась к доктору всем корпусом. — Я слышу, о чём ты думаешь, старайся думать потише! Нет, выходит, я не умнее пиратов. С чего бы мне быть умнее, вчера я воевала на их стороне. Длинная тирада высушила рот и распылила остатки сил. Веки потяжелели, и, полуприкрыв глаза, которые, казалось, резало даже в тени, Мэл откинулась затылком на стену. Лоб и виски раздражающе щекотал пот, свешивался каплями с кончика носа. Мэл утёрла его ладонью, смяв кепку далеко к макушке. Глубоко внутри, под оболочкой спокойствия и заторможенности, устало дрожали нервы. Рядом сопел Бен, тоже утирал пот с висков и подбородка. — Вредная ты всё-таки… — Внутренний голос дока звучал обиженно. Так же, но ещё и с авторитетными нотками Бенджи подытожил вслух: — Спирта не дам, и не проси. Ещё чего не хватало… — Жлоб, — Мэл оскалилась, впрочем, без капли злости. И посмеялась бы, если бы не было слишком — невозможно, нереально — жарко. Лучше беречь силы и не провоцировать рост температуры. Ещё лучше, чтобы Бен убрался, а вместо него пришёл, наконец, Алвин. Алвин… — Что здесь такое? — осведомились совсем рядом его голосом. Холодно, но вежливо — как раз так, как любил интеллигент Бенджи. О, док ещё здесь? Даже встал, почти как солдат-салага перед генералом, только что в струнку не вытянулся. Вежливый докторишка. Напустил на себя важности и, конечно, тут же нажаловался: — Она требовала у меня спирт, между тем, у неё температура. Здесь легко подцепить заразу. Я сказал: спирта не дам. Исключено. Зачем, ну зачем?! Мэл застонала, закачалась бессильно, как верхушка дерева на ветру. Зачем так тревожить Алвина? Зачем заставлять его бледнеть даже под оставленной солнцем краснотой, зачем заставлять так сильно сжимать губы? Сердце-то как заколотилось. Проступили скулы, сильнее обозначились морщины. Голос сделался пугающе ровным, почти официальным. А в крови взвихрился, забурлил адреналин, и обычно ловкие пальцы свело дрожью. Впрочем, он справился. В пару движений стянул с Мэл похожий на нагретый котёл бронежилет, — как она сама-то не догадалась, вот же дура. В ответ на избавление от тяжести только и смогла, что приложить потные ладони к колючим щекам под дико блестящими синими глазами. Ещё, кажется, оправдывалась, нет, признавалась как на духу, но синие глаза всё равно смотрели укоризненно, будто перед ними сидел нашкодивший ребёнок. Мэл признавалась в том, что не собиралась напиваться. Только убить заполонивший глотку и рот привкус гниющего мяса и раздутых потрохов. А потом и бензина, которым пираты по приказу Вааса из канистр заливали яму. Прежде чем всё подожгли, Ваас на мгновение замер с мачете в руке над мясным хаосом и торчащей оттуда головой Мингли, похожей на обглоданный гриб. Повёл плечами — ни дать ни взять оживший над окровавленным алтарём идол из грубого рыжего камня. Похрустел шеей. «Каменный идол» гибко качнулся в сторону и к низу. Широкий клинок блестящим росчерком повторил движение и в навалившемся затишье звякнул, наткнувшись на позвонки и пройдя между ними. Голова-гриб откатилась к самой кромке ямы и остановилась на боку, косясь в небо одним окровавленным глазом. Ваас снова замер — уродливой статуей с гротескными обезьяньими чертами, будто разом растратил кошачье изящество и окаменел. Голову Мингли по-быстрому умыкнули. Через мгновение яма полыхала, тянула к небу дымные щупальца, будто решила уронить в себя и пожрать даже небо с его нестерпимым лазурным блеском. Дым невероятно смердел, но Ваас стоял к яме почти вплотную. Казалось, ещё немного — и он шагнёт внутрь рыже-чёрного пекла на зыбкую, уплывающую из-под ног опору из мяса, и провалится в тартарары, чтобы сгореть наконец без следа. — Шаг за край — это так мало… — думал он. — Всегда достаточно малого, стоит только начать. Что угодно. Раз солгать. Раз предать. Раз перерезать глотку и послушать, как свистит в ней воздух и булькает кровь. Дальше — больше. Дальше всегда больше. По-другому, блядь, никак. Сбежать нихуя не получится… Мэл тогда почудилось, что огонь перекидывается на неё — теперь она это вспомнила. Из ямы — на Вааса, с Вааса — на ведьму. Каменную статую трясло и лихорадило, и жар через пространство в несколько метров нашёл новую жертву, набросился, заставил дышать пламенем, пить пламя, заново выжигая гортань и без конца терпя невыносимую муку. — Чёрт, идеальное представление… — в приступе явного забытья продолжал Ваас у себя в голове. Качал ею, будто размазывал ирокезом по небу чернильный дым, пялился перед собой пустым, мёртвым взглядом. — Смерть свою тоже так срежессирую… В том же духе. Камера, мотор, блядь!.. Последний вопль, хоть и мысленный, отразился от костей черепа подобием звонкой оплеухи. Мэл внутренне дёрнулась, но скорее от понимания: сейчас Ваас говорил сам с собой. Он проваливался в собственное пекло. В огненную геенну, в которую перед его внутренним взором превращался архипелаг. Весь, целиком, до самого маленького островка, до торчащей из воды скалы. Горели даже камни. Полыхали стены храма, который Мэл видела всего однажды, издалека, с моря. Полыхала крепость мистера Хойта — огонь вздыбливал крышу особняка-конторы и вырывался из окон, со звоном растрескивая стёкла. Ваас хотел сжечь как можно больше — и сгореть сам. Ваас хотел умереть, потому что возврата не было. Землю островов усеивали тела. Десятки, сотни — изломанные, продырявленные, потрошённые, с кровящими полосами на месте содранной кожи. Над ними сплошным куполом вздымался чёрный дым и колыхалась перманентная лихорадка дурмана. В ней всё смешалось — никакой разницы между жизнью и смертью. Только огонь, только крошащийся, непрочный край, за которым пропасть из пустоты. Ментальная лихорадка. Надо же, и такое бывает. От неё Мэл тряслась сейчас, но началось это именно там, на островке. Мэл пыталась сопротивляться. Цеплялась за спасительный, исходящий от Алвина холод, распрямляла спину, гордо задирала подбородок. Помнится, даже бросила Ваасу, будто льдом плюнула под ноги, на раскалённую землю: — Полагаю, больше Хойт меня сюда не пришлёт. «Миноискатель» не станет с тобой спорить, нарушать авторитет командира. Больше ты меня не увидишь, не беспокойся. Раскалённая земля шипела и стонала. Казалось, под напором огня края ямы шевелятся, будто клубки змей у кромки гигантской сковородки. Змеи шипели и корчились, лопались от нестерпимого жара. Яма рушилась. Вслед за ней разгромленный, весь в пепле островок вот-вот должен был погрузиться туда, откуда родился. На самом деле шипел Ваас, внутренне, почти неслышно для всех, кроме Мэл. Ухмылялся молча, как можно гаже кривил рот и раздувал ноздри, и в то же время тоскливо выл, часто дыша и умываясь потом, как человек, которому между рёбер сунули нож. Господи, как же больно. Мэл могла поклясться, что чувствует, как под сердцем расплывается горячее пятно, в котором, как в яме, сгорают силы. Могла, но тогда, на краю геенны, нутром целиком владела злость. Чёрная, глухая и безликая. Прорва, пустота — так её звали, она до предела обостряла чувства и заменяла окружающий мир пузырём, в котором царила какофония из невероятно резких, раздражающих звуков, красок и запахов. Сенсорная депривация[2] — так, кажется, называли это дерьмо душеведы всех мастей, что когда-то пытались вправить Мэл на место мозги после «психологической травмы». Она самая, депривация, только наоборот, наизнанку, как и всё на этих островах. — Это что, одеколон? — А ты думала, мы тут дерьмом мажемся? — Честно говоря, одеколон и правда… не очень. Могла бы пройти мимо молча — на кой чёрт открывала рот. На камнях у меланхолично качающейся лодки Ваас стоял слишком близко, наверное для того, чтобы лишний раз заглянуть Мэл в лицо. Она задела его плечом и правда уловила запах — что-то ядрёное, парфюмерное, даже бензиново-мясной копоти и тухлятине оказалось не по силам это перебить. Резкое, впрочем, подходящее взрывной дикарской натуре. Одеколон… И кто только за язык тянул? Ваас, конечно, закипел, как наглухо закрытый чайник. Мэл до сих пор казнила себя за этот мелочный укус — месть за то, что позволила заманить себя на «представление». И тряслась в лихорадке, потому что жар огненной ямы не собирался отпускать. — Мэл… Мэл, давай-ка на тебя посмотрим… — Сейчас рядом дрожал перепуганный Алвин, трогал прохладными ладонями пылающую кожу. Мэл туго, но соображала, что именно он ищет, заголяя ей живот и спину, внимательно осматривая шею, ключицы, каждый миллиметр на руках. — Нигде не болит? Не чешется? — полушёпотом спрашивал посекундно. Мэл честно пыталась отрицательно качать головой, но только куняла, совсем разомлев. А может, и объяснялась, глупо и ласково улыбаясь: нет, не болит, нигде, ничего, не больше, чем обычно. Никто не кусал, дело вообще не в этом. Знать бы ещё, в чём. Долбаные нервы, долбаная эмпатия. Долбаный Ваас, постановщик пафосных спектаклей с его неуёмным желанием убивать и даже сдохнуть на публику. Злость? Вот она, кажется, расплавилась как лёд, как парафиновая свечка, дрожавшая на сквозняке в пыточной камере. На месте злости тлела, сыпала золой и раздувалась жаром тоска, почти такая же тошнотворная, как у Вааса. — Ничего. — Алвин наконец угомонился. Прерывисто вздохнул и прижал Мэл головой к рубашке, из кармана которой до одури пахло мятой. Мэл вдохнула аромат и поплыла — земля выскользнула из-под ног. — Ничего, прибудем на место — осмотрю тщательней, — забормотал в самое ухо, обжигая дыханием. — Если что — напряжём личного медика Хойта. Вылет, кстати, уже через полчаса — боссу не терпится… Чёрт! — он хлопнул себя по лбу. О, Алвин, и куда только собрался? Сломя голову бежать, чтобы учинить обыск личным аптечкам бойцов? Обычное жаропонижающее? То, чего у самого не водилось, потому что в случаях приступов в ход шли гораздо более мощные препараты. Если понадобится, он, игнорируя змеиный взгляд, вывернет наизнанку даже аптечку Пауля. Мэл запротестовала, обеими руками ухватилась за ладонь в жёсткой, царапучей беспалой перчатке. Алвин в ответ, совсем уронив кепку, как ребёнку утёр пылающий лоб. Потом повернулся к Бену, который зачем-то до сих пор торчал рядом. Не отходить от Мэл, всего несколько минут. Полупросьба-полуприказ вертелся у Алвина на языке, пока доктор копошился в необъятных карманах своих несуразных штанов. — Ничего не надо искать. Вот. — Бен наконец выудил нечто в мятой, когда-то белой бумажке. Замер — «длинный швед» одарил его одним из своих жутких, пронизывающе-ледяных взглядов, — и забубнил заполошно, но важно: — Это анальгетик, просто анальгетик. Не наркотический препарат. Должно помочь, длительность зависит от организма… Ах, от организма. Чувствуя себя полной размазнёй, Мэл откинулась затылком на стену. Из пальцев Алвина безропотно поймала ртом белый кругляш. Таблетка оказалась большой, шершавой и до невозможности горькой. Ранки на губах моментально защипало, сильно, проклюнулся вдобавок терпкий привкус крови, но его тут же смыло водой вместе с горечью и жжением. — Мерзость… — пробормотала Мэл, прикрывая глаза. Под веками замельтешили нестерпимо рыжие блики, напоминая о Ваасе, огненной яме и смерти. Великом множестве смертей. — Здесь все получают по заслугам. Не смертью, так жизнью. — Неровную дробь, которую периодически выбивали зубы, глушил сидящий в голове хриплый, каркающий голос с его многократным эхом. Будто стая ворон выискивала на пепелище поживу. Мэл помнила, как Ваас сказал это последнему живому китайцу — когда тот очнулся. Фраза присосалась к памяти с назойливостью пиявки, такой же пиявкой постоянно всплывал испытующий взгляд болотного цвета глаз. — Эй… — Перед лицом, взбивая горячий воздух в тугой сквозняк, болтыхалась чья-то рука. За ней на тронутом загаром смазливом лице хлопали ресницами тёмные глаза. А, Бенджи. Герой, благодетель. Вовремя заметил, что «ценный сотрудник» не в кондиции, пришёл на помощь, выделил лекарство, которое с таким трудом выгрыз у Хойтовых снабженцев. Конечно, незаменимый на весь северный остров медик решил пойти ещё дальше и проявить участие: — Как ты себя чувствуешь? — Как «миноискатель»… — Мэл едва-едва подняла уголки губ. Такое простое усилие — и её повело в сторону, благо, рядом нашлась привычная опора в виде Алвинова плеча. Сам Алвин дышал прохладой. И вообще, становилось прохладнее, наверное, таблетка наконец договорилась с ускоренным обменом веществ, чтобы действовать сообща. По крайней мере, восприятие с каждым мгновением работало всё чётче. А вот у Бенджи заело: снова обозвал врединой, но справился с собой — он же благодетель. По-благодетельски ощупал лоб, хмыкнул удовлетворённо. И вдруг спросил, понизив голос до шёпота: — Страшно вчера было? Надо же, ему и вправду интересно. Ещё бы, наковырялся за ночь в ранах, надышался спиртом пополам с лекарственной химией. Проникся. Ужасами стычки оправдал для себя ведьмин прилюдный срыв с мордобоем, и сам решил оправдаться заодно — благодетелю не положено быть надменным. Бенджи-Бенджи. Провонявшийся и потный, не чище пиратов. Осунулся, бедняга, потемнел и без того смуглым лицом, пошёл серыми пятнами. В порыве странной нежности Мэл протянула руку. Какие смешные у Бена кудряшки. Вымокли, склеились, и всё равно испуганно топорщатся в разные стороны, так и хочется пригладить. Бен отшатнулся было, но передумал. Отстранился степенно, насупился — мол, я тебе не собака. Мэл невпопад вспомнила Зэмбу. Вот кого она бы сейчас охотно приласкала. А важная птица, великий хирург, который в силах решать, жить необразованным бандитам или умереть, такого обращения не терпел. Ах да, он ведь что-то спросил. Страшно? Алвин сидел рядом, его можно обнять, уткнуться носом в скользкую от пота ложбинку между ключицами, лбом тереться о жёсткий край воротника. Можно прихватывать губами колючую кожу на щеках, катать на языке её солёный привкус и вспоминать вчерашний день. Как кромешный, слитый в единый комок кошмар. В остальном любая потасовка, в космосе ли, или на твёрдой поверхности планеты всегда казалась Мэл проще и понятнее. Лучше сотня приказов, чем один ужас потери. И ещё сотня — вместо того, что поутру устроил Ваас. Док повернулся спиной — кажется, растратил отмеренный на сегодня лимит доброты и участия. Переключился в обычный режим «интеллигент среди отбросов» — который не слишком спасал «Гипа» от тумаков главаря и пинков остальных, зато худо-бедно помогал поддерживать лицо «царя и бога от хирургии». Что ж, руки у Гипа и правда росли откуда надо — так вслед за главарём повторяли пираты. Даже пинали осторожно, чтобы не повредить хрупкий рабочий инструмент. Мэл могла бы по примеру Вааса злорадствовать: не только она здесь ценный прибор, все остальные такие же, в разной степени заменимые. Мэл даже попыталась нацепить высокомерную ухмылку, но от неё моментально сделалось тошно. — Бен… — окликнула негромко. — Ты ведь знаешь Джеро? Да, конечно, Джеро он знал, кто же не знает. Джеро не отличал хлипкого белого «лекаря» от граффити на заборе, зато за всё время знакомства не удружил ни единого фингала. А так, конечно, дикарь дикарём, ничем не лучше гориллы, но об этом перед «ведьмой» лучше молчать. Мэл улыбнулась, наверное, до крайности кисло. Перед глазами мелькнуло чёрное, испещрённое белым узором лицо, оно скалило крупные зубы в брызгах чужой крови. — У Джеро перелом. Сломан большой палец на левой руке, перебита пястная кость точно посередине. Поможешь? Да-да, Бен, считай, что я вместо… как его… Рентгена? — Мэл фыркнула, когда док от неожиданности вытаращил глаза. Пришёл в себя, правда, быстро. Буркнул, заранее втянув голову в плечи: — Если его зверь меня подпустит. — Просто скажи: «нганга» просила. Издалека скажи, громко. Зэмба умный, послушается команды. — Ладно, как скажешь. Он всё выполнит — Мэл это знала. Как обычно, загонит поглубже страхи, туда же утрамбует отвращение к «потной горилле» и пойдёт работать. Механически. Пример идеального устройства, которое не задумывается и не чувствует, зато исправно выполняет свои функции. Конечно, «начинку» даже такого устройства нужно поддерживать в порядке. Временами перезапускать систему — иначе сбои неизбежны — поэтому Бенжи не гнушался расслабляться и не брезговал местными девицами. Точно от липкой паутины, Мэл принялась избавляться от контакта, выдавливать из сознания чужие картинки, образы, мысли. Получалось неплохо, только одна мысль отказывалась сдаваться и уходить. Шагая вперёд и глядя под ноги, Бен думал о том, что отсюда не выбраться. Никак — даже ведьма с её силой не может. Молчит и делает, что сказано, а иначе… Куда уж рыпаться хирургу-интеллигенту, который в жизни ни разу не притрагивался к автомату. Может быть, так лучше. Лучше, когда тебя не трогает ничто и никто, и ты просто следуешь заданному программой алгоритму. Дёргаешься так, как велит кукловод. Жаль, что это работает не для всех. О некоторых папочка Хойт печётся особо. С методичностью маньяка-серийника вырабатывает способность наслаждаться всем, что творишь. Потому что только наслаждаясь можно внушать всем вокруг настоящий ужас, иначе — ерунда, халтура, не то и не так. Ваас вон не халтурил, вовсю режиссёрствовал, творил для души. Или для того, что от неё осталось, вечно шипело и корчилось в огненной яме, кукожилось, пока не сжалось в одну пульсирующую темнотой точку. Будто недоумершая в коллапсе звезда начисто выжгла свою оболочку и теперь в вечном энергетическом голоде срывала покровы со всех, до кого дотянется. Попавшие в поле её притяжения ледяные планеты тоже плавились, обращались в пар — или в вулкан, который вот-вот сам сметёт всё и вся. Только одна такая «планета» оказалась незыблемой. К Алвину хотелось примёрзнуть, делиться оледеневшими лоскутьями кожи и частичками крови, и дышать, дышать общей на двоих снежной взвесью — так, чтобы бо́льшая часть жизненной силы всё-таки доставалась ему. — Полегче? — спросил он почему-то полушёпотом, будто любой резкий звук способен был разжечь новый приступ лихорадки. Мэл кивнула, усмехнулась: конечно полегче, она же мутант-"генфризник». Самая дешёвая пилюля — и функциональность восстановлена. Дерьмовая пилюля, горькая, всё сгодится, всё поможет. А сквозь длинные пальцы, которые утирали Мэл пот на лбу и висках, будто бы вливалась энергия. Нет-нет, это неправильно. Это её работа — делать такие вливания, что это он удумал! Мэл тихо взбунтовалась. Алвин ничего не слушал, сдвинул брови и сунул под нос флягу: — Глотни. Вылет через двадцать минут, успеем ещё набрать воды. Значит, она не ослышалась: вертолёт и правда прилетит раньше условленного. На целый час — вот и выяснилось насчёт времени. Мэл велела себе встряхнуться. Отобрала кепку — не маленькая, наденет сама. Подхватила бронежилет. Первые шаги дались через слабость под коленками и подозрительный прищур синих глаз. — Нормально, — улыбнулась как можно шире, тряхнула головой. Алвин ни черта не поверил и мрачно хмурился — зато сама вроде настроилась. Парни из группы не должны заподозрить, что для их штатной ведьмы прошедшее утро выдалось хоть в чём-то особенным. Ведьма непробиваема, вон, чуть не придушила очередного китайца. Пусть так и считают. Пускай мусолят пиратские слухи, боятся верить Паулю и косо смотреть на командира. Пускай боятся, есть за что. И холода хватит на каждого. — …к вылету готовы! — чересчур бодро, будто не мариновались на солнцепёке битых два дня, а отдыхали на курорте, за всех отрапортовали аризонцы. Жаростойкие ребята, даже немного завидно. А вот Джошу, северному жителю, откровенно фигово, чешет и чешет свою бороду, а ещё облезет едва ли не до мяса. Мэл поняла вдруг, что рада этим троим. Не ощущает той злобы, которой ожидала, никаких умыслов в сторону Алвина, поэтому рада. Даже способна улыбаться. Не выпуская, впрочем, любезного герра Штайна из поля восприятия. Хотя и этот, кажется, угомонился. Понятное дело, временно, и Мэл сканировала мозг сухаря-австрийца до той самой секунды, когда ожидание вознаградилось бешеным звоном лопастей. Для посадки выбрали что-то вроде ровной полянки за пределами периметра, к северо-западу от ворот. Деревья здесь почему-то не росли на пару-тройку десятков метров, зато чётко виднелись следы сапёрской деятельности Горана. Самого «ёбнутого серба» среди провожающих — просто зевак и караула — не наблюдалось. Не было и Джеро с Зэмбой. Никого, с кем хоть на йоту хотелось бы попрощаться, только тянущая пустота под сердцем, из которой, кажется, и завывала металлическим голосом вертолётная свистопляска. В унисон с ней бешено трещали деревья, пальмы махали бахромистыми листьями. Опавшую листву помельче закручивало подобием смерча. Высокая трава шла волнами и прижималась к земле, казалось, абсолютно без звука. Винты стрекотали на грани слышимости, и железная, защитного цвета стрекоза выглядела от этого нереальной. Посреди всего этого хаоса, будто тоже принесённый смерчем, появился Ваас. Мэл надеялась, что он не придёт, и в то же время чувствовала: сборищу пиратов не хватает жгучей ауры главаря. Выходит, ждала. Так же, как сам Ваас ждал, пока Хойтовы летуны заглушат грохочущие движки. Ого, неужели погрузка на этот раз будет происходить по технике безопасности? Похоже, что так, и винты наконец остановились, грустно поникнув лопастями. Пулемёт во втором от кабины блистере так же печально качнул стволом. Экипаж тот же — уловила Мэл. Прежний до самых печёнок, разве что стрелок остерёгся сегодня курить свою дрянь, чтобы снова не подпалить невзначай косяком штаны промеж ног. Сдвижная дверь предупредительно отъехала в сторону. Первыми на борт шустро запрыгнули аризонцы, приняли пленника, которого приволокли сопровождающие Вааса. Пираты спеленали китайца на манер ручной клади, да и физиономию всё-таки расквасили, но смотрел он волком. Особенно на Мэл, когда она, покачнувшись, встала рядом на гремящий клёпаный металл. Следом на железный пол ступил Алвин. И тут замерший от зноя воздух всколыхнулся от глумливого: — Эй, влюблённые! Держите «валентинку»! Он высвободил это из грязного, в бурых пятнах мешка — дождавшись, пока Мэл с Алвином в один момент обернутся. Ваас снова был в центре внимания, снова срежессировал представление, на главную роль определив себя самого. В обманное движение никто не поверил — да и плевать. Только чёртов «Викинг» на всякий случай заслонил свою ненаглядную ведьму. Нашёл дурака. Папочка Хойт наверняка спросил бы, кто измазал его драгоценное устройство кровавой слизью, а Ваас не идиот, чтобы держать ответ перед самим боссом. То, что осталось от Мингли гулко ударилось о железо точно под ногами Алвина. Тот с флегматичным видом отшагнул в сторону, и голова покатилась в салон, оставляя за собой след из почти чёрных спёкшихся комочков и бурой жижи. Будто нарочно, остановилась на уровне живота брошенного на бок пленного. Тот до предела выкатил раскосые глаза, но не издал ни звука, сцепив зубы. — Никто это не уберёт, не надейся… — Неужели это произнёс Пауль, да ещё и с удовольствием? — Спасибо, Ваас. Боссу придутся по нутру любые доказательства нашей… эффективности… — впервые за всё время командировки чуть повысив голос, припечатал Алвин. Мэл уловила полузвериное ворчание; Ваас скрежетал зубами, но его никто не слушал. Джош с лязгом задвинул дверь, перерезав пространство между салоном вертолёта и личным островом «царя и бога». Царь дырявого форта, бог укуренных ублюдков. Власть, говорите? Власть?! Вертолёт залязгал, по-новой заводя душераздирающую железную песню. Пол завибрировал, грозя вывернуться из-под ног, и Мэл поспешно приткнулась на складное сидение рядом с Алвином. Тот сразу же схватил её за руку, плотно переплёл пальцы. — Да, ты права, ведьма… — на волне натянутого, вынимающего душу воя донеслось снаружи. Высверлилось из эфира, воткнулось прямиком в мозг: — Ты меня больше не увидишь. Не хочешь, и не увидишь. Прощай, «миноискатель». Прощай… Мэл. Земля выскользнула из-под шасси. Сердце ухнуло в подобие вакуума — туда, где не было дна — и свинцовым камнем утянуло бы Мэл следом, если бы её не держал Алвин. — Всё хорошо? — пробилось сквозь вой и скрежет. Мэл мотнула головой, надеясь, что утвердительно. Вертолёт набирал высоту. Сердце стучало ровно, но с тягучей, призрачной болью. Башка Мингли из-под подсохших, задравшихся губ скалила зубы своему пока живому собрату и болталась из стороны в сторону в такт манёврам винтовой машины, чертя непонятные траектории чёрным слизистым пунктиром. К одному из отрезков пунктира что-то прилепилось. Что-то знакомое, плетёное из тонких полосок кожи — такие штуковины носил на запястьях Ваас. Наверное, браслет оборвался, когда башку китайца запускали вместо мяча. Сама не зная зачем, Мэл нагнулась и спрятала кожаный обрывок в кулаке. — Ты меня больше не увидишь… Кажется, так и будет — всё яснее ясного. Мэл и правда больше не увидит его, дикаря, питекантропа, психа, наркомана и садиста. Не увидит того, кто выдернул её из замкнутого круга станции, надавал надутой принцессе по щекам, вытравил из мозгов препараты и внушения Сида. Не увидит того, кто сначала чуть было не сжёг, как средневековую ведьму, а потом дважды, если не больше, зачем-то спас жизнь. Наверное, ему хотелось проследить, пройдёт ли ведьма его же путём — в яму. Насчёт того, что ему оттуда не выбраться, он уяснил уже давно. Осталось только сгореть так, как хочется самому, а не кому-то другому. Дождаться удобного момента, подобрать актёров, набросать сценарий… Этим Ваас и займётся, осталось совсем недолго. Мэл закусила губу и отвернулась к бортовому окну у себя за спиной, но видела сквозь грязное стекло только смутные тени и блики. Её душило что-то, подозрительно похожее на злые, бессильные рыдания. Без слёз, но глаза будто выжгло до слепоты, и только Алвин всё гладил и гладил обмякшую ладонь прохладными пальцами, не отпускал, поддерживая тающую связь с реальностью.