Цивилизованные люди

На полу в кабинете Хойта тут и там темнела грязь. Разнокалиберные комья с налипшими травинками, фрагменты одинаковых узоров от подошв — следы ночного ливня проникли в контору на лапищах наёмников, неотступно стерегущих персону босса. В сердце у Мэл прошедшая ночь оставила совсем другие следы. Хотелось сохранить их в бронированной оболочке, не позволять лапать замызганными пальцами, спрятать от сальных взглядов, — это тёплое, щемящее, невозможное. Ласковое. У него тысяча названий — и ни одного, которое подходило бы по-настоящему. Пальцы Алвина, вытянутые по боковому шву брюк, как назло, касались ребра ладони Мэл. Там зарождались озноб и мурашки — тело реагировало само по себе, вздрагивало от жадности, будто впитывало что-то, ведомое только ему. Тело было не против, разум тоже не хотел противиться — если бы только невидимые флюиды не мешали поддерживать каменное выражение лица. Мэл опустила глаза и сосредоточилась на комке жирного тропического дёрна на полу прямо перед собой. Пожалела, что не умеет воздействовать на неживые предметы — наверное, было бы забавно швырнуть кусок грязи прямиком в белоснежный костюм. О да, босс сегодня при параде. Вырядился во всё белое, словно для того, чтобы подчеркнуть набухший от влаги камуфляж своих вояк, а может, обновлённый облик самой Мэл. Чёрную форму Хойт всё щупал и щупал молча тусклым взглядом, будто не мог насмотреться. Она до ужаса странно пахла. Наверное, это была краска для ткани, и, скорее всего, когда-нибудь не сейчас Мэл назвала бы запах приятным. Зенки «его величества», мёртвые, с блёклой радужкой и колючими зрачками, как водится, всё портили. А ещё это грёбаное «ягодное» мыло — его химическая вонь раздражала нёбо так, что в складках горла царапался кашель. Кашлять казалось унизительным, оставалось осторожно сглотнуть, приподняв подбородок. Блёклые глаза напротив сузились — зрачки зацепились за что-то на шее Мэл, прилипли к отчего-то саднящей коже. Желтовато-серые губы заядлого курильщика изогнулись в тонкой улыбке. — Н-ну, как вам понравилась прошлая ночь? — Хойт остранился и широким жестом затянутой в белое руки пригласил взглянуть за окно. Ливень напитал всё водой, умыл отдалённые горы, буйную зелень. Потемнел от влаги и бетон, в лучах позднего рассвета больше не выглядел розовым с проблеском песчинок — покрылся грязными подсыхающими разводами. Только к Хойтову костюмчику, кажется, не приставало ни пылинки, ни пятнышка влажной земли. То ли материя такая, то ли босс просто скинул всю грязь на откуп своим головорезам и теперь забавлялся, сделав для себя кое-какое открытие. — Бурная была ночь, что и говорить. — Это ведь он сейчас не о погоде. Да бросьте, неужели он хочет сказать, что против? Сам ведь в каждой напутственной речи талдычит новобранцам: развлекаться с «товаром» дозволено, только нежно, за порчу «имущества» — смерть. Так неужто для шведа, что оставил на шее у подопечной пару засосов, будут какие-то особые запреты? — Прости. Впредь буду аккуратнее, — долетело от Алвина виноватое. Мэл поймала мгновение, когда невозмутимый взгляд синих глаз скрестился с колючими зрачками Хойта. Насторожилась: о чём всё-таки думает его грёбаное «величество»? Не слишком-то доволен. Видит смутную угрозу в том, что на его островах чаще всего называют просто трахом, бездумным удовлетворением звериных инстинктов. Чует: в этот раз за механическим сношением стоит большее, куда большее, чем договор купли-продажи — «тело в обмен на защиту». Да ладно, неужто «его величеству» дано уловить разницу? Скорее уж дело в маниакальной подозрительности ко всему, что противоречит волчьим законам. Мэл украдкой перевела дух и постаралась настроиться точнее. Как там это дерьмо называется? Информационный поток? Его ментальную часть ловит телепат, эмпат впитывает остальное. Если подумать, эта штука должна работать и в обратную сторону — излучать эмоции и мысли. Сейчас, например, одну не слишком опытную ведьму распирает от истомы и довольства. Так неужто Мэл где-то выдала себя и Алвина? Хватит считать, что ведьма так не умеет. «Миноискатель» недавно пережил апгрейд и пока с ним не освоился. Поменьше нежности, прикрутить тепло, замаскировать обожание. К чёрту блаженство, ощущение личного, локального рая. На всё про всё хватит дрожи в ногах вдоволь оттраханной тушки и пошловатого выражения на физиономии. Как будто тушка на мгновение забылась, заблестела блядскими глазёнками, вспоминая минувшую ночь. Так здесь принято: если нет выбора — расслабься и получай удовольствие, и чтобы никакой любви, о ней не может быть и речи. Физиономия самого Хойта, на фоне белого костюма похожая на коричневатый смятый пергамент, заметно разгладилась. Всё верно. Поводов для запрета «его величество» не нашёл. Почвы для подозрений тоже, потому решил быть последовательным и не запрещать снайперу то, что разрешено всем остальным. — Вы там смотрите, предохраняйтесь, — хохотнул он коротко — будто варан отрыгнул чересчур крупный кусок добычи. Пергаментно-тёмное лицо искривила брезгливая гримаса. — Мне в крепости ублюдки не нужны. Зато нужны… сотрудники, которые работают с полной… самоотдачей. Отрывистый, неживой смех отразился от стен кабинета, толкнулся в стёкла, зазвенел в полосках жалюзи. Один из караульных, громила с лицом в ядовито-зелёных разводах вывернул шею и захрюкал в прикреплённый к кепке защитный полог. Хойт скосил глаза, ухмыльнулся одним уголком губ, и хрюканье тут же захлебнулось. — Ладно, расслабьтесь. В связи с успешным выполнением задания, — голос курильщика взвился, засквозил насмешливым официозом, — можете ожидать расширения круга своих обязанностей и полномочий. А также, — узкий рот ещё сильнее перекосился, — некоторых бонусов. Кстати… — опираясь на стол, Хойт откинулся назад, чтобы не пялиться на Алвина чересчур уж снизу вверх, — как она тебе, в новой форме? Хотя мы оба понимаем, ты предпочитаешь вовсе без… — Предпочитаю обсуждать исключительно рабочие вопросы, — тоном древнего робота отозвался Алвин. Зеркально скособочил губы в похожей ухмылочке. — Сэр. У босса, кажется, прекрасное настроение. Босс оценил холодный, деловой подход, смешливо ощерил жёлтые, в табачных пятнах зубы, пока его церберы липли взглядами к Мэл. Она ощутила, как багровеет: караульные прожигали глазами чёртову форму, в самых интересных местах вызывая гадливую щекотку. — Что ж, работа так работа. — Хойт качнулся вперёд так резко, что казалось, худая подвижная фигура сейчас переломится пополам, и хлопнул себя ладонями по бёдрам. Жаль, не переломился. Вместо этого оторвал тощий зад от края стола и обошёл Мэл по кругу, щупая которым уж по счёту оценивающим взглядом. — Для начала приведи себя в порядок. Плохо тебя берегли мои молодчики. Молодчики… Один не позволил ведьме превратиться в изломанный взрывом мешок с мясом и костями. Второй выполнял невыполнимое, следил за всем и сразу, едва ли не разорвался, но всё-таки успел не везде. Зато сейчас — вот опять! — разрывался от чёрного, душного чувства вины. Ох уж этот герр командир. Потрясти бы его хорошенько, вытрясти всю мерзость, что точит изнутри долговязое тело. Нет, не годится, рука не поднимется. Остаётся собрать силы и направить в сторону тела ободряющий импульс в оболочке из нежности и по-дурацки шутливого тона: — Прекрати, пожалуйста. Ты сделал всё, что мог, даже больше. Не перестанешь — будет моя очередь наказывать негодяя. «Негодяй» отозвался улыбкой, чуть заметной, почти неуловимой, но душная чернота нехотя отхлынула — это Мэл уловила чётко. Обнаружила себя тупо застывшей у Хойтова стола над парой тюбиков, подобных тем, в которых здесь держали зубную пасту, кремы и мази. Спохватилась, бросила через плечо как можно флегматичнее: — Я в полном порядке, сэр. Просто позавчера действительно было… жарковато. Хохот «его величества» отрывистым повтором прокатился по кабинету, зашуршал пылью в углах и бумажками на стендах. Что ж, пускай босс веселится. Пусть любуется плодом своего творчества, расхваливает собственную изобретательность. Пусть мечтает о том, какой пугающей силой в его руках станут ведьма и холодный, расчётливый снайпер. Босс любил отморозков. Босс лелеял грёзы о том, какой эффект блондинистая парочка в чёрном произведёт на потрёпанных китайцев. В этих грёзах наяву Мэл с Алвином один в один напоминали надсмотрщиков лагерей смерти из старинных хроник — чёрно-белых нелюдей, которые с экрана без звука разевали рты, зато исправно несли сотням и тысячам пленных мучения и смерть. Что ж, по крайней мере ясно, ради чего затеяно переодевание. Разум Хойта не то же самое, что горящая изнутри черепушка Вааса. У «его величества» не мозг, а бортовой компьютер с процессором, погружённым в охлаждающий состав, в таком устройстве всё разложено по полочкам — бери, телепат, если осмелишься. — На моём острове… — отсмеявшись, Хойт назидательно задрал к потолку указательный палец, — не жарко не бывает. Но здесь, в крепости, — в хрипловато-ледяном голосе проступили тошнотворные отеческие нотки, — тебе совершенно нечего бояться. А сейчас — чего ты ждёшь? Давай, приведи себя в надлежащий вид. Или мне вызвать принцессе личного визажиста? Замазывай синяки! Наёмников до колик позабавила шутка про визажиста — кажется, дело в местном бородатом анекдоте о чересчур строптивых дамочках и пудовых кулаках. Под собственный внутренний рык Мэл сгребла со стола тюбики и вытаращилась на них, пытаясь по названиям разобрать, какой для чего. Да уж, Ваас тот ещё специалист по макияжу, но оплеуха, которой пиратский главарь привёл в чувство взбешённую «пулемётчицу», вспомнилась только сейчас. Надо же, и правда забыла. И простила, чего уж там — за спасение Алвина с вышки Мэл готова была простить всё что угодно, даже дикарские затрещины. — Он её бьёт по физиономии, ставит синяки — а она за него заступается. Нет, ну вы слышали? Заступается за дикаря! Дикаря с ирокезом! — Хойт изобразил ладонью причёску Вааса и продолжал потешаться, будто за долгое время впервые урвал такую возможность. Мэл поджала губы и собрала в кулак терпение. Так, что здесь у нас? «Тон для лица», витиеватым шрифтом на двух языках сразу. И сам тюбик телесного цвета, в то время как второй зеленоватый и полупрозрачный. Наверное, «стайлинг-гелем» нормальные люди фингалы не маскируют. Другое дело, что нормальным людям редко достаются средства, которыми уже пользовался кто-то другой. Скорее всего косметика принадлежала какой-нибудь девушке из тех, что жмутся в клетках на полу из людских костей у Хойта в пещере. Или из тех, кто развлекает истекающих слюнями пиратов на острове Вааса — вертит задом у шеста и по первому требованию раздвигает ноги. До медно-солёного привкуса на языке Мэл прикусила изнутри нижнюю губу. Чудом не свернув вместе с колпачком половину бежевого тюбика, увернулась от падающей на штаны полужидкой капли. Грязи на полу стало больше. Следующую каплю Мэл растёрла между пальцев. — Ну-ка, позволь… — Под тюбик лодочкой подсунулись большие ладони Алвина, с которых очень оперативно успели исчезнуть перчатки. Не то чтобы он обращался с этой штуковиной ловчее Мэл, но уж явно не раз видел, как местные жители рисуют себе новые физиономии. — Что, герр снайпер, имеете больший опыт в нанесении макияжа, чем ваша дама? — «Его величество» язвительно посмеивался, не забывая пристально наблюдать. С неживым, будто деревянным лицом Алвин растирал крем по щеке Мэл. Механически отстранялся, неподвижным взглядом оценивал результат. Мэл стоило огромного труда не реагировать на касания так, словно они с Алвином наедине. То, что он вкладывал в каждый жест изнутри, заменяло самую жаркую ласку и вместе с тем тяжёлым комом скапливалось над солнечным сплетением. — Какой же идиот… Почему не подумал раньше? Что будет, если она забеременеет? Что будет с Мэл, что будет… Йохана забрал чёртов псих, до Хойта тому психу далеко. У Хойта фантазии поболе. Ребёнок такое поле для шантажа… Длинные пальцы неосторожно царапнули Мэл по скуле огрубевшей кожей. Алвин сжал губы и отдёрнул руку: — Прости. Этой ночью я успел. Но нужен… более надёжный способ предохраняться. Я безответственный дурак, прости, прости. Вот оно что. Мэл вспомнила, как завершился их с Алвином ночной ритуал, как она сама в дрожащей, обессиленной неге откинулась на твёрдую подушку. Алвин в такой же блаженной лихорадке изливал в ладонь семя, жар которого Мэл улавливала посреди прохлады, овевающей абсолютно мокрую кожу из открытой створки окна. — Не волнуйся об этом. — Как так: не волнуйся? А если Хойт?.. — Синие глаза изумлённо расширились. Алвин отёр пальцы от крема бумажной салфеткой, о которых вместе с косметикой кто-то озаботился заранее. — Неплохо, совсем неплохо. — В поле зрения, медленно хлопая в ладоши, вклинился Хойт. Остановился поодаль, ещё раз скользнул по Мэл взглядом — будто мазнул кистью, смоченной в задубевшем на морозе масле. — Недурно. А теперь, сделайте что-нибудь с её волосами. Не годится, когда причёска ценного сотрудника напоминает швабру. Мэл опустила веки. Пальцы Алвина, резко и свежо пахнущие гелем, приглаживали как попало торчащие над висками короткие прядки. Попадая на кожу, склизкая субстанция вызывала озноб и напоминала желе, в котором бывший артиллерист Харт плавала после процедуры сращения позвоночника. Липкий полубред с ощущением того, что твоё тело целиком состоит из спинного мозга, который то разрывается прострелами, то ноет без остановки, будто подключённый к электросети. Всё это на уровне телесной памяти возвращалось с завидным постоянством, особенно часто подстерегало, если приходилось долго и неподвижно стоять. Вот как здесь, посреди духоты. Но именно сейчас Мэл силком заставляла себя излучать уверенность, даже безмятежность: — Просто не волнуйся. Босс не получит от меня ребёнка. Даже если боссу очень приспичит. Алвин с трудом сглотнул, — у Мэл заболело горло, запершило от напряжения в голосовых связках. Синие глаза расширились, избавляясь от показного равнодушия: — И что это значит? — Последний штрих. — Хойт бесцеремонно отодвинул Алвина в сторону. У того поспешно окаменело лицо, взгляд подёрнулся изморозью, от которой озноб пробирал всех, кроме Мэл. Она вдрогнула и сжалась по другой причине: «его величество» ни разу не подходил так близко. Тощие, цепкие пальцы босса сжимали песочно-жёлтую тряпицу, такую же, как все его люди носили на рукаве. — Кое-чего не хватает. Он наклонил голову и состроил одну из своих тонких улыбочек. Мэл уловила странное предвкушение пополам с радостью — или тем, что чувствовал вместо неё Хойт. Уж по крайней мере, кто бы мог подумать, что боссу в кайф собственноручно нацепить на ведьму повязку, и не как-нибудь, а вместо шейного платка. — А вот, собственно, и ошейник. Даже не… «виртуальный», как у Вааса. — Мэл вскинула подбородок и тщательно скопировала Хойтову ухмылку. Застывающие от геля короткие волосы впились в затылок и шею над воротником иголками инея. — Сегодня ты покажешь нашим гостям всю жёсткость, на которую способна. А ты очень способная, Ваас рассказывал. Поняла? — Так точно, сэр! — отчеканила Мэл так отрывисто, что завибрировали зубы. Скопившаяся слюна вызывала желание сплюнуть на истоптанный пол между берцами нестандартно маленького размера и дорогущими ботинками. Плохая идея. Цепкие пальцы, тщательно прикрыв тканью шею Мэл, затянули жёсткий узел под подбородком. Ну конечно, не пристало ведьме щеголять с засосом, будто какой-нибудь шалаве. Босс совсем замечтался, заполонив ментальный эфир фантазиями в духе чёрно-белой хроники. Не шалава, даже не ценный сотрудник — «валькирия» в духе Третьего Рейха. Вот так, ни много ни мало. Мэл всё больше хотелось зажмуриться, но приходилось терпеть и оценивающий взгляд, и толкущиеся в мозгу тошнотворно-помпезные картинки. — Я хочу, чтобы от твоего вида, одного только голоса, господ из Китая бросало в дрожь. Чтобы кровь леденела и яйца замерзали. — У господ из Китая яйца ещё на месте? Сэр, — тоном, которого от неё ожидали, осведомилась Мэл. «Ну и сучка…», — промелькнуло в какой-то наёмничьей башке. Чуть заметно ухмыльнулся Алвин. У Хойта в зрачках зажглось по огоньку, и освещение в кабинете было тут ни при чём. Надо же, как удачно подыграла. — Ненадолго… — «его величество» напустил на себя загадочный вид, огоньки тем временем разгорались сильнее. — Ну… — он повернулся к Алвину настолько вдруг, что подошвы взвизгнули на крупной плитке пола, — а ты что скажешь? Как тебе её новый образ? — Как у всех в форме. Сэр. — Будто тонкая наледь хрустнула под каблуком. Мэл отчётливо уловила, как сильно от Алвина веет холодом. Даже светлые ресницы, казалось, подёрнулись инеем, взгляд сделался совсем прозрачным. Наверное, стоило взять пример, перенять нужное выражение. Только вот Хойт переплюнул даже отца, который в последние годы своей загребущей жизни не раз и не два вынуждал Мэл трястись от ярости. Папочкины мечты, где доченька представлялась корпоративной стервозой, до Хойтовых не дотягивали. Хойт грезил о карманной нацистке в комплект к цепному тигру. Хойт любовался каждым этапом творения, будто куклой ручной работы, и призывал в свидетели того, кому — как он чувствовал — перемены в Мэл могли не понравиться. — Как у всех? А по мне так немного поработать — и получится настоящий идеал смертоносной красоты. Ладно, ладно. — Он взмахнул руками, словно подгоняя зазевавшийся скот. — За дело! Не будем заставлять наших гостей… томиться в ожидании. Да-да, гости наверняка истомились, невесело усмехнулась Мэл. В груди скреблись сарказм пополам с отвращением, гадкая смесь. Восприятие пульсировало так сильно, что казалось — в черепе поселилась медуза, которая то распускала щупальца по всей округе, то втягивала их обратно. Да что там, башка в этом геле и так похожа на скользкую медузу. А медузам, как водится, полагалось разлагаться на солнцепёке, превращаться в бесформенную слизь. Мэл беззвучно выругалась. Солнце на краю прилегающей к парадному входу террасы нестерпимым блеском разъедало глаза. Рыбьей чешуёй сверкали лужицы, множество лужиц, что заполнили каждую выбоину и трещину в бетоне лестницы. Над водой поднимался отчётливо видимый пар, лужи-чешуйки таяли на глазах. Парила и взбаламученная ночной бурей река, укрывалась дымкой поверх илистой зелени. Чёртово перегретое болото. Чёртово утро, будто опухоль, грозило раздуться в такой же паршивый день. В самом низу лестницы Алвин, оказавшись вплотную, невзначай поймал и пожал Мэл пальцы. Этот жест немного успокоил, осадил распирающие мозг нацистские картинки. Следовало признать, Хойт сумел-таки сделать «ценному сотруднику» сюрприз. Это же надо, она уже за стенами конторы, на полпути к цели осознала, что направляются они вовсе не в подвал. Грёбаная «валькирия». Соображай быстрее, дура! Похоже, подвал чересчур мал для гениальной задумки босса, и всё для допроса подготовили в одном из больших ремонтных ангаров на территории крепости. Гигантомания у них здесь, что ли. Благо постройки, служившие некогда совсем другим, мирным целям, и теперь оставляли много простора для «развернуться». Восприятие-медуза вытянула было щупальца и дрогнула, словно угодила под собственные стрекала. Ослеплённая солнцем, Мэл едва не сбилась с шага. Теперь она знала, в какой именно ангар направляется допросная процессия, хотя до цели оставался поворот между строений плюс ещё несколько метров. Огромные окна в треть высоченной стены — начиная сверху, от кровли. Солнце, так много солнца, но сквозь стёкла в засохших пятнах и потёках блеск его тусклый и серый. Ряд стеллажей с деревянными ящиками и инструментами. Вырвиглазно-жёлтый подъёмный механизм с таким же мотором, в разводах наскоро отёртой сырой пыли — перед явлением «его величества», похоже, прибирались. Смахнули мусор с массивного подобия стола, из прорези в котором выглядывали монструозного вида зазубренные шестерни. Много чего, оставив на полу длинные царапины, волоком растащили под стены, пыль и мелкая стружка всё ещё кружились, танцевали в воздухе от одного выхода к другому. О да, в этой здоровенной дуре было целых два выхода. Оба настежь, и большие, пятнистые от ржавчины и облупленной краски ворота, и зияющий в противоположном углу косой прямоугольник чёрного хода. Две двери, а по факту — ни одной. Мэл ощутила его сразу же — китайца, которого ещё у Вааса сама же прозвала «везунчиком». Под крылышком у Хойта к «везунчику» счастье повернулось отнюдь не лицом. Зато сам он находился в центре внимания — вокруг, закрывая обзор, по-акульи так и вились наёмники. Голый, согнутый в три погибели, с руками, которые местные пыточных дел мастера заботливо заломили за спину и до синевы связали над копчиком. Под колени с не меньшим усердием подложили что-то вроде тонкой, округлой в сечении палочки. Штуковина перекатывалась, смещалась при каждой попытке сделать вдох, не говоря уже о рывках посильнее. А рвануться так хотелось — не для того, чтобы выказать строптивость, а из жизненной необходимости. Если погрузневшее, бессильное тело всем весом осядет вниз — в скользкие от нечистот пятки вопьются отточенные острия. С расстояния в десяток метров сквозняк доносил вонь избитого тела и всего, чем оно успело истечь. А может, дело не в сквозняке, просто ведьма подключилась ненароком к чьему-то носу, да и чёрт бы с ним, только обмазанная гелем башка вздумала закружиться. Колени у «везунчика» распухли, посинели и невозможно, на одной ноте ныли. Всё, что ниже — онемело и напоминало отбивную, которую утыкали электродами, чтобы медленно поджаривать изнутри слабыми, но горячими импульсами. Китайца, похоже, не раз и не два вытошнило, а сейчас продёргивало в отвращении к самому себе — грязному, с мокрой промежностью и вонючей жижей под ногами. Смрад постепенно уходит — обоняние пообвыклось. А может, засыпает разум, падает в спасительную нирвану… — Не спать! — В скулу с влажным плеском наотмашь врезается оплеуха. Эхо мечется между стен и стеллажей, звенит в черепе. Не поймёшь. — Не спать! — Отёкшие веки пропускают свет. Нестерпимо яркий, кажется, он прорезает глазные яблоки раскалённым добела ножом, до самого дна. Лампочка, это всего лишь лампочка. Под ней — безжалостное зеркало, оно делает свет бесконечно мощным, а тени похожими на «голодных духов» в мире демонов. Нет, это ещё не пятая палата ада, а бледная рожа палача — не могучий Яньлован[1]. Да и смерть, как её ни зови, придёт ещё не скоро — тело цепляется за жизнь, а проклятые лаовай не позволят умереть прямо сейчас, чтобы быстрее переродиться. — Не спать! Не спать, блядёныш узкоглазый! — Хитрый лаовай отмеряет очередную оплеуху. Бьёт так, как лупят строптивых шлюх — неизменно ладонью, унизительно, с оттяжкой, до юшки из губ и носа — но не до потери сознания. — Проснись, урод! Тихого часа не будет, босс не велел! Вместе с бранью от лаовай несёт концентрированным перегаром. Спиртовой дух настолько резкий, что пищевод и пустой желудок завязываются узлом. Глотку подпирает жгучий комок — сильнее, сильнее, пока не размыкает изнутри зубы и не выплёскивается на мерзкие, будто чужие, колени и бёдра, все в подсохшей грязи и бурых разводах. Не оглядываясь, Мэл инстинктивно отступила на шаг с чьей-то дороги. Сглотнула: этак можно вывернуться наизнанку. Это было ночью? Нет, скорее под утро, когда гроза утихла и сделалось очень темно и оглушительно тихо — тем острее свет, тем резче выкрики. — Да не бзди, блядёныш! Босс не велел тебя кончать! Пока… не велел. — В лицо выплёскивается вода, смывает вязкую, кусачую желчь. Кажется, от воды должно стать легче хоть на миг, но куда там. В царапинах, ссадинах и мелких, но сильно кровоточащих порезах кислотой жжётся соль. Морская. Твари лаовай не поленились сгонять к океану, а может, наколотили рапы сами. По лодыжкам, заставляя гадливо дрожать, стекает не только вода. — Мисс Харт, встаньте по мою правую руку, — скомандовал Хойт тоном, который вполне сошёл бы за синтезированный, не сочись он таким явным удовольствием. «Телепат, на место». Осталось только гавкнуть коротко, вильнуть хвостом и подчиниться, ожидая приказа кого-нибудь растерзать. Ну, подождать в любом случае придётся. Не зря в ангаре установили кресло, почти трон, в котором Хойт расселся, откинувшись на спинку и забросив ногу на ногу. Судя по всему, представление планируется по полной программе, не заштатный коротенький спектаклик. Хойт покачивал стопой в такт мелодии, которая гремела у него в голове. Когда-нибудь не сейчас Мэл, наверное, оценила бы тревожное, почти пугающее очарование древней классики, если бы «его величество» под Вагнера не блуждал в коричнево-серых нацистских грёзах, где заглавная роль всё так же отводилась ведьме. А вместе с ней — длинному, белобрысому шведу, что застыл в идеальной выправке по левую сторону от кресла-трона. Швед и «валькирия», ледяная парочка в чёрном — они так похожи на «арийцев». Дерьмище какое. Ничем и никогда не доказанный бред давно подохших маньяков с их неуёмными амбициями. Всё труднее удержаться и не плюнуть под ноги, вложив в маленький комочек слюны всю возможную ненависть, а в какой-нибудь глупый поступок — ещё и злость. Нельзя, категорически нельзя. Вокруг так и сновали наёмники — не глядя, цепляясь то за одно, то за другое сознание Мэл насчитала больше десятка. Ещё человек шесть грамотно распределены по чётко обозначенным местам. Как ни крути, просто дохрена народу. За сжатыми зубами бурлил и пузырился нерастраченный плевок. Мэл ёжилась от взгляда, что воткнулся сначала между лопаток, потом нахально сполз пониже спины. Да что же, мать его, такое? Восприятие-медуза распустило щупальца и, нашарив наглеца, задрожало от бессилия. Надо помнить одно: в случае чего первым, кто пострадает, будет Алвин. От этой мысли становилось дурно, подкашивались колени, но Мэл взяла себя в руки и отгородилась от всего, о чём замечтался Хойт, самым тщательным блоком, на который была способна. В ушах на все лады зашумело, затылок поперёк прокололо электрическим разрядом. Поэтому, наверное, потерялся момент, когда пространство вокруг заполонила тишина. Наёмники замерли на местах, будто играли в детскую игру, где ведущий должен поймать того, кто случайно шевельнулся. — Мастер Лонгвей! — негромко, но хлёстко позвал Хойт — будто ворон каркнул. Нет, в крепости птицы на крышах не селились, не считая мелких пугливых пичуг в кустарниках по ту сторону забора, но типично воронье карканье несколько мгновений так и металось меж перекрытий. По ангару волной прокатился ропот и тут же улёгся, вместо брызг рассыпавшись гадкими смешками. Теперь и Мэл видела того, кого сначала не нащупала сквозь вопли и перегар, звуки пощёчин, бесконечное нытьё боли и музыку, музыку, музыку… — Что же вы молчите, мастер Лонгвей? У себя дома говорите больше? А как же диалог, с которым вы ко мне явились? Сначала подослали отравителя, потом пришли договариваться, а… А?! Лонгвей не реагировал, по крайней мере, внешне. Дядюшку насильника Мингли, претендента на должность «красного шеста» и любителя накачивать юных девочек героином тоже усадили на своего рода трон, к тому же на возвышении. Возвышением служила платформа погрузчика. На неё водрузили стул из тех, что Мэл часто здесь видела — грубый, неотёсанный, но тяжёлый и надёжный. Конструкцию закрепили в крайнем верхнем положении вместе с «пассажиром». Связанный до хруста в суставах и скрипа верёвок, незадачливый посланник напоминал статую в одном из окрестных храмов. Разве что не такой обшарпанный. С чёртовым уродом, от одного вида которого перед глазами вставали мучения тоненькой, хрупкой Лан, пока обходились удивительно мягко. Даже циановая рубаха цела, с расстояния как будто лишь слегка припала пылью. Пара-тройка синяков — заработал при транспортировке в подвал. Змеящихся под рубахой драконов перечеркнули следы от верёвок, на запястьях и лодыжках вдрызг, до мяса содрана кожа. Мэл уловила жжение и пульсацию в волдырях, которые давно лопнули, и сукровица сделала путы жёсткими, словно проволока. На затылке Лонгвея бесформенной кляксой расплылся огромный синяк от приклада. Единственное мало-мальски серьёзное повреждение. Как жалко, и ни намёка на то, чем эту сволочь трое суток назад свалила ведьма. Рожа и круглая башка-мячик без единого заметного следа — вон, даже лоснятся, будто китаёз и впрямь отлит из металла. Бронзы, не иначе. Оклемался, мразь. Гляди-ка, воплощение собственного достоинства. Отправил на смерть племянничка с закадычным дружком. Орхидею-Лан с твоей тяжёлой руки где-то здесь, совсем близко, продолжают ломать другие сволочи. Мэл сжала челюсти, чтобы не скрипеть зубами. Лонгвей почему-то вздрогнул, дёрнул плечами насколько позволили верёвки, шевельнул губами. Потом уставился наконец на врага и его людей — странных двоих, белоголовых и во всём чёрном. Что, передалось тебе, да? Услыхал голос в голове и сам себе не поверил, обвинил то ли демонов, то ли пробравшийся в мозг зародыш сумасшествия? Плохо терять контроль над событиями, правда? Уж кому, как не ведьме, об этом знать? — О, мастер посланник почтил нас вниманием? — Разом приписав заслугу своей исключительной харизме, Хойт развёл руками: мол, смотрите, как расстарались для гостя, а гость не ценит. Мэл зафиксировала вниманием двух стрелков, что взгромоздились на леса у смежных стен напротив. Небрежный жест босса — и оба почти синхронно врубили ЛЦУ. К платформе с человеком-статуей протянулись рубиновые лучи, поползли по циановой рубахе. — Вам нравится освещение, мастер Лонгвей? Представляете, бам — и ваши не слишком умные мозги летят в разные стороны. А всё почему? — Хойт доверительно понизил голос и ткнул в сторону китайца пальцем. — А потому, что все ваши диалоги — полная хрень! В одном из стрелков без особого труда узнавался Пауль. На соседних лесах угнездился вояка из здешних, из крепости. Странно, почему не Мик? На кой чёрт из всей группы вызвали одного австрийца? Загорелое лицо Пауля, со стороны похожее на тёмную от времени деревяшку, искривилось в насмешливой гримасе. Рубиновый луч заскользил по Лонгвею от груди до подбородка, замер на миг и сконцентрировался в точку на левом глазу. Точка тут же перепрыгнула на правый глаз, потом обратно, заставляя господина посла жмуриться и бессильно шипеть. А герр Пауль, оказывается, не прочь поиздеваться, когда выпадает случай. Не то чтобы кто-то болел за Лонгвея душой, но с другой стороны, Алвину не нравятся те, к кому подобные идеи являются сами по себе, без приказа. С таким инициативным типом лучше быть настороже, поэтому Мэл предупредит командира группы, непременно предупредит. — Достаточно, герр Штайн, — почти нехотя вмешался Хойт, — иначе господин посланник плохо разглядит самое интересное. Пятнышко лазера сползло вниз и остановилось у Лонгвея на подбородке, где серебрилась отросшая за трое суток щетина. Мэл старалась не морщиться: герр Пауль отчётливо представил, как пуля дробит китайцу челюсть. — Мне передали, мастер Лонгвей, что вы упрямитесь. Не намерены выходить на связь с вашим… отечеством, хотя я готов предоставить вам такую возможность. Я всегда за возможности, мастер Лонгвей, — Хойт патетически воздел к потолку ладони, — но у вашего друга они, похоже, закончились… Приступайте! — команда расколола тишину, в которой наёмники внимали боссу. Будто повинуясь нажатию кнопки, палачи пришли в движение. Чутьё-медуза, наоборот, поджало щупальца-нити, чтобы боль не пила через них силы. Мэл закрыла бы глаза, да нельзя — это слабость. Напомнила себе, что «везунчик» пришёл сюда убивать и вчера чуть не лишил Зэмбу любимого хозяина. Вроде подействовало. Только в затылок будто вогнали тысячи крючьев и пропустили по ним ток. Проклятая неподвижность. Не подвела бы спина, иначе будет интересно сковырнуться тут в обморок. Палочка под коленями «везунчика» оказалась карандашом. Самым обыкновенным жёлтым карандашом, безобидной деревяшкой с гранями. Для китайца карандаш был чем-то вроде троса над пропастью, в которой всего-то несколько сантиметров высоты, но внизу, под пятками — блестящие остриями длинные гвозди. Он уже на них натыкался, но воли хватало подняться, лишь неглубоко оцарапавшись. Помогал дух-покровитель, каждый раз выдёргивал не иначе как за подмышки грузное мокрое тело с раздутыми, отёчными ногами. Это он, дух, давал сил терпеть вывих и не обмякнуть от ломоты в треснувших рёбрах. Дух-покровитель отвернулся. Мэл казалось, она видит, как по коже поверх иссиня-чёрной сетки сосудов врассыпную, будто пауки, разбегаются иероглифы татуировок. Китаец раскачивался, карандаш катался под распухшими коленями. Ноги будто не существовали, но по всей длине протыкались тонкими, раскалёнными проводами боли. К «везунчику» подтащили доску, похожую на половину двери от массивного шкафа из тех времён, когда мебель делали не из хлама, а из ценных пород древесины. Пленный чуть просел под весом, но удержался. И тут на дверь с протяжным «у-ух» опустили кувалду. Что-то с хрустом надломилось, но не доска. Выстроенные за последние несколько минут блоки устояли, но, кажется, дали трещину. Мэл ощутила это как иглу, воткнувшуюся в точности между лопаток. Закрылась плотнее, по живому отрывая от себя чужие нервы — они явственно тянулись сквозь пространство, стремясь поделиться болью, как будто от этого станет легче. Легче стало, но не китайцу. Боль обернулась бесплотным фантомом и не мешала ведьминому чутью работать в режиме бесстрастного анализатора. Минус обе пятки — кости треснули и сплющились о силы удара. Отточенные до блеска острия продырявили жировую клетчатку, связки, мышцы. Бывший «везунчик» выгнулся так резко и сильно, что сбросил доску. Рвано, коротко взвыл и обмяк, завалившись вбок, насколько позволяли путы. «Минус плечи, сложный вывих», — подсказал анализатор. Голова кружилась, наверное, напоминала, что не электронная — вполне живая. — …ты в порядке? — пробилось сквозь эфирный шум и бесконечные рывки нервов. Повеяло прохладой — Мэл потянулась к ней, вцепилась, будто в кислородную маску посреди удушья. Алвин. Он словно делал это осознанно всю жизнь — ментальными касаниями приводил ведьму в чувство. Спасительный холод походил на укол болеутоляющего: остужал проводки-волокна, утихомиривал импульсы, которые донимали чутьё болезненным зудом. — Да. Спасибо… — Мэл отправила в ответ улыбку. Наткнулась на мысли Хойта и затаила дыхание, дожидаясь, пока их выскажут вслух. Протолкнуть бы только эту дрянь, что камнем подпирала горло. — И последнее. У мистера Новака всё готово? — Пять секунд, сэр — почти добродушно пробасил красномордый тип, который всё это время за обшарпанным столом у глухой стены усердно разбирал дробовые патроны. Надпиливал пластиковые корпуса гильз, не трогая дробь, вынимал пыжи и ссыпал порох в железный лоточек. Тип очень хотел курить, но терпел, прилепив к губе незажжённую сигарету, мусолил её из стороны в сторону. Наконец с явным удовольствием сдвинул левый угол рта и осклабился, обливаясь потом: — Так точно, босс, готово! — Замечательно! Неси! — велел Хойт и поднялся из кресла. Сделал пару шагов вперёд и замер, явно рисуясь перед Лонгвеем — весь в белом и в солнечном ореоле, будто какой-нибудь мессия, что с минуту на минуту совершит чудо. «Везунчика» тем временем отвязали и обмякшей тушей поволокли к… Только бы не к пилораме, а то с них станется, почти взмолилась Мэл. Не жалко ни капли, никого здесь не жалко, за одного Алвина страшно — как бы не подурнело ему, и самой не сомлеть бы в этой парилке при всех. Поэтому — хватит, не надо. Незачем кромсать то, что уже изломано, за чем по бетону чертится бурый след — пожалуйста, это тело уже вторые сутки зарабатывало себе покой. Так неужели не заработало? Никто, конечно, не услышал ведьминого порыва, но и мараться здесь были не намерены. Тем более, забрызгивать белый костюмчик босса. Бывшего «везунчика» спиной кверху растянули на другом станке, где обошлось без зубастых шестерёнок. Вместо них на самом краю широкого стола обреталось устройство вроде тисков, но идеи переломать в нём пленному пальцы Мэл не улавливала. Зато чуяла кое-что другое. Поинтереснее — с точки зрения Хойта. Он подошёл вплотную к распростёртому телу и остановился. Ореол вокруг белой фигуры стал нестерпимо едким — Мэл скорее ощутила, чем увидела, как «его величество» склонил голову набок. Пару мгновений Хойт изучал на голой спине китайца татуировки, укрытые плёнкой из крови, пота и грязи. — Эй, урод узкоглазый! Спать удумал?! — К лицу прилипает мокрая тряпка, вдыхается вместо воздуха, плотно забивает рот и нос. Горло разрывается, в нём и в груди свистит и клокочет. Кашель заколачивает сырую материю глубже к бесполезно распахнутому зеву. — Нравится, желтозадый? — шипят над макушкой. На затёкший затылок давят будто прессом, ломают сопротивление, и голова целиком окунается в ведро с прелой водой. «Везунчик» возвращался в сознание. Помнить ему было нечего, кроме ночного кошмара, когда разум умирал от страха перед удушьем и утоплением. Разум почти умер, но тело ещё дышало — дёргалось на столе, будто мясная туша, которую рубят с другой стороны. Хойт терпеливо дождался, когда признаки жизни проявятся сильнее и чётче, потом поддёрнул рукава пиджака повыше. — Дайте пороху, мистер Новак… — почти-попросил он, с оттяжечкой смакуя каждый звук. Красномордый молча подсунул лоток с тёмно-серыми гранулами боссу под ладонь. — Па-парапапам-па-парапапам-папара-пам! — в голову к Мэл на крыльях музыки с новой силой ворвались грёбаные валькирии. Восприятие чуть не оглохло, «медуза» колыхнулась бесполезным студнем и не сразу уловила, что именно, мыча себе под нос, делает Хойт. Из коричневых от табака пальцев порох вытекал медлительной тонкой струйкой, изгибался причудливыми штрихами, ложился китайцу на липкую спину во всю ширину «полотна». То и дело останавливаясь, Хойт набирал ещё «краски» и вертел головой, оценивая своё мастерство каллиграфа и сверяясь с мелким образцом — иероглифом с татуировки на чужой коже. — Па-парапапам-па-парапапам-па-парапам-па-парапа-а-м! — Лоток с последними крупинками, не вошедшими в акт искусства, забрали и унесли прочь, подальше. Вместо него как по волшебству появилась коробка спичек. Больше обычной — то ли для каминов, то ли для сигар. То ли для тех, кто всё равно смертник. Па-парапапам-па-парапапам-па-парапам! Солнечный ореол раздулся и захватил Хойта целиком, украв момент, когда спичка зажглась и соприкоснулась с краем иероглифа. Порох полыхнул и затрещал, по линиям рисунка побежало весёлое, голодное пламя. Фигура в белом, не слишком торопясь, отшагнула назад — раз, потом другой. — Па-парапапам-па-парапапам-па-парапам! — Верстак ходил ходуном, колотил ножками по полу. «Везунчик» бешено извивался в путах, пытался сбросить огонь, но гранулы вплавились в спину и прожигали её вглубь. Рисунок расползался волдырями, в которых шипели жир и лимфа, а пламя и не думало униматься. Пожирало остатки пороха, испаряло жидкости до новых и новых трещин, где сквозь черноту проглядывало покрытое искрами жгуче-алое мясо. Китаец старался не вопить, правда, старался. Искал, что бы зажать во рту, до ломоты в дёснах скрёб передними зубами по абсолютно гладкой, плоской столешнице, но не мог даже кусать собственные губы, и выл, выл, выл… Вместо него слюну с кровью сглотнула Мэл. Изо всех сил, будто защищая ворота осаждённой крепости, навалилась изнутри на ментальные блоки. Приоткрыла рот: дышать палёным мясом было невыносимо, на остальное едва хватало хладнокровия. Если только не… — Мэл, не смей. Пленный крепкий, если что — Хойт заподозрит тебя! — прошелестел в мозгу тревожный голос Алвина. Неплохо бы ещё, чтобы Хойт споткнулся, и… Мэл представила, как белая фигура валится прямо на пылающего китайца, и тут же оборвала себя. Кажется, «его величество» никогда не забывал предупреждать караульных насчёт того, что ведьма пока ненадёжна — вдруг сорвётся. Много. Как же, мать их, много набилось уродов под чёртову крышу. Все предусмотрительно держались подальше от стола, на котором прогорал обмякший человек. — Полагаю, достаточно. Иначе картина потеряет форму, — перекрывая хищный треск и щелчки, подал голос Хойт. — Тушите! «Порох горит без доступа воздуха, большинство огнетушителей бесполезны», — Мэл не к месту вспомнила строчки из какого-то гипноурока, но никто и не собирался гореть вместе с пленным. К верстаку от стены напротив шустро протянули шланг и уже через миг поливали китайца шипящей струёй воды. Внутренний гидрант, вот как. За мельтешащими силуэтами угадывался когда-то красный, облупленный, но вполне функциональный, как оказалось, ящик. Превращённый в пыточный стол верстак заволокло дымной пеленой, сквозь неё проступала фигура наёмника, который щупал у «везунчика» пульс. — Мисс Харт! Наш гость ещё жив? — Из Хойта так и пёрло удовлетворение. Мэл не видела его лица, но была уверена: огонь всё ещё пляшет в мёртвых зрачках. С другой стороны, босс даже сейчас, в минуты пироманского наслаждения не изменял себе, оставаясь методичной бизнес-машиной. «Его величество» ни на секунду не забывал о втором госте. Мастером же Лонгвеем наконец-то завладело смятение. Он перестал понимать происходящее и всё больше терял почву под ногами, во все раскосые глаза таращась на бабу, к которой враг обращался с абсурдными вопросами. — Так точно, сэр. Жив. Сердце бьётся, мозг функционирует, — Мэл не узнала свой голос, ну в точности медицинский анализатор. Ничего-ничего, нормально. Ещё миг — и для «везунчика» всё прекратится. Мысль принесла облегчение. Ненормально сильное, оно едва не поглотило ведьму целиком, вытеснило, заглушило слова, которые Хойт готовился сказать прямо сейчас. Мэл никогда не любила сюрпризы, они порой причиняли чересчур много боли. — Пристрелите его, герр Алвин.