Цивилизованные люди

У Мэл противно ныло правое плечо. Ломило с той самой секунды, когда Алвин взялся за рукоятку пистолета. Мэл чувствовала сокращения мышц — тёплую рифлёную поверхность обхватили длинные сноровистые пальцы. Медленно-медленно, будто стараясь как следует распробовать мгновения на вкус, на полпути к верстаку Алвин высвободил оружие из кобуры. Теперь он потеснил Хойта — чёрный-чёрный с белоснежной, будто седой головой. Сколько там на самом деле седых волос? Вслед за этой мыслью сердце ухнуло в пустоту, но тут же вернулось на законное место. С болью в левом подреберье, уже в который раз Мэл поймала себя на том, что любуется. Даже тогда, когда Алвин поднимал пистолет, чтобы выполнить приказ и совершить казнь — затаив дыхание, ловила каждый жест, плавный и в то же время отточенный. В душном ангаре как по команде повисла тишина. Больше двух десятков ртов подобрали нижние челюсти, прекратили перемалывать солоновато-пряные комочки табака, липнущую к зубам безвкусную жвачку, гонять туда-сюда измочаленные зубочистки и сигареты. Наёмники спешно глотали густую, едкую слюну и застывали, с глупыми ухмылками таращась на того, кого за глаза называли Айсбергом и Небоскрёбом. Замер у себя на лесах Пауль, перекосив рот в мерзкой гримасе, то и дело напрягая на спусковом крючке указательный палец. Голова «везунчика» в бесконечном повторе раскалывалась в брызгах крови, мозга, костей, выбитой из верстака древесной щепы. Очаровательная фантазия, герр Штайн. Жаль, босс не оценит вашей инициативы — это как пить дать, да вы и сами всё понимаете, поэтому не станете стрелять вместо ненавистного командира. Боссу надо, чтобы пленного казнил Алвин. Мысль замораживала сердце так, что оно едва трепыхалось, проколотое кристаллами льда, а пока ещё живая кровь разносила онемение по сосудам. Особенно сильно досталось правому плечу. Наверное потому, что именно туда Алвина толкнула отдача от выстрела, который сухим эхом расколол всеобщее молчание и взметнулся под кровлю вслед за смердящей палёным мясом дымкой. Она поднималась над распростёртым на верстаке телом, её протыкали нестерпимым свечением солнечные лучи. Она расползлась по ангару, царапала горло и выбивала из глаз слёзы, но Мэл всё равно видела на «везунчике» среди алых трещин и чёрных углей, вплавленного пороха и сочащихся язв аккуратное круглое отверстие. — Снова меня испытываешь, Йормунганд? Ты ведь знаешь, для чего я прибыл на остров. Решил поиздеваться? Мол, никакой я не ангел смерти, да? Не тот, кто быстро и неотвратимо выдернет душу из тела и отправит на тот свет, а самый обыкновенный грязный палач. Марионетка. Такая же, как остальные… Алвин опустил руку так, как будто пистолет в один миг прибавил в весе. Сердце Мэл, пытаясь стряхнуть оледенение, ворочалось где-то под ключицами и в нелепых трепыханиях норовило перекрыть воздуху путь сквозь гортань, трахею и бронхи. Алвин чувствовал то же самое, но на бледном лице не шевелился ни один мускул. Только меж бровей залегла напряжённая складка. Мэл казалось — череп ей самой в том же месте пытается продавить чей-то железный палец. А может, это всё от паршивого удовольствия, что долетало от Хойта? Найдя себе удобную точку обзора, его «величество», словно радиацией, так и лучился блаженством. Зрачки босса опять возбуждённо блестели, хотя сам он отвернулся от света. Хойт тоже разглядывал аккуратное отверстие в затылке казнённого. Точка соединения черепа с шеей. Внутри кровавая каша, а снаружи — хирургическое, ювелирное избавление для измученного тела, которое даже не успело прийти в сознание. Мэл вспомнила шпиона Грэга Солиса, первую свою жертву во имя процветания островной империи. Он был продажной шкурой и наёмным убийцей, пробавлялся некогда похищением детей и изощрёнными играми в заложников. Повода сожалеть о нём никто не нашёл бы ни одного, но Мэл до сих пор чувствовала на кончиках пальцев каплю липкой тёплой крови. Удар ножом в затылок. Точно в основание черепа. Хойт тоже помнил Грэга Солиса. Между перекрытий ангара только-только улеглось эхо от выстрела, а босс успел в подробностях сравнить обе казни. — Они даже убивают похоже. Нет, из герра снайпера может выйти толк. Стряхнуть столичное чистоплюйство — будет отменное дополнение для «валькирии». Немного дожать — тот ещё головорез получится. И её тоже… дожать. Какой материал, смотрите-ка. Какой материал… Налитая солнцем мгла окутывала белый Хойтов силуэт, и казалось — тот сам по себе вытягивает то ли сизые щупальца, то ли призрачные нити. Наверное, те, за которые кукловоды дёргают своих марионеток. Небрежный жест пальцами — и пришли в движение две «куклы», опустили платформу погрузчика, стянули оттуда Лонгвея, освободили послу затёкшие ноги. Правильно, пусть топает сам, шевелит отсиженной потной задницей. Хойт тем временем изучающим взглядом щупал Алвина, что со всей возможной невозмутимостью прятал в кобуру пистолет. Сам Алвин походил скорее на чёрную дыру, в которой без возврата тонул свет, чем на марионетку. Хойт невольно морщился, улавливая почти вараньим чутьём: пусть шведский снайпер и застыл в ожидании команд, его, высоченного, безукоризненно прямого превратить в безропотную куклу не так-то просто. Мэл искусала губы, чтобы не ухмыляться. Попробуй, подчини себе полностью того, кто запросто сцепился с Мировым Змеем, Хозяином Бездны. — Я понял, Йорми. Ты решил, что не позволить мне искупить вину будет дохрена забавным испытанием. Да ещё на глазах у неё, у Мэл! Думаешь, если она возненавидит палача, я точно облажаюсь. Так ведь?! Да, я виноват, кругом виноват, ты это хочешь сказать?! Fan! Знаю! Я много чего натворил, но теперь у меня есть она, Ангел. Ей здесь не место, пойми это, будь любезен. Мэл воспользовалась тем, что Хойт засмотрелся на композицию «исполнитель и труп», прикрыла глаза, изрезанные дымом и солнцем. Из-под ресниц выступили слёзы. Если они потекут, с той штукой, которой замазаны синяки, наверняка случится катастрофа, но плевать. Алвину нужна поддержка. От него не отвернутся, не бросят, не предадут. Не оттолкнут, не обзовут «грязным палачом», не плюнут в лицо как тому, кто от уничтожения в бою вооружённых врагов скатился до пошлых казней беспомощных пленников. — Да, Йорми, мне сейчас стыдно. Стыдно перед ней! Упрекаешь, мол, убивал десятками? Одна пуля — одна башка, мозги во все стороны. Всё правильно, а теперь вот… она же смотрит. Там, у Вааса, я стрелял ради неё — в тех, кто ей угрожал. Думал, так теперь всегда будет, я перестану быть чудовищем, а ты… Ах ты, скользкий сукин сын… Стыдно ему, нашёл перед кем стыдиться. Мэл чётко запомнила, как сконцентрировалась на том, чтобы передать Алвину уверенность: он совершил милосердие. Да, ведьма это знает. Да, она не хочет слышать никаких возражений: пожалуйста, хватит себя глодать! Ведьма не станет любить меньше; не надо представлять невозможные вещи, от них слишком больно — как будто из тела сквозь глотку продирается шипастое чудище. — Ты избавил его от мучений. Быстро и без боли — никто не сумел бы лучше. Они все тут криворукие отморозки… Мэл сильно лукавила, им обоим это было понятно. С кривыми руками в здешние умельцы, в долбаное сборище маньяков не принимали. Даже маньяком Алвин умудрился сделаться странным — не мясником, а фатальной силой. Быстрой, простой, безболезненной. Наверное, на подобную силу любому пленному впору молиться. Только вот пленные закончились, все, кроме Лонгвея, которого отдадут не милосердному ангелу смерти — злой ведьме. С ней не получится ни быстро, ни просто, ни безболезненно. — Мне нужен рисунок. Думаю, нашего гостя порадует что-то вроде знамени из шкуры соотечественника, это очень символично! — сказал Хойт над верстаком так буднично, точно комментировал метеосводку. Мэл сначала себе не поверила — ни ушам, ни чутью, пока боссу не притащили заплатку со спины «везунчика». На какой минуте от начала допроса это произошло? Мэл не понимала, для чего цепляется за время, ищет в нём ориентиры, следит за движением солнца, света и теней в изрезанном полосками жалюзи пространстве кабинета. Полагалась на инстинкты, главное — это помогало. Не слушать оголтелый шум крови, от которого, кажется, череп трещал по швам. Сохранять сосредоточенность. Держать выправку и маску — и то, и другое для «валькирии» полагалось идеальным, а второе давно приросло к лицу, заменило природную мимику. Мэл помнила, как мастера Лонгвея подвели к одинокому стулу напротив хозяйского стола. Потная круглая лысина китайца блестела отсветами из окон. Похожая на мячик голова сегодня не покачивалась издевательски — застыла, будто бронзовый маятник сломанных раритетных часов. Глаза-щёлочки страшно слезились, но отвернуться от вездесущего, жгучего тропического солнца Лонгвей даже не пытался. Велели сесть. Лонгвей отреагировал так же, как если бы был каменным идолом — продолжал стоять неподвижно. Его пнули под колено грубым ботинком, и статуя потеряла опору, сломалась с одной стороны и скособочилась на грязном полу, пытаясь не рухнуть совсем. — Вам повезло, дорогой посол. Болтать по душам с вами будут не мои солдаты — многие из них, по правде говоря, довольно неотёсаны. Для вас я приберёг специалиста другого рода, — Хойт самодовольно ухмыльнулся и замолк. Откинулся на спинку кресла, смерил пленника бесцветным взглядом. Будто спохватившись, подцепил со стола новенькую сигару, блестящее приспособление для обрезки и остановился, выдерживая не иначе как театральную паузу. Пора, уловила Мэл. Под подошвами хрустели комья высохшей грязи, к испарениям многих мужских тел примешивались запахи нагретого дерева, кожи и металла. В полуденном мареве отчётливо вилась пыль. Страшно грелась, отдавала пластиком расставленная по столу техника — провода, повёрнутый экраном к боссу ноутбук и какая-то рогатая коробка, Мэл пока не разобрала, что это такое. Чёртов зной. Казалось, всё сопротивляется движению и воздух приходится продавливать, будто герметичную мембрану между внутренними отсеками корабля. Специально для ведьмы перед лицом пленного шустро возник второй стул. Надо же, какая предупредительность, скривилась Мэл. Та ещё, наверное, получилась гримаса; Лонгвей расценил её по-своему и оскалился, вмиг сделавшись похожим на одного из тех драконов, которыми у него на родине трясут в ритуальных танцах. — Шалавой пугаешь, лаовай? Вырядил потаскушку в форму, думаешь, впечатляет?.. — прошипел змеёй, нарочно усилив акцент и вперясь куда-то мимо Мэл. Кажется, на Алвина, как самую заметную фигуру. Тот где-то за спиной весь подобрался, будто зажатая до предела пружина. Эй, чего это он? Испугался, что Мэл сорвётся и ударит без приказа? Нет, не так. Скорее, готов занять её место. Приподнять китайца за грудки, для начала расквасить широкий нос, бить и бить, пока плоская физиономия не превратится в месиво, — господин посол оскорбил святое. А потом резко, с хрустом свернуть на бок башку-мячик — чтобы никогда больше не разевала рот и не исторгала грязную брань. С места Хойта щёлкнули лезвия, тихо хрустнули табачные листья. С тягучим шёпотом зажглась длинная спичка. Потянуло гарью и табаком; пламя переползло на специально приготовленную лучину, и Мэл против воли, не оборачиваясь следила, как «его величество» любовно оглаживает краешком рыжего огонька сигарный кончик. — Это вы зря, мастер Лонгвей, — произнёс Хойт после того, как попробовал на вкус первую порцию сизого дыма и медленно выпустил сквозь ноздри остатки. — Мисс Харт профессионал совсем другого рода. Полагаю, она вам охотно сама всё продемонстрирует. Вот и сигнал к действию. Алвин ещё кипятился, а Мэл поняла, что до невозможности спокойна. Перед глазами стояли тонкие руки Лан, вывернутые до хруста в суставах, в нежную девичью кожу втыкалась игла, с которой мгновение назад сбегали мутноватые капли отравы. На краю сознания звенели оплеухи, кто-то по-детски всхипывал, давясь собственными мокрыми от слёз волосами, воткнутыми в рот вместо кляпа. Одна краше другой, картинки неуклонно сменялись — воображение каждый раз сопровождало эту смену звуком, похожим на щелчок оружейного предохранителя. Чётки из бусин цвета спёкшейся крови с размаху врезались во лбы и виски, чётками же выбивались зубы, которыми жертвы тут же давились, пытаясь выкашлять прочь из глотки вместе с тягучими солоновато-медными сгустками. Нежное, по-кошачьи треугольное личико Лан, точно сломанная голограмма, в неизвестном безумном порядке, частями или полностью трансформировалось в другие женские лица. Трещала ткань, лоскутами слезая с маленьких девичьих грудей. Рвались полы узорчатых платьев, с силой разводились в стороны округлые бёдра. Под глухой плач мужская ладонь ложилась на обтянутый трусиками лобок, сдвигала узкую полоску ткани и короткими узловатыми пальцами тыкалась в промежность. Вот оно как. Значит, господин Лонгвей не всегда солидно ретировался, когда в руки попадалась кандидатка в подневольные игрушки для секса. Когда-то мастер не поручал приятные обязанности племяннику — делал всё сам, первым из многих. Дурманными зельями пользовался тоже не всегда, раньше предпочитал грубую силу, затрещины, полузадушенные хрипы и дикий ужас в глазах. Достаточно. Эту ненависть не сравнить с огнём — скорее, с огромным ледяным шилом в левом подреберье. Шило требовало выхода, сейчас и ни секундой позже. Само, точно адское семя, прорастало за пределы ведьминого тела, протягивало ниточки-проводки, стылые и в то же время раскалённые. Горячий лёд. Вместо импульсов алые проводки несли невозможно горячий лёд, он перетекал в нервы мужского тела, заставляя горловые мышцы смыкаться изнутри. Чужая глотка будто набивалась комьями, которые совсем перекрывали и без того сомкнувшийся просвет гортани. Тело в циановой рубахе и штанах тоном темнее вытягивалось струной на стуле, потом валилось на бок. В попытке снять невидимую петлю выворачивало стянутые верёвкой запястья, раздирало ногтями шею. Свистело горлом, словно неудачно копируя вскипающий чайник. Забавный звук. От ненависти у Мэл заложило уши, потом отпустило. В конвульсиях Лонгвей пнул ножку стула и тот с противным скрежетом проехался по полу. Качнулся и остановился — его придержал наёмник с лицом в зелёной краске. — Довольно, мисс Харт, не перестарайтесь… — вместе с облаком дыма флегматично выдохнул Хойт. Вместе с приказом облако доползло до Мэл и неожиданно отрезвило, угомонив вспышку ярости. Да, поменьше эмоций. Босс и доволен представлением и нет, молчаливо требует оставаться рациональной и походить на Снежную Королеву. Королева в ошейнике. Жёлтая тряпка натёрла вспотевшую шею и без конца задевала оставленные Алвином отпечатки поцелуев. Противное ощущение, среднее между болью и зудом. Куда нестерпимее зудело внимание Хойтовой охраны, настоящий рой из того, что Ваас назвал бы «полным ахуем». Ребятки оценили зрелище, и, похоже, успели поставить себя на место китайца. На чём свет стоит, обругали стерву и ведьму, которая как раз плюнуть удавит, не касаясь жертвы и пальцем. «Сучара, а не баба». «Не подступишься». Всё верно, парни, даже не приближайтесь. Вы и сами не прочь поразвлечься, как мастер Лонгвей в юности, поэтому не поймёте, за что ему досталось. Циановое тело ещё подёргивалось, как припадочное, когда его подхватили под мышками и устроили на прежнем месте. Мэл взялась за свой стул и, перевернув его спинкой вперёд, оседлала, будто всадница лошадиную спину. Мужиков почему-то до колик раздражала эта развязная, властная поза. Знали бы они, как ведьму бесит содержимое их голов. Впрочем, осколки бурной юности мастера Лонгвея сейчас будто испугались и запрятались поглубже. Сам господин посол выглядел куда паршивее, чем в ангаре. Жёлтая физиономия посерела, рубаха вымокла в подмышках, на штанах расплывалось тёмное пятно, сползало вниз потёками. Потянуло мочой. Вместе с вонью в кабинете распухала ненависть, не стылая, как у Мэл — горькая и кислотно-едкая, словно химическая отрава. — Белый… лжец… Где-то припрятал устройство для причинения боли… — не размыкая плотно сцепленные зубы и глядя строго на Хойта, процедил китаец, — и думает — я поверю, что… это сделала какая-то шалава? Алвин подогрел и без того звенящий эфир беззвучным, но яростным рыком. Мэл собрала было любимому снайперу ещё одну порцию поддержки, но тут распахнулась дверь. Да, именно в этот миг в кабинет и внесли творчество босса. Кожу «везунчика» успели не просто снять — её растянули на прямоугольной рамке, наверное, оставшейся от старинной картины. Новое «полотно» местами прогорело. Нарисованный огнём иероглиф кое-где просвечивал, кое-где спёкся вплавленными намертво крапинками порошинок. Композицию глянцем покрывала кровь. Изредка срываясь вниз, она обозначала свой путь к столику, за которым обычно играли в покер, а сейчас отвели под «предмет искусства». Столик загодя застелили плёнкой и придвинули к ближайшей стене так, чтобы пленнику открывался наилучший обзор. Время тянулось, будто расплавленная зноем густая жижа. Солнце не иначе как остановилось. Даже мертвецкая кровь отказывалась густеть, капала, капала на плёнку. На шкуру соотечественника Лонгвей никак не отреагировал. Казалось, господин посол оцепенел, вернулся к образу статуи Будды, и только Мэл чуяла, как «статуя» вздрагивает от брезгливости к собственным мокрым штанам. Дверь за свежевателем трупов закрылась, отрезав кабинет от коридора, где туда-сюда бродили часовые. Мэл ощутила себя в жуткой тесноте, в которой молотами колотились чужие сердца, несло потом, табачным дымом и свежей кровью. Захотелось рвануть с шеи повязку, а ещё прикончить, наконец, китайца. Чёрт-те что, а не желания. — Очень жаль, мастер Лонгвей, что вас не впечатляет наше скромное искусство. — Мэл была почти благодарна Хойту за вмешательство. — Признаться, хотелось порадовать вас более «живой» картиной, но в этом случае было бы гораздо труднее её сохранить. Посол прищурился — рефлекторные слёзы сыпанули градом. Мэл уловила желание прицельно сплюнуть; из двух мишеней Лонгвей выбрал более значительную. Плевок долетел бы до «его величества», но вдруг — вот незадача — плоская физиономия безвольно расслабилась, будто парализованная, и слюна позорно потекла гостю на подбородок. — И да, любезный посол… — с явным удовольствием протянул Хойт, — как видите, моё «устройство для причинения боли» прямо перед вами. Мисс Харт, — голос босса сделался тошнотворно мягким, — предоставляю вам свободу действий, но сейчас прекратите. Мастер Лонгвей должен выглядеть… эстетично. Эстетично? Это ещё зачем, внутренне возмутилась Мэл. Почти ухватила идею, но та ускользнула. Оставалось только подчиниться и мягко, без рывков снять контроль. Лонгвей задрал связанные руки и утёр лицо рукавом. Задел нос — из левой ноздри к искусанным губам протянулась тёмная струйка, но так и застыла. Ничего серьёзного, гость потерпит, сказала себе Мэл. Он же мастер, почти-красный-шест и как-его-там ещё. Он сберёг самообладание, пусть и начал подозревать: насчёт белобрысой бабы его не обманывают. — Что ж, побеседуем, господин Шао Лонгвей, сын Шао Ксу и Шао Сюнь Мэй. Да, мне известно, как вас зовут полностью, а также имя вашей кузины — Шао Джи. Видите, я произношу фамилии с именами в нужном порядке, как велит традиция? Вы, впрочем, не особо слушались традиций, когда увезли родителей подальше от банды. Двоюродного племянника, несмотря на тесные семейные связи, почему-то оставили при себе. Воспитанником… если это можно назвать воспитанием. Господин Шао Лонгвей заскрежетал зубами, но услышанное, вместе с бесцветным тоном, произвело в душе китайского гангстера маленький раздрай. Мэл продолжала говорить, негромко и ровно, в тишине, которую без конца буравило жужжание электричества. Наёмники и те отдувались украдкой, щурясь сквозь дымовую завесу от Хойтовой сигары. Пленник затих и, пыхтя сквозь сжатые челюсти, завороженно вперился в бабу, которая знала то, чего знать никак не могла. — Вы подложили свою красавицу-кузину под управителя[1]… — Мэл сделала паузу, чтобы незаметно расправить лопатки — между ними словно кол вколотили. В такие же колья, казалось, превращались слова: — Он свёл её в могилу, так и не женившись, но успел прижить с ней Мингли… Стул под пленным заёрзал ножками по полу. Лонгвей сопротивлялся, но всё больше походил на куклу, приклеенную к сидению. Миг — и тело в циановой ткани обмякло совсем, жило только лицо — скалилось, таращилось, корчило гримасы. — Мне не слишком интересно во всём этом копаться. — Мэл сама удивлялась тому, насколько слабо реагирует на вынутую наружу, на редкость гадкую изнанку чужой жизни. — Я бы и не стала, просто другого способа убедить в том, что я у вас в голове, у меня нет. Жёлтая повязка на шее наматывается на пальцы на манер петли. Под ней хрипят и сипят: так тебе, сука! Сиськи у суки такие же мягкие, как у остальных, баба есть баба, даром что ведьма. За «ошейник» сучару, и раком к столу. Блядина, вырядилась в штаны, но разве это помеха? Цхао ни ма, неплохой чёрный чехольчик для неплохой задницы. Булки в мурашках, как обычно — они всегда в мурашках. Сучка скукожилась и сухая, но так даже интереснее, примет слюни вместо смазки. Удавку потуже — и ляжки расслабит, глотка дороже пизды… — Расслабьте ляжки, мастер Лонгвей… — оборвала Мэл поток крайне живописных фантазий. — Вы давите на мочевой пузырь и сами вынуждаете себя сидеть в луже. Кстати, — в голосе прорвалась тоска — экая досада, — если вам так мешает всё, что ниже пояса, могу снять там чувствительность. Навсегда. Обеспечить? За спиной поперхнулись и сдержали кашель. Кому-то приспичило поскрести ногтями взмокший затылок, кому-то — поправить штаны в области ширинки, но перед лицом босса приходилось терпеть даже внезапный нервный зуд. От косых взглядов, мешанины из непонимания, злости и плохо скрываемого трусливого страха хотелось беспокойно поёрзать на сидении. Снежной Королеве ёрзать не полагалось — треснет корона. Снежной Королеве подобало брезгливо прищуриться и непринуждённо вытянуть ноги, демонстрируя грубые ботинки так, как если бы они были туфлями из последней, чтоб её, модной коллекции. — Вам уже известно, чего от вас хотят, мастер Лонгвей. Вам приготовили всё необходимое, осталось… — Мэл неторопливым жестом указала на аппаратуру и с расстановкой продолжила: — Выйти на связь с вашим… руководством. Чтобы пригласить его к диалогу. Мирному. Тех людей из вашей организации, которые уполномочены решать подобные вопросы. Так вот оно каково, чувствовать себя игрушкой, которая говорит словами хозяина. Куклой древнего фокусника-чревовещателя. Мэл ухмыльнулась своим выводам, наверное чересчур уж саркастично. Господин Лонгвей расценил кривляния ведьмы по-своему и зашипел было, но опомнился и процедил: — Я. Я решаю такие вопросы. Уполномочен, тебе понятно, тупая ты сука? Со своего места хмыкнул «его величество», заскрипел креслом, откидываясь на спинку. Кто-то из наёмников, закатив глаза от нетерпения, думал: уж я-то наверняка расколол бы китаёза быстрее какой-то ведьмы. — Вряд ли подобные полномочия дали бы претенденту, — наградив пленного широкой улыбкой, с удовольствием произнесла Мэл. — Больше похоже на проверку. Да-да, из тех, где отсеиваются слабаки, а действительно важные люди заведомо вне опа… Всё-таки не зря она позаботилась о новой дозе паралича, заблокировав гостю на сей раз одни только ноги. Мастер Лонгвей взвился было, но без опоры бессильно опустился на сидение, потрясая плотно скрученными запястьями, поднять которые выше, впрочем, мешали путы на плечах и локтях. — Это всё Мингли, да? Мой племянничек где-то здесь? — он нашёл в себе силы картинно оглянуться, изображая, что ищет родственника в кабинете. — Шаби[2], — он со смаком выругался на родном языке, — не только попался, но ещё и раскололся? Кусок идиота. Лучше бы иньда́о[3] сестрицы его не выпустила! — захлебнувшись злостью, китаец тяжко задышал. С натянутой гладкой кожи на лбу и висках стекал пот, по широким скулам и подбородку забирался под воротник-стойку, блестел на кадыке. Вверх-вниз — с натугой дёргался кадык. Злость сходила на нет — дядюшка любил Мингли сильнее, чем хотел показать. Сильнее, чем тот, откровенно говоря, заслуживал. — Сэр… — Мэл пересилила себя и обернулась к Хойту. У босса назрел приказ — очень кстати, но ведьме с каким-то обречённым, гадким для неё самой удовольствием хотелось внести в него одну поправку. В конце концов, это её сольная партия или нет? — Сэр… лучше не сразу. Пускай сюрприз принесут упакованным. Прищур Хойта с лапками морщин в уголках глаз сделался почти добродушным. «Его величество» с наслаждением втянул витающий у лица почти-ароматный дым, вальяжно отмахнулся от клубов, что лезли в глаза, и сунул в пепельницу окурок. Пепельниц на столе оказалось две. Во второй окурков не наблюдалось, зато блестели знакомые бусины из полированного камня цвета венозной крови. — Делайте, как она говорит, — велел босс. Не дожидаясь мановения хозяйской руки, один из караульных бодро протопал к выходу и скрылся за дверью. Мэл выдохнула, чувствуя почему-то пьянящую лёгкость. Пульсация над переносицей напоминала о том, что работа одновременно нейронным парализатором и «миноискателем» даётся ведьминому телу тяжелее, чем хотелось бы. Но какая, к чёрту, разница. В конце концов, когда раньше она могла представить, что сумеет проворачивать что-то этакое. — Вы ошибаетесь, господин Шао Лонгвей. Беседовать с вашим племянником Мингли здесь никто не имел удовольствия, — Мэл усилием придержала так и прущий наружу яд. Страшно хотелось добавить что-то ещё о девушке по имени Лан, но и тут пришлось прикусить язык: рановато. Дверь с тягучим скрипом приоткрылась одной створкой, пропустила наёмника с «сюрпризом». Зажав под локтем округлый свёрток и собственным торсом заслонив ношу от пленного, вояка прошмыгнул к покерному столу, где уже красовалась шкура «везунчика». — Мастер Лонгвей! — негромко, почти ласково позвала Мэл. Пленник заметно вздрогнул. На плоской физиономии проступала такая напряжённая круговерть мыслей, что казалось — каждую из них, будто живую, можно ухватить за хвост, потом подцепить за шиворот и развернуть ощеренной крысиной мордочкой. Так вот ты какой на самом деле, Лонгвей. «Величие дракона"[4] на деле обернулось мелкой злобой увязшего в ловушке вредителя, который мучительно взвешивает за и против: до конца стоять на своём или изворачиваться, спасать дырявую шкуру. Что ж, хотя бы в этом на теории Вааса можно положиться. О спасении шкуры рано или поздно задумывается каждый. Надо только поймать момент, даже если он всего лишь минутная слабость, брешь в обороне сильного противника. Ого, какие идеи, чёрт знает, где нахваталась. Всегда сторонилась дознавателей и любителей допросов с пристрастием — какое до всего этого дело флотскому офицеру, артиллеристу, оператору огневых систем широкого профиля. А тут — на тебе, увлеклась. Что там ещё говорил по этому поводу Ваас? Гадко признавать, но похоже на правду. Впрочем, какой она теперь артиллерист. — Как видите, вас хранили в целости, — с застывшим лицом продолжала не-артиллерист. — В относительной, со скидкой на поведение. У вас есть все шансы до прибытия нового посольства дожить этаким… добровольным заложником. И, если дело пойдёт на лад и стороны договорятся — кто знает, не поедете ли вы домой. Может быть, в качестве того, кто урегулировал конфликт. То есть, считай, победителем. Мэл почти не обманывала. Транслировала мысли Хойта — тот собирался дать китайцам шанс. Про запас, само собой, приготовив капкан да не один, сначала всё-таки намеревался поговорить на своих условиях. Брать на испуг не то что воевать в открытую. До тотальной войны на истребление доводят только полные болваны, а это уж точно не про «его величество». Мастер Лонгвей притих и смотрел прямо перед собой. Мокрая задница прилипла к сидению и китаец содрогался от омерзения, но даже не пытался пошевелить налитыми тяжестью ногами. В его глазах Мэл видела прикрытые жалюзи окна, Хойта и немного себя. А ещё свет, слишком много света. Пялиться на свет больно. По белкам глаз растянулась алая сеточка капилляров, кое-где сосуды лопнули, кровь и слёзы собрались у нижнего века. Проклятье. Ещё чуть-чуть — и грёбаный упёртый баран потеряет «товарный вид». Хойт усомнится в способностях своей «валькирии», и тогда им с Алвином не видать ни доверия, ни привилегий — всего того, на чём можно строить хоть какие-то планы. Прощай тогда невероятно сложное слово «побег». Придётся забыть о нём, выкинуть, стереть… — А вы ведь любите своего племянника, правда, господин Шао Лонгвей? Всегда любили! — Мэл повысила голос совсем чуть-чуть, но боль над переносицей забилась, запекла сильнее. — Во всём ему потакали. Баловали… Когда она встала со стула? Обстановка не расплывалась перед глазами, пол не качался и не уходил из-под ног. В общем, всё было нормально, если не думать о провалах в памяти. Как и когда ведьму принесло к покерному столику, к растянутой на рамке человечьей шкуре, к объёмистому чёрному свёртку. Пакет щедро перемотали клейкой лентой, сделав похожим на приготовленный к отправке «товар». В складках упаковки крупными кристаллами серебрился то ли иней, то ли снег. Впрочем, таял он быстро, и складки принимались плакать. Запаха гниющей плоти Мэл не улавливала — разве что самую малость, и то не была уверена, что его не подсказывает воображение. Что ж, значит, где-то в недрах конторы «папочки» Хойта обретался холодильник, которому в отличие от казарменного собрата пока рано на свалку. Около свёртка держался отчётливый морозный кокон. Распаренная кожа вмиг покрылась мурашками, пришлось сжать челюсти, чтобы не стучать зубами. Помогло. Мэл поблагодарила холод, который всегда прояснял ведьмино сознание, и под скрип подошв развернулась к пленному лицом. Ледяной свёрток теперь замораживал спину. — С вашей лёгкой руки Мингли вырос настоящим извращенцем, правда? Даже вы не знали, как с ним сладить, поэтому решили найти его пристрастию трахать всё, что движется, применение в деле. Лонгвей наконец сплюнул. Попал себе под ноги, и, сузив глаза до налитых кровью щёлок, снова решил прикинуться изваянием. — Распакуйте, пожалуйста, сюрприз, — понизив голос, через плечо бросила Мэл ближайшему наёмнику. Тот, будто пёс, уставился на босса, даже носом повёл вопросительно, но скалиться на ведьму не стал. Боязно. — Делай, — позволил псу хозяин. За спиной у Мэл наёмник без звука выдернул из чехла нож и, даже не подозревая, что каждый его жест фиксируется с машинной точностью, подцепил упаковку лезвием. Задубевшая плёнка и колом стоящая лента неприятно шелестели, рассыпая по столу колючий снег. Мэл казалось — он искрами жалит ей спину, а может, на ведьму настороженно уставились все вокруг, включая Мингли, которому как раз освободили лицо. Похожие на мутное стекло глаза в обрамлении заиндевевших ресниц больше не могли ни на кого уставиться, а тем более что-то разглядеть — скорее уж отверстие над переносицей научится смотреть и видеть. Голова оператора-извращенца постарела, скукожилась и перекосилась неровными кусками. Рот ввалился и почернел, оголив в вечном оскале зубы, на которых тоже блестела изморозь. Белый холодный налёт облепил здоровенную дыру — то, что осталось от затылка. Внутри пакета снег лежал комьями цвета мясных помоев. Мысленно чертыхнувшись, Мэл обругала заодно и свою привычку подсматривать: вот чего стоило удержаться, нарочно ведь отвернулась, но нет, всё равно невзначай угнездилась в мозгу распаковщика, пиявкой пристроилась к зрительным нервам. — Готово, — буркнул наёмник, тяжело уставившись в спину. Между лопаток будто пригоршню тараканов сыпнули — б-р-р, ну и ощущение. Не оглядываясь, Мэл убралась в сторону от покерного стола. Страшно хотелось тут же подпереть собой стену у огромного окна, под застеклённым стендом. Нельзя. Нельзя допускать даже намёка на слабость, но и скалиться издевательски сил уже не было. — Узнали? — спросила просто, без тени улыбки. Конечно, он узнал, как не узнать родные черты. Их исказила смерть — после того, как муками изуродовал Ваас, но господин посол выхватил всё нужное единственным взглядом. И затих, вернувшись к одному ему ведомой точке прямо перед собой. Будто червоточина, она прокалывала стены и окна, реку и горный хребет, и вела, кажется, прямиком в Бездну, где плескались волны бессильной ненависти и вымученной злости. — Ваш племянник не «раскололся» и никого не предавал. Если исключить брань и проклятия, — Мэл понизила голос, зная, что китаец всё равно завороженно вслушивается в каждый звук, — Мингли вообще не произнёс ни слова. Наверное, это повод для гордости. Но вам так не кажется, правда? На дне Бездны, под ненавистью и злостью проснувшимся вулканом пульсировала вина. Мэл сразу её узнала, потянулась навстречу: ба, старая знакомая. Остановилась — знакомая, конечно, оказалась той ещё старой каргой и норовила с ходу вцепиться в глотку. — Вы сами привели его сюда — соблазнили лаврами боевой единицы под вашим началом, — Мэл наконец усмехнулась, только, похоже, горько. — Он мечтал о таких же, как у вас, драконах на теле. Хотите, чтобы остальные, те, с кем вы ритуально сшивали красной нитью средние пальцы и пили из кубка кровь, пострадали в войне, или даже погибли? Ваши… братья… Мастер Лонгвей закусил язык. Мэл отголоском уловила резкую боль, прострел в до невозможности сжатых челюстях, проглотила отдающую медью слюну. Бледные губы китайца подкрасились багрянцем. Красная нить в игле. Протянутые ладони, прошитые насквозь пальцы. Кровь сочится из них в кубок, смешивается. Её разливают по маленьким чашечкам и выпивают — делают общей. Отныне братья. От уз избавит одна только смерть. Об этом шептали тридцать шесть принесённых клятв, об этом тихо звенели мечи, плашмя ударяя по шее. — Что твёрже: меч или твоя шея? — Моя шея! Ароматические палочки втыкаются тлеющими концами в пол и гаснут. Так погаснет жизнь каждого, кто осмелится нарушить клятву. А ведьма, проклятая шлюха лаовай, и правда забралась глубже некуда… Нарушение клятв. Предательство. Какое хуже: привести к войне или уступить белым ублюдкам? Шея у мастера Лонгвея задубела, будто по ней снова били плашмя клинки, но багровые с изнанки губы приоткрылись: — Давай… свой компьютер. Это прозвучало как приказ, но Хойт не обиделся. Расплылся в ухмылке победившего в схватке варана, небрежным взмахом руки повелел привести гостя в порядок. Под уставленными со всех сторон стволами ПП посланника развязали. Оправили циановую рубаху, отряхнули из складок материи пыль и грязь, отёрли потную, лоснящуюся физиономию с присохшей под носом кровью. Стул подтащили прежний — не портить же новый мокрыми штанами. Усадили, надавив на загривок, где всё ещё пульсировал болью синяк от приклада. Лонгвей едва заметно поморщился. Зыркнул по сторонам, щурясь из-под отёчных век, наткнулся на Мэл. — Следит, пя́зэ[5]… О, Мэл, конечно же, следила — за каждым движением в самом зародыше. Китаец всё-таки усвоил это на уровне условного рефлекса и против воли ёжился едва ли не сильнее, чем от чёрных зрачков дульных срезов. Хойт считал чужой страх приятным. Ведьма могла бы согласиться, наслаждаясь действием своей силы на подлеца, насильника и убийцу, если бы не улавливала сокрытое, за что мучительно пыталась ухватиться. Ей, чёрт возьми, всегда плохо давались иностранные языки. Смысл и образы оттесняли на задний план произношение, восприятие работало однобоко: вижу, слышу, но повторить — адский труд. Папочка Мэйсон схватился бы за голову, если бы ему однажды не стало плевать на дочь. Хойту тем более плевать, он просто ждёт результата. Даже если его вояки отодвинули «миноискатель» в сторону, давая понять, что она больше не нужна. — Что ты делаешь? — спросил Хойт, не спуская с китайца вараньих своих глаз. Щёлкая по клавишам негнущимися пальцами, Лонгвей, кажется, запустил совсем не то приложение, которое все ожидали увидеть на крайне паршивом с точки зрения Мэл экране. — Мне велели не полагаться на спутники, что изредка пролетают над… этой дырой, — презрительно прогундосил Лонгвей. Его ладони, зависшие над клавиатурой, мелко-мелко дрожали, в уголках губ засохла кровь, но ухмылялся он почти безмятежно: — У нас в Гонгконге не любят, когда связь тормозит, заикается, а то и вообще пропадает. Поэтому мне предписано… записать видео и прикрепить его к электронному письму. Времени уйдёт больше… — добавил он с расстановкой, будто разговаривал с недоразвитыми, — зато сообщение попадёт к кому нужно в полном объёме. Хойт и сейчас не оскорбился — им владел настоящий деловой азарт. Осторожность тоже не изменяла; Мэл поймала косой взгляд, обращённый к ведьме как к детектору лжи, и ответила коротким отрицательным кивком. Нет-нет, Лонгвей не соврал. Не теперь, но ложь всё равно была где-то рядом, скреблась в сознании, будто крыса под полом. На видеозапись ушла едва ли пара минут, и Лонгвей держался паинькой. До начала съёмки попросил воды, отпил немного, потом смирно прополоскал рот, избавляясь от следов крови. В обращении уложился в пару фраз по-китайски, — Мэл липучкой цеплялась за эмоции и образы, но прямой лжи не чуяла. Не здесь, но близко. Злая, мстительная хитрость царапалась и царапалась настойчиво острым крысиным коготком. Видео сохранили. С места, где стояла Мэл, на дурацком экране проступали дымные чёрные пятна, и она, игнорируя боль, расплывшуюся с переносицы на весь лоб, скользнула к Лонгвею в мозг. Закружилась, будто на карусели. Вынырнула из-под давящего гнёта тоски, зацепилась за волокна зрительных нервов. Господин посол прикрепил видео и набирал электронный адрес. Конечно, иероглифами — они даже сейчас были для Мэл всё равно что пауки, которые вот-вот бросятся из поля для набора врассыпную, мельтеша совершенно одинаковыми лапками. Стоп. Не такие уж они и одинаковые. Вот эти два не пауки вовсе — они похожи на угол здания с крышей, боковой стеной и двумя окнами. «Гэгэ», «старший брат». Тепло, боль, подпирающее кадык сожаление. Следом — самая обыкновенная, арабская цифра четыре, безобидная и привычная, но… — Стойте! — рявкнула Мэл так громко, что разбудила полудохлую от невозможной жары муху. Та зажужжала, забилась между стеклом и полосками жалюзи. Кто-то едва перевёл дух, когда ведьма приблизилась к пленному и перегнулась через край стола. — Это гениально, мастер Шао Лонгвей. Зашифровать послание уже в самом адресе — браво, просто браво. Мэл ощутила, как насторожился Хойт. Как весь напружинился Алвин, её Алвин, будто готовился к прыжку. Незачем прыгать. Ведьма целиком и полностью контролирует ситуацию. — Понятия не имею, о чём ты, — Лонгвей развёл в сторону ладони, которые почти не дрожали, и растянул губы в ухмылке, что смахивала на посмертную гримасу. Оглянулся картинно, задрав лысые, будто нарочно выщипанные для гладкости черепа брови. — Что несёт эта ваша сумасшедшая? — Дело в цифре «четыре», мастер Шао Лонгвей, — Мэл скривилась. Эмоции китайца вызывали нешуточную оскомину, от неё, казалось, можно было словить анафилактический шок. — В ваших краях четвёрка ассоциируется со смертью. Отослать письмо по адресу с четвёркой значит заявить о полном провале, верно?.. Всё-таки в этот раз Мэл кое-что пропустила. Рассчитывала ошарашить хитрющую китайскую крысу до ступора, но крыса использовала передышку, чтобы накопить сил. Лонгвей подскочил со стула, одновременно зацепив со стола ближайшую пепельницу. Ту самую, в которой кровавыми ягодами поблёскивали бусины — остатки чёток. Миг — и всё врезалось бы ведьме в лоб или висок, а она, честно говоря, подрастратила концентацию, чтобы защищаться. А ещё до чёртиков устала. Настолько, что только вздрогнула и отстранилась, когда высоченная фигура в чёрной форме сшибла китайца с ног. Тут же подняла, под треск материи зацепила за грудки и швырнула круглой башкой в простенок между окнами. С хрустом раскололась пепельница, покатились по полу бусины. А может, это хрустело под кулаками бледного как смерть шведа жёлтое китайское лицо. Башка-мячик превратилась в боксёрскую грушу, после третьего удара мотнулась в сторону так сильно, что казалось — сейчас оторвётся. Не оторвалась. Наконец не выдержал воротник; Алвин сцапал циановую рубаху покрепче и удержал её обладателя от падения. Врезал ещё раз, по свежему синяку, который наливался на левой скуле, — так, что лопнула и разошлась кожа. Кто-то предусмотрительный отодвинул ноутбук на безопасное от потасовки расстояние. Мэл поймала взгляд Хойта, скорее чутьём, чем зрением. — Восьмёрка. Вместо четвёрки наберите восьмёрку, она символизирует удачу. И отправляйте! — бросила отрывисто, с досадой, почему-то шумно дыша. У простенка, тоже опомнившись, так же рвано дышал Алвин. В его длинных руках господин Шао Лонгвей терял последнюю связь с реальностью, закатывая совсем заплывшие глаза. «Его величество» Хойт Волкер решал, поощрить ли шведа за расторопность или наказать пса, который сорвался с места без команды «фас». Наконец, колючими зрачками зацепившись за Мэл, осознал: под угрозой была его «валькирия». — Выбейте ему зубы, герр Алвин. Наёмник, загогулиной склонившийся над ноутбуком, щёлкнул по кнопке «отправить». Письмо, которое должно предотвратить войну, ушло по назначению. Кулак в чёрной беспалой перчатке вписался Шао Лонгвею в челюсть. Что-то ещё раз отчётливо хрустнуло; господин посол подавился и принялся задушено кашлять, выплёвывая только кровь и зубы, без яда и ненависти.